Текст книги "Рыболовы"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Въ пригородныхъ мѣстахъ

I.

– Ты что-же, хлѣбопашество-то ужъ совсѣмъ бросилъ?

– Какое, вашескоблагородіе, у насъ тутъ хлѣбопашество! Посѣешь съ Божьимъ благословеніемъ зерно, а уродится, прости Господи, съ позволенія сказать… Да что тутъ! И говорить не стоитъ!

Тщедушный мужиченко съ красными воспаленными глазами и съ плюгавенькой бородкой травками махнулъ рукой, потомъ затянулся окуркомъ папиросы и сплюнулъ сквозь зубы длинной слюной. Одѣтъ онъ былъ въ линючую ситцевую рубаху замасленную жилетку безъ пуговицъ, на головѣ имѣлъ коломянковую грязную фуражку, а босыя ноги его были облечены въ старыя резиновыя калоши.

– Что-жъ – земля у васъ очень плоха? – спросилъ охотникъ, тучный пожилой мужчина въ приличномъ охотничьемъ нарядѣ, сидѣвшій на кочкѣ и отиравшій краснымъ фуляромъ обильный потъ, катящійся съ его лба.

– Земля-то? – переспросилъ мужиченко. – Да не то чтобы она была плоха, а навозу нѣтъ… А безъ навозу сами знаете… Да и не то чтобы навозу совсѣмъ не было, а нѣтъ, не стоитъ пригородному мужику съ хлѣбопашествомъ вязаться. Хлопотъ не стоитъ.

– Стало быть твой надѣлъ подъ лугомъ?

– Зачѣмъ ему быть подъ лугомъ! Я его арендателю за восемь рублей сдаю.

– А ему-то все-таки стоитъ вязаться?

– Ну, онъ мѣщанинъ. Онъ дѣло другое… Онъ торговый человѣкъ. Нонѣ даже такъ, что хочетъ записаться въ купцы. Онъ овесъ сѣетъ. Онъ у многихъ у нашихъ тутъ надѣлы снялъ.

– Стало быть имѣетъ барыши?

– Еще-бы не имѣть! Богатѣетъ. Народъ, сударь, у насъ тутъ голодный, пропойный, за зиму-то съ охотниками пьютъ, пьютъ, разопьются – свои достатки пропивать начнутъ. А весной охоты нѣтъ, господа не наѣзжаютъ, голодно, выпить не у кого и не на что – вотъ они къ нему и идутъ… Ну, онъ ихъ сейчасъ пахать, сѣять и три гривенника въ зубы. Больше у него и платы нѣтъ. Ну, за дешево въ отличномъ видѣ все и обработаютъ.

– Онъ торгуетъ чѣмъ-нибудь, этотъ мѣщанинъ?

– Почта у него земская. Ну, лавочку имѣетъ. Иной разъ деньгами-то и не даетъ. Хочешь, говоритъ, пять день отработать за жилетку или тамъ десять день за сапожный товаръ?

– Да голодному-то человѣку зачѣмъ-же жилетка или сапожный товаръ? Вѣдь отъ нихъ не откусишь.

– А продать можно. Сапожный товаръ сейчасъ сапожнику, жилетку-то писарю волостному, либо… Да ему какое дѣло! Ему до этого дѣла нѣтъ, что отъ жилетки не откусишь, а коли къ нему кто приходитъ и проситъ – онъ сейчасъ и говоритъ: «вотъ, говоритъ тебѣ жилетка, а денегъ у меня нѣтъ». Ну, двугривенный-то, пожалуй, и дастъ.

– И работаютъ?

– Да вѣдь что-жъ подѣлаешь! Я самъ разъ за гармонію четыре дня у него работалъ, а потомъ ее на кирпичный заводъ порядовщику продалъ.

– На своемъ надѣлѣ работалъ? – интересовался охотникъ.

– На чужомъ и на своемъ. Пришлось такъ, что и на своемъ.

– Такъ ты-бы, не сдавая своего надѣла, самъ его и обработывалъ.

– Эхъ, сударь! Куда мнѣ съ овсомъ, коли у меня лошади нѣтъ, а только одна корова? Корову овсомъ кормить не станешь. Да и сѣмянъ нѣтъ. Вѣдь сѣять овесъ, такъ сѣмена надо. Нѣтъ, нашему брату не сподручно. Мы и корову-то нонѣ по веснѣ съ женой продали.

– Зачѣмъ-же это? Вѣдь корова кормительница и поительница.

– Какое кормительница! Да и какъ ее держать, коли сѣна нѣтъ? Ему-же, этому самому мѣщанину и продали. Коровѣ, ваша милость, сѣно нужно, мѣсятка…

– Ну, что-жъ изъ этого? Молоко продалъ сѣно и мѣсятки купилъ.

– Ей-ей, ваша милость, не стоитъ вязаться. Тутъ у насъ господа охотники наѣзжаютъ, такъ они молоко не требуютъ. Они водку пьютъ, пиво. Да и за коровой тоже ходить надо. А уйдетъ баба зимой на облаву, такъ кто за коровой ходить будетъ? Мы съ женой какъ два перста. Ни подросточковъ у насъ, да и малыхъ-то дѣтей не бывало. A за облаву господа охотники каждой бабѣ по сорокъ копѣекъ въ день платятъ да еще водкой поятъ.

– Стало быть у тебя теперь ни скота, ни хлѣбопашества? – интересовался охотникъ.

