Текст книги "Мамка-кормилица"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
VII
Послѣ обѣда, во время питья кофе, Колояровымъ былъ вызванъ въ кабинетъ поваръ Калистратъ и ему былъ данъ за мамку Еликаниду строжайшій выговоръ.
– Прошу васъ и въ то-же самое время требую во имя здоровья моего ребенка ничего не давать въ кухнѣ кормилицѣ изъ съѣстного, помимо того, что барыня назначаетъ ей на завтракъ и обѣдъ. Я торжественно требую этого, и если приказъ мой не будетъ исполняться – мы поссоримся и вы лишитесь мѣста, – сказалъ повару Колояровъ, дымя сигарой.
– Да вѣдь она, ваше превосходительство, иногда къ душѣ пристаетъ, – оправдывался поваръ, красивый малый въ усахъ. – То дай ей соленаго огурца, то трески, то кислой капусты… Умоляетъ… Вѣдь вчужѣ жалко… Ну, и…
– И вы давали ей соленой трески и кислой капусты?
Баринъ даже поднялся съ кресла и тревожно уставился на повара.
– Этого не давалъ. Какъ возможно! Я понимаю, что она господское дитя кормитъ. А вотъ корюшки копченой разъ далъ. Вѣдь когда онѣ грудью кормятъ, ихъ словно червякъ какой точитъ… и на кислое тянетъ.
– А вы гоните ее вонъ изъ кухни. Прямо гоните. Ея мѣсто въ дѣтской, около ребенка, а не въ кухнѣ.
– Да вѣдь она не идетъ. Какъ гнать-то? Тутъ вотъ какъ-то къ ней землякъ приходилъ. Нельзя-же его въ дѣтскую…
Колояровъ вздрогнулъ.
– Землякъ? Какой землякъ? Отчего-же мы этого не знали? – спросилъ онъ. – Ей строжайше запрещено принимать кого-либо изъ мужчинъ. Женщинъ можно, но мужчину ни подъ какимъ видомъ… Такъ было условлено.
– Онъ письмо изъ деревни привозилъ и она его кофеемъ поила.
– Даже кофеемъ поила!.. А намъ никто ничего не сказалъ? Ни Павелъ, ни Даша горничная, ни вы… Ну, слуги! Идите! А Еликаниду изъ кухни гнать… Не идетъ – сейчасъ-же доложить барынѣ.
Поваръ ушелъ. Колояровъ въ волненіи ходилъ большими шагами по кабинету и щипалъ бакенбарды.
„Землякъ… мужчина… Оказывается, что мы ничего не знаемъ, что у насъ въ домѣ дѣлается, – разсуждалъ онъ. – Землякъ… И никто недоноситъ. Землякъ… Вотъ это новость! Стало быть Катишь въ это время дома не было. Но вѣдь нельзя-же ей тоже и дома цѣлый день сидѣть… Ей воздухъ нуженъ… Нужно въ Гостиный дворъ, нужно на выставку куда-нибудь, на базаръ благотворительный… Наконецъ, есть и визиты приличія… Нельзя безъ нихъ… Ахъ, какъ все это неудобно! Какъ все это печально! А я на службѣ!.. Я обязанъ служить… Что-же я могу? Катя-же ужъ и такъ сидитъ много дома“.
Онъ остановился посреди кабинета и, все еще волнуясь, сталъ гладить себя по проплѣшинѣ на головѣ.
„Сказать ей? Сообщить о землякѣ? – задавалъ онъ себѣ вопросъ. – Нѣтъ, не буду ей пока ничего говорить. Это ее разстроитъ. Но надо принять мѣры, какія-нибудь мѣры… Мужикъ былъ въ кухнѣ, при всѣхъ… Конечно-же тутъ ничего не могло случиться, и Еликанида только волновалась. Но вѣдь такого рода свиданія могутъ быть и въ другомъ мѣстѣ, если ужъ у ней есть знакомые земляки. Ахъ, какъ все это нехорошо, нехорошо! Но не буду безпокоить Катю, промолчу на этотъ разъ“.
