Текст книги "Рыболовы"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Н. А. Лейкинъ
Воскресные охотники
Юмористическіе разсказы
о похожденіяхъ
столичныхъ подгородныхъ охотниковъ

Весенняя охота

I.

Былъ апрѣль въ половинѣ. Нева только еще вскрылась отъ льда. По водѣ, то тамъ, то сямъ, плыли большія, бѣлыя, ноздреватыя льдины. Къ одной изъ промежуточныхъ пристаней шлиссельбургскаго пароходства подошелъ большой пароходъ, пришедшій изъ Петербурга и, шипя парами, началъ выпускать пассажировъ. Вышли на пристань четыре мужика въ рваныхъ полушубкахъ и съ большими пилами за плечами, вышла баба съ котомкой, съ закоптѣлымъ котелкомъ и жестянымъ чайникомъ, выпрыгнулъ и охотникъ, среднихъ лѣтъ мужчина, и сталъ высаживать собаку, таща ее на цѣпочкѣ. Охотникъ былъ одѣтъ въ чрезвычайно причудливый нарядъ, состоящій изъ желтой замшевой куртки на лисьемъ мѣху и изъ мѣховой шапки съ ушами, на манеръ капора. Плоскія пуговицы куртки поражали своей величиной, были чуть не двухъ вершковъ въ діаметрѣ и имѣли на себѣ изображенія собачьихъ головъ. Кожаные сапоги съ войлочными отъ икръ до колѣнъ голенищами оканчивались раструбами и походили на средневѣковые испанскіе сапоги. Къ охотнику тотчасъ-же бросился старикъ егерь въ заплатанной сѣрой курткѣ съ зеленой облинявшей оторочкой, принялъ отъ него собаку и сталъ стаскивать съ него ружье въ чехлѣ, перекинутое черезъ плечо.– Ивану Павловичу добраго здоровья! Первымъ изъ охотниковъ изволили обновить навигацію, заговорилъ онъ. – И Фингалка съ вами… Здравствуй, Фингалка… Кажись, Фингалка-то у васъ, Иванъ Павлычъ, немного похудѣлъ.

– Чудакъ человѣкъ. Собакѣ худоба не мѣшаетъ. Нарочно выдерживалъ его зиму, чтобы не разжирѣлъ, – отвѣчалъ охотникъ и спросилъ:– Неужто и въ самомъ дѣлѣ я первый на пароходѣ?

– Какъ есть первый. Вѣдь вчера только и пароходы-то начали ходить. Пожалуйте сакъ-вояжецъ-то вашъ. Фляжечку не снимете?

– Что-жъ фляжку-то снимать! Велика-ли въ ней тяжесть!

Они начали взбираться по ветхой скрипучей лѣстницѣ на берегъ. Въ береговыхъ рытвинахъ лежалъ еще снѣгъ, деревья и кустарники были голы и не успѣли даже надуться почками.

– И зимой ни разу не пріѣхали къ намъ, какъ есть ни разу…

– Да что-же было дѣлать при такихъ страшныхъ снѣгахъ? – отвѣчалъ охотникъ. – На лыжахъ я ходить не умѣю. Къ тому-же и морозы… Вѣдь смучали зимой двадцатиградусные морозы.

– Бѣда… Чистая бѣда. У насъ и не двадцатиградусные морозы, а по тридцати пяти градусовъ стояли. Углы отъ морозовъ трещали, право слово. Не натопиться было – вотъ до чего. Бывало, такъ въ полушубкахъ и спали. Лежу я разъ ночью на плитѣ – вдругъ ударъ словно изъ пушки. А это морозъ объ уголъ…

– Ну?! Неужто такъ сильно?

– Съ плиты чуть не свалился – вотъ до чего. Немного погодя, опять. А потомъ въ третій разъ. А за задворками волки воютъ.

– Неужто волки на деревню приходили? – удивился охотникъ.

– За нашей охотничьей сборной избой всѣ ночи простаивали, – отвѣчалъ егерь. – Все собакъ караулили. Запахъ-то собачій чуютъ – ну, и караулятъ.

– Стоятъ и воютъ?

– Стоятъ и воютъ. Да вѣдь какъ воютъ-то! Въ трель.

– Съ голоду?

– Само собой, съ радости не завоютъ. Вѣдь на деревнѣ всѣхъ мужицкихъ собакъ переѣли, а потомъ ужъ и къ нашимъ собакамъ подбираться стали.

– Что-жъ ты ихъ не стрѣлялъ?

– Позвольте… Какъ-же ихъ стрѣлять, коли ничего не видать? Ночь темная, зги не видать, а волкъ – онъ хоть и воетъ, но сидитъ, притаившись за угломъ, сидитъ и собаку караулитъ.

– Охотничьихъ-то собакъ не попортилъ?

– Какъ возможно попортить! Берегъ я ихъ пуще глазу. Чуть послѣ сумерекъ – сейчасъ ужъ выводилъ на цѣпочкѣ. Да у меня, правда, зимой-то только двѣ собаки и было: докторова да Семена Гаврилыча.

– Пріѣзжалъ докторъ-то зимой?

– Пріѣзжалъ разъ, попробовалъ на лыжахъ, провалился – и ужъ больше ни ногой… А только и снѣга-же были! Господи! И по сейчасъ снѣгу въ лѣсу на аршинъ, гдѣ его солнцемъ не хватаетъ, а вѣдь ужъ рѣка разошлась.