– Четыре куры при сосѣдскомъ пѣтухѣ есть. Нынче двѣ насѣдки цыплятъ вывели. Не желаете-ли? Пять цыпленковъ еще отличныхъ осталось. Вотъ супругѣ взамѣсто дичи и принесете, – предложилъ мужиченко.

– Ну, съ какой стати! Цыплятъ можно и въ Петербургѣ купить. И наконецъ все-таки я надѣюсь что-нибудь убить сегодня.

– Ходить-то вы много не можете. Тучность эта, самая у васъ… Животъ мѣшаетъ.

– Да… А между тѣмъ отъ тучности-то да отъ живота я вотъ и хочу поосновательнѣе заняться охотой! Авось, черезъ моціонъ сбавлю.

– Да зачѣмъ ихъ сбавлять-то? Тучность – это довѣріе, а животъ – красота. Какъ круглый человѣкъ – сейчасъ ему довѣрія больше. Дозвольте, сударь, стаканчикъ изъ вашей фляжечки… Я вотъ все жду, что ваша милость присѣли и закусывать будете, а вы…

– Буду, буду… Только вотъ простыну – сейчасъ и начну. А то вспотѣлъ, такъ никакого аппетита. Ты не безпокойся, я тебѣ поднесу, – успокоилъ мужика охотникъ.

– Много благодарны вашей милости, – сказалъ мужикъ и даже облизнулся отъ удовольствія. – Съ килечкой? – спросилъ онъ.

– Нѣтъ, сегодня у меня съ собой колбаса и сыръ на закуску.

– Такъ, такъ… Въ постный-то день оно-бы мнѣ и нехорошо скоромъ трескать – ну, да Богъ проститъ.

– Ты и картошки даже себѣ не сѣешь? – спросилъ опять охотникъ.

– Есть тамъ малость на задворкахъ – посѣяна, да лебедой заросла. Баба копать лѣнится, а мнѣ самому не досугъ. Все съ господами. Теперь вотъ охота началась. Вамъ рябины, ваша милость, не наломать-ли на водку? Баба моя многимъ охотникамъ рябину для настойки поставляетъ.

– Да вѣдь еще рябина не вызрѣла. Когда вызрѣетъ…

– Нѣтъ, я къ слову только. А ужъ когда вызрѣетъ, то ни у кого не берите. Баба моя вамъ предоставитъ. Дайте ей заработать.

– Хорошо, хорошо. Стало быть ты съ женой только тѣмъ и кормишься, что съ охотниками ходишь по лѣсамъ да по болотамъ?

– Отъ ихъ щедротъ-съ. Только тѣмъ и живы. Вотъ трехъ господскихъ собакъ кормлю по четыре рубля въ мѣсяцъ, а отъ собакъ и сами сыты. Ну, господа поднесутъ съ закусочкой… Это тоже. Баба моя на облаву ходитъ. Вотъ рябина… брусника ягода… Грибы… Остыли? Закусывать хотите?

– Сейчасъ, сейчасъ.

– Нониче у васъ, ваша милость, въ фляжкѣ какая?

– Лекарственная. Особый настой. Мнѣ посовѣтовали отъ тучности,

– Такъ, такъ… А въ прошлый разъ, я помню, у васъ на березовыхъ почкахъ была. И что за водка чудесная!

– Да, но она для меня нездорова.

– Березовая, сударь, почка отъ семи болѣзней…

– Только не отъ моей. У меня легкая одышка.

Охотникъ сталъ отвинчивать стаканчикъ отъ горла фляжки. Мужиченко предвкушалъ выпивку и облизывался. Охотникъ выпилъ, налилъ вторично и поднесъ мужиченкѣ.

– Желаю здравствовать… – сказалъ тотъ и потянулъ водку.

II.

Выпивъ два стаканчика, мужиченко повеселѣлъ, надвинулъ свои засаленный коломянковый картузъ съ разорваннымъ козырькомъ на затылокъ и продолжалъ:

– А я егерь, прирожденный егерь, такъ зачѣмъ мнѣ хлѣбопашество! Мнѣ вотъ господинъ полтинничекъ пожертвуетъ, чтобъ его сопровождать, да водочки поднесетъ – съ меня и довольно. И сытъ, и пьянъ. Я господъ уважаю, такъ зачѣмъ мнѣ мужицкое занятіе? Да и такъ будемъ говорить: теперича въ нашихъ мѣстахъ ежели картошку посадить. то и то за нее полтину за мѣшокъ напросишься. Да и гдѣ сѣмена? Безъ сѣмянъ тоже не посадишь. Нѣтъ, не наше это дѣло. Наше дѣло при господахъ… Ружья только вотъ у меня нѣтъ, ружьемъ я поиздержался, а то вотъ я одинъ глазъ прищурилъ, бацъ и прямо въ цѣлъ. Я, бывало, всегда безъ промаха… Право слово… Только вотъ теперь что-то руки стали трястись.

– Пьешь много, – улыбнулся охотникъ, разрѣзывая кусокъ ветчины на ломтики и, сдѣлавъ бутерброды, одинъ изъ нихъ далъ мужиченкѣ.

– Господа охотники, ваша милость, больше пьютъ, вѣрьте совѣсти, – отвѣчалъ мужиченко и прибавилъ:– Нѣтъ, не оттого у меня руки трясутся, что я пью много, а я, ваше здоровье, медвѣдя испужался – вотъ у меня съ той поры и началось.

– Гдѣ же это тебя угораздило?