Онъ тяжело вздохнулъ, пошелъ искать жену и нашелъ ее въ дѣтской. Она сидѣла и смотрѣла, какъ обѣдала мамка. Мамка ѣла филе-де-бефъ, приправленный шампиньонами. Онъ остановился. Жена обернулась и сказала:
– Вотъ Еликанида потребовала непремѣнно калача къ обѣду, и я балую ее, посылала за калачомъ. А къ калачу велѣла дать ей малиноваго варенья. Это замѣнитъ ей булку съ патокой, которой она такъ хотѣла.
– Я, барыня, ничего не хотѣла. А ѣшь-ѣшь все одно домашнее, такъ захочется и гостинца изъ лавочки, – отвѣчала мамка.
– Какой-же это гостинецъ булка съ патокой! – снисходительно замѣтила Колоярова.
– Сама купила, на свои деньги купила, такъ ужъ и это много значитъ. Сама… Вотъ что лестно. Я, барыня, только что въ серебрѣ-то хожу, да ѣмъ на серебрѣ, а вѣдь жизнь моя самая каторжная, словно въ тюрьмѣ. Сидишь, сидишь иногда въ заперти, а въ голову тебѣ такъ и лѣзетъ: „а что не убѣжать-ли мнѣ?“
– Что ты говоришь, Боже мой, что ты говоришь! – трагически произнесла Екатерина Васильевна. – Вотъ ужъ на тюрьму-то не похоже. Въ твоемъ распоряженіи квартира изъ двѣнадцати комнатъ, по которымъ ты можешь ходить.
– И все-таки подъ присмотромъ. Со всѣхъ сторонъ кляузы… Чутъ что скажешь – стѣны слышатъ. И одна, одна, одна. Вы мнѣ не подруга, мамзель тоже не подруга… Вѣдь изъ-за этого въ лавочку меня потянуло, чтобъ съ простымъ народомъ повидаться.
– А это-то и не годится. Это было-бы преступно съ твоей стороны. Тебя холятъ, нѣжатъ, чистятъ, моютъ, а въ лавочкѣ простой народъ изъ подваловъ и съ чердаковъ, гдѣ свили себѣ гнѣзда разныя заразныя болѣзни, и ты можешь занести ихъ Мурочкѣ. А заразится и умретъ Мурочка? Вѣдь я съ ума сойду.
Еликанида слушала, ѣла и вдругъ спросила:
– Барыня, нельзя-ли мнѣ какъ-нибудь пирожка съ капустой? Утробой хочется.
Колоярова сдѣлала гримасу.
– Это грубо, грузно для тебя, развиваетъ газы въ желудкѣ и дѣлаетъ отрыжку, – сказала она. – Но чтобы поразнообразить тебѣ столъ – я вотъ что тебѣ предложу. Это блюдо изъ твоего списка и давно тебѣ не подавалось. Хочешь разварную телячью головку съ черносливомъ?
– Охъ, нѣтъ, барыня! Увольте. Знаю я, что это такое… Увольте! – замахала руками мамка. – Тогда ужъ лучше простой бикштесъ съ огурцомъ…
– Нельзя тебѣ огурца. Выбирай что-нибудь другое…
– Тогда купите мнѣ валдайскихъ баранокъ. Это наши родимые. Я вѣдь сама валдайская.
– Выдумала тоже! Гдѣ-же это я буду тебѣ разыскивать валдайскихъ баранокъ!
– А подъ Невскимъ, барыня, въ рынкѣ. Гдѣ продаются кнуты, веревки и валенки, тамъ и валдайскіе баранки есть. Валдайскіе колокольчики продаются тамъ и валдайскіе баранки.
– Простыхъ баранокъ я тебѣ велю купить, – согласилась Колоярова.
– Не то, барыня. Наши лучше. Наши валдайскіе такъ хорошо мужикомъ пахнутъ, – сказала Еликанида и такъ красиво улыбнулась, что слушавшій ее Колояровъ невольно залюбовался ею.
Онъ пришелъ, чтобы сдѣлать мамкѣ „разносъ“ за попытку ея прокатиться на извозчикѣ по Невскому, но тутъ окончательно спасовалъ передъ ней.
