Текст книги "Охота на тигра"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Ну, ладно! Ну, хватит вам, – вроде недовольно прикрикивал Тимур, но Гришку Вареника из рук не выпускал. – А ну перестаньте! Вон люди смотрят. Мало я из-за вас, дураков, напереживался.

Васька опустил руки, лицо его было бледным, он тяжело дышал.

– Вот, гад, знай.

– Скажу-у-у, все скажу, – сквозь всхлипывания загудел Вареник. – Пожалуюсь. Думаете...

– Ну, ладно тебе... – урезонивающе произнес Тимур. – Ты – пошутил, Васька – пошутил. Вот и квиты.

– Ты знаешь, за что тебя били? – отдышался наконец Васька. – Совсем не за то, что донес.

– Это ты хорошо сделал... – поспешил вставить предусмотрительный Тимур.

– Нет, не за то. А за то, что дурак.

– Ну да, – обрадованно ухмыльнулся Тимур. – У нас игра, а он... На тебе! Всерьез подумал, дурачок. А ведь могли на танке покататься. Может быть, нас даже немецкие танкисты к себе в полк взяли бы. Правда, Васька?

– В натуре! А форма какая! Могли выдать... А теперь нас не то что близко, а и на пушечный выстрел к базе не допустят. Все, дурак, испортил.

Говорят, что созревшие идеи носятся в воздухе. Все было почти так, как объяснял Тимур начальнику рембазы – Васька подобрал эту книжонку, валялась она где-то там, рядом с сиденьем водителя. А когда Тимур, раскрыв ее, увидел на рисунке рычаги управления, вспомнил он рычаги трактора ДТ-54, которым еще до войны на весенней пахоте научил его управлять отец. Разве думал он, что все обернется таким ужасным образом и ему придется мучиться и скрывать свою ненависть к тому, кто два года назад был самым дорогим для него человеком. Попала книжка в руки Тимура, и мелькнула мысль: а что, если подобрать несколько отчаянных мальчишек, захватить танк и умчаться на нем в лес, к партизанам. Уж с таким-то подарком партизаны примут не только сына начальника полиции, но, пожалуй, и его самого.

Все шло как будто нормально. Вроде начал Тимур теоретически осваивать этот танк. И хлопцы подобрались что надо, и название их группы было прекрасное – «Отряд непобедимых». Правда, в глубине души он не очень-то верил, что его мечта может осуществиться, так как видел и колючую проволоку на стенах базы, и часовых у ворот, и понимал, что никто им «поиграться» в танке не позволит. Да и куда бы они поехали? Но как интересно было строить планы, мечтать о поездке на танке, уведенном у немцев из-под самого носа. От одной этой мысли дух захватывало и уши огнем пылали. И вот подлец Гришка оказался ничтожным предателем. А Тышля?.. Это ведь он все раскопал. Было бы хорошо, если бы отец скрутил голову Тышле. Придется все рассказать отцу, конечно, не так, как было в самом деле, а как он рассказывал гауптману. Нужно самому первому, ведь все равно узнает. Отец ему поверит, может всыпать, конечно, за баловство, но поверит. Нужно только твердо стоять на своем – игра и все. Слава богу, Васька все сразу понял и поддержал. Молодец! Настоящий друг. А ведь если бы растерялся, могло повернуться и по-йному. Вначале гауптман на него так смотрел, будто проколоть взглядом хотел. Боятся. Даже таких пацанов боятся. Отец тоже дрожит. Нервный стал, последнее время газеты уже и в руки не берет, мало радости читать, что немцы отступают, отступают. Пропадет их несчастная семья. Из-за отца. И он, Тимур, пропадет – сын начальника полиции... Связаться с партизанами? Как с ними свяжешься? Найдешь кого – не поверят, да и могут сказать: что толку от мальчишки? Беда.

