Текст книги "Мамка-кормилица"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

X

Мамку Еликаниду вымыли, дезинфицировали, переодѣли во все свѣжее и только послѣ опрысканія ея одеколономъ она была допущена къ ребенку. Мурочка жадно набросился на ея грудь и, проголодавшійся, сосалъ съ особымъ причмокиваніемъ. Противъ мамки и ребенка сидѣли супруги Колояровы и смотрѣли на этотъ актъ. Колояровъ говорилъ кормилицѣ:

– И чего это тебя изъ хорошихъ комнатъ, изъ чистаго помѣщенія, изъ роскошной обстановки понесло вдругъ въ грязную вонючую дворницкую? Понять не могу… И къ чему, къ кому? Къ грязнымъ, закоптѣлымъ мужикамъ отъ чистыхъ, опрятныхъ людей.

– Ахъ, баринъ миленькій, да вѣдь кровь… – отвѣчала Еликанида. – Родня…

– Кровь… Какая тутъ кровь! Дяденька какой-то.

– И братанъ.

– Что это такое братанъ? – спросила Екатерина Васильевна мамку.

– Тетенькинъ сынъ онъ.

– А солдатъ-то? Солдатъ? – задалъ вопросъ баринъ.

– Солдатъ землякъ. Восемь верстъ отъ насъ. Всѣ наши. Они солдата и разыскали, а солдатъ зналъ, гдѣ я живу, и привелъ ихъ ко мнѣ. Они мнѣ письмо и гостинцы принесли.

– Ты этотъ гостинецъ не смѣй ѣсть. Гдѣ онъ?

– Въ дворницкой остался.

– Ну, ты его въ дворницкой и оставь. Я слышалъ, что тамъ сушеные грибы и малина. Тамъ и оставь. А барыня тебѣ вмѣсто малины и грибовъ дастъ плитку шоколада, конфетъ… и… ну хоть пятокъ мандаринъ. Не понимаю, рѣшительно не понимаю, какъ тебѣ, въ нѣкоторомъ родѣ ужъ отполировавшейся, отшлифовавшейся, могутъ нравиться грязные мужики и солдаты!

– Родные… Кровные… – опять тихо и ужъ съ покорностью въ голосѣ произнесла Еликанида.

На другой день утромъ былъ сдѣланъ Колояровымъ большой разносъ швейцару, какъ смѣлъ онъ выпустить на улицу неодѣтую въ верхнее платье Еликаниду. Швейцаръ оправдывался, что это не его дѣло смотрѣть, кто одѣтъ или не одѣтъ и что останавливать онъ обязанъ только воровъ и „подозрительныхъ личностевъ“.

Колояровъ ѣздилъ и къ домовладѣльцу съ жалобой на дворника Трифона и просилъ объ его увольненіи.

– Помилуйте, развѣ это задача дворника сбивать съ пути кормилицъ, внѣдряться въ порядки семьи квартирантовъ и нарушать эти порядки! – раздраженно говорилъ онъ.

Домовладѣлецъ не понялъ сути, улыбнулся и покачалъ головой.

– Позвольте… Развѣ онъ позволилъ себѣ оскорбить ее, какъ женщину? – спросилъ онъ про дворника. – Она жалуется на насиліе съ его стороны или…

– Да нѣтъ-же, нѣтъ! Еще-бы онъ это-то себѣ допустилъ. Тогда есть уголовный судъ. Но мнѣ кажется, и того довольно, что я вамъ объяснилъ. Дворникъ врывается въ квартиру, то-есть въ прихожую, отрываетъ мамку отъ ребенка и тащитъ къ землякамъ въ дворницкую на оргію. Въ дворницкой оргія была… Тамъ пили водку и пиво. Мнѣ кажется, и тутъ составъ преступленія ясенъ.

– Не нахожу, не нахожу… Но во всякомъ случаѣ сдѣлаю ему выговоръ, чтобы угодить вамъ.

– Пожалуйста. Главное, чтобы это не повторялось. Это успокоитъ жену.