„Вѣдь какая красота-то! – думалъ онъ, мысленно раздѣвая и одѣвая мамку и прикидывая ей другой костюмъ. – Если ее одѣть въ платье со шлейфомъ, при декольте, слегка напудрить волосы и научить откидывать ногой шлейфъ, какъ откидываютъ его француженки – какая-бы это прелесть была! Хороша! И сложена прекрасно… – мелькнуло у него въ головѣ. – И какая наивность! Простота. Баранки мужикомъ пахнутъ! – восторгался онъ мамкой. – Мужикомъ пахнутъ… Вѣдь это значитъ – мужчиной. Это показываетъ на ея страстность“.
Онъ походилъ по дѣтской, попыхивая дымкомъ сигары, заглянулъ на мирно спавшаго въ кроваткѣ, закутаннаго въ пеленкахъ Мурочку, и мысленно прибавилъ:
„Но эта страстность опасна для ребенка. Она назрѣла… она готова… Ей стоитъ только прорваться, и тогда ее не удержишь. Надо слѣдить за этой мамкой, надо, какъ говорится, смотрѣть въ оба“.
Мамка доѣла клюквенный кисель и говорила:
– Вотъ кисель я люблю… Киселя я сколько угодно и каждый день готова ѣсть.
Екатерина Васильевна встала и отвѣчала:
– А между тѣмъ крахмалъ тебѣ нельзя рекомендовать съ легкимъ сердцемъ. Жиры и крахмалъ надо вводить въ тебя осторожно. Вотъ казеинъ – дѣло другое. Ты любишь творогъ?
– Обожаю, барыня.
– Ну, вотъ я велю тебѣ завтра дать на сладкое творогъ съ сахаромъ.
Колояровы вышли изъ дѣтской. Колояровъ былъ все еще подъ обаяніемъ мамки Еликаниды.
„Хороша! Дьявольски хороша, чортъ возьми! – думалъ онъ. – Если-бы она не кормила моего сына“…
Онъ улыбнулся и покрутилъ головой.
– И хорошо ты сдѣлалъ, Базиль, что не обратился къ ней съ выговоромъ, – сказала ему супруга. – Дѣлать нечего, надо кое-чѣмъ поступиться изъ ея режима. Она скучаетъ у насъ и какъ-бы въ самомъ дѣлѣ не надумала бросить Мурочку. Сейчасъ, передъ твоимъ приходомъ, она сказала мнѣ: „что-жъ, барыня, если ужъ я такъ для васъ неладна, то подумайте и разсчитайте меня“. Вѣдь это будетъ ужасъ что такое, если она броситъ Мурочку!
VIII
Колояровъ, боясь обезпокоить жену, такъ и не сообщилъ ей, что мамка Еликанида принимала въ кухнѣ земляка, являвшагося къ ней съ письмомъ изъ деревни, но тѣмъ не менѣе надъ ней былъ учрежденъ строжайшій надзоръ, изолирующій ее не только отъ свиданій съ знакомыми, но даже отъ случайныхъ встрѣчъ съ чужими мужчинами на улицѣ. Гулять съ бонной по улицѣ мамка больше не ходила. Бонна наотрѣзъ отказалась и кататься съ ней вокругъ Таврическаго сада, какъ предполагала вначалѣ Екатерина Васильевна, но мамку начали возить кататься на лошади Колояровыхъ въ сопровожденіи горничной Даши. Дабы привлечь Дашу окончательно на свою сторону и сдѣлать ее строгимъ Аргусомъ Еликаниды, Колоярова подарила Дашѣ свое старое шелковое платье, совсѣмъ мало ношеное, и обѣщалась подарить еще пальто, если Даша будетъ передавать ей всѣ разговоры, которые она услышитъ отъ Еликаниды. Горничная Даша поклялась въ вѣрности барынѣ и стала ѣздить по утрамъ кататься съ Еликанидой по пустыннымъ улицамъ, около Таврическаго сада. Но мамкѣ все-таки нуженъ былъ моціонъ, мускульная работа, и Колояровъ далъ ей свои гимнастическія гири, съ которыми Екатерина Васильевна и заставляла ее продѣлывать передъ обѣдомъ разнообразныя движенія въ дѣтской.
Мамка Еликанида плакала, но все-таки размахивала гирями и прыгала. Дабы пріохотить ее къ гимнастикѣ, ей съ разрѣшенія доктора была подана разъ къ столу селянка на сковородкѣ изъ кислой капусты и ветчины, которую она такъ хотѣла и просила.