– Господа охотники въ лѣсу забыли. Дозвольте, господинъ, папиросочку. Очень ужъ вашъ табакъ прекрасенъ.

– На, возьми. Тебя въ лѣсу забыли?

– Да, меня. Также вотъ было въ лѣсу… Господъ было много, водка чудесная… Выпили, закусили. Подчиваютъ вѣдь тоже… У насъ господа ласковые. Сами пьютъ и егеря угощаютъ. Я и заснулъ. Какъ ужъ тамъ было, не помню, – только слышу, что надо мной кто-то фыркаетъ и дышетъ. Открылъ глаза – медвѣдь. Тутъ я и замеръ. И опять не помню, что было. Долго-ли я лежалъ, не помню, но когда пришелъ въ себя, медвѣдя уже не было. Я ползкомъ, ползкомъ… Прибѣжалъ домой и день пять била меня лихорадка. Лихорадку бабка-знахарка отговорила, а руки и по сейчасъ трясутся.

– Да былъ-ли это медвѣдь-то? Можетъ быть тебѣ съ просонокъ показалось, – сказалъ охотникъ.

– Медвѣдь. Послѣ мы на него облаву дѣлали. Статскаго генерала Купоросова знаете? Изъ желѣзнодорожныхъ онъ. Такъ вотъ онъ и убилъ. Тоже отмѣнный господинъ и завсегда на охоту съ ларцемъ ѣздитъ. Ларецъ такой у него, а тамъ гнѣздо и бутылки. И какихъ, какихъ только сортовъ тамъ нѣтъ! Бенедиктину вы, сударь, пивали?

– Ликеръ Бенедиктинъ? Еще бы не пивать!

– Ну, вотъ и я пилъ. Чудесная водка. Дозвольте, сударь, еще стаканчикъ изъ фляжечки. Богъ Троицу любитъ.

– Смотри, не усни опять. Уснешь – и ужъ на сей разъ тигра во снѣ увидишь, а то такъ леопарда.

– Вы, сударь, все сомнѣваетесь, что меня медвѣдь обнюхивалъ? Онъ не только меня обнюхивалъ, но и поцарапалъ лапой. Вонъ на шеѣ царапина. Я ничкомъ лежалъ, а онъ подходитъ – нюхъ, нюхъ… Потомъ видитъ, что я не шевелюсь – лапой меня по шеѣ. Тутъ я свѣта не взвидѣлъ и всѣхъ своихъ чувствъ лишился. Этимъ-то меня Богъ и спасъ. Медвѣдь подумалъ, что я мертвый, и отошелъ прочь. Вѣдь онъ такая животная, которая съ мертвымъ человѣкомъ не занимается. Посмотрѣлъ, видитъ, что человѣкъ безъ движеніевъ, и не дышетъ и пошелъ прочь. Это мнѣ изволите стаканчикъ?

– Да ужъ что съ тобой дѣлать – пей. Только ты вотъ что… Ты пей и закусывай. А то у васъ извадка пить и ничего не ѣсть. Ты еще и того бутерброда не съѣлъ.

– А я его вотъ на этотъ стакашекъ приберегъ. Думаю, баринъ добрый, поднесетъ еще, такъ семъ-ка я…

– Нѣтъ, ты ѣшь. Пить и не ѣсть нездорово. Да и хмелѣешь скоро. Вотъ тебѣ еще хлѣбъ, вотъ тебѣ колбаса.

– Много благодарны, ваша милость. Ваше здоровье! Тьфу!

Мужиченко выпилъ и плюнулъ.

– И что это за водка у господъ! – продолжалъ онъ. Кабы нашъ кабатчикъ такую водку держалъ – рай красный бы былъ. А то у насъ водка…

– Ты ѣшь, ѣшь, не оставляй. Тогда и руки перестанутъ трястись.

– Я съѣмъ. Мы, сударь, люди-охотники. Привыкли и липовымъ листомъ закусывать. Пожуешь липовый листикъ, а то и березовый – вотъ и закуска. Желаете, ваша милость, я вамъ хорошаго щенка украду? Только ужъ этого щенка нужно держать не здѣсь, а въ другомъ мѣстѣ, потому бабунцовскій егерь, какъ взглянетъ, сейчасъ и догадается. Пойдутъ разговоры, а тогда что хорошаго!

– Отъ чьей суки-то? – спросилъ охотникъ.

– Сука три медали имѣетъ – во какая сука, а отца изъ-за шестидесяти верстъ сюда привозили. Красавецъ песъ и только что не говоритъ. За пять рублей я для вашей милости въ лучшемъ бы видѣ укралъ. Прикажете-съ?

– Нѣтъ, не надо. Зачѣмъ тебя въ грѣхъ вводить!

– Что за грѣхъ, помилуйте… Вотъ ежели бы вещію какую, а то щенка!

– Да можетъ быть онъ и рубля не стоитъ?

– Говорю вамъ, сука съ тремя медалями. За отца-то двѣсти рублей давали, но тамъ не согласились отдать. Песъ умнѣй меня – во какой. Ну, за три рубля я вамъ украду, ежели пять рублей дорого.

– Нѣтъ, не надо.

– Очень ужъ мнѣ вамъ услужить-то хочется, потому вы баринъ хорошій, ласковый. Желаете за рубль?

– Да вѣдь я же сказалъ, что не надо.

