Текст книги "Рыболовы"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Второе число было вчера и вы изволили весь день… – началъ было егерь.

– Молчи! Не сбивай съ толку! И такъ уже я сбился съ этимъ проклятымъ бражничаньемъ! А изъ-за чего? Чуть только сюда придешь – сейчасъ и лѣзутъ къ тебѣ разные мужики, бабы, дѣвки, ребятишки. Кто раковъ тащитъ, кто грибовъ, кто рыбы… Тьфу! Да неужто, господа, сегодня въ самомъ дѣлѣ суббота? – удивлялся Петръ Михаилычъ. – Честное слово, я думалъ, что пятница.

– Потерялъ купецъ пятницу! Ха-ха-ха! – захохоталъ Василій Тихонычъ. – Просто ты проспалъ ее.

– Ну, чего зубы скалишь! Чего! Нѣтъ, надо ѣхать сейчасъ домой.

– Прикажете лошадь сейчасъ подавать? – спросилъ мужикъ.

– Не надо, не надо, – перебилъ его Василій Тихонычъ. – Онъ останется. Ну, чего ты сегодня поѣдешь? Съ какой стати? Не сдѣлавъ ни одного выстрѣла и ѣхать?

– Да вотъ вексель-то…

– Ночью пріѣдешь и платить будешь? Кто-же по ночамъ платитъ! Да и не заплатили по векселю, такъ вексель все равно теперь протестованъ. Но какъ не заплатить? Вѣдь у тебя тамъ люди остались торговые, понимающіе люди.

– Такъ-то оно такъ, – согласился Петръ Михайлычъ.

– Ну, и оставайся. Вотъ и Богданъ Карлычъ остается. Сегодня мы выпьемъ, закусимъ, часика на два сядемъ втроемъ съ болваномъ въ винтъ сыграть, а потомъ спать и утречкомъ всѣ трое на охоту. Сначала на уткахъ мою англичанку попробуемъ, а потомъ на твоихъ куропаточныхъ выводковъ… Амфилотей! Сбѣгай въ лавочку и купи карты! Вотъ рубль. Да слышишь! Нельзя-ли намъ велѣть уху сварить!

Егерь отправился исполнять требуемое. Мужикъ стоялъ и переминался съ ноги на ногу.

– Не поѣдете сейчасъ, Петръ Михайлычъ? Откладывать лошадь? – спрашивалъ онъ.

– Откладывай! – махнулъ рукой Петръ Михайлычъ.

Черезъ полчаса охотники играли въ винтъ съ болваномъ, сидя около потухшаго самовара. Хозяйка готовила за стѣной ужинъ. Было чадно. Пахло пригорѣлымъ масломъ. Ларецъ съ бутылками былъ переставленъ на стулъ. Владѣлецъ его Василій Тихонычъ и Петръ Михайлычъ то и дѣло подходили къ нему, вынимали изъ него фляжки, наливали себѣ рюмки и пили. Не отставалъ отъ нихъ и докторъ Богданъ Карлычъ, но при каждомъ обращеніи къ ларцу приговаривалъ:

– Въ первый разъ противъ своихъ принциповъ иду и пью то, что мнѣ не положено, но это исключеніе по случаю того, что я сегодня подъ дождемъ на охотѣ промокъ.

– Карлъ Богданычъ, что вы! Да васъ и дождь-то только чуть-чуть прихватилъ! – воскликнулъ Василій Тихонычъ. – Ну, да что тутъ! Выпьемте.

X.

На другой день съ пяти часовъ утра началъ егерь будить спящихъ охотниковъ, но никто изъ нихъ въ это время не всталъ. Петръ Михайлычъ даже и голоса не подалъ. Съ вечера опять было много выпито разной хмельной дряни. Въ половинѣ шестого егерь опять приступилъ къ расталкиванію охотниковъ – тотъ-же результатъ, Въ шесть часовъ онъ подалъ самоваръ и снова началъ будить – и снова безъ успѣха. На этотъ разъ Петръ Михайлычъ подалъ признаки жизни, но когда егерь началъ его поднимать, чтобъ посадить на кровати, онъ схватилъ свой сапогъ, пустилъ имъ въ егеря и снова повалился на подушку. Въ половинѣ седьмаго докторъ всталъ и приступилъ къ умыванью. Прежде всего онъ посмотрѣлъ на свой языкъ въ маленькое карманное зеркальце. Языкъ былъ бѣлъ. Докторъ покачалъ головой.

– Ахъ, какъ скверно, когда съ вечера измѣнишь своимъ правиламъ и поѣшь что-нибудь, – сказалъ онъ. – Никогда я не ужинаю, а вчера на ночь поѣлъ – и вотъ въ результатѣ разстройство желудка. И какой ужинъ! Господи! Грибы, раки… Вѣдь это и утромъ-то съѣсть, такъ три дня не сварится. Вчера думалъ ограничиться только ухой, но вѣдь соблазнъ – раковъ я страсть какъ люблю.

– Съ водкой, Богданъ Карлычъ, кажись, ничего..– откликнулся егерь.

– Какое ничего! Водка-то, можетъ быть, все и погубила: аппетитъ разыгрался – я и не устоялъ, и навалился на раковъ съ грибами. Дай-ка мнѣ стаканъ воды. Я капель выпью.

Выпивъ капель и умывшись, докторъ приступилъ къ чаепитію. Было семь часовъ. Петръ Михайлычъ и Василій Тихонычъ храпѣли во всѣ носовыя завертки.