На одномъ изъ такихъ сеансовъ гимнастики присутствовала и маменька Колояровой, смотрѣла и дивилась.
– Вѣдь вотъ у насъ, когда я васъ воспитывала, ничего подобнаго не было, а были также и мамки-кормилицы, – говорила мать Екатерины Васильевны. – А васъ, дѣтей, у меня было семеро. И вотъ четверо, слава Богу, выросли, повѣнчались и замужъ вышли.
– Тогда былъ вѣкъ другой, мамаша, – оправдывалась дочь. – Да и люди были проще. Мамки тоже были сердечнѣе. А наша мамка Еликанида – да это ужасъ, что такое! Поговорите вы съ ней… О, она особенная. Я мученица съ ней… Да не я одна, а и мужъ… Вы знаете загадку – волкъ, коза и капуста? Какъ перевезти черезъ рѣчку козу, чтобы ее волкъ не съѣлъ и чтобы она капусту не съѣла? Вотъ это точь-въ-точь наша мамка Еликанида. Отпустить ее гулять одну на улицу невозможно. Она будетъ съ каждымъ мужикомъ, съ каждымъ солдатомъ лясы точить или зайдетъ въ мелочную лавочку и нажрется тамъ чего-нибудь самаго вреднаго, въ родѣ соленыхъ груздей. А отпустить ее въ сопровожденіи лакея Павла – что-же это такое будетъ! Вы знаете, маменька, въ нее вся наша мужская прислуга влюблена. Швейцаръ, пожилой человѣкъ – и тотъ… Даже дворники – и тѣ… Всѣ, всѣ, однимъ словомъ.
– Странно… – покачала головой маменька. – Но мнѣ кажется, что тутъ только у страха глаза велики… Очень ужъ ты того…
– Нѣтъ, маменька, вы не знаете. А я ужъ наблюдала за ней. Натирали тутъ у насъ полы полотеры… Ну, что такое полотеры? А она между ними земляка нашла. Зубы скалитъ, глазами блещетъ, а сама – тра-та-та, тра-та-та… Какъ ее выпустишь по улицѣ погулять для моціона? Ну, вотъ искусственный моціонъ и дѣлаю ей съ гирями. Каждый мужикъ для нея что-то въ родѣ того, что для нашихъ музыкальныхъ психопатокъ модный теноръ. Она къ каждому мужику готова броситься на шею.
Екатерина Васильевна удваивала и утраивала надзоръ за мамкой, но это ни къ чему не привело.
Не прошло и недѣли, какъ Екатерина Васильевна поѣхала въ Гостиный дворъ за покупками. Дѣло было передъ обѣдомъ. Сдѣлавъ закупки, она заѣхала за мужемъ въ департаментъ и домой вернулись они вмѣстѣ. Пріѣхавъ домой, Екатерина Васильевна подождала, пока она согрѣлась послѣ мороза, и тотчасъ-же бросилась въ дѣтскую къ ребенку. Мурочка лежалъ въ кроваткѣ и спалъ, а мамки Еликаниды не было около него.
– Гдѣ мамка? – тревожно спросила она бонну.
Бонна улыбнулась угломъ рта и отвѣчала:
– Ушла.
– Куда ушла?
– Можете вы думать, сударыня, въ дворницкую убѣжала. Пришелъ какой-то ея землякъ. Въ кухню его не пустили. Онъ въ дворницкую… Дворникъ увѣдомилъ Еликаниду черезъ парадную лѣстницу, что землякъ ждетъ ее въ дворницкой, и она убѣжала.
Екатерина Васильевна поблѣднѣла и схватилась за сердце.
– Спирту… воды… Скажите мужу… Ахъ, ахъ!.. Капель… А ее вернуть!.. Послать… привести домой… Господи, что-же это такое! – стонала она и опустилась на стулъ въ изнеможеніи.
А Колоярову о кормилицѣ ужъ докладывалъ лакей Павелъ.
– Никакой возможности не было ее удержать, ваше превосходительство… Какъ съ цѣпи сорвалась… Словно удила закусила… Выскочила на парадную лѣстницу и въ одинъ моментъ… Я ужъ бѣгалъ въ дворницкую… А тамъ два мужика и баба… Земляки… Зову – не идетъ.