– Ну, себѣ украду. Одно вотъ только – баба у меня не путевая, не воспитаетъ, – проговорилъ мужиченко, видимо хмелѣя. – Всѣ ея понятія только одному, чтобы пива выпить, а на это нѣтъ, чтобы щепка вынянчить. Ахъ, сударь, кабы мнѣ другую бабу, то совсѣмъ бы я человѣкомъ сталъ!

– А что? Развѣ нехороша? – спросилъ охотникъ.

– Баба – король, но, будемъ говорить такъ, гуляющая… Судейскаго генерала Ивана Астафьича знаете? Я ужъ и то ему говорю: «Эхъ, говорю, ваше превосходительство, кабы вы помогли, чтобы мнѣ съ моей бабой разводомъ…» Оттого у меня и хозяйства нѣтъ черезъ эту самую бабу. Помилуйте: я выпивши – собаки не кормлены. А вѣдь господа спрашиваютъ, отчего собака худѣетъ. А ей плевать на собаку… Ей что? Ей только бы самой гулять. Дозвольте, ваша милость, еще папиросочки…

– Ты мнѣ мѣста-то покажи, гдѣ дичь – вотъ что, – сказалъ охотникъ. – А то сидимъ, сидимъ и никакого толку. Собирай вещи, да пойдемъ.

– Въ моментъ-съ… Сдѣлайте одолженіе… Мѣста у насъ есть, мѣста хорошія, мѣста первый сортъ.

Мужиченко засуетился. Охотникъ тоже поднялся съ мѣста, застегиваясь, вѣшалъ черезъ плечо фляжку и приготовился въ путь. Встрепенувшаяся собака виляла хвостомъ и радостно смотрѣла ему въ глаза.

Для моціона

I.

– Холодновъ я… Демьянъ Холодновъ… Демьяномъ Васильевымъ Холодновымъ меня звать. Такъ и зовите Холодновымъ, – сказалъ егерь, сухой, жилистый старикъ съ сѣдыми усами и бакенбардами, но еще очень молодцоватый и напоминающій своей фигурой отставнаго солдата николаевскихъ временъ. – Я, сударь, прирожденный егерь. Я птицу и звѣря знаю, какъ самого себя, – продолжалъ онъ. – А только нѣтъ теперь охоты, совсѣмъ нѣтъ. Помилуйте, нешто это охота, коли каждый день кто-нибудь да бродитъ все по одному и тому-же мѣсту съ ружьемъ и собакой!

– Да вѣдь какъ-же ты хочешь иначе-то, коли насъ арендуетъ земли цѣлое общество охотниковъ, отвѣчалъ охотникъ – среднихъ лѣтъ, въ франтоватомъ костюмѣ, мужчина съ яхташемъ съ иголочки, съ отполированной фляжкой черезъ плечо. – Кто членскія деньги внесъ въ общество, тотъ и бродитъ.

– Вѣрно-съ… А только выходитъ баловство и ничего больше. Для настоящей охоты выводки-то гдѣ заведутся, такъ ихъ охранять надо, пуще глаза беречь, а потомъ и навести на нихъ барина. «Вотъ, молъ, пожалуйте». А тутъ какъ охранишь, коли сегодня одинъ съ собакой прошелъ, завтра другой? А дичь, вѣдь она слышитъ, что съ собакой прошли, она улетаетъ. Да ежели и охранилъ-бы выводки, будемъ говорить такъ, то не знаешь кого на нихъ навести, не знаешь, кто у тебя настоящій баринъ! Сегодня одинъ пріѣхалъ и пошелъ бродить, завтра другой – и всѣ они господа, и всѣмъ служи. А я привыкъ одному барину служить, одного барина знать – и вотъ тогда я буду ему вѣрный рабъ. Я у господина Расколова тридцать одинъ годъ егеремъ былъ. Господина Расколова изволили знавать? Большой баринъ былъ. Вотъ Ковылино его было… Малинники тоже его. Шестнадцать тысячъ десятинъ въ здѣшней губерніи имѣлъ. Крѣпостные его мы были и я сначала казачкомъ около ихъ милости состоялъ, а потомъ въ егеря попалъ и тридцать одинъ годъ… Любилъ онъ меня, царство ему небесное, и когда намъ воля вышла, то чтобы не отпустить меня, десять рублей мнѣ жалованья положилъ и мѣсячину. Такъ я мѣсячину и десять рублей каждое первое число изъ конторы и получалъ, пока они не ослабѣли. А тутъ ослабли, продали у нихъ все съ аукціона – я и пошелъ бродить по охотничьимъ домамъ. Гдѣ десятерымъ господамъ служишь, гдѣ двадцать пять человѣкъ господствуютъ, а теперь вотъ пришлось служить, такъ и цѣлая полсотня господъ.

– Больше… – поправилъ егеря охотникъ. Насъ членовъ больше семидесяти пяти человѣкъ.

– Ну, вотъ извольте видѣть, даже больше семидесяти пяти, такъ какъ тутъ услужить столькимъ господамъ! И радъ-бы, да какъ тутъ ухитришься по настоящему услужить! Да и какимъ манеромъ? Выбрать-то даже барина любимаго не можешь, чтобы за настоящаго барина его считать, потому сегодня одинъ пріѣхалъ, а завтра другой, а потомъ и нѣтъ ихъ. А ежели который и зачаститъ ѣздить, то только ты его выберешь въ настоящіе барины и пристрастишься къ нему – смотришь, онъ ужъ и пропалъ. И мѣсяцъ его нѣтъ, и два нѣтъ, и три, а то такъ и больше.