Они вышли на деревню.

– Въ сборную избу прикажете? – спросилъ егерь

– А то куда-же? Ну, что, какія у васъ въ деревнѣ новости? – задалъ вопросъ охотникъ.

– Новый кабакъ открылся.

– Здравствуйте! Мало было. Это который?

– Да ежели двѣ штофныя лавки считать, то пятый. Теперича, Иванъ Павлычъ, у насъ канканерція на деревнѣ началась. Такую водку вездѣ продаютъ, что просто шаль. Иванъ Родіоновъ такъ воспламенился, что новое сукно въ трактирѣ на бильярдѣ сдѣлалъ. «Пущай, говоритъ, буду я на отличку…» Это передъ новымъ кабатчикомъ-то. Тотъ шарманку у себя поставилъ, а Иванъ Родіоновъ говоритъ: «Я ему органомъ носъ утру». Красныя занавѣски въ чистой половинѣ на окнахъ повѣсилъ, въ углу купидона поставилъ. Къ каждому стаканчику кильку даромъ предоставляетъ. Новый кабатчикъ садъ на дворѣ разводить собирается. «Пусть, говоритъ, господамъ охотникамъ будетъ въ свое удовольствіе». А Родивоновъ вчера такія слова говорилъ: «Заведу, говоритъ, маркитанта для селянокъ и дутыхъ пироговъ – пусть господа охотники кушаютъ на питерскій манеръ».

– Вотъ это хорошо. А то вѣдь прежде у него ничего, кромѣ крутыхъ яицъ, на закуску достать было нельзя, – сказалъ охотникъ.

– Бикштесы съ гарниромъ будетъ стряпать, фрикадель…

– Ну, ну, ну…

– Вѣрно-съ. «Я, говоритъ, самъ въ погибель войду, а ужъ его погублю». Это то-есть новаго-то кабатчика. Страшная канканерція! Тотъ соловья надъ стойкой въ клѣткѣ повѣсилъ, а этотъ канарейку. У того новая вывѣска съ чайниками, а этотъ говоритъ: «я, говоритъ, флагъ повѣшу». Теперича другъ дружку иначе и не называютъ, какъ «подлецъ» и «мерзавецъ». Иванъ Родіоновъ: «что, говоритъ, у того подлеца, какъ?» А этотъ: «новаго чего не придумалъ-ли мерзавецъ-то?» Такъ и разговоръ у нихъ. Словно у другъ дружки и имени христіанскаго нѣтъ. Даже и не кланяются. Встрѣтятся – другъ передъ дружкой козыремъ. А жены ихъ такъ даже потѣха!.. Пройдетъ одна мимо другой – тьфу! А та ей въ отвѣтъ: тьфу! А разговора никакого. Вотъ оно наше новое-то заведеніе. Не желаете-ли зайти? – предложилъ егерь.

– Мимо.

– Ей-ей, водку такую даютъ, что просто одно воображеніе

– Иди, иди въ сборную избу.

– Пиво тоже первый сортъ… – продолжалъ егерь, умильно поглядывая на расписную вывѣску трактира и постоялаго двора, но видя, что охотникъ не сочувствуетъ его словамъ, отвернулся и прибавилъ шагу.

II

Май въ началѣ. Въ селѣ Ивановскомъ, на берегу рѣки Невы, близь пароходной пристани сидитъ, поджидая шлиссельбургскій пароходъ, пожилой человѣкъ въ охотничьихъ сапогахъ, съ пустымъ яхташемъ и двумя ружьями въ чехлахъ за плечомъ. Одѣтъ онъ въ войлочную шапку и подпоясанный ремнемъ сѣрый, солдатскаго сукна, пиджакъ съ когда-то зеленой, но нынѣ окончательно выцвѣтшей оторочкой. Онъ изрядно выпивши, покуриваетъ окурокъ папиросы, поминутно сплевываетъ и говоритъ двумъ стоящимъ передъ нимъ мужикамъ:

– Ты думаешь егерь дѣло плевое? Нѣтъ, братъ, шалишь! Егерь долженъ быть человѣкъ умный, да и образованность нужна. Теперича нужно знать, какъ съ собакой обойтись, какъ что… а она у хорошихъ господъ только на французскомъ діалектѣ и понимаетъ. Такъ вотъ ты и учти… И всѣ эти французскія слова надо знать. Понялъ?

– Ну, и по-русски пойметъ, – отвѣчаетъ мужикъ въ замасленномъ зипунѣ.

– Англійская собака, да по-русски?.. Ну, значитъ, ты не знаешь. Попробуй, прикажи ей по-русски – ну, никакого толку и не выйдетъ. Когда я егеремъ къ графу Калатуеву опредѣлился, я самъ такъ думалъ, анъ вышло совсѣмъ напротивъ. И когда графъ, дай Богъ имъ царство небесное, обучили меня иностраннымъ собачьимъ словамъ, то тутъ я и увидѣлъ свѣтъ. Русская собака – она и по-русски пойметъ, ей все равно, а попробуй ты съ иностранной… И вотъ съ тѣхъ поръ господа стали меня наперерывъ рвать: Игнатій, иди къ намъ. Игнатій, соблюди собаку… И всѣмъ угодить стараешься. Кромѣ того, нужно вино знать. Нужно знать, что коньякъ, что ромъ. А ты отличишь-ли ромъ отъ коньяку?