– Сейчасъ привести ее!.. Сказать, чтобъ не медля шла! Или я самъ за ней явлюсь! – кричалъ Колояровъ. – Силой привести домой.
Лакей побѣжалъ за Еликанидой.
Пришла къ Колоярову бонна и сказала ему:
– Пожалуйте, Бога ради, къ барынѣ. Ей дурно. Она въ дѣтской.
Колояровъ поспѣшилъ въ дѣтскую. Тамъ ужъ около Екатерины Васильевны возилась горничная съ флакономъ спирта и разсказывала:
– Цѣлая орда гостей къ ней въ кухню явилась: два мужика, баба, солдатъ… Поваръ не пускаетъ. Ругаются…
– Ахъ, и солдатъ! – взвизгнула барыня… – Базиль, мы должны что-нибудь предпринять рѣшительное.
– А ужъ потомъ дворникъ вызвалъ ее на парадную лѣстницу, – продолжала горничная. – Павелъ сначала думалъ, что насчетъ паспорта что-нибудь. Переговорила она съ дворникомъ, да какъ пустится бѣжать внизъ.
– Какой дворникъ? – спрашивалъ Колояровъ. – Старшій?..
– Нѣтъ, младшій. Трифонъ.
– Я пойду къ домовладѣльцу и буду требовать, чтобы этого Трифона прогнали. Вѣдь это-же безпорядокъ, наглость, внѣдреніе въ семейную жизнь жильцовъ.
– Охъ, это ужасно, ужасно! Бѣдный Мурочка! – стонала Екатерина Васильевна. – И давно она тамъ сидитъ въ дворницкой?
– Да больше получаса, барыня. Судомойка бѣгала туда, такъ разсказывала, что они ей гостинца изъ деревни привезли: сушеной малины и грибовъ. Земляки, то-есть.
– Господи, только этого недоставало! И она теперь сидитъ тамъ въ дворницкой и все это жретъ. Базиль! Да прими-же какія-нибудь мѣры! Словно ты и не отецъ. Вѣдь твой-же ребенокъ.
– Я послалъ, другъ мой, Павла и приказалъ притащить ее силой, – засуетился Колояровъ. – Но меня удивляетъ одно: какъ могъ выпустить ее швейцаръ на улицу. Вѣдь онъ-же видѣлъ, что она была даже не одѣта.
– Какъ? даже и не одѣта? – взвизгнула Екатерина Васильевна. – Не одѣта… Инфлуэнца… А потомъ перейдетъ на Мурочку. Затѣмъ корь, скарлатина…
– Вы говорите, баринъ, швейцаръ… Швейцаръ влюбленъ въ нее… – говорила горничная. – Онъ вдовецъ и даже сватается къ ней…
– Кругомъ вода… – произнесъ Колояровъ и въ недоумѣніи развелъ руками.
– Но она не идетъ за него… Еликанида не идетъ… У ней есть женихъ… Вотъ этотъ самый, что-теперь въ дворницкой… Онъ-то и привелъ къ ней деревенскихъ земляковъ. Онъ прежній… Еще съ огорода… Когда она на огородѣ въ полольщицахъ жила… Онъ тоже изъ земляковъ… А потомъ его взяли въ солдаты… – повѣствовала горничная.
– Боже мой, Боже мой! – продолжала стонать Екатерина Васильевна. – Что намъ теперь съ мамкой дѣлать? Надо составить совѣтъ… Вѣдь ее придется дезинфицировать… Базиль… пошли за докторомъ, пошли за моей маменькой, пошли за твоей маменькой…
Въ дверяхъ показалась бонна.
– Павелъ мамку привелъ… – доложила она.