Колояровъ уѣхалъ.

Къ обѣду къ Колояровымъ съѣхались двѣ маменьки: его Александра Ивановна и ея Елизавета Петровна и составилось нѣчто въ родѣ семейнаго совѣта. Маменьки тотчасъ-же начали между собой ссориться.

– Я говорила тогда., что не надо брать мамку красавицу. Это очень опасно въ Петербургѣ, гдѣ все кишитъ легкостью нравовъ, – начала мать Колояровой. – Достаточно было взять здоровую солидную женщину. Вѣдь Александра Ивановна вамъ эту мамку нашла.

– Я, я нашла мамку?! Да что вы, Елизавета Петровна! – воскликнула мать Колоярова. – Я была противъ всякой мамки, я говорила, что сама мать должна кормить грудью, а вы доказывали, что ваша дочь слаба грудью, страдаетъ нервами и мигренью. Моего сына я сама выкормила, думала, что такъ будетъ и съ внукомъ поступлено. А вы сунулись и просили доктора Федора Богданыча рекомендовать мамку.

– Такъ вѣдь докторъ-то Федоръ Богданычъ вашъ докторъ, а не мой. Вашъ и вашего сына. Вы у него лечитесь отъ разныхъ недуговъ, а я, слава Богу, здорова. Это у васъ какія-то невѣдомыя болѣзни существуютъ.

– Невѣдомыя! А вы отъ вѣдомыхъ болѣзней крупинки всякія глотаете? Не можете куска съѣсть, чтобы не проглотить какой-нибудь гадости.

– Гадости! Вы удержитесь въ вашихъ выраженіяхъ… Не гадости, а крупинки Матео. Я гомеопатка. А вашего Федора Богданыча къ себѣ на порогъ не пустила-бы.

Бабушекъ насилу успокоили, и онѣ во время всего обѣда смотрѣли другъ на друга звѣремъ.

Вечеромъ пріѣхалъ докторъ Федоръ Богдановичъ, уже старикъ, въ очкахъ, въ вицмундирномъ фракѣ и съ Владимірскимъ крестомъ на шеѣ. Ему разсказали исторію съ мамкой. Онъ покачалъ головой, потомъ осмотрѣлъ ребенка и мамку, внимательно разсматривалъ пеленки перваго и постукивалъ и выслушивалъ вторую и сказалъ, оттопыривъ прежде свою нижнюю губу:

– Ничего особеннаго не произошло, но желудокъ и кишки у нея вздуты. Она чего-нибудь наѣлась неподобающаго. Я ей пропишу березовый уголь.

Супруги Колояровы и двѣ бабушки накинулись на мамку.

– Что ты ѣла вчера въ дворницкой? Говори! – приставали они къ пей.

– Да ничего. Видитъ Богъ, ничего, барыни… – испуганно оправдывалась мамка.

– Малину сушеную жевала, рыжики или грузди поганые ѣла вчера? – спрашивала Екатерина Васильевна.

– Оставьте, – остановилъ ихъ докторъ. – Это вздутіе живота у ней не вчерашняго происхожденія, а болѣе новѣйшаго. Что она сегодня ѣла?

– Ватрушку ѣла за завтракомъ. Пристала съ ножомъ къ горлу, закажи ей ватрушку… – разсказывала Екатерина Васильевна. – Вѣдь не знаешь, чѣмъ ее утѣшить. Даешь шоколадъ – не ѣстъ. Ну, я думала, что казеинъ молока, немного жировъ, мука… Вѣдь скучаетъ, ноетъ…

– Меньше мучного, меньше. Впрочемъ, березовый уголь ее облегчитъ, – сказалъ докторъ и пошелъ писать рецептъ.