– Все занятые люди… – пробормоталъ охотникъ. – Есть дѣла – ну, и не ѣздятъ на охоту.

– Мнѣ-то, сударь, отъ этого не легче. Каково опять новаго любимаго барина выбирать, чтобы къ нему пристраститься! А безъ барина я не могу вотъ что ты хочешь, не могу, – продолжалъ егерь. – А пока ты пристрастишься – все трынъ-трава. Никакого порядка. Есть выводки, пріѣхалъ какой ни на есть членъ, штучку-другую убилъ, а остальныхъ собакой разогналъ, а это ужъ не порядокъ. Вотъ оттого у насъ и дичи нѣтъ. Вотъ теперь бродимъ-бродимъ, а съ чѣмъ вашей милости вернуться? Вѣдь это не охота, а срамъ, коли съ пустымъ яхташемъ.

– Ну, ничего… За то я хорошій моціонъ сдѣлалъ, – снисходительно далъ отвѣтъ охотникъ.

– А вотъ изволите видѣть, ежели вы такія слова говорите, стало-быть вы не охотникъ. А настоящему охотнику это обида, чтобы ни съ чѣмъ вернуться. И сколько у васъ такихъ! Сколько охотниковъ наѣзжаетъ, а станешь ему говорить вотъ эти самыя слова, а онъ сейчасъ: «я для моціона». Выпуститъ на воздухъ два заряда, а то подстрѣлитъ ни въ чемъ неповинную ворону – вотъ съ него и довольно. Да вы-то еще ходите, такъ дѣйствительно оно какъ будто-бы для моціона, а вѣдь другой какъ! Только вошелъ въ болото, прошелся съ полъ-версты, нашелъ кочку и садится. «Садись, Холодновъ». И начинается вмѣсто охоты-то, будемъ такъ говорить, выпивка и закуска. А говоритъ: «я, говоритъ, для моціона…» Какой тутъ моціонъ, помилуйте!

– Ну, все-таки, ѣда на свѣжемъ воздухѣ… На свѣжемъ воздухѣ больше аппетита. Также и переваривается все лучше.

– Такъ выдь ты на огородъ за охотничій домъ, выпей, закуси – тогда и ходить не надо, и охотничыихъ сапоговъ надѣвать не придется… А то иной пріѣдетъ… И собака при немъ въ сто цѣлковыхъ, ружье рублей въ триста, а поведешь его въ лѣсъ – смотришь, онъ ягоды или грибы собираетъ. Ты ему объ дичи разговоръ заводишь, а онъ тебѣ отвѣчаетъ о бѣлыхъ грибахъ.

– А что въ самомъ дѣлѣ, – перебилъ егеря охотникъ, – нельзя-ли у васъ гдѣ нибудь здѣсь бѣлыхъ грибовъ купить? Я-бы хотѣлъ привезти женѣ въ подарокъ.

Егерь улыбнулся.

– Надо по деревнѣ бабъ поспрошать. Есть у нихъ… Какъ не быть… – отвѣчалъ онъ и опять продолжалъ:– Третьяго дня господинъ Ваганцевъ пріѣхали, пошли на болото, сѣли, выпили всю свою фляжку, потомъ набрали неспѣлой брусники, положили все это въ фляжку – съ тѣмъ и уѣхали.

– Гмъ… И ничего не убилъ? – спросилъ охотникъ.

– Изъ подъ носа дичь вылетала. Я имъ указывалъ… Два промаха дали, потомъ махнули рукой и говорятъ: «наплевать». Тѣмъ и дѣло кончилось.

– Ты мнѣ, Холодновъ, все-таки бѣлыхъ-то грибовъ разыщи, когда въ деревню вернемся.

– Разыщу, разыщу, ваша милость.

– Да ежели есть черника у кого набрана, то я и черники фунтовъ десять купилъ-бы. И кисель, и пироги изъ черники прелесть что такое.

– Какъ черники не быть! И чернику найдемъ.

– Ну, то-то… Теперь ей время. Вонъ сколько ягодъ повсюду…

Охотникъ присѣлъ къ кочкѣ, сталъ собирать ягоды черники и отправлялъ ихъ въ ротъ.

– А по веснѣ, сударь, такъ у насъ просто смѣху подобно, что было! Кто не пріѣдетъ изъ охотниковъ – сейчасъ березовыя почки для вина собирать. Наломаетъ березовыхъ вѣтвей съ почками, набьетъ себѣ яхташъ – вотъ тебѣ и дичь. Съ тѣмъ и домой возвращается. А теперь другая сибирь – рябина для водочнаго настоя…

– Ахъ, да… Вотъ хорошо, что напомнилъ… – подхватилъ охотникъ. – Наломай-ка ты мнѣ, Холодновъ, рябины. Жена даже просила, чтобы я рябины привезъ.

– Слушаю-съ.

– Да давай ломать сейчасъ. Вонъ сколько рябины. И надо полагать, самая спѣлая. Ломай вонъ съ того дерева, а я съ этого ломать буду.

Охотникъ остановился около одного дерева, а егерь около другого и начали ломать грозды рябины. Егерь улыбался, крутилъ головой и бормоталъ:

– Оказія! Почитай, что всѣ наши господа охотники на одинъ покрой…

II.

– Тутъ рябины на цѣлую четверть водки хватитъ, – говорилъ охотникъ, уминая въ своемъ яхташѣ вѣтки рябины съ гроздями ягодъ.