IX
Уже издали слышался вой кормилицы Еликаниды, когда вели ее въ дѣтскую. Такъ воютъ въ деревняхъ только по покойникамъ. Велъ Еликаниду Павелъ, держа подъ руку, а она упиралась. Ее подталкивала сзади судомойка. Юбка будничнаго голубого ситцеваго сарафана Еликаниды была оторвана сзади отъ лямокъ, одинъ изъ кисейныхъ широкихъ рукавовъ разорванъ. Волосы были распустившись. Очевидно, была изрядная борьба. Красивое, всегда дышащее здоровьемъ, лицо мамки было заплакано, а нитку янтарей ея, которые она носила на шеѣ, несла въ рукѣ судомойка. Но вотъ Еликанида показалась въ дѣтской. Увидавъ Колояровыхъ, она бросилась имъ въ ноги и завопила:
– Барыня, голубушка, простите! Баринъ, ангелъ, что хотите дѣлайте, а я безъ родни жить не могу!
Екатерина Васильевна не поднималась со стула.
– Безстыдница! Срамница! Губительница ребенка! – вырвался у ней какъ-бы стонъ изъ груди.
– Милая барыня, да вѣдь я только что накормила его передъ тѣмъ, чтобы уйти. Пришли дяденька Селифонтъ Митричъ, земляки… принесли родимаго гостинца, а ихъ изъ кухни гнать стали.
Колояровъ остановился передъ ней въ наполеоновской позѣ, скрестивъ руки на груди, и глухимъ голосомъ спросилъ ее:
– Несчастная женщина, скажи, что мнѣ съ тобой теперь дѣлать?
– Да что хотите, баринъ миленькій, то и дѣлайте… только простите, – плакала Еликанида.
– Поднимите ее съ пола и посадите ее на кушетку!
– Не встану я, баринъ добрый, не встану, пока не простите. Барыня сердечная, заступитесь!
– Отчего ты не шла наверхъ, когда тебя звала прислуга?
– Баринъ, ваше превосходительство, вѣдь кровные, кровные земляки… Родные… Поговорить хотѣлось… о деревнѣ поразспросить. Баринъ родименькій, вѣдь и у васъ есть родня… Охо-хо-хо! О, моя головушка!
– Не корчи изъ себя дуру. Встань и сядь вонъ тамъ на кушеткѣ… Тебѣ надо успокоиться. Тебѣ вредно тревожиться. Ты ребенка кормишь. Не реви… А я объявляю тебѣ строгій выговоръ. Чтобы не было этого! И если это повторится или ты сдѣлаешь хоть попытку къ повторенію, ты будешь лишена подарка къ Пасхѣ, будешь лишена награды послѣ того, какъ откормишь ребенка.
Судомойка и лакей Павелъ подняли Еликаниду и повели на кушетку.
– Не сажайте ее близко къ кроваткѣ ребенка, не сажайте! – закричала Колоярова. – Ее прежде всего надо обчистить, обмыть и привести въ порядокъ. Кто это порвалъ у ней рукавъ у рубахи и сарафанъ? Земляки?
– Да вѣдь не идетъ изъ дворницкой, такъ за неволю… – отвѣчалъ Павелъ. – А драки промежъ ихъ въ дворницкой не было.
– Они это, барыня, они… Наша прислуга… Они оборвали… Бусы сорвали… – стонала Еликанида.
– А ты не упрямься, ты иди… Ты вонъ по дорогѣ даже укусить меня хотѣла… – жаловался лакей.
– Прежде всего тебѣ надо переодѣться, – обратилась къ мамкѣ Екатерина Васильевна. – Даша, уведите ее къ себѣ, перемѣните на ней сарафанъ, а затѣмъ ванну ей приготовьте, – отдала она приказаніе горничной. – Ей необходимо вымыться и надѣть чистое бѣлье, а до тѣхъ поръ я не подпущу ее къ ребенку. Пожалуйста, Даша. Возьми себѣ въ помощь судомойку и сдѣлай все это. А я васъ награжу… Я умѣю награждать тѣхъ, кто преданъ нашему дому и исполняетъ наши приказанія.
– Да я, барыня, съ удовольствіемъ, – откликнулась судомойка. – А только не велите ей брыкаться. Она давеча меня кулакомъ въ носъ. Пойдемъ, Еликанида, – сказала она кормилицѣ.
Та перестала плакать и поднялась.
– Стало быть, барыня, вы меня простили? – уныло спросила она.