С такими мыслями шел Тимур Строкатов домой. Знал он, что ему влетит от отца за всю эту историю, но не очень-то печалился: если бы только это! Мальчик даже не мог заподозрить, что их наивный, разоблаченный Тышлей заговор «непобедимых» повлечет за собой такие последствия, какие приведут в отчаяние участников другого заговора, людей, для которых побег на отремонтированном танке был вопросом жизни и смерти.

Как только Тышля закрыл за собой дверь, начальник рембазы достал из ящика стола новенький большой блокнот и, отвинтив колпачок вечной ручки «пеликан» с золотым пером, приготовился писать докладную. Первая фраза не складывалась. Между тем, от нее зависело многое. Нужно было сразу же взять правильный тон, не допускать преувеличений, а лишь по-деловому подчеркнуть, что и такая опасность, кажущаяся почти фантастической, не исключается, хотя степень вероятности ее невелика.

Тут в дверь снова постучали, на этот раз довольно громко и решительно. Явился командир «тигра» лейтенант Бегнер. На правах боевого фронтовика, которому доверили командовать самым новым и мощным танком, он вел себя с начальником ремонтной базы подчеркнуто независимо и даже чуточку развязно.

– Гауптман, две важных новости, – заявил лейтенант с порога. – Во-первых, нашлись наши вагоны. Во избежание неприятности их направили более безопасным южным путем, через Львов – Тернополь – Казачин. Сейчас они застряли в Жмеринке. – Танкист хорошо выговаривал названия советских городов и, видимо, не прочь был щегольнуть этим. – Прибудут послезавтра или даже завтра вечером – четыре вагона и платформа. Я сам завтра утром отправлюсь в Жмеринку и постараюсь при первой же возможности протолкнуть вагончики.

– Это было бы великолепно, – искренне обрадовавшись, воскликнул Верк. – Я буду благодарен вам, лейтенант.

– Не стоит благодарности, – сухо заявил Бегнер. – Это мой долг. Для меня каждый день пребывания в тылу мучителен. Держать без действий такую чудо-машину, когда товарищи сражаются... Нет, скорее на фронт. В бой, в бой.

«Отважен лейтенант, – подумал Верк, делая вид, что увлечен боевым пылом бравого танкиста, – ничего не скажешь. Его патриотизм и глупость, кажется, неподдельны. Вот такие-то храбрецы могут затянуть проигранную войну надолго, опустошат Германию, уведут с собой в могилу многих других, вовсе не стремящихся составить им компанию».

– Я понимаю вас, лейтенант, отлично понимаю. В душе вы настоящий рыцарь и созданы для боевых подвигов. Германия может гордиться такими сыновьями... Я понимаю. Ну, а вторая новость?

– Не совсем приятная, гауптман. Я только что разговаривал с заместителем начальника гестапо, и он в общих чертах нарисовал мне обстановку. В северных районах значительно усилилась деятельность партизан. Сперва предполагали, что это действуют недавно возникшие разрозненные группы, однако такое мнение не подтвердилось. Месяц назад в Белоруссии наши карательные войска под командованием оберста Виквебера окружили один или два партизанских отряда и, как следовало из рапорта Виквебера, разгромили их наголову. Теперь выясняется, что победные реляции оберста не соответствовали действительности: партизаны избежали разгрома, они просто разбились на мелкие группы, просочились через кольцо окружения и отошли на юг. Сейчас, – вам я это могу сказать, – готовится новая карательная операция. Довольно крупная. Но это вопрос пяти-шести дней, а может быть, и больше. Пока что нужно нам держать уши востро. Бутылки с горючим, брошенные через стену, могут оказаться первой ласточкой. Представляете, внезапный ночной налет на базу: все поломают, подорвут, сожгут за какие-нибудь пятьдесят минут и исчезнут. Ищи ветра в поле.

Верк расстроился – еще один источник страха.