– Ежели ужъ намъ вмѣстѣ идти на охоту, то надо будетъ ихъ поднять, – сказалъ докторъ егерю.

– Поднять! Хорошо говорить, что поднять, а попробуйте… – отвѣчалъ егерь. – Видите, въ какихъ безчувствіяхъ.

Докторъ и егерь начали вдвоемъ будить охотниковъ, но опять безуспѣшно. Егерь прибѣгнулъ къ хитрости.

– Василій Тихонычъ! Проснитесь! Ваша англичанка сбѣжала! – крикнулъ онъ.

Хитрость подѣйствовала. Василій Тихонычъ открылъ глаза и приподнялся.

– Діана сбѣжала? Какъ сбѣжала? Да вѣдь она на цѣпи была! Зачѣмъ-же ты ее съ цѣпи спустилъ? – заговорилъ онъ, садясь на кровать.

– Успокойтесь. Цѣла… – разсмѣялся егерь. – А только ночью она поднялась на столъ и колбасу вашу съѣла. Нарочно я сказалъ, что пропала, потому вставать надо и на охоту идти. Вставайте скорѣй… Ужъ самоваръ остылъ.

– Чортъ! Дьяволъ! Только пугаешь попусту. Вѣдь моя собака капиталъ, вѣдь она четыреста рублей стоитъ.

Василій Тихонычъ опять легъ, но ужъ больше не засыпалъ. Около половины восьмаго онъ былъ на ногахъ, но Петръ Михайлычъ продолжалъ спать. Василій Тихонычъ, чтобъ разбудить его, стащилъ съ него пледъ, выдернулъ изъ подъ головы подушку – не помогло.

– Вотъ дрыхнетъ-то! – воскликнулъ Василій Тихонычъ.

Докторъ собирался уже на охоту.

– Нѣтъ, господа. я вижу, васъ не дождешься. Я одинъ пойду въ лѣсъ, – сказалъ онъ. – Пойдемте, если хотите,

– Нельзя. Я далъ Петру Михайлычу слово, чтобы вмѣстѣ идти.

– Да вѣдь и я далъ, а однако, видите, онъ въ безчувственномъ состояніи. Нѣтъ, ужъ я отправлюсь.

Докторъ ушелъ.

Старенькіе стѣнные часишки съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири прокашляли восемь. Самоваръ давно уже простылъ. Василій Тихонычъ попробовалъ сѣсть на ноги Петра Михайлыча, чтобы разбудить – тщетно. Петръ Михайлычъ пинкомъ отпихнулъ его отъ себя и продолжалъ спать.

– Петръ Михайлычъ! Пожалуйте… Телеграмма отъ вашей супруги! – крикнулъ егерь, пустившись на хитрость. – Телеграмма… Прочтите… Смотрите, не случилось-ли чего…

Телеграмма помогла. Петръ Михайлычъ поднялся и, держась за голову, заговорилъ:

– Телеграмма… Фу! Давай сюда… Что такое?

Василій Тихонычъ сунулъ ему въ руки замасленную бумагу отъ колбасы и съ громкимъ смѣхомъ сказалъ:

– Вотъ телеграмма… Читай…

Въ отвѣтъ послышались ругательства.

– На охоту вѣдь надо идти, – пробормоталъ егерь. – Очухайтесь скорѣй, умойтесь, да и пойдемте. Третій день живете здѣсь и не можете на выводковъ собраться.

– Охъ, совсѣмъ я боленъ… Каждое мѣстечко у меня ломитъ. А башка, башка, такъ какъ пивной котелъ, – отвѣчалъ Петръ Михайлычъ. – Который теперь часъ?

– Да ужъ девятый. Съ пяти часовъ я васъ будить началъ – и словно вы каменные, – разсказывалъ егерь.

– Отпейся ты скорѣй чаемъ. Сейчасъ полегчаетъ, – говорилъ Василій Тихонычъ.

– Прежде всего умыться надо, хорошенько умыться, – совѣтовалъ егерь. – Да дайте, я вамъ голову холодной водой изъ ведра окачу. Пойдемте на крыльцо.

– Веди куда хочешь. Дѣлай со мной что хочешь. Фу! Даже изъ стороны въ сторону шатаетъ. А насчетъ жены – нехорошо, что вы меня обманываете. Примѣта есть. Нехорошо… – бормоталъ Петръ Михайлычъ и отправился на крыльцо вмѣстѣ съ егеремъ.

Тамъ ужъ поджидали его, сидя на ступенькахъ, гармонистъ Калистратъ, кривой мужикъ, продавшій съ вечера форель, и пять крестьянскихъ дѣвушекъ.

– Вамъ чего? Вы чего тутъ, черти? – крикнулъ на нихъ Петръ Михайлычъ.

– За расчетомъ, ваша милость, пришли. Вчера вы съ нами не расчитались, такъ вотъ…

– За какимъ расчетомъ? – вспоминалъ Петръ Михаилычъ.

– Да какъ-же… Вѣдь вы за пѣсни не заплатили, что мы вчера вамъ пѣли. Помилуйте, вѣдь мы рабочій день потеряли. Надо-же расчитаться, – отвѣчали дѣвушки.

– Вонъ! Видите, я только еще всталъ. Не сбѣгу я… Послѣ придите…

– На работу, Петръ Михайлычъ, надо идти. Итакъ ужъ три часа потеряли, вашей милости дожидаясь.