– Ну, вотъ… Подъ городомъ живемъ, а не захолустные, – отвѣчаетъ мужикъ. – Пивали.

– Ты кабацкій ромъ отъ коньяку отличишь, а господскій тебѣ не отличить, ни въ жизнь не отличить. Опять же ромъ есть красный и бѣлый и обязанъ ты знать, что къ чему идетъ. Я вотъ знаю… Знаю и собакъ… Я собаку зажмурясь узнаю, стоитъ мнѣ ее только за носъ потрогать – сейчасъ я и отрапортую, какая она. А собакъ есть можетъ статься двадцать сортовъ. Я и не одни собачьи слова знаю. Пусть господа промежъ себя по-французски заговорятъ – сейчасъ пойму. Знаю и хмельныя слова, знаю и слова объ женскомъ полѣ. Двадцать семь годовъ, братецъ ты мой, промежду господъ, такъ стало быть слава тебѣ Господи… Теперь вотъ купцы среди охотниковъ появились… Съ купцомъ надо особо… Онъ особое обхожденіе любитъ и бабъ онъ любитъ круглыхъ и рыхлыхъ… У меня былъ охотникъ такой, что я за нимъ стулъ таскалъ и складной столъ… Отъ докторовъ ему вышло предписаніе, чтобы насчетъ моціону – ну, онъ и взялся за охоту. А самъ грузенъ, ходить не можетъ. Протащишь его версты съ полторы, да и посадишь на стулъ, а самъ застрѣлишь ему птичку, другую – ну, онъ и радъ, сейчасъ рубль въ зубы. Такъ вотъ все это, другъ любезный, надо знать, – закончилъ егерь, обернулся и сталъ смотрѣть по сторонамъ. – Однако, наши-то охотнички что-то не ѣдутъ. Не сдѣлали-ли гдѣ опять перепутье, да не застряли-ли?

– Не дураки выпить, надо статься? – спросилъ мужикъ въ пиджакѣ, опоясанномъ краснымъ кушакомъ.

– Каждый охотникъ ужъ, знамо дѣло, выпить не дуракъ. Что и за охота, коли на сухую! Сырость, вѣтеръ… Какъ тутъ не выпить! Того и гляди ревматизму схватишь, коли не пить. Сегодня вотъ всю ночь прохороводились. Двѣ четверти было у нихъ на пятерыхъ, да я шестой.

– И прикончили?

– Прикончили. На воздухѣ да въ холодкѣ-то вѣдь пьется. Опять же колбаса эта у нихъ съ перечкомъ…. селедки копченыя… Съ соленой закуской чудесно. Выпили и ни въ одномъ глазѣ… Поспать вотъ только теперича нужно. Сдамъ ружья, да и на боковую.

– Убили-ли что?

– Еще-бы не убить! Тетеревъ есть. Убилъ я и имъ передалъ. Хотѣли они въ лоттерею его промежду себя разыграть, да не знаю, разыграли-ли.

Егерь прислушался и сказалъ:

– Ѣдутъ.

Въ отдаленіи послышался колокольчикъ. Минутъ черезъ пятъ показались охотники. Двое изъ нихъ были съ собаками. Одинъ былъ для чего-то въ кавказской буркѣ, другой въ резиновомъ пальто, хотя погода была ясная. Егерь всталъ со скамейки и направился къ нимъ.

– Рыбки, ваша милость, изволили по дорогѣ купить? – обратился онъ къ бѣлокурому усачу и заглядывая въ его яхташъ.

– Женѣ въ подарокъ везу. Нельзя безо всего домой явиться, – отвѣчалъ тотъ. – Дичи нѣтъ, такъ ужъ хоть рыба.

– Кому птица-то у васъ досталась?

– Евстигнѣю Петровичу. За эту птицу онъ обязанъ всѣхъ насъ на пароходѣ завтракомъ угостить, отвѣчалъ рыжій бакенбардистъ, въ бакенбардахъ котораго торчала солома.

– А я думалъ, вамъ. У васъ что-то яхташъ-то набитъ.

– А это у меня березовыя почки въ газетной бумагѣ. Везу домой, четвертушку настоять.

– На березовыхъ почкахъ чего лучше! Самый пріятный настой.

– Еще-бы, и лекарственный.

Мужикъ въ пиджакѣ улыбнулся, толкнулъ въ бокъ мужика въ синемъ зипунѣ и сказалъ:

– Баринъ по березовымъ почкамъ охотѣлся, почекъ настрѣлялъ.

– Ты не скаль зубы-то! Не твое дѣло! – крикнулъ на него рыжій бакенбардистъ. – Въ хорошую охоту я по десятку птицъ стрѣлялъ. А теперь какая охота! Нешто теперь охота! Теперь скоро и совсѣмъ ее кончать надо. Николинъ день на носу. Почитай ужъ въ послѣдній разъ по веснѣ и пріѣхали-то. А ты зубы скалишь.

– Плюньте на нихъ, Михаилъ Иванычъ, – остановилъ его егерь. – Народъ безъ понятіевъ. Нешто они понимаютъ господскій обиходъ! Собачку съ собой возьмете или мнѣ оставите?