– Лейтенант, вы меня не обрадовали последней новостью. Черт знает что! Чем я должен заниматься – ремонтом или борьбой с партизанами? Для чего тогда существует гестапо, что они думают?

– Я вам уже говорил: против партизан готовится крупная карательная операция. Но эти дни... Что вы скажете, если кто-либо из нашего экипажа ночью будет сидеть в башне танка? Пулеметы исправны, остается только брать с собой на дежурство несколько магазинов с патронами. В случае чего, танк открывает мощный пулеметный огонь.

– Лейтенант, это было бы прекрасно, – обрадовался Верк.

– Так и сделаем. С сегодняшнего дня устанавливаем ночное дежурство в танке. Поверьте, если бы партизаны повредили или совершенно вывели из строя нашу чудо-машину, я бы не вынес такого позора и пустил бы себе пулю в лоб.

Верк невольно взглянул на невысокий, твердый лоб лейтенанта, созданный, надо полагать, с очень большим запасом прочности, но, конечно, вполне пулепробиваемый, и подумал, что, пожалуй, лейтенант не кокетничает и при возникновении указанной им ситуации, чтобы избежать позора, сможет, не раздумывая много, покончить с собой. Впрочем, не следует удивляться – поводы для самоубийства бывают самые нелепые, все зависит от душевного состояния человека в эту минуту. Избави бог от этого.

Начальник ремонтной базы пожелал лейтенанту доброй ночи и принялся писать докладную. Теперь он не боялся, что кто-то будет иронизировать по поводу его перестраховки – партизаны действуют невдалеке от города, значит, нужно полностью оградить себя от возможных неприятностей.

Удары судьбы

В то время, как Верк у себя в кабинете сочинял докладную записку, в лагере три ремонтника сошлись начло умывальника.

Шевелев, Годун и Ключевский попали к разным мастерам, и их общение на рембазе было затруднено: сходиться вместе нельзя, идти долго рядышком нельзя, затевать какие-либо беседы нельзя – всё на виду, всё может броситься в глаза. Они старались вести себя по отношению друг к другу подчеркнуто холодно и равнодушно, чтобы никому и в голову не пришло заподозрить их в сговоре. Работа, одобрение мастера, дополнительная пайка с крохотным кусочком маргарина и зубком чеснока – вот замкнутый круг их интересов и вожделений.

Зато, вернувшись в лагерь, можно было переброситься словцом-другим, обсудить положение.

Можно встретиться в любом месте, даже у нар, но самое лучшее место – умывальник. Сразу видно; люди не боятся, что кто-то увидит их вместе, не таятся, не шушукаются. А мыть руки, тереть их песочком можно долго, бесконечно.

Петр Годун был недоволен тем, что ремонт тормозится из-за отсутствия нужных деталей, ему не терпелось поглядеть, как будут испытывать ходовые качества отремонтированного танка. Это дало бы возможность определить, когда может наступить наиболее удобный момент захвата машины.

– Партачи... – бурчал он. – А еще хвастаются организованностью. Тянут резину, не могли деталями базу обеспечить.

– Потерпи, – спокойно сказал Шевелев. – Нужно ждать, другого выхода нет.

– И уродина эта стоит... На психику действует. – Петр имел в виду «тигр», возле которого вечно сновали надменные члены экипажа в черных кожаных куртках. Они помогали немецким мастерам ремонтировать машину, пленные допускались к ней только как подсобные рабочие.

– Чем она тебе мешает?

– Может помешать. Лишние люди... А если будет на ходу – догонит. А то с дальней дистанции из пушки приварит – будь здоров! Только дым пойдет. Там же пушка!

– Что их держит?

– Вроде мотор нужно новый поставить и пушку сменить. Дней на пять работы.