– Какое на четверть! Тутъ вы, сударь, можете смѣло полведра настоять, – отвѣчалъ егерь. – Даже на полведра и на четверть хватитъ.

– Ну, тѣмъ лучше. Да и на самомъ дѣлѣ пріятно, что не съ пустымъ яхташемъ домой возвращаешься. Поди, разбери, что тамъ. Въ рябинѣ можетъ быть и дичь.

– Развѣ ужъ больше не думаете ходить? А я было думалъ…

– Нѣтъ, довольно. Усталъ я – вотъ въ чемъ дѣло. Мы вѣдь достаточно бродили. Я такъ думаю, что мы верстъ восемь прошли.

– Что вы, ваша милость! И трехъ верстъ не прошли.

– Ну, вотъ… Ежели ужъ не восемь, то шесть верстъ навѣрное.

– Помилуйте… Да вѣдь мнѣ мѣста-то извѣстны. Вѣдь намъ теперича, ежели вотъ такъ наискосокъ пойти, то черезъ четверть часа мы въ деревнѣ.

– Такъ вѣдь мы шли не наискосокъ. Мы колесили. Но въ деревню я еще все-таки не пойду. У меня аппетитъ разыгрался и мнѣ хочется поѣсть въ лѣсу на легкомъ воздухѣ. Ты покажи-ка мнѣ поудобнѣе мѣстечко, гдѣ-бы можно было поудобнѣе расположиться, – обратился охотникъ къ егерю.

– Да вотъ тутъ на опушкѣ полянка. И мѣсто сухое, и пеньки есть. Пожалуйте.

– Можетъ быть далеко? Такъ ужъ тогда лучше я здѣсь. Усталъ я очень. А докторъ мнѣ сказалъ такъ, чтобы и моціонъ былъ, и чтобы не очень утомляться.

– Четверти версты не будетъ.

– Ну, веди.

Егерь и охотникъ зашагали. Охотникъ то и дѣло останавливался, рвалъ чернику и ѣлъ ее.

– Какая вкусная ягода, ежели ее прямо съ кустовъ снимать, – говорилъ онъ. – Одно только, что вотъ наклоняться надо, а я страсть какъ усталъ.

– Непривычны къ ходьбѣ стало быть, ваше благородіе.

– Какая же привычка? Откуда? Занятія мои – письменныя, все больше сидишь. Ну, вечеромъ поѣдешь куда-нибудь въ загородный садъ и тамъ развѣ сдѣлаешь легкій моціонъ. Да и тамъ больше сидишь въ креслѣ и смотришь представленіе. Въ антрактахъ развѣ пройдешься по саду.

– Привыкать надо, ваша милость, къ ходьбѣ-то.

– Да, да… То же самое мнѣ и докторъ говоритъ. «Вы, говоритъ, охотой займитесь». Вотъ по его-то совѣту я и записался въ общество охотниковъ.

– Охота, коли ежели кто къ ней пристрастится, да настоящимъ манеромъ займется – любопытная вещь. Не оторвался бы, – произнесъ егерь.

– Я привыкну. Непремѣнно къ зимѣ привыкну, – отвѣчалъ охотникъ.

– Зимой у васъ зайцевъ много. Облаву будемъ дѣлать.

– Да, да… На зайцевъ должно быть очень интересно… Скоро мы, однако, дойдемъ? У меня ноги подламываются.

– Да вотъ, пришли ужъ. Выбирайте только мѣсто посуше. Вотъ пеньки на пригоркѣ… И видъ на овражекъ чудесный.

– Ну, вотъ здѣсь мы и расположимся. Досадно, что я бурку свою не захватилъ. Я бурку себѣ хорошую кавказскую для охоты купилъ. Жарко только было въ ней ѣхать-то. Вонъ какая теплынь стоитъ. Или не сыро?

– Не сыро. Смѣло садитесь.

– Ну, то-то. Я, братъ, боюсь ревматизмы себѣ нагулять. Три года тому назадъ я получилъ ихъ въ яхтъ-клубѣ во время катанья на лодкѣ и на силу избавился.

– Садитесь на пенекъ.

– Вотъ такъ я и думаю.

Охотникъ помѣстился на пень и сталъ вынимать изъ жестяной коробки, прикрѣпленной къ поясу, бутерброды и разныя закуски, аккуратно уложенныя.

– Супруга наготовила? – спросилъ егерь.

– Да… Женщины, онѣ вообще на этотъ счетъ мастерицы. Жена… Вотъ потому-то мнѣ и хочется ей угодить въ свою очередь и привезти какого-нибудь гостинца. Здѣсь у васъ раковъ нельзя-ли достать? Вотъ я ей и свезъ бы…

– Сколько угодно. Стоитъ только мальчишкамъ заказать.

– Такъ вотъ ты мнѣ, братецъ, закажи на деревнѣ бѣлыхъ грибовъ, черники и раковъ. Только ты мнѣ раковъ-то покрупнѣе.

– Да вѣдь ужъ это какіе мальчишкамъ попадутся. Здѣсь у насъ ракъ мелкій.

– Ну, все равно. Такъ вотъ я женѣ съ охоты рябины, черники, раковъ и бѣлыхъ грибовъ.

– Клади съ вами много будетъ.

– Садись. Что стоишь-то! – кивнулъ охотникъ егерю. – Я и тебя попотчую. Видишь, сколько мнѣ жена наготовила всякаго добра на охоту. Садись.

– Ничего, ваше благородіе, постоимъ. Я передъ настоящими господами привыкъ стоять, а вы, я вижу, баринъ настоящій, – отвѣчалъ егерь.