– Возьму, возьму. А вонъ Алексѣй Сергѣичъ муравьевъ бутылку набралъ, – кивнулъ бакенбардистъ на человѣка въ буркѣ.

– Муравьи тоже прелестная вещь для домашняго обихода. Отъ ломоты-ли, спину-ли разбить – первое дѣло. Надо только ихъ въ печкѣ заморить – и когда изъ нихъ спиртъ выйдетъ – имъ тереться. Пожалуйте вашу двустволку, Алексѣй Сергѣичъ… Извольте получить. А только и двухстволка же эта у васъ новая! Прелесть одна.

– Въ летъ по муравьямъ бьетъ, – пробормоталъ мужикъ въ пиджакѣ, улыбнулся и отвернулся.

Егерь скосилъ на него глаза и, обратясь къ охотникамъ, произнесъ:

– Покажите, господа, тетерева-то имъ… Пусть они посмотрятъ хорошенько, какой боровъ этой двустволкой убитъ, тогда и не станутъ говорить, что по муравьямъ въ летъ бьетъ. Михаилъ Иванычъ, у васъ что-ли тетеревъ-то?

– Нѣтъ, у меня сморчки въ яхташѣ. Птица у Евстигнѣя Петровича.

– Сморчки, – снова улыбнулись мужики. – По сморчкамъ стрѣлять еще лучше.

– Да развѣ я стрѣлялъ, чортовы куклы! Я сморчки у бабы купилъ.

– Вотъ тетеревъ, вотъ! – возгласилъ хриплымъ басомъ высокій черный охотникъ въ клеенчатомъ пальто, полѣзъ въ яхташъ, вынулъ оттуда птицу и потрясъ ее передъ глазами мужиковъ.

– Пароходъ-съ, – сказалъ егерь. – Извольте спускаться на пристань. Когда изволите къ намъ опять пожаловать?

– Да развѣ ужъ послѣ Николина дня въ воскресенье на послѣдяхъ сюда пріѣхать, – отвѣчалъ охотникъ въ кавказской буркѣ.

– Ждать будемъ, ждать будемъ. Я для водки-то приготовлю черносмородинныхъ почекъ.

Охотники начали спускаться на пристань.

Осенняя охота

– Фу, ты пропасть! Бродимъ, бродимъ по лѣсу и полянамъ, а хоть бы ворона попалась! Гдѣ-же птица-то? Куда она дѣлась, чортъ возьми! – плюнулъ толстый грузный охотникъ въ высокихъ сапогахъ, подвязанныхъ выше колѣнъ ремнями, въ сѣрой курткѣ со свѣтлыми пуговицами и съ зеленой оторочкой, съ франтовскимъ ружьемъ за плечами и съ яхташемъ, въ сѣткѣ котораго виднѣлись три красныхъ гриба. – Гдѣ-же птица-то? – еще разъ обратился онъ къ сопровождавшему его мужиченкѣ въ рваномъ пиджакѣ, опоркахъ на босую ногу и въ замасленной какъ блинъ фуражкѣ съ надорваннымъ козырькомъ.

– Распугали, ваше высокоблагородіе. Очень ужъ здѣсь много охотниковъ ходитъ, – отвѣчалъ мужиченко. – Опять же теперь осенью и бабья нація тронулась за грибами въ этотъ лѣсъ. А за бабой солдатъ пошелъ. Сами знаете, здѣсь у насъ солдаты стоятъ – ну, имъ и лестно. Изволили видѣть даве парочку съ подсолнухами? Птица ничего этого не любитъ.

– Хоть-бы ворона, простая ворона, а то и того нѣтъ! – повторялъ охотникъ, снимая съ головы фуражку съ длиннымъ козыремъ и отирая со лба обильный потъ платкомъ.

– Вороны, ваше высокоблагородіе, теперь по деревнямъ цыплятъ воруютъ. Зачѣмъ имъ тутъ быть! Вонъ дятелъ въ сосну долбитъ. Если желаете позабавиться – стрѣляйте.

– Ну, вотъ… Съ какой стати я буду зря ружье коптить? Ружье у меня двѣсти пятьдесятъ рублей… А ты вѣдь повелъ меня на тетеревиныхъ выводковъ.

– Будутъ-съ. Имѣйте только терпѣніе.

– А скоро?

– Да вотъ въ глушь войдемъ. Версты двѣ, двѣ съ половиной.

– Фу, даль! Я и такъ усталъ, какъ собака.

– Такъ присядьте вотъ тутъ на пенечекъ. Въ лучшемъ видѣ отдохнуть можно, а я тѣмъ временемъ кругомъ и около грибковъ вамъ поищу.

Охотникъ грузно опустился на пень.

– Ужъ само собой у насъ здѣсь господская охота больше для проминажу, – сказалъ мужикъ. – Первое дѣло для проминажу, а второе, чтобъ выпить и закусить на легкомъ воздухѣ. Вотъ-съ грибъ. Пожалуйте… Все-таки не съ пустымъ яхташемъ. Теперь четыре гриба будетъ.

– Я думаю, братъ Спиридонъ, сейчасъ выпить и закусить.