О том, чтобы захватить «тигр», никто из друзей не помышлял. Сама эта мысль показалась бы каждому из них нелепой – новый мощный танк, сложность управления, экипаж дежурит возле своей машины чуть ли не круглосуточно – не подступишься. Даже буйная фантазия Ключевского становилась бессильной перед этой стальной громадиной. К тому же Юрия все чаще и чаще беспокоило другое. Удобного случая, возможно, придется ждать долго. Из них троих только Годун умел управлять танком. Допустим, произойдет что-либо с Юрием или Иваном Степановичем за это время и кто-нибудь из них вынужден будет выйти из игры, – не беда. Но если вдруг что-либо случится с Петром, тогда их великолепному плану побега не суждено будет осуществиться даже при особо благоприятных условиях. Несколько раз Юрий хотел сказать об этом товарищам, но не решался. Чем больше сомнений, опасений, тем меньше уверенности, а они все время должны быть готовы к решительным действиям. Да и где взять второго запасного водителя? Потребуется он или нет, а в их тайну будет посвящен еще один человек. Четвертый по счету... Это опасно, это всегда опасно. Иван Степанович правильно говорит – нужно терпеливо ждать. А ждать было трудно. Юрий чувствовал какую-то перемену в себе, что-то истончилось в нем до предела, и нелегко было сдерживать начинающийся ни с того ни с сего нервный озноб.

Годун первым ушел в барак. Шевелев поглядывал на молчаливого Юрия. Заметил он перемену в своем юном товарище – притих как-то Юрка, потускнел.

– Юра, что с тобой? Сомневаешься, может быть, или что новое придумал?

– Нет. Верю, план хороший, ничего нового не надо. Только, видно, я никак не отойду после того, как у столба постоял.

– Чего вспоминать? Обошлось ведь.

– Дурацкое ощущение, Иван Степанович. Как будто петлю только что с шеи сняли. Шершавая веревка, кожу натерла...

– Не растравляй себя. Скажи лучше: по-прежнему полагаешь, что комендант вслепую действовал?

– Нелепую, наугад. Это точно. Напугать пожелал. Как говорит Петр: «За что бьют? За старо, за ново, за три года вперед».

– А почему на тебя выбор пал?

– Чистая случайность. Может быть, мои глаза ему не понравились. Бывает Подсознательная антипатия. Теории есть...

– Кто тебе бутерброды дает?

– Зачем вам, Иван Степанович? – поморщился Ключевский. Глотнули свою долю и забыли.

– Не в том дело. Человек ведь знает, чем рискует. Значит, верный человек. Положиться можно. Может, чем другим поможет.

– Не надо ее втягивать. Это кладовщица.

Шепелев недовольно пожевал губами.

– Правильно. Не надо трогать девчонку. Ты и бутербродов не бери.

– Я больше для Петра. Силенок ему не мешает подбавить. Рычаги... Их потягать надо.

– Не дай бог заметят.

Я отказывался. Скажу ей твердо.

Мысль о побеге на отремонтированном танке по-прежнему обжигала, пьянила Юрия. Часа в четыре утра он просыпался и уже не мог заснуть. Бесконечно проигрывал Юрий и своем воображении захват машины – выбрали мгновение, вскочили, закрыли люки, танк рванул, выбил ворота или разрушил одним ударом стену. И они понеслись... Все ошеломляюще просто. Великолепный, вполне реальный, выполнимый план. Только бы поскорей. Только бы наступил этот момент.

Утром, подавая в окошко жетон, Ключевский почувствовал прикосновение руки девушки – она вкладывала в его ладонь завернутый в тряпочку бутерброд.

– Больше не надо. Не возьму. Вы не должны рисковать.

Люба бросила на него печальный внимательный взгляд.

– Я ничего не боюсь. У меня умерла мама...

Кадык на худой грязной шее Юрия качнулся вверх-вниз... Он облизал сухие губы, сострадательно покачал головой. И столько боли внезапно отразилось на его лице.

– У вас температура? – спросила вдруг девушка, очнувшись от своего горя.

– Нет.

– Что-нибудь случилось?