У доктора просили совѣта, какъ быть съ мамкой, опасаясь дальнѣйшаго ея неповиновенія. Онъ задумался, нахмурилъ лобъ, почесалъ пробритый подбородокъ и отвѣчалъ:

– Скучаетъ… Это тоска по родинѣ… Бываетъ…

– Но она вовсе и не думаетъ о деревнѣ. Напротивъ… Ей нравится Петербургъ… Но стремленія-то такія… Ее тянетъ въ мелочную лавку, въ чужую кухню, къ чужой прислугѣ, въ дворницкую, даже въ трактиръ. Она это высказывала нашей боннѣ,– повѣствовала Екатерина Васильевна.

– Гмъ… Тоже отъ скуки. Нужны разумныя развлеченія… Веселое чтеніе… – совѣтовалъ докторъ.

– Не грамотна.

– Пусть другой кто-нибудь читаетъ ей. Игра въ карты, напримѣръ, въ дурачки, въ фофаны.

– Надо просить бонну, чтобы она ей читала что-нибудь, а горничная Даша пусть играетъ съ ней въ дурачки, – предложила бабушка Александра Ивановна.

– Не станетъ бонна ей читать. Бонна ее терпѣть не можетъ, – проговорила Екатерина Васильевна.

– Но, милая, ты должна заставить бонну, ты хозяйка, – возразила ей бабушка Елизавета Петровна. – Что за фанаберія такая…

Докторъ продолжалъ:

– Пусть развлекается разсматриваніемъ картинокъ, иллюстрацій, альбомовъ. Въ крайнемъ случаѣ свезите ее въ циркъ на насъ, въ театръ, что-ли… Разумѣется, подъ присмотромъ.

– На выставку картинъ ее не свозить-ли? – предложилъ Колояровъ.

– Отчего-же… Это прекрасно, прекрасно. Вообще, чтобъ ее не тянуло туда, куда не слѣдуетъ. А вотъ уголь давайте глотать.

Докторъ подалъ рецептъ.

Какъ хорошо знакомому человѣку, доктору предложили сыграть въ винтъ. Онъ согласился. Играть сѣли Колояровъ, двѣ бабушки и докторъ.

XI

Прошло недѣли три. Надзоръ за мамкой Еликанидой утроился. Вся прислуга была задарена Колояровыми и слѣдила за каждымъ шагомъ мамки, хотя Павелъ лакей и былъ въ подозрѣніи, что принесъ ей соленыхъ огурцовъ, изъ коихъ одинъ былъ найденъ подъ подушкой у мамки. Мамку совсѣмъ не оставляли одну. Когда Колояровы уѣзжали въ театръ или въ гости, въ этотъ вечеръ слѣдить за мамкой являлась одна изъ бабушекъ Шурочки и Мурочки – или Александра Ивановна, или Елизавета Петровна и ужъ оставались ночевать. Дабы мамка не скучала, мамку развлекали. По совѣту доктора Федора Богдановича съ ней играли въ карты горничная Даша и судомойка, мамку возили кататься на господскихъ лошадяхъ по пустыннымъ улицамъ, вокругъ Таврическаго сада, давали ей разсматривать иллюстраціи, для чего былъ пріобрѣтенъ цѣлый ворохъ иллюстрированныхъ журналовъ. Сама Екатерина Ивановна читала ей книги, тщательно выбирая такіе разсказы, гдѣ не было описанія любви и, наконецъ, мамку свозили въ циркъ, гдѣ была взята ложа для нея, бонны и Шурочки. Въ театръ съ ними вмѣстѣ ѣздила также Екатерина Васильевна. Все это дѣлалось, чтобы развлечь мамку и отучить ее отъ мужиколюбія и солдатолюбія, какъ выражалась Колоярова. Успѣхи въ этомъ дѣлѣ были, однако, плохіе. Лишь только на улицѣ раздавалась военная музыка, а это случалось частенько, мамка бросалась къ окну и съ особеннымъ восторгомъ любовалась солдатами. Она при этомъ тяжело вздыхала, взоръ ея блестѣлъ и сама она была какъ на иголкахъ, бормоча:

– Ахъ, солдатики! Ахъ, голубчики!