– Самое любезное дѣло, сударь. Выпейте – сейчасъ вамъ и силы поддастъ. Отдохнете на пенечкѣ, ружьецо мнѣ передадите, чтобы не тяжело вамъ было идти, и побредемъ мы тихимъ манеромъ къ выводочкамъ-то.

– Да есть-ли выводочки-то? Можетъ ты врешь? Трезоръ! Кушъ! Лягъ тутъ!

Породистый сетеръ съ высунутымъ языкомъ и въ дорогомъ ошейникѣ, тяжело дыша, опустился у ногъ охотника. Охотникъ передвинулъ изъ-за спины фляжку, оплетенную камышемъ и сталъ отвинчивать отъ нея стаканчикъ. Потомъ онъ досталъ изъ кармана куртки сверточекъ въ бумагѣ и развернулъ изъ нея три бутерброда. Мужиченко стоялъ передъ нимъ, улыбаясь, и говорилъ:

– И меня, егеря, ваша милость, не забудьте.

– Выпить дамъ, но закуски у меня мало.

– Закуски мнѣ, ваше благородіе, не надо. Я такъ… А то травкой… Вонъ щавель растетъ. Кисленькимъ куда пріятно…

– Въ самомъ дѣлѣ щавелемъ хорошо закусить. Давай и мнѣ щавелю, – сказалъ охотникъ.

– Щавель первое дѣло. Пожалуйте… Полковника Кожухова изволите знать?.. Всегда щавелемъ закусываютъ. Прекрасный баринъ, такой баринъ, что поискать да и поискать. И всякій разъ, какъ ли охоту пріѣдетъ – новая водка и самая что ни на есть особенная. То полынная, то на березовыхъ почкахъ, а нынче вотъ пріѣзжалъ, такъ на персиковыхъ косточкахъ фляжку привезъ, Вкусъ – въ рай не надо, и вкусная превкусная.

Охотникъ выпилъ, крякнулъ и сталъ жевать листокъ щавеля.

– А вѣдь щавель-то въ самомъ дѣлѣ хорошая закуска, – произнесъ онъ.

– Первое дѣло, ваша милость. Теперича ежели кто изъ охотниковъ лишнее переложитъ и кого мутитъ – первое дѣло щавель. Я ужъ такъ щавельку листики и подаю. Сельтерской воды въ лѣсу нѣтъ, капель тоже никакихъ нѣтъ – чѣмъ господина выпользовать? Сейчасъ щавель.

– Пей.

Охотникъ подалъ мужику стаканчикъ. Тотъ, еще не пивши, облизнулся.

– Желаю здравствовать, ваше высокоблагородіе. Дай Богъ вамъ на многія лѣта всего хорошаго, – поклонился онъ и медленно выпилъ стаканчикъ. – Ухъ, зажгло! И что это у господъ всегда за водка такая чудесная, да крѣпкая! Вотъ бы у насъ въ кабакѣ такую продавали, а то вѣдь воду, одну воду, чтобъ имъ ни дна, ни покрышки, даютъ, дьяволы.

– Такой крѣпкой водки и въ дорогихъ ресторанахъ не держатъ. У меня къ каждой настойкѣ спиртъ очищенный прибавляется. Ты знаешь-ли какая тутъ крѣпость?

– Да какъ не знать, сударь. Сейчасъ слышно. Это у васъ настой-то какой?

– Листовый. На черносмородиновомъ молотомъ листѣ.

– Садъ, совсѣмъ фруктовый садъ во рту, – умилялся мужикъ.

Охотникъ съѣлъ бутербродъ. Мужикъ, побродивъ около деревьевъ на полянкѣ, принесъ еще грибъ.

– Это, сударь, хоть и сыроѣшка, а грибъ хорошій. Возьмите и его, – сказалъ онъ, умильно взглянулъ на охотника и спросилъ:– Повторили по стаканчику-то?

– Думаю, не довольно-ли? Стаканчикъ довольно большой.

– Хромать будете объ одномъ стаканчикѣ, ваша милость. Нехорошо.

– Ты думаешь?

– А то какъ-же? Меньше двухъ охотники на привалѣ никогда и не пьютъ.

– Ну, будь по твоему.

– Егеря не забудьте, ваша милость. Егерь вамъ услужитъ. Вотъ-съ пожалуйте щавелій листочекъ на закуску.

Опять послѣдовала выпивка. Охотникъ съѣлъ три бутерброда и сталъ позѣвывать.

– Ты говоришь, версты двѣ до тетеревиныхъ-то выводковъ? – спросилъ онъ.

– Да пожалуй и больше будетъ, – отвѣчалъ мужикъ.

– Гмъ… Чортъ возьми, какъ здѣсь все далеко. Да есть-ли еще выводки-то?

– Есть, есть. Насчетъ этого будьте покойны. Помилуйте, вѣдь мы для господъ ихъ разыскиваемъ.

– Да можетъ быть ты съ пьяныхъ глазъ ихъ видѣлъ?

– Господи! Да что вы за невѣроятный человѣкъ такой! Трезвѣе вотъ этого гриба я былъ. Пожалуйте грибокъ… Положите въ сумочку. Это ужъ красненькій будетъ.

– Грибовъ много, а птицы нѣтъ, – зѣвнулъ охотникъ, пряча грибъ въ яхташъ. – А что ежели теперь обратно, на деревню, въ охотничью избу идти, ближе это будетъ, чѣмъ до твоихъ тетеревиныхъ выводковъ?