– Въ обѣдъ приходите. Видите, я еще не умылся. Пустите… Дайте мнѣ умыться!

– Мнѣ за рыбу! – кричалъ кривой мужикъ. – Теперь-бы вотъ за жердями ѣхать, а тутъ…

– Прочь! Чего вы, дьяволы, въ самомъ дѣлѣ пристали, словно съ ножомъ къ горлу! – закричалъ на мужиковъ и дѣвушекъ егерь и сталъ ихъ гнать съ крыльца. – Не пропадутъ ваши деньги, не сбѣжитъ Петръ Михайлычъ. Онъ нашъ постоянный гость.

И егерь пустилъ даже въ ходъ кулаки. Мужики и дѣвушки стали уходить отъ крыльца.

– Опять полъ-рабочаго дня пропадетъ… – бормотала черноглазая Аришка.

– Ничего твоего не пропадетъ. Приходи только во-время. Платокъ тебѣ даже подарю, – сказалъ Петръ Михайлычъ.

– Баринъ! А баринъ! И мнѣ съ васъ за гармонію двойную плату получить надо, потому вотъ уже я и сегодняшнее утро изъ-за вашей милости прогулялъ! – кричалъ кузнецъ Еалистратъ.

Петръ Михайлычъ началъ умываться. Егерь вылилъ ему на голову ведро холодной воды и ругалъ мужиковъ и дѣвушекъ.

– Какъ я пойду теперь на охоту, Амфилоша? У меня даже ноги трясутся и всего меня въ дрожь… лихорадка колотитъ, – говорилъ Петръ Михайлычъ, присѣвъ на ступеньки крыльца и утираясь полотенцемъ.

– Ничего, ваша милость, какъ-нибудь расходитесь. Главное дѣло, теперь чаемъ отпиться надо хорошенько.

– Ну, и опохмелиться чуточку не мѣшаетъ, выскочилъ изъ-за угла кривой мужикъ. – Послушайтесь, баринъ, моего совѣта: хватите вы теперь стаканчикъ съ перцемъ.

– Проходи, проходи! Никто твоего совѣта не спрашиваетъ! – крикнулъ на него егерь. – Вишь, дьяволъ, притаился! Нечего тутъ…

– Какъ проходи? Долженъ-же я за вчерашнюю форель деньги получить!

– Да вѣдь ужъ ты получилъ.

– Что ты, опомнись! Когда я получилъ? Я изъ-за барина цѣлый день потерялъ, я изъ-за барина пьянъ напился. Мнѣ за форель и за рабочій день получить слѣдуетъ.

– Тебѣ сказано, чтобъ въ обѣдъ приходить! Въ обѣдъ и приходи. Видишь, я только очухиваться отъ сна начинаю, – сказалъ Петръ Михайлычъ, поднялся со ступеньки и, покачиваясь, направился въ избу.

– Баринъ! Голубчикъ! Петръ Михайлычъ! Ты вотъ что!.. Ты опохмели меня сейчасъ, ради Христа, хоть стаканчикомъ! Ей-ей, я вчера изъ-за тебя пьянъ напился! Мочи нѣтъ, какъ башка трещитъ! – кричалъ ему вслѣдъ мужикъ и лѣзъ на крыльцо. Егерь захлопнулъ дверь и заперъ ее на крючокъ.

XI.

Ведро холодной воды, вылитое на голову, все-таки нѣсколько освѣжило Петра Михайлыча, но во рту у него, послѣ двухдневной попойки, словно эскадронъ солдатъ ночевалъ, какъ говорится. Петръ Михайлычъ кашлялъ съ громкими раскатами, стараясь откашлять что-то засѣвшее и какъ бы прилипшее къ глоткѣ, плевалъ, но тщетно. Въ желудкѣ что-то урчало и переливалось. Онъ попробовалъ сосать лимонъ, но и это не помогло. Также ломило поясницу, ноги были словно пудовыя и передвигались, какъ тумбы.

– Расхлябался я, совсѣмъ расхлябался, – говорилъ онъ, присаживаясь и закуривая папиросу. – Вотъ и отъ папироски такое чувство, словно я на качеляхъ качаюсь или въ бурю на пароходѣ ѣду. А все-таки на охоту-то отправиться надо.

– Да какъ-же не надо-то! – подхватилъ егерь. – Конечно, надо. Не ѣхать-же вамъ обратно домой, не побывавши на охотѣ. Ужъ вы понатужьтесь какъ-нибудь.

– Да ужъ и то тужусь. Самоваръ-то ужъ остылъ? – потрогалъ Петръ Михаилычъ самоваръ.

Еще-бы ему, ваша милость, не остыть. Вѣдь съ шестаго часа утра, а теперь ужъ девятый. Желаете, такъ можно подогрѣть? А только вѣдь это опять на полчаса, а то и больше, затянется.

– Нѣтъ, не надо. Что чай!

– Вѣрно. Кто чай пьетъ, тотъ отъ Бога отчаявается, – сказалъ Василій Тихонычъ, улыбаясь.

– Буду одѣваться, – вздохнулъ Петръ Михайлычъ, а между тѣмъ самъ посматривалъ на ларецъ Василія Тихоныча.

– Вижу я, чего тебѣ хочется! – подмигнулъ тотъ. – Тутъ кое-что осталось. Коньяку хватить по рюмкѣ. Можно на дорогу и даже не только что можно, но даже должно. А только ужъ по одной, не больше какъ по одной рюмкѣ. Это даже для крови нужно, чтобы кровь перебуторажить. Доктора это такъ и называютъ: перебуторація.