Колоярова видѣла все это и слышала и приходила въ отчаяніе.

– Ничто, ничто не помогаетъ ей, Базиль… Въ ней вулканъ какой-то клокочетъ и никакъ она не можетъ успокоиться, – говорила Колоярова мужу, когда тотъ сталъ спрашивать о поведеніи мамки, и сообщала ему свои наблюденія надъ мамкой при проходѣ солдатъ по улицѣ.

Мужъ улыбнулся и проговорилъ:

– Ну, это-то, душечка, я думаю, можно допустить. Ты, кажется, ужъ слишкомъ строга къ ней.

– Но вѣдь это ее волнуетъ. Это портитъ ея молоко. Какой ты, Базиль, странный.

Но въ одинъ прекрасный день Екатерина Васильевна была поражена, какъ громомъ, словами, сказанными ей мамкой. Случилось это во время завтрака, когда мамка Еликанида „вводила“ въ себя казеинъ молока по приказанію хозяйки, то-есть по просту ѣла творогъ съ сахаромъ.

– Барыня, голубушка, что я вамъ сказать хочу… – начала Еликанида. – Только ужъ вы меня, Бога ради, не браните за это…

– Что такое? Что? Опять что-нибудь набѣдокурила? – тревожно спросила Екатерина Васильевна.

– Ничего я не набѣдокурила, барыня, а только ужъ отпустите вы меня на свободу.

– Какъ на свободу? – воскликнула Екатерина Васильевна, и почувствовала, что въ глазахъ у нея что-то мелькаетъ.

– Очень просто, барыня. Я замужъ хочу. У меня женихъ есть.

– Замужъ? Женихъ… Да ты никакъ съ ума сошла!

Екатерину Васильевну ударило, какъ громомъ. У ней потемнѣло въ глазахъ, она схватилась за сердце.

– Да что-жъ тутъ такого? Вѣдь я не каторжная. Меня нашъ швейцаръ Киндей Захарычъ высваталъ.

– Швейцаръ? Ахъ, ахъ! Мамзель! Воды, Бога ради… Капли! – взвизгнула Катерина Васильевна.

Съ ней случилась истерика. Она плакала и смѣялась. Прибѣжала бонна со спиртомъ и каплями, появилась горничная Даша съ водой. Мамка и сама испугалась, видя, что барыня „кликушествуетъ“, и стала помогать расшнуровывать корсетъ.

– Милая барыня… Что это вы? Христосъ съ вами… – говорила она. – Успокойтесь пожалуйста.

– Швейцаръ… За нашего швейцара замужъ выходитъ… ха-ха-ха!.. – истерично хохотала Колоярова. – За швейцара… Вѣдь онъ ей въ отцы годится.

– Да охота вамъ слушать-то, барыня! Она вретъ, она куражится, а вы слушаете. Выпейте водички… Придите въ себя… – успокаивала ее горничная.

– Нѣтъ, не вру..– стояла на своемъ мамка. – Но должна-же я вамъ сказать когда-нибудь… Мы ужъ высватались и у насъ все слажено.

– Охъ, охъ, не могу… Бѣдный Мурочка! Мадемуазель… Скорѣе барину… Телефонируйте ему… Телефонируйте мужу, чтобъ онъ сейчасъ пріѣхалъ… Мамка замужъ выходитъ… – упрашивала бонну Екатерина Васильевна и отъ смѣха перешла къ рыданіямъ. – Къ маменькѣ, къ маменькѣ пошлите.

Бонна дала знать Колоярову по телефону на службу, что его зовутъ домой, что барыня захворала. Посланъ былъ Павелъ къ бабушкамъ Елизаветѣ Петровнѣ и Александрѣ Ивановнѣ.

Колояровъ явился домой черезъ полчаса встревоженный. Колоярова хотя и пришла въ себя, но лежала у себя въ спальной на постели. Она тотчасъ-же сообщила ему о мамкѣ.