– Такіе проступки не прощаются. Но все равно иди. Теперь я удвою надъ тобой надзоръ, и ты ужъ не убѣжишь. А что я не кричу на тебя, не браню тебя, такъ я не тебя, дуру, жалѣю, а ребенка. Поняла? За ребенка я скорблю, скорблю душой, что не могу сорвать на тебѣ мое сердце… Разносить тебя – ты будешь ревѣть, безпокоиться, и вотъ порча молока для Мурочки.
– Спасибо вамъ, барыня, – произнесла слезливо мамка, удаляясь.
– Дура! Она еще благодаритъ! Ведите ее и мойте скорѣе, Даша! Да вымыть ее зеленымъ мыломъ! Зеленымъ калійнымъ мыломъ. А потомъ обтереть одеколономъ. Пожалуйста.
– Слушаю, барыня…
– А вы, мадемуазель, пока мы будемъ обѣдать, посидите около Мурочки, – обратилась Екатерина Васильевна къ боннѣ. – Онъ теперь спитъ, а какъ проснется и заплачетъ – я приготовлю ему немножко муки Нестле. Шурочка, чтобы не мѣшать вамъ, сядетъ съ нами за столъ. А вамъ мы пришлемъ обѣдъ сюда. Ахъ, да… Попрыскайте немножко здѣсь скипидаромъ. Все лучше… Кто знаетъ… съ какими такими земляками она тамъ въ дворницкой бесѣдовала… Можетъ быть, съ заразными.
Супруги Колояровы вышли изъ дѣтской и направились въ столовую обѣдать. Колоярова вела Шурочку.
Колояровъ садился за столъ и говорилъ:
– Нѣтъ, какова женщина! Я про Еликаниду. По пылкости, по мужчинолюбію – это испанка какая-то, а между тѣмъ по паспорту она уроженка Валдайскаго уѣзда. Нѣтъ, тутъ не новгородская кровь, а южная, прямо южная, знойная какая-то. И все узнаемъ новости, новости относительно ея. Теперь ужъ оказывается, что къ ней нашъ швейцаръ сватается.
– Да, да, да… И знаешь, мы не должны ограничиться сейчасъ сдѣланнымъ, мы должны принять относительно Еликаниды какія-нибудь экстраординарныя мѣры, – произнесла супруга.
– Ахъ, другъ мой, я все передумалъ и рѣшилъ, что никакихъ мѣръ мы принять не можемъ. Она чувствуетъ свое исключительное положеніе, знаетъ, что она необходима намъ для ребенка – и вотъ дѣлаетъ, что хочетъ. Ты думаешь, она не видитъ этого? Все видитъ. Она очень хорошо понимаетъ, отчего мы мягки къ ней относительно, отчего не бранимъ ее. Мы бережемъ ее отъ нападокъ, чтобъ не испортить молоко для Мурочки, и она отлично понимаетъ.
Колояровъ ѣлъ супъ. Екатерина Васильевна продолжала:
– Но все-таки мы должны подумать объ изысканіи мѣръ для ея обузданія. Вѣдь то, что она дѣлаетъ – прямо преступно. И мы вотъ что сдѣлаемъ: для изысканія этихъ мѣръ мы созовемъ совѣтъ… Совѣтъ изъ близкой родни и нашего доктора. Твоя маменька, моя маменька, я, ты, докторъ.
– Маменьки опять поссорятся, – замѣтилъ супругъ.
– Пускай ссорятся, вѣдь онѣ все равно ссорятся изъ-за нашихъ дѣтей, но онѣ все-таки выскажутся… За ними опытъ. И у твоей, и у моей маменьки было по многу дѣтей. Въ крайнемъ случаѣ мы пригласимъ на совѣтъ и профессора Ивана Павлыча. А Еликаниду такъ оставить нельзя… Послушай, не послать-ли намъ всю ея одежду, въ которой она была въ дворницкой, въ дезинфекціонную камеру для полнѣйшаго обеззараженія?
– Я думаю, это напрасно… – отрицательно покачалъ головой супругъ. – Вѣдь это не доказано-же, что на землякахъ Еликаниды или въ дворницкой была зараза. А съ дворникомъ Трифономъ я завтра-же расправлюсь!
– Да и со швейцаромъ… Швейцара надо припугнуть, – подхватила Екатерина Васильевна.
– Непремѣнно, – отвѣчалъ Колояровъ, накладывая себѣ рыбы.