– Выпьемъ, выпьемъ, Васюша. Одну – и закаемся. Авось, легче будетъ.

– Поправка великое дѣло, но надо не перекаливать, – замѣтилъ егерь.

– И тебѣ рюмку дадимъ, Амфилоша, – сказалъ Василій Тихонычъ и началъ наливать коньякъ. Пейте. И ужъ потомъ до адмиральскаго часа – ни-ни. Адмиральскій часъ въ лѣсу справимъ.

Всѣ выпили по рюмкѣ и начали сбираться на охоту. Петръ Михайлычъ сталъ одѣваться.

– Стаканъ-то съ лошадью тутъ-ли? – спросилъ онъ егеря.

– Даве въ шесть часовъ приходилъ, но такъ какъ вы почивали, то и ушелъ. Сейчасъ сходить за нимъ надо. Ну, да я хозяйкина мальчишку за Степаномъ пошлю.

Онъ вышелъ. Петръ Михайлычъ натягивалъ на ноги охотничьи сапоги, но тѣ не надѣвались.

– Скажи на милость, ноги опухли, – кивнулъ онъ Василію Тихонычу. – И съ чего это?

– Съ чего! Мало ты въ себя опухоли-то этой самой всадилъ! Вѣдь, поди, выпилъ столько, что лошадь лопнетъ?

– Да, была игра! А все мужики здѣшніе. Никакого разговора съ ними безъ проклятаго пойла вести нельзя. Ихъ поишь – ну, и самъ пьешь.

Петръ Михайлычъ кряхтѣлъ, возясь съ сапогами.

– Не надѣваются? – спросилъ Василій Тихонычъ.

– Подаются, но очень туго. Фу! Надѣлъ одинъ сапогъ.

Потъ съ Петра Михайлыча лилъ градомъ.

– И съ чего это поты послѣ выпивки всегда лѣзутъ – я даже не понимаю. Утро вѣдь совсѣмъ холодное, – говорилъ онъ.

Вскорѣ операція надѣванія охотничьихъ сапоговъ была окончена. Петръ Михайлычъ началъ искать жилетъ, но его не находилъ.

– Фу, ты пропасть! Жилетъ пропалъ. Амфилотей! Гдѣ мой жилетъ? – крикнулъ онъ егерю.

– Экъ, хватились! Да вѣдь вы еще третьяго дня вашу жилетку мужику подарили.

– Какъ мужику? Какому мужику?

– Да неужто не помните? Семену. Принесъ онъ вамъ лисій хвостъ въ подарокъ, а вы ему жилетку…

– Да что ты врешь! Съ какой стати я буду жилетку дарить!

– Однако, вотъ подарили. Ужъ и мы-то не мало дивились, да не отнимешь. Семену жилетку, а Панкрату свою фуражку отдали, а съ его головы себѣ оставили.

– Фу! Да какъ-же это я такъ? – протянулъ въ удивленіи Петръ Михайлычъ?

– Очень ужъ хвативши были здорово. Въ чувство вошли, обниматься начали.

– Въ Панкратовой шапкѣ стало быть мнѣ и на охоту идти?

– Да другой нѣтъ. И шапка-то его, что вы у себя оставили, самая замасленная. Вотъ.

– Ну?! Да неужто-же мнѣ въ ней и въ городъ домой ѣхать?

– А то какъ-же иначе?

– Ха-ха-ха! – хохоталъ Василій Тихонычъ. – Въ мужицкой шапкѣ явишься къ женѣ! Вотъ это будетъ штука!

– Тсъ… Нельзя въ такой шапкѣ къ женѣ явиться. Надо будетъ, какъ пріѣду въ Петербургъ, сейчасъ-же новую себѣ купить. А ты то-же егерь. Хорошъ! Чего смотрѣлъ? – накинулся Петръ Михайлычъ на Амфилотся.

– Помилуйте, ваша милость… Да вѣдь я не нянька… Не драться-же мнѣ съ вами.

– Нельзя-ли у этого мужика мою фуражку-то хоть за рубль выкупить?

– Да этотъ мужикъ еще вчера въ городъ съ сѣномъ уѣхалъ. Вѣдь вы ему фуражку-то свою третьяго дня подарили.

– Дѣлать нечего, надо въ этой замасленной шапкѣ идти. Но гдѣ-же лисій хвостъ, который я у мужика на жилетку смѣнялъ? Хоть женѣ свезти этотъ хвостъ въ подарокъ. «Вотъ, молъ, убилъ лисицу».

– А хвостъ вы Агашкѣ подарили за пѣсни.

– Тьфу ты пропасть! Рѣшительно ничего не помню. Да что я, дурманъ какой пилъ, что-ли!

– Пиво-съ… Ромъ… Водку… Вѣдь три ящика пива-то у васъ съ компаніей выпито.

– Ну, дѣла!

Зазвенѣлъ бубенчикъ. Пріѣхалъ Степанъ на лошади, стучалъ кнутовищемъ въ окошко и кричалъ:

– Ваша милость! Готова подвода! Пожалуйте…

– Сейчасъ, сейчасъ…

Егеръ отвязывалъ отъ ножки дивана привязанную на цѣпь англійскую собаку Діану. Петръ Михайлычъ надѣвалъ патронташъ и кряхтѣлъ. Василій Тихонычъ осматривалъ бутылки въ ларцѣ.