– Я это зналъ… Я это предчувствовалъ… – сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ и чувствовалъ, что руки его дрожатъ. – Я предчувствовалъ… Но мнѣ казалось, что претендентъ на нее Павелъ!

– Базиль, что тутъ дѣлать? – спрашивала Колоярова мужа. – Возьмемъ другую кормилицу – перемѣна молока погубитъ Мурочку.

– Надо откупиться. Надо предложить извѣстную сумму швейцару, чтобы онъ не торопилъ свадьбой, а Еликанида докормитъ Мурочку.

– И слушать она, Базиль, не хочетъ. Вѣдь она какъ мнѣ заявила? Въ какихъ краскахъ? Она просится отпустить ее на свободу. Я ужъ пробовала говорить ей, но она отвѣтила мнѣ, что она хоть и въ золотой клѣткѣ теперь, но хочетъ изъ этой клѣтки вонъ. „Что мнѣ обѣщали, говоритъ, отдайте мнѣ только хоть половину изъ моего приданаго – я и тѣмъ буду довольна“.

– Уйдетъ – ничего не дадимъ. Имѣемъ полное право… У насъ условіе было. Такъ и швейцару надо сказать. Вѣдь онъ изъ корысти женится, вѣдь онъ на ея добро зарится… на бѣлье, наряды, перину, подушки, которые ей обѣщаны послѣ выкормки ребенка. А тутъ, кромѣ того, ему отступное на три-четыре мѣсяца. Я вызову его и переговорю…

– Но вѣдь у мамки тогда молоко испортится, потому что она будетъ плакать, ревѣть, неистовствовать, – замѣтила Колоярова. – Ты подумай объ этомъ, Базиль.

– Ну, онъ ее какъ-нибудь успокоитъ. Мы можемъ допустить ихъ свиданія при третьихъ лицахъ. Это, конечно, въ крайнемъ случаѣ.

– Господи! Вѣдь еще только три мѣсяца и кормить-то Мурочку грудью.

Колоярова заплакала.

– Катишь, успокойся. Брось… Вѣдь мы еще ничего не слышали отъ самого швейцара, – говорилъ женѣ Колояровъ. – Я вызову его и переговорю съ нимъ. Можетъ быть, это только вспышка, минутная вспышка съ ея и его стороны. А онъ пожилой, разсудительный человѣкъ.

– Понимаешь ты, мнѣ кажется, тутъ больше она, она… Она свободы хочетъ.

Вскорѣ пріѣхали бабушки Александра Ивановна и Елизавета Петровна. Начались охи, вздохи. Старушки стали уговаривать мамку докормить ребенка, а ужъ потомъ выходить замужъ, но мамка была непреклонна.

Колояровъ послалъ за швейцаромъ.

XII

Швейцаръ Киндей Захаровъ явился къ Колоярову не вдругъ. Ему нужно было замѣнить себя на лѣстницѣ дворникомъ, что онъ и сдѣлалъ. Лакей Павелъ, передававшій ему приказаніе Колоярова, сообщилъ причину, по которой его зовутъ, но сообщилъ не безъ язвины, такъ какъ ему самому нравилась мамка Еликанида и онъ давно точилъ на нее зубы.

– Мамку нашу задумалъ ты сманивать – ну, вотъ теперь и ступай къ нему, – сказалъ Павелъ. – Ступай. Онъ тебѣ ижицу-то пропишетъ. Покажетъ онъ тебѣ, какъ изъ генеральскаго дома мамокъ сманивать.

– Ничего не покажетъ. Не имѣетъ онъ права. Какое у него такое собственное право? Нешто Еликанида крѣпостная? – отвѣчалъ швейцаръ. – А что онъ генералъ, такъ онъ генералъ штатскій, а намъ теперь, когда мы въ отставкѣ, и военные генералы не страшны.

– А вотъ увидишь, что притянетъ на цугундеръ. Пожилой ты человѣкъ, солидный и вдругъ эдакую коварную интригу противъ глупой бабенки.

– Какую такую интригу? Я законъ принять хочу. Да и сама она ко мнѣ склонна.