– Ну, что тутъ… Садись… Я не люблю церемоніи.

– Коли приказываете, то я не смѣю ослушаться.

Егерь присѣлъ на пень и продолжалъ:

– Я, баринъ, настоящимъ господамъ служить умѣю. Я ученый. Я весь свой вѣкъ среди господъ скороталъ, а только мало нынче настоящихъ господъ-то среди охотниковъ. Вотъ у насъ въ охотничій-то домъ наѣзжаютъ! Вы меня извините, а это что за народъ! Какой это народъ! Непріятно и служить-то. Купцы, мѣщане. Да это бы еще ничего, коли купцы-то, а приказчики разные, трактирщики. Вонъ къ намъ трактирщикъ ѣздитъ. Какъ я ему настоящимъ манеромъ служить буду, коли онъ, можетъ статься, такой же крѣпостной человѣкъ былъ, какъ и я! А господъ я люблю – и для нихъ готовъ…

Охотникъ отвинтилъ стаканчикъ отъ горлышка франтовской фляжки, налилъ себѣ, выпилъ, опять налилъ и, подавая стаканчикъ егерю, сказалъ:

– На-ка… Подкрѣпись.

Егерь покачалъ головой и отвѣчалъ:

– Увольте-съ… Не потребляю.

– Какъ? Егерь, при охотничьемъ домѣ живешь и не пьешь! – воскликнулъ съ удивленіемъ охотникъ.

– Мнѣ выпить такой стаканчикъ, ваша милость, такъ ужъ послѣ него море водки подавай – вотъ я и крѣплюсь. Я съ зарокомъ. Не пью и не надо. Выпью – море подавай.

– Это вѣдь нехорошо. Зачѣмъ такъ? А ты пей умѣренно.

– Я, ваше высокоблагородіе, испорченъ. Меня теща покойница испортила, умирая заклятіе не сняла – и вотъ я мученикъ. Не пью – и не надо. Но разъ въ годъ, передъ зимнимъ Николой, начинаетъ меня сосать подъ сердцемъ и просить водки. И ужъ тутъ меня запирай… – разсказывалъ егерь. – Своей воли не имѣю, но ежели взаперти выдержать день десять – спасенъ. Ругаться буду, просить, умолять, чтобы вина дали, но не дадутъ – спасенъ. Третьяго года меня такъ хранили и все обошлось благополучно, а вотъ въ прошломъ году не доглядѣли – и я все съ себя спустилъ. Двѣ недѣли безъ просыпу… А потомъ какъ начало отворачивать и видѣнія начались. Больше мѣсяца я прохворалъ и голъ какъ соколъ остался.

– Неужели это болѣзнь? – спросилъ охотникъ, уписывая за обѣ щеки бутерброды. – Мнѣ кажется, это недостатокъ характера.

– Болѣзнь-съ, ваше благородіе. Во мнѣ жаба сидитъ. Она и сосетъ и проситъ проклятаго винища.

– Ну, полно, что ты!

– Хотите вѣрьте, хотите не вѣрьте, а я ужъ седьмой десятокъ лѣтъ живу. Мнѣ врать не приходится.

– Ты хоть съѣшь что-нибудь, – предложилъ егерю охотникъ.

– Икорки съ булочкой позвольте. Икру обожаю.

Охотникъ далъ ему бутербродъ съ икрой. Егерь ѣлъ.

– Все-то у васъ новое, все-то у васъ хорошее, – любовался онъ на костюмъ охотника и на охотничьи принадлежности.

– Да… Слишкомъ восемьсотъ рублей мнѣ стоило обрядить себя охотникомъ, – сказалъ охотникъ. – Какъ докторъ посовѣтовалъ заняться охотой, такъ я сейчасъ все себѣ и пріобрѣлъ.

– Много денегъ, много… – покачалъ головой егерь.

– Ты мнѣ потомъ покажи какое-нибудь болотце на обратномъ пути. Мнѣ хочется по немъ пройти, чтобы сапоги охотничьи замочить. Надо ихъ попробовать въ водѣ.

– Это, ваша милость, сколько угодно, – далъ отвѣтъ егерь.

Охотникъ ѣлъ.

III.

– Ѣшь, Холодновъ, ѣшь. Хочешь итальянской ветчины? Прелестная вещь, – предлагалъ охотникъ егерю. – Жаль только, что тебѣ водки нельзя пить. А водка – отличная. Она аппетитъ придаетъ.

– Ветчинки позвольте, – отвѣчалъ егерь. – Люблю я эту ветчину. Медвѣжій окорокъ она напоминаетъ.

– А ты ѣлъ медвѣжину?

– Я-то? Гм… А вы спросите, чего я не ѣлъ. Я всѣ господскія закуски знаю. Весь вѣкъ съ казачковъ около господъ, да чтобы не ѣсть! А что насчетъ медвѣжины, то у моего стараго барина, господина Расколова, эта медвѣжатина-то ее переводилась. До сотни медвѣдей онъ въ тридцать-то лѣтъ уложилъ, дай Богъ ему царство небесное. Какъ медвѣдя, бывало, обойдемъ – сейчасъ гостей созывать на охоту. Ну, и пріѣдутъ сейчасъ охотники. Пріѣдутъ изъ уѣзда господа помѣщики, пріѣдутъ изъ Питера. Да не какіе-нибудь охотники изъ купцовъ или еще хуже изъ приказчиковъ, какъ вонъ къ намъ въ охотничій домъ ѣздятъ.