– Ну, скажите на милость, весь мой запасъ спотыкаловокъ вчера высосали! Нечего и въ фляжку налить, чтобъ адмиральскій часъ въ лѣсу справить. Четыре бутылки были полныя – и въ лоскъ… Ни рябиновой, ни мадеры, ни хересу. Только коньяку на донышкѣ. Съ чѣмъ мы поѣдемъ?

– Насчетъ этого не безпокойтесь, – отвѣчалъ егерь. – У кабатчика нынче отличная водка. Даже самая очищенная московская есть. Рябиновый настой тоже прелесть. Пойдемъ мимо кабака, зайдемъ и наполнимъ охотничьи фляжки.

– А сыръ гдѣ? Гдѣ сыръ? Я вѣдь большой кусокъ сыру и колбасу привезъ. Фу, ты пропасть! Ни колбасы, ни сыру. А съ вечера все на столѣ было.

– А это ужъ у вашей собачки-англичанки спросите. Не слѣдовало ее на ночь въ избѣ оставлять.

– Да неужто Діана сожрала?

– Она-съ. Собственноручно видѣлъ, когда въ пять часовъ утра пришелъ сюда будить васъ. Она еще доѣдала тогда вашу закуску. Вонъ огрызокъ сыра подъ диваномъ валяется. Не въ моготу ужъ и дожрать-то было, подлой.

– Ну, за это драть! Немилосердно надо драть… – говорилъ Василій Тихонычъ, сжимая кулаки. – Ахъ, мерзавка! Да что это въ Англіи нарочно собакъ къ воровству пріучаютъ, что-ли! И вѣдь что обидно: безъ закуски, анаѳема, охотниковъ оставила. Ну, чѣмъ мы теперь въ лѣсу на привалѣ будемъ закусывать? Въ здѣшней лавочкѣ колбаса изъ кошатины. Развѣ сардинокъ коробку взять?

– Въ кабакѣ яицъ крутыхъ захватимъ, въ лавкѣ ситнику – вотъ намъ и закуска. Сбирайтесь только, ваша милость, скорѣй. Вѣдь ужъ скоро девять часовъ…

Всѣ засуетились. Егерь началъ выносить изъ избы ружья. Петръ Михайлычъ кряхтѣлъ и еле переставлялъ ноги, выходя на улицу деревни.

Черезъ минуту охотники, егерь и собака ѣхали въ телѣгѣ по деревнѣ.

– Легче, Стаканъ, легче! Животъ у меня дрожитъ очень и подъ сердце стрѣляетъ. Вѣдь ужъ ежели выѣхали, то куда теперь торопиться! Успѣемъ… – говорилъ Петръ Михайлычъ мужику и держался за животъ.

XII.

Доѣхали до кабака, находящагося на концѣ деревни; онъ-же постоялый дворъ и штофная лавочка. Вывѣска гласила: «Постоялый дворъ лучшихъ водокъ и наливокъ».

– Прикажете остановиться, ваша честь? – спросилъ мужикъ Степанъ, все время ѣхавшій по деревнѣ шагомъ по приказанію Петра Михайлыча.

– Да ужъ брать-ли водки-то съ закуской съ собой? – перебилъ его Василій Тихонычъ, обращаясь къ Петру Михайлычу. – Ты весь расклеился, еле сидишь на телѣгѣ.

– А то какъ-же? Обязательно надо брать. Чѣмъ-же мы подкрѣпимся-то въ лѣсу? Я изъ-за того только и расклеился, что не подкрѣпился съ утра, какъ слѣдуетъ.

– А подкрѣпишься, перекалишь и опять сдѣлаешься разварной судакъ – соусъ провансаль.

– Надо въ умѣренности. Я по малости. Зачѣмъ перекаливать?

– Возьмите, ваша милость, подкрѣпленія. Какая-же это будетъ охота, ежели безъ подкрѣпленія! – замѣтилъ Степанъ.

– Амфилотей! Брать? – спросилъ Василій Тихонычъ егеря. – Я боюсь, что какъ-бы намъ…

– Да ужъ возьмите. Что тутъ…

– Тпрр…

Степанъ остановилъ лошадь. Петръ Михайлычъ и Василій Тихонычъ слѣзли съ телѣги и вошли на крыльцо кабака, постоялаго двора тожъ. Хотѣлъ слѣзать и егерь, но Василій Тихонычъ остановилъ его.

– А ты покарауль собаку. Пусть она въ телѣгѣ останется. Я боюсь взять ее съ собой. Какъ-бы она не вскочила тамъ на буфетную стойку да не сожрала что-нибудь.

Въ кабакѣ толпились мужики. Были проѣзжіе, были и мѣстные. Тутъ-же присутствовалъ и кривой мужикъ, продавшій вчера Петру Михайлычу форель и потомъ бражничавшій съ нимъ. Онъ былъ пьянъ.

– Петръ Михайлычъ! Создатель! Словно солнце засіяло, когда вы вошли! – воскликнулъ онъ. – А я изъ-за васъ, ваша честь, сегодня гуляю, потому такъ какъ вы меня вчера попотчивали, а человѣкъ слабъ. Бабій платокъ, ваша честь, пропиваю, право слово. Денегъ нѣтъ, за деньгами я къ вамъ сегодня утречкомъ являлся, чтобы за вчерашнюю рыбу получить, а вы изволили сказать: «приходи потомъ».