– Ближе, ваша милость, какъ возможно.

– Ну, а по моему разсчету, мы ужъ версты три прошли, а то и больше. Знаешь что? Не пойду я на выводковъ сейчасъ, а пойду послѣ обѣда. Пообѣдаю, посплю – и пойду. На телѣгѣ туда можно проѣхать?

– Можно, можно, сударь. Съ полверсты развѣ что пѣшкомъ идти придется.

– Ну, такъ вотъ ты мнѣ и телѣжку подряди, а теперь домой.

– Въ лучшемъ видѣ подряжу, ваша милость. Идемъ.

Охотникъ поднялся съ пня.

– Пожалуйте мнѣ ваше ружьецо-то. Чего его вамъ таскать! Пойдете вы полегоньку, будете грибки собирать.

– Да, да… Хорошо бы къ обѣду грибовъ двадцать набрать на жаркое. Хозяйка бы сжарила мнѣ ихъ.

– Наберемъ-съ, въ лучшемъ видѣ наберемъ. Супругѣ въ подарокъ еще свезете – вотъ сколько наберемъ. Теперь грибовъ много. Вотъ грибъ-съ… Да и какой большущій и ядреный!

Охотникъ и егерь возвращались въ деревню.

Дождикъ захватилъ

Хруститъ валежникъ подъ ногами, шелеститъ желтый опавшій листъ, посвистываетъ вѣтеръ между березовою и осиновою порослью. Пни, пни, гніющіе и поросшіе мохомъ пни безъ конца. Холодно, сыро. Сентябрь на исходѣ. Солнце то проглянетъ на минуту изъ-за тучъ, то опять скроется. Впереди бѣжитъ охотничья собака, останавливается и нюхаетъ воздухъ; понюхаетъ и опять побѣжитъ. Сзади слѣдуетъ баринъ въ охотничьемъ костюмѣ. Все на немъ новое, казовое, хорошее. Прелестная двустволка виситъ на плечѣ, у бедра пустой яхташъ и неизбѣжная франтовская фляжка съ привинченнымъ къ ея горлышку серебрянымъ стаканчикомъ. Рядомъ съ бариномъ идетъ красноносый гунявый мужиченко – егерь Панкратъ съ тульскимъ ружьемъ на плечѣ. На головѣ у него замасленный картузъ съ разорваннымъ пополамъ козырькомъ. Одѣтъ мужиченко въ какую-то рваную женскую кофту, опоясанную ремнемъ, изъ которой мѣстами видна вата. Панкратъ полупьянъ, ступаетъ стоптанными сапоженками нетвердо и говоритъ безъ умолку, сообщая барину разныя новости.

– А вчера вотъ тоже случай… Не думали и не гадали… Да и никогда этого у насъ въ нашей округѣ и не было. У Кокорихи въ усадьбѣ флагъ украли, – говорилъ онъ. – Кокорихину усадьбу знаете – такъ вотъ у ней. Вчера ихъ работникъ въ Сережинскомъ кабакѣ сказывалъ. Пришли, сняли съ мачты и увели. Ни въ жизнь у насъ этого не случалось, чтобъ у своихъ воровать. Чужихъ обворуютъ – это точно, а чтобы своихъ – ни Боже мой. И куда имъ флагъ? Впрочемъ, и то сказать: на кушакъ годится. Дозвольте, Алексѣй Павлычъ, папиросочку закурить.

Баринъ вынулъ портсигаръ, досталъ папиросу и подалъ.

– Набаловался я съ господами насчетъ папиросокъ. Своя-то трубка ужъ и не курится, – продолжалъ Панкратъ. – Право-слово. Да и вообще у насъ нонѣ… Господинъ Портяевъ ужъ на что мужчина строгій, за семью замками живетъ, а и у него съ недѣлю назадъ кучерской кафтанъ изъ сарая ушелъ. На солдатъ полагаютъ. Копали тутъ у него солдаты картошку. Испьянствовался нонѣ народъ, ужасти какъ – вотъ это отчего. Пьянства, да буянства такія пошли.

Баринъ улыбнулся, посмотрѣлъ на красносизый носъ Панкрата и сказалъ:

– Не тебѣ осуждать пьянство. Слѣпой кривому глазъ колетъ.

– Зачѣмъ такъ! Я, сударь, этому подверженъ, это точно, но я себя соблюдаю. Я егерь, мнѣ не выпить нельзя, потому должность у насъ такая треклятая, а чтобы дебоширить и драться я – упаси Боже. А вѣдь это что-же: вчера у Сдвиженскаго мужика духъ отшибли, губу разорвали – до того колотили. И изъ-за чего началось? Продалъ онъ попу улей, получилъ деньги, пришелъ въ кабакъ…

– Панкратъ! Да скоро-ли-же куропатки-то? – перебилъ его баринъ.

– Наведу, наведу. Вы, ваше благородіе, насчетъ куропатокъ не сумлевайтесь. Ваши будутъ. Дѣваться имъ некуда. Вотъ сейчасъ лядину пройдемъ, на сухое мѣсто ступимъ – тутъ онѣ и будутъ. Выводки прелесть. Вонъ ужъ собачка ихъ почуяла. Ахъ, то-есть и собака-же у васъ, Алексѣй Павлычъ!