– Однако, какъ ты золъ на купцовъ да на приказчиковъ… – перебилъ егеря охотникъ.

– Не дѣло имъ, ваша милость, охотой заниматься. Охота – занятіе барственное. А коли ты купецъ или приказчикъ – ты и торгуй въ лавкѣ. Вотъ твое положеніе… а не охотой заниматься. Такъ вотъ я и говорю… Какъ медвѣдя обойдемъ – наѣдутъ гости, и все въ генеральскомъ чинѣ. Опять-же князья, графы… Вотъ эдакимъ господамъ служить пріятно. На охоту выѣдемъ и кухня съ нами. Повара ножами стучатъ, лакеи бѣгаютъ, пробки хлопаютъ – весело. Ну, и уложутъ медвѣдя. Уложутъ – пиръ горой. Гости дня три-четыре живутъ и все пиры, пиры. Хлѣбосолъ былъ, царство небесное – ой, какой хлѣбосолъ! Теперь такихъ и не осталось. Вина, бывало, выпьютъ – страсть! И все вино дорогое. Съ медвѣдя шкуру долой, окорока солить и коптить. Выкоптятъ окорока – опять сзываютъ гостей со всѣхъ волостей на медвѣжьи окорока. И опять пиръ. А на зайцевъ ежели, то бывали, ваша милость, облавы, что по сотнѣ зайцевъ укладывали, право-слово. Вотъ это охота! А теперь какая охота! Срамъ. Да и охотники-то… Нешто есть у теперешнихъ охотниковъ какое-нибудь пристрастіе?

– Ты это въ мой огородъ шарики-то кидаешь, – замѣтилъ охотникъ.

– Вообще, говорю, сударь. Конечно-же нонѣ во всемъ умаленіе… – отвѣчалъ егерь и продолжалъ:– Такъ вотъ насчетъ медвѣдей-то… Шкуру долой – и сейчасъ пошлютъ въ Петербургъ чучелу изъ нея набивать, а набьютъ – сію минуту этого медвѣдя въ галдарею. Такъ онъ въ галдареѣ и стоитъ. Цѣлая стеклянная галдарея была въ барскомъ домѣ – и до сторонамъ все медвѣди. Который медвѣдь на заднихъ лапахъ и съ дубиной, который подносъ держитъ и на немъ графинъ и рюмки, который вѣшалку въ зубахъ… А который медвѣдь на четырехъ ногахъ стоитъ – это значитъ диванъ. И диваны, и кресла изъ медвѣдей были подѣланы. Медвѣдь и въ видѣ ковра лежитъ. И вѣдь какъ живые стоятъ и лежатъ… И на каждомъ медвѣдѣ ярлыкъ: убитъ такого-то года, такого-то числа. Всѣ съ ярлыками. Такъ эта галдарея у насъ и звалась: медвѣжья галдарея. Нарочно на этихъ самыхъ медвѣдей пріѣзжали гости изъ Питера любоваться. Самъ это, дай ему Богъ царство небесное, ходитъ съ гостями, показываетъ и про каждаго медвѣдя исторію разсказываетъ. Хорошій былъ господинъ!

– А на лосей была у васъ охота?

– На лосей? До безконечности. Лосей гибель къ намъ забѣгала. Помилуйте, пятнадцать тысячъ однихъ лѣсныхъ десятинъ у насъ было. Лосю есть гдѣ разгуляться, – разсказывалъ егерь. – Изъ лосиныхъ головъ тоже чучелы и на стѣну… А лисы, такъ изъ тѣхъ ковры дѣлали и при кабинетѣ была цѣлая комната, гдѣ стѣны и потолокъ лисьими коврами увѣшаны. А ужъ какъ мнѣ-то у него хорошо жить было! Послѣ каждой охоты съ гостями такъ ужъ и считай, что у тебя тридцать, сорокъ рублей въ карманѣ, а то и пятьдесятъ. Господа настоящіе, щедрые и всѣ егерю въ руку. «На тебѣ, Холодновъ, на тебѣ».

– И куда-жъ эти всѣ медвѣди и лосиныя головы дѣвались? – поинтересовался охотникъ.

– Да будемъ такъ говорить, что безъ пути погибли. Все моль поѣла. Какъ только господинъ Расколовъ ослабли насчетъ капиталовъ – сейчасъ махнули на все рукой и за границу съ горести уѣхали. А тутъ сейчасъ судебный приставъ: все описали, вездѣ печати приложили, заперли. Прислуги никакой… Прислуга вся разбѣжалась. Оставили приказчика и сторожа. Приказчикъ боялся и дотронуться-то до всего этого, потому казенныя печати. А сторожъ – что ему! Сторожъ обязанъ на караулѣ быть. Такъ все моль и съѣла. Потомъ какъ начали все это продавать съ аукціона – никто ничего не даетъ. Переоцѣнка. Опять стоитъ. Опять все моль ѣстъ. Наконецъ глѣбовскій кабатчикъ купилъ штукъ шесть медвѣдей – диванъ да кресла и выкроилъ себѣ изъ нихъ шубу. А за остальныхъ никто ничего не далъ, потому нельзя даже было шапки изъ нихъ выкроить – до того моль подъѣла. Вина вѣдь, сударь, что въ погребахъ было, такъ просто страсть! Призови полкъ солдатъ, напусти на погребъ – всѣ пьяны будутъ – вотъ сколько.