– Ну, мое дѣло сказать… Поговоришь съ бариномъ, поймешь, что не видать тебѣ Еликаниды какъ своихъ ушей, – подмигнулъ лакей швейцару и побѣжалъ наверхъ.

Черезъ полчаса швейцаръ Киндей Захаровъ стоялъ передъ Колояровымъ въ кабинетѣ, вытянувъ руки по швамъ. Присутствовать при переговорахъ со швейцаромъ очень хотѣла Екатерина Васильевна, а также двѣ бабушки, но Колояровъ этого не допустилъ, сказавъ имъ:

– Нельзя на него нападать нѣсколькимъ лицамъ сразу. Да тутъ нападки и угрозы ни къ чему не приведутъ. Нужны дипломатическіе переговоры и нѣкоторая хитрость.

Бабушки, однако, тотчасъ же подскочили къ дверямъ кабинета, какъ только вошелъ туда швейцаръ, и стали подслушивать разговоръ.

Колояровъ началъ мягко, не волнуясь, и покуривая сигару.

– Ты что-же это, любезный другъ, дѣлаешь? Сманиваешь мамку-кормилицу изъ порядочнаго дома, пока она еще, по условію, не докормила ребенка. Развѣ такъ хорошіе слуги поступаютъ! – сказалъ онъ.

– Не я ее, ваше превосходительство, сманиваю, а сама она, – отвѣчалъ швейцаръ.

– Что сама! Однако, ты, ты къ ней присватался.

– Законъ хочу принять, ваше превосходительство.

– Законъ. Ты принимай законъ тогда, когда она ребенка откормитъ, – продолжалъ Колояровъ.

– Мясоѣдъ коротокъ, ваше превосходительство. Еще недѣля – и постъ, вѣнчать не станутъ.

– Да я тебѣ даже и не о дняхъ говорю, а о четырехъ, пяти мѣсяцахъ.

– Долго ждать, ваше превосходительство. Раздуматься можно. Или она раздумается, или я, а ужъ лучше сразу… Окличка – да и становись подъ вѣнецъ.

– А отдумать придется, такъ это даже и лучше.

– Безъ бабы скучно, ваше превосходительство. Я человѣкъ вдовый, овдовѣлъ недавно… Хозяйство есть… мебель, посуда… послѣ жены покойницы бѣличій салопъ… перина, подушки… и все эдакое…

– Ты знаешь, она тебѣ даже и не пара. Ты пожилой человѣкъ, солидный, а она молодая, вертлявая…

– Учить будемъ, ваше превосходительство, а учить молодую лучше, она понятливѣе.

– А что если-бы мы тебя попросили подождать жениться на Еликанидѣ? – задалъ вопросъ Колояровъ. – Подождать, пока она ребенка грудью откормитъ.

– Долго ждать, ваше превосходительство. Тосковать будемъ, – далъ отвѣтъ швейцаръ. – У насъ ужъ сговорено.

– Удивляюсь, когда это вы могли успѣть при такомъ присмотрѣ! – пожалъ плечами Колояровъ.

Швейцаръ улыбнулся, повелъ усами, въ которыхъ ужъ проглядывала сѣдина, и сказалъ:

– Перемигнулись… перешепнулись – и готово. Мнѣ дворничиха сватала, ваше превосходительство.

„Дворничиха? Все противъ насъ. Но когда Еликанида могла видаться съ дворничихой, если дворницкая была для нея запретнымъ плодомъ?“ – подумалъ онъ и спросилъ швейцара:

– А что если я тебѣ предложу за подожданіе, пока Еликанида откормитъ ребенка, пятьдесятъ рублей?

– Невозможно этому быть, ваше превосходительство. Она-то ужъ очень извелась въ неволѣ. Тосковать будетъ. И такъ ужъ красота-то линять начала.

– Не замѣчаю… И никто не замѣчалъ, – проговорилъ Колояровъ.