– Да, это песъ добрый! – отвѣчалъ баринъ.

– Цѣны нѣтъ вашей собакѣ. Смотрите, какъ-бы не украли.

– Типунъ бы тебѣ на языкъ.

– Нѣтъ, я къ тому, что воровство-то нонѣ у насъ… На прошлой недѣлѣ ѣхалъ балахновскій сторожъ и сапоги новые везъ, заѣхалъ въ кабакъ въ Сережинѣ, пріѣзжаетъ домой пьяный – нѣтъ сапоговъ. Народъ-то ужъ нынче очень избалованъ сталъ.

– Не тебѣ осуждать. Ты, братъ, самъ избалованъ.

– Одначе я не ворую.

– Врешь. У Коромыслова щенка укралъ.

– Такъ вѣдь это я не для себя, а для Валентина Павлыча. А для Валентина Павлыча я не токма что щенка – ребенка уворую. Очень ужъ господинъ хорошій. Два рублика мнѣ за щенка-то пожертвовалъ. То-есть вѣрите, Алексѣй Павлычъ, до чего нонѣ народъ избалованъ! Тутъ вотъ у насъ въ четырнадцати верстахъ мужикъ Давыдка Ежъ есть. Ежъ онъ по прозванію. Такъ за двадцать четыре рубля жену свою барину-охотнику продалъ. Тотъ такъ и увезъ ее въ Питеръ. Теперь у него въ Питерѣ живетъ и въ браслеткахъ щеголяетъ.

– Скоро-ли куропатки?

– Да ужъ наведу. Будьте покойны. И такіе, сударь, выводки, что вы вотъ изъ этого самаго серебрянаго стаканчика два раза мнѣ поднесете за нихъ. Съ чѣмъ у васъ нонѣ фляжка, Алексѣй Павлычъ?

– Съ березовкой, – отвѣчалъ баринъ.

– Чудесная водка, пользительная. Кустикъ вотъ сейчасъ на бугоркѣ выбрать, на пенькѣ присѣсть первый сортъ. Жену свою продать! Ахъ, ты Господи! Ну, нешто не баловство это? Оттого тутъ у насъ и хлѣбопашество всякое упало. Катушкина знаете? Кривой такой. Нонѣ и не сѣялъ. Дочь отпустилъ въ куфарки, сыновья въ извозъ ѣздятъ – тѣмъ и питается. А ужъ и пьетъ-же!..

– Да вѣдь и ты не сѣялъ.

– Я? Я дѣло другое. Я егерь. Зачѣмъ мнѣ сѣять? Я отъ господъ питаюсь. Меня господа прокормятъ. Стаканчикъ поднесутъ, колбаски съ булочкой дадутъ на закуску – вотъ я и живъ. Да и не стоитъ сѣять-то нонѣ, ваше благородіе, будемъ говорить такъ. Вотъ я свои полоски старостѣ за девять рублей сдалъ и правъ. Чего мнѣ? Старуха моя брусникой да грибами заработаетъ. Корье нонѣ ее звали драть – и то не пошла… «Чего, я говорю, ты, дура, не идешь? Ступай! По крайности мужу на вино заработаешь». «Нѣтъ, говоритъ, Панкратъ Семенычъ, будете вы и отъ господъ сыты»… Вотъ старуха у меня облѣнилась, это точно. Она набаловалась – это дѣйствительно. Въ праздникъ безъ сороковки обѣдать не садится. Я-то по праздникамъ все съ господами на охотѣ, такъ ее и поучить хорошенько некому – вотъ черезъ это и избаловалась. Прежде она у меня и сѣяла и картошку сажала, а теперь вотъ что ты хочешь! «Зачѣмъ, говоритъ, Панкратъ, намъ сѣять? Сдаемъ мы за тридцать рублей въ лѣто избу господамъ-охотникамъ – вотъ мы и живы…»

– Смотри. Что это? – прошепталъ баринъ.

– Кажись, куропатка, – тихо отвѣчалъ Панкратъ.

Собака замерла и дѣлала стойку. Пауза. Раздался выстрѣлъ, за нимъ другой, наконецъ третій. Оба промахнулись. Птица захлопала крыльями и виднѣлась между голыми деревцами.

– Заряжайте скорѣй, Алексѣй Павлычъ, заряжайте, – говорилъ Панкратъ.

Баринъ вложилъ патронъ, но было уже поздно. Сталъ заряжать свое тульское ружьишко и Панкратъ.

– Какая досада! – говорилъ баринъ. – Какой тетеревъ здоровый былъ.

– Не обижайтесь, Алексѣй Павлычъ, сейчасъ на куропатокъ наведу, – утѣшалъ его Панкратъ. – Дождикъ-то только вотъ развѣ что начался. Ахъ, ужъ и погода-же нынче! Передохнуть дождь не даетъ. Только выглянетъ солнышко – смотришь, опять скрылось за тучу и зарядилъ дождь. Вѣдь вотъ весь мокрый иду. Вотъ кабы теперь да изъ фляжечки вашей… – началъ онъ заискивающимъ тономъ.

– Наведи прежде на выводковъ, – перебилъ его баринъ.