– На деньги. Подавись.

Петръ Михайлычъ расплатился за рыбу.

– Вотъ за это спасибо! Вотъ благодаримъ покорно! – воскликнулъ мужикъ. – А теперь ужъ будьте, ваша честь, благородны и опохмелите меня стаканчикомъ… Дозвольте вашу милость съ здоровьемъ поздравить. Сами вы виноваты, что спутали меня вчера, такъ ужъ должны-же вы…

– Ну, налейте ему стаканъ!

Лѣзъ въ кабакъ и мужикъ Степанъ.

– Дозвольте, Петръ Михайлычъ, стаканчикомъ поруководствоваться, – заговорилъ онъ. – Ей-ей, поправка нужна. Цѣлый день я изъ-за вашей милости вчера прогулялъ. Отойти невозможно отъ васъ, потому жду, что вотъ-вотъ поѣдете…

– Еще стаканъ! – скомандовалъ Петръ Михаилычъ.

Мужики пили, сплевывали длинной слюной и обтирались полами.

– А вы, господа, пожалуйте на чистую половину. У насъ есть чистая половина на отличку для господъ, – приглашалъ кабатчикъ охотниковъ.

– Нѣтъ, нѣтъ… – отвѣчалъ Василій Тихонычъ. – Мы заѣхали только въ посудѣ водки съ собой взять, чтобъ на охотѣ при себѣ было. Да дайте намъ десятокъ яицъ въ крутую.

– Вася! Да выпьемъ здѣсь по рюмкѣ, – шепнулъ Петръ Михайлычъ Василію Тихонычу. – Ежели я теперь малость поправлюсь – ей-ей, я сейчасъ человѣкомъ стану.

– Да вѣдь перекалишь и на охоту не попадешь. Лучше ужъ тамъ выпьемъ.

– Тамъ особь статья, а здѣсь по одной… Только по одной.

Выпили и закусили кусочками рубца, лежавшаго на стойкѣ. Кабатчикъ налилъ охотникамъ въ двѣ фляги водки, снабдилъ яйцами и хлѣбомъ и они начали уходить изъ кабака.

– Ваша милость! Утромбуйте меня вторымъ стаканчикомъ, чтобы не хромать! Вѣдь изъ-за васъ сегодня загулялъ! – кричалъ имъ вслѣдъ кривой мужикъ, но они не оборачивались.

Опять въ телѣгѣ. Опять поѣхали.

– Ну, что? Какъ твое брюхо? – спрашивалъ Василій Тихонычъ Петра Михайлыча.

Лучше. Колетъ-то колетъ отъ тряски, но ужъ куда меньше. Рюмка поправки великое дѣло! Оттого я и мужикамъ въ поправкѣ не отказываю, что самъ понимаю, какъ это пользительно.

– Погоняй, Степанъ! Погоняй!.

Телѣга заскакала по дорогѣ. Петръ Михайлычъ опять схватился за животъ. Свернули въ сторону и потянулись по берегу рѣчки. У дороги показалась опушка лѣса, съ другой стороны но прежнему шла извилиной рѣка.

– Стой! Стой! Утка! – кричалъ Василій Тихонычъ, указывая на рѣку. – Надо сейчасъ Діану попробовать. Гдѣ ружье? Вынимай изъ чехла ружье! сказалъ онъ егерю.

– Позвольте, Василій Тихонычъ. Да это домашняя утка. Это сторожихинъ селезень, – отвѣчалъ егерь.

– Ну, что ты врешь! Дикая.

– Ахъ, ты, Боже мой! Да развѣ не видите, что у него павлиній отливъ на головѣ. Домашній селезень.

– Такъ и есть селезень. Но вѣдь Діанку-то, я думаю, можно и на домашнемъ селезнѣ попробовать, а сторожихѣ за него заплотимъ. Когда еще тутъ дикихъ-то утокъ дождешься! Давай, я выстрѣлю.

– Оставьте. Безпокойная баба эта сторожиха. Еще привяжется, подниметъ скандалъ. Вотъ ихъ сторожка стоитъ. Тутъ они съ мужемъ и караулятъ лѣсъ. Бросьте. Теперь мы на куропатокъ ѣдемъ, а послѣ куропатокъ я васъ на такихъ дикихъ утокъ наведу, что однимъ выстрѣломъ по три. штуки укладывать будете.

– Эхъ, селезень-то какъ на водѣ прелестно сидитъ! Хлопъ – и на мѣстѣ. Жалко. Пошелъ, Степанъ!

Опять поѣхали. Дорога отклонилась отъ рѣки. Показался лѣсъ и направо. Телѣга прыгала по корнямъ, стелящимся по дорогѣ. Петръ Михайлычъ, кряхтѣлъ и держался за животъ.

– Скоро привалъ? – спрашивалъ онъ егеря.

– Да какой-же, ваша милость, привалъ, ежели еще и по лѣсу не побродили.

– Нѣтъ, я спрашиваю, долго-ли еще намъ на телѣгѣ-то ѣхать?

– До Антроповой караулки. Какъ караулка Антропа покажется – тутъ ужъ надо влѣво брать и проѣзда нѣтъ. Степана мы у караулки оставимъ, а сами въ лѣсъ пѣшкомъ пойдемъ.

– Да вѣдь это еще версты двѣ будетъ.