– Давно уже. Попал в плен...

– Успокойтесь. Вас так надолго не хватит.

– Спасибо. Может быть... – Юрий вздохнул, просиял глазами. – Может быть...

Он ничего больше не мог ей сказать. Может быть... Может быть, она узнает, зачем он пошел ремонтировать немецкие танки. И не пожалеет, что отрывала от себя эти маленькие кусочки хлеба с драгоценными ломтиками сала.

Вскоре после начала работ на базу снова приехал комендант лагеря.

Верк принял эсэсовца радушно, но гость на заигрывание не отвечал и напустил на себя меланхолический вид, чтобы скрыть свою неприязнь к «инженеришке» – своей докладной гауптман фактически сваливал ответственность за возможные неприятные происшествия на плечи оберштурмфюрера. Брюгель считал, что захват танка пленными вещь невозможная, и страхи такого рода могли появиться только в душе трусливого человека, каким и следовало предположить начальника ремонтной базы, но коль скоро страхи обрели форму официальной бумаги, оберштурмфюрер не желал рисковать даже в самой малой мере.

– Возможно, мои опасения только плод болезненного воображения и со стороны все выглядит смешным, но я буду очень рад узнать ваше мнение, оберштурмфюрер, которое научился ценить очень высоко.

«Но ведь не посоветовался со мной, а сразу отправил докладную начальству», – отметил про себя Брюгель. И сказал томно:

– Гауптман, я знаю радикальный способ, который сразу же избавил бы вас от всех возможных неприятностей такого рода.

– Да? Что вы предлагаете? К вашим советам я всегда...

– Очень просто! Откажитесь от идеи использования пленных на ремонте танков.

Верк кисло улыбнулся.

– Вы знаете, что это невозможно. Завтра прибывает несколько вагонов с запчастями. Танки ждут на фронте. Неужели вы не можете предложить что-нибудь иное, не менее радикальное?

Комендант лагеря, испытывая терпение «инженеришки», долго выстукивал носком сапога по полу.

– Я думаю, – сказал он наконец, – что можно полностью обезопасить себя другим путем. Но это потребует дополнительных хлопот.

– Слушаю вас, оберштурмфюрер.

– Во-первых, нужно точно установить, кто из занятых на ремонте пленных может водить танк или трактор, тягач. Этих людей, безусловно, на базу нельзя допускать.

– Но... – попытался возразить Верк.

– Взамен следует набрать новую группу слесарей, – не слушая гауптмана, продолжал Брюгель. – Полагаю, что мы сможем наскрести нужное нам количество.

– Я это понимаю, но я не об этом, оберштурмфюрер. У нас имеются сведения, кто из ремонтников умеет управлять танком, – некоторые из них указали, что они были танкистами, шоферами, трактористами. Но ведь не исключено, что кто-нибудь из них умышленно скрыл свою специальность. Эти пленные будут сохранять свою тайну.

Брюгель морщил губы и нетерпеливо кивал головой: хуже нет, когда эти зазнайки торопятся, не выслушивают до конца и лезут со своими доводами.

– И во-вторых... – с нажимом продолжал комендант лагеря, как только Верк умолк. – И во-вторых! Как я понимаю, танк может быть захвачен только на территории базы, не так ли?

– Конечно. Только здесь пленные могут приблизиться к машинам.

– Значит, нужно закопать у стен два ряда гранитных столбов, а на воротах выставить несколько стальных ежей, сваренных из кусков рельса. Вам должно быть известно, что такие препятствия не может преодолеть ни один танк. Посчитайте, сколько нужно столбов – иваны завтра же привезут их с карьера. Ежи сварите сами. Таким образом, если даже предположить, что кто-либо решится удрать на танке, то, увидев столбы и ежи, он поймет, что его план ни при каких обстоятельствах осуществим быть не может, и откажется от него.