– Наведу, Алексѣй Павлычъ, сейчасъ наведу. Давайте вотъ влѣво держать на сторожку. Тутъ сторожка сейчасъ будетъ. Вѣдь вотъ отъ порубки охраняютъ лѣсъ, а смотри какъ вездѣ вырубили! тo и дѣло свѣжіе пни попадаются. Охъ, грѣхи, грѣхи! А и грѣшенъ-же здѣшній сторожъ Ефимъ. Только слава, что сторожъ, а будемъ говорить такъ, что первый мазурикъ, со всѣми ворами заодно. Дай полтину и руби, Ужасти какъ нынче народъ избаловался!

Лѣсъ становился гуще. Показалась сосна.

– Вы вотъ давеча, Алексѣй Павлычъ, говорили насчетъ посѣвовъ, – опять началъ Панкратъ. – А стоитъ-ли по нынѣшнимъ временамъ сѣять? Вотъ я сдалъ свои полоски старостѣ и правъ. Овесъ нонѣ у лавочника купить – четыре рубля съ гривенникомъ, картошку вонъ по тридцать пять копѣекъ мѣшокъ продаютъ, рожь не почемъ, сѣно никто не покупаетъ даже, такъ какой тутъ посѣвъ! Такъ ужъ развѣ у кого заведено, такъ чтобы не останавливать. А мнѣ какой расчетъ? Лошади у меня нѣтъ. Коровенка… Да и коровенку къ зимѣ думаемъ продать. Молочишка понадобится, такъ на пятачекъ и купимъ. А вѣдь за коровой уходъ нуженъ. А старуха у меня облѣнилась. А потомъ ежели говорить такъ, то я отъ господъ сытъ, а ей дочка изъ Питера нѣтъ-нѣтъ да и вышлетъ что ни на есть. У меня, ваше благородіе, дочка хорошо въ Питерѣ живетъ, на манеръ барыни живетъ. То-есть она собственно у барина въ услуженіи и надо-бы ее, шкуру барабанную, хорошенько мнѣ проучить за ейное уксусное поведеніе, ну да кто Богу не грѣшенъ, царю не виноватъ. Берегу ее, чтобы подъ старость насъ съ старухой кормила. Она и теперь: то мнѣ на табакъ, то старухѣ свои обносочки съ оказіей… Нынче господскихъ сигарокъ пятнадцать штукъ мнѣ прислала, потомъ жилетку такую травками господскую, отъ своего барина. Не съумѣлъ только я сберечь-то ее, а жилетка чудесная была, дай Богъ здоровья Танюшкѣ. Танюшкой у меня дочь-то звать. И какъ это только она надъ своимъ бариномъ властвуетъ, такъ это просто удивительно! Пожилой ужъ онъ и съ женой не живетъ. Да, вотъ на это далъ ей Господь разумъ. Въ бархатномъ пальтѣ щеголяетъ, при цѣпочкѣ и при часахъ ходитъ. По веснѣ я возилъ господину Голубцову щенковъ отъ евонной рыжей суки, такъ заходилъ къ ней. Бикштесъ изжарила и сразу полдюжину лива выставила. «Тятенька, кушайте, тятенька, закусите». Нѣтъ, она хоть и набаловавшись, а почтительная. Три рубля потомъ на дорогу мнѣ дала, слова не сказала. Живетъ она у барина по кухарочной части, а ежели будемъ разсуждать такъ, то на манеръ какъ-бы въ воспитальницахъ. Пошла она меня провожать на желѣзную дорогу, вырядилась, такъ я думалъ, что барыня. Ей-Богу. Сзади это у ней во какъ оттопырившись.

– Гдѣ-же выводки-то? Гдѣ куропатки? – перебилъ Панкрата баринъ.

– А вотъ сейчасъ. Ужъ я наведу, наведу васъ, Алексѣй Павлычъ, имѣйте только терпѣніе. Одно вотъ, что дождь, а куропатка, она дождя не любитъ. Эхъ, дождь-то зачастилъ! А вѣдь вы, баринъ, промокли, – сказалъ Панкратъ.

– Да. Но что-же изъ этого?

– И я-то промокъ. Конечно, мы къ этому привычны, но главная шутка та, что куропатка дождя боится. Зря идемъ. Лучше переждать дождикъ. Переждать и пообсушиться. Вонъ сторожка стоитъ. Тутъ можно.

– Знаю, знаю, къ чему ты подговариваешься, – пробормоталъ баринъ.

– Эхъ, ваша милость! Намъ-бы только господамъ угодить, потому мы обязаны указать такое мѣсто, гдѣ господинъ обсушиться можетъ. А здѣсь въ сторожкѣ сторожиха вашей милости и самоваръ поставитъ и все эдакое.

Панкратъ наклонился къ уху барина и шепнулъ:

– Здѣшняя сторожиха и коньякъ для господъ охотниковъ держитъ. Право слово, держитъ. Привозятъ имъ его, а они для господъ…

Баринъ улыбнулся.

– Веди, веди къ ней. Что ужъ съ тобой дѣлать!

– Да я не для себя. Видитъ Богъ, для господъ.

Панкратъ посвисталъ собаку и повелъ барина къ почернѣлой сторожкѣ, выглядывавшей изъ-за молодыхъ деревьевъ.

А дождь такъ и сѣялъ, какъ сквозь сито.