– Ну, двѣ не двѣ, а полторы пожалуй…

– Трясетъ ужъ очень. Василій Тихонычъ, сдѣлаемъ привалъ и съѣдимъ по яичку. И мѣсто-то какое здѣсь приглядное! Вонъ и бугорокъ, вонъ и пенекъ. Словно нарочно для привала.

– Ваша милость! Петръ Михайлычъ! Да вѣдь ежели мы эти привалы на каждой верстѣ будемъ дѣлать, ей-ей, мы и до куропатокъ не доберемся, сказалъ егерь. – Дайте сначала хоть по выстрѣлу-то изъ ружей выпустить.

– Выстрѣлъ выстрѣломъ, а яичко ничкомъ… – отвѣчалъ Петръ Михайлычъ.

– Да вѣдь вы яичко-то пропускать въ себя будете съ прилагательнымъ.

– Ну, до Антроповой избы. Хорошо. А ужъ у Антроповой избы – привалъ. На тощій желудокъ какіе-же выстрѣлы, какая-же охота!

– Эхъ, не добраться намъ до куропаточныхъ выводковъ! – вздохнулъ егерь. – Вѣдь третій день сбираемся.

– Доберемся. Вѣдь ужъ поѣхали, такъ какъ-же не добраться? – отвѣчалъ Василій Тихонычъ.

– Конечно-же доберемся, – прибавилъ Петръ Михайлычъ. – Скоро караулка-то, Амфилотей?

– А вотъ большой лѣсъ проѣдемъ – тутъ она и будетъ.

Проѣхали большой лѣсъ, начался мелкій олешникъ.

– Вонъ караулка стоитъ! – указывалъ егерь.

– Погоняй, Стаканъ! Погоняй! – сказалъ Петръ Михайлычъ, оживившись.

Телѣга запрыгала и черезъ пять минутъ остановилась около ветхой избушки. Изъ трубы избушки валилъ дымъ, у крылечка лаяла, привязанная на цѣпь, кудластая черная собака. Степанъ остановилъ лошадь. Петръ Михайлычъ первый вылѣзъ изъ телѣги и радостно закричалъ:

– Привалъ! Амфилотей! Доставай провизію.

XIII.

Охотники располагались на бугоркѣ около лѣсной сторожки. Степанъ вытащилъ изъ телѣги рогожу и разостлалъ ее на травѣ около пня. Петръ Михайлычъ тотчасъ-же грузно опустился на нее и сталъ отвинчивать горлышко отъ охотничьей фляжки, дѣлая изъ нея стаканчикъ и торопилъ Василья Тихоныча, говоря:

– Лупи, Вася, скорѣй яичко на закуску, лупи.

Изъ сторожки вышелъ сторожъ Антропъ, пожилой приземистый мужикъ въ линючей ситцевой рубахѣ и безъ шапки. Онъ поклонился.

– Съ приваломъ, ваше здоровье, честь имѣю поздравить, – сказалъ онъ. – Можетъ быть самоварчикъ вашему здоровью потребуется, яишенку, такъ въ лучшемъ видѣ?

– Да неужто можно? – воскликнулъ Петръ Михайлычъ.

– Дичину моя баба даже изжаритъ, ежели при васъ есть дичина. Она въ Питерѣ въ старые годы у господъ въ кухаркахъ живала.

– Какая дичина, коли мы еще только на охоту пріѣхали, а вотъ яишенку вели сварганить.

– И самоваръ, и яишенку, и грибковъ поджарить можно. Бѣлые грибы есть на отличку…

– Петръ Михайлычъ, ваша милость, да вѣдь эдакъ засидимся, такъ ужъ какая-же потомъ будетъ охота, – сказалъ егерь. – Вотъ по стаканчику выпить, ничкомъ закусить и въ путь надо.

– На скору руку, мы на скору руку… Самовара намъ не надо. Что теплую сырость въ животѣ разводить! Грибовъ тоже не надо. А вотъ хорошенькую яишенку давай… Тепленькимъ пріятно закусить.

– Настасья! Господа пріѣхали! Жарь скорѣй господамъ яичницу! – крикнулъ сторожъ женѣ и, возвратясь къ охотникамъ, прибавилъ:– А васъ позвольте стаканчикомъ съ пріѣздомъ поздравить.

– Да неужто пьешь? – улыбнулся Петръ Михайлычъ.

– Господи Боже мой! Въ лѣсу живемъ, да чтобы не пить! Неужто на землю льемъ?

И заходили по рукамъ два мельхіоровые стаканчика, привезенные охотниками. Всѣ выпили. Петръ Михайлычъ жевалъ крутое яйцо и говорилъ:

– Вотъ водки-то, пожалуй, мы и мало съ собой захватили. Вѣдь насъ ужъ пять душъ теперь очутилось.

– Насчетъ водки, ваше здоровье, не безпокойтесь. У меня полъ-четверти къ Успеньеву дню на черникѣ настаивается. Поставили ее съ женой въ укромное мѣсто, чтобы и не смотрѣть на нее до праздника, а для вашего здоровья почнемъ, коли потребуется.

– Въ лѣсу и водка! Отлично. Ну, пей второй стаканчикъ, коли такъ. И мы выпьемъ по второму, чтобы не хромать, – сказалъ Петръ Михайлычъ, налилъ стаканчикъ и препроводилъ его себѣ въ ротъ,

– Петръ Михаилычъ, не накаливай! Ослабнешь передъ куропатками-то, – замѣтилъ ему Василій Тихонычъ.