– Позвольте… Вчера вдругъ такія слова: „бери говоритъ, меня скорѣй, а то мнѣ впору сбѣжать куда-нибудь“.

– Такъ какая-же это любовь, если она даже куда-нибудь сбѣжать хочетъ?

– Такъ точно, ваше превосходительство. Перевѣнчаться скорѣй надо.

– Не сбѣжитъ. Да у насъ теперь и караулъ хорошій, – уговаривалъ швейцара Колояровъ и прибавилъ:– Ну, а что если я тебѣ дамъ семьдесятъ пять рублей?

– Баба-то ужъ совсѣмъ дороже денегъ, ваше превосходительство!

Швейцаръ осклабился и тяжело вздохнулъ.

– Ну, сто? – возвысилъ голосъ Колояровъ и поднялся въ волненіи со стула. – Сообрази. Вѣдь это для васъ капиталъ. А ждать всего только четыре мѣсяца. Я всего за четыре мѣсяца теперь прошу. Кромѣ того, ты долженъ принять въ разсчетъ то, что она, откормивши ребенка, получитъ все то, что теперь сдѣлано ей по части нарядовъ. Бѣлье, кровать, тюфякъ, подушки. А покинетъ ребенка не докормивши, мы ей ничего не отдадимъ, кромѣ зажитаго ею жалованья по разсчету. Подумай…

Швейцаръ задумался и вопросительно смотрѣлъ въ темный уголъ. Колояровъ молча дымилъ сигарой, пристально смотря на него. Наконецъ, швейцаръ произнесъ:

– Конечно, разсчетъ большой… А съ другой стороны и ждать тяжко… Души этой самой въ ней, ваше превосходительство, и красоты до безконечности…

– Что? – спросилъ Колояровъ, не понявъ.

– Аховая уже очень изъ лица, – пояснилъ швейцаръ. – Опять-же и тѣлесность… А я человѣкъ вдовый… Впрочемъ, дозвольте, ваше превосходительство, съ ней пошептаться.

– Нѣтъ, нѣтъ! Пока она у насъ – вы разъединены! – воскликнулъ Колояровъ. – Рѣшай одинъ.

Швейцаръ сдѣлалъ паузу. Онъ соображалъ, переминался съ ноги на ногу и, наконецъ, произнесъ:

– Да вѣдь вамъ, ваше превосходительство, только-бы докормить ребенка?

– Конечно! Всего четыре мѣсяца… – радостно сказалъ Колояровъ, думая, что уже швейцаръ соглашается.

– Такъ вотъ, извольте видѣть, это можно такъ сдѣлать.

– Ну?!

– Вѣдь перевѣнчавшись-то она со мной жить будетъ внизу, у меня въ каморкѣ. Я про Еликаниду. Такъ когда требуется ребеночка покормить, она къ вамъ наверхъ прибѣгать будетъ, – предложилъ швейцаръ, – А при ребеночкѣ нянька взамѣсто ея.

Колояровъ побагровѣлъ.

– Да ты никакъ съ ума сошелъ! Съ ума сошелъ или дурака строишь! – закричалъ онъ. – Какое-же это будетъ молоко у ней, если она съ тобой жить будетъ? Уморить ты ребенка хочешь? Уморить? Пошелъ вонъ! Я съ тобой, какъ съ хорошимъ честнымъ человѣкомъ разговариваю, а ты эдакія слова… вонъ!

Швейцаръ опѣшилъ.

– Виноватъ, ваше превосходительство… Что-же я сказалъ?.. Я отъ чистаго сердца… – проговорилъ онъ.

– Дуракъ… совсѣмъ дуракъ… Неотесъ… А еще въ гвардіи служилъ, – продолжалъ Колояровъ. – Уходи, уходи… Я вижу, съ тобой нельзя разговаривать, какъ съ порядочнымъ человѣкомъ.

– Виноватъ, ваше превосходительство, простите… Но я не зналъ… – бормоталъ швейцаръ.

Швейцаръ обернулся по военному и вышелъ изъ кабинета.