– Поди ты! Теперь-то только у меня подкрѣпленіе чувствъ и выходитъ.

Егерь махнулъ рукой и отвернулся, пробормотавъ:

– Опять никакого толку съ куропатками не будетъ. Помилуйте, нуженъ вѣрный глазъ, а тутъ…

– Чудакъ-человѣкъ, да ежели ты хочешь знать, такъ у меня вѣрный-то глазъ только послѣ пятой рюмки дѣлается, – отвѣчалъ Петръ Михайлычъ. – На-ка, выпей.

– Я-то выпью, потому мнѣ не вредитъ. А вы вотъ лучше посмотрите-ка, который теперь часъ, да и положимъ пункту, сколько намъ времени здѣсь сидѣть.

– Что часъ! Счастливые часовъ не наблюдаютъ, а несчастные ихъ закладываютъ. Эдакое здѣсь мѣсто прелестное, благораствореніе воздуховъ, изобиліе грибовъ земныхъ, а мы будемъ часъ назначать! Сторожъ! Какъ тебя звать? – Антропомъ-съ.

– Вели-ка, братъ, Антропъ, женѣ и грибковъ зажарить. Выпьемте, братцы…

– Ваша милость! Что-жъ это такое! Неужто намъ здѣсь до полудня сидѣть! – воскликнулъ егерь.

– Да вѣдь въ полдень-то только самый адмиральскій часъ и настанетъ. Пей, Антропъ! выпьемъ, Вася!

Опять стаканчикъ заходилъ по рукамъ. Степанъ крутилъ головой отъ удовольствія и, улыбаясь, говорилъ:

– И что за чудесный купецъ у насъ этотъ Петръ Михайлычъ, такъ просто на удивленіе! Вѣдь вотъ сколько приходится всякихъ охотниковъ возить, а нѣтъ ему равнаго по добротѣ и веселости! Рѣдкость, а не охотникъ.

Появилась шипящая на сковородкѣ яичница. Снова выпивка. У Петра Михайлыча началъ заплетаться языкъ.

Егерь смотрѣлъ на него и тяжело вздыхалъ.

– Съ грибками-то, съ грибками-то только поторапливайся… – говорилъ Петръ Михайлычъ Антропу.

– Да ужъ баба и такъ шаромъ катается. Глазомъ не моргнете – грибы подадутъ. А вы вотъ что… Вы не желаете-ли солененькихъ? Грузди у меня соленые есть.

– Грузди? Свѣжіе грузди? Да вѣдь это одинъ восторгъ! Что-жъ ты раньше-то про нихъ не сказалъ. Тащи скорѣй грузди! Съ груздемъ по чапорушечкѣ! – ликовалъ Петръ Михайлычъ.

Антропъ принесъ глиняную чашку соленыхъ груздей и выпивка продолжалась. Петръ Михайлычъ попробовалъ для чего-то встать, но опять упалъ на рогожу. Ноги отказывались служить. Егерь снова махнулъ рукой и произнесъ:

– Конецъ охотѣ. Мертвое тѣло въ сборную избу повеземъ. Ахъ, Петръ Михайлычъ! Двѣ недѣли берегу ему куропатокъ – и вдругъ эдакое происшествіе!

– Амфилотей! Что ты тамъ бормочешь! Во фрунтъ! Сюда! – заговорилъ Петръ Михайлычъ.

Егерь отошелъ въ сторону.

Солнце поднималось все выше и выше. Запасъ водки въ двухъ охотничьихъ фляжкахъ изсякъ. Антропъ притащилъ четверть съ черничнымъ настоемъ. Появились наконецъ и жареные грибы. Ликованіе было общее. Василій Тихонычъ, отпробовавъ жареныхъ грибовъ, кричалъ:

– Да здѣсь въ лѣсу французскій ресторанъ! Совсѣмъ французскій ресторанъ! Смотри грибы-то состряпаны! Донону въ Петербургѣ только впору такъ подать. А эти соленые грузди! Въ Милютиныхъ лавкахъ такихъ груздей не найти.

Бражничанье продолжалось.

Въ это время на дорогѣ показался верховой. Ѣхалъ на неосѣдланной лошади деревенскій мальчишка, тотъ самый, который вчера продалъ Петру Михайлычу раковъ и привелъ Аришку и другихъ крестьянскихъ дѣвушекъ для пѣсенъ. Онъ подскакалъ къ охотникамъ и остановился.

– Фу! Насилу нашелъ! – сказалъ онъ, не слѣзая съ лошади.

– Ванюшка! Что тебѣ? Откуда ты, лѣшій? – удивленно спросилъ Степанъ.

Хозяйка сборной избы меня вотъ за Петромъ Михайлычемъ послала. Петръ Михайлычъ, пожалуйте на деревню. Супруга ваша изъ Питера пріѣхала и васъ требуетъ.

При этомъ извѣстіи Петръ Михайлычъ словно застылъ.

– Вотъ такъ штука! – воскликнулъ Василій Тихонычъ. – Ну, братъ Петръ, будетъ тебѣ отъ жены баня. Всѣ глаза она тебѣ теперь выцарапаетъ.

– Ужасти какъ воюютъ! Хозяйку ругательски изругали, – разсказывалъ мальчишка.

– Поднимите меня, братцы. Надо ѣхать. Что-нибудь вѣрно дома случилось… – произнесъ наконецъ заплетающимся языкомъ Петръ Михайлычъ.