Нет, напрасно Верк иронизировал по поводу слабых умственных способностей коменданта лагеря. Свое дело оберштурмфюрер знал превосходно. То, что предлагал он, исключало возможность угона танка. А усиление охраны базы не сулило успеха и партизанам даже при внезапном ночном нападении.

Довольный, сияющий Верк проводил эсэсовца до машины, остановившейся у крыльца, рассыпался перед ним в комплиментах и затем прочувствованно и долго жал ему руку.

У Юрия, краешком глаза наблюдавшего эту сцену, упало сердце. Еще раньше он заключил, что между техническим гауптманом и оберштурмфюрером нет дружбы и согласия и их отношения складываются скорее в духе скрытого недоброжелательства и соперничества. И вот холеный гауптман, в глазах которого при разговоре с комендантом лагеря всегда таилась улыбка превосходства, вдруг начал лебезить перед туповатым эсэсовцем. Почему холодные взаимоотношения сменились вдруг таким проявлением радости, дружеских чувств? Очевидно, гауптман и оберштурмфюрер о чем-то договорились, и следует ожидать какой-то новой напасти.

Как только Юрию выпал случай оказаться невдалеке от Петра Годуна, он скривил лицо, точно проглотил что-то горькое, и крепко потер рукою висок. Это означало: «Внимание! Опасность. Быть начеку». Годун при первой же возможности передал этот предупреждающий сигнал Ивану Степановичу. Теперь все трое напряженно следили за поведением немцев, стараясь по каждой мелочи определить, в каком направлении будут развиваться события и чего им следует ожидать.

И вот в конце перерыва на обед на базе появились заместитель коменданта унтерштурмфюрер Витцель и Цапля. Эсэсовец и старший переводчик сразу же скрылись в конторе и не выходили оттуда, но было замечено, что мастера, один за другим, побывали в конторе. Каждый из них находился там недолго, минут по пять-десять, чего, впрочем, было бы вполне достаточно, чтобы они смогли ответить на вопрос: «Кто из пленных вызывает у вас какие-либо подозрения?» – если бы такой вопрос был им задан.

И вот после обеда в контору начали посылать пленных. Их посылали собственно не в контору, а в кладовую, якобы сменить инструмент, но как только рабочий-ремонтник появлялся у окна, переводчик требовал, чтобы он зашел в кладовую. Там, в присутствии читавшего газету унтерштурмфюрера, Цапля с небрежным видом «уточнял» некоторые анкетные сведения. Все это делалось так, будто ответам ремонтников не придавалось большого значения, но пленных посылали по порядку номеров жетонов – о, немецкое пристрастие к пунктуальности! – начав с первого номера, и Юрий Ключевский, еще не зная подробностей, сразу же сообразил, что проводится какая-то хорошо продуманная, осторожная проверка, касающаяся всех занятых на ремонте пленных.

Те, кто попал в ремонтники, не отличались особой говорливостью, они знали: молчание – святое дело. Но все же жетон № 9 сказал с невеселой усмешкой: «Щупают все. А чего щупать-то? И на глаз видно – одна кожа и кости». Жетон № 11 высказался столь же неясно: «Мог бы на тракториста выучиться. Не захотел, дурак, пропала каша».

На них смотрели с любопытством, но никто расспрашивать не стал.

Наконец пришел черед Ключевского.

Едва только он положил на подоконник ключ для нарезки резьбы на болтах, как из кладовой послышалось:

– Это кто? Какой твой номер, фамилия?

– Номер жетона тринадцать, Ключевский.

– Ага... Нет, ты мне не нужен. Впрочем, зайди... Зайди сюда.

Юрий остановился у двери. Его «двойник», унтерштурмфюрер Витцель, закинув ногу на ногу, сидел на принесенном в кладовую чистом стуле и читал газету. Цапля рассматривал какие-то бумаги. Начались вопросы: где родился, состоял ли в комсомоле, образование, специальность, военное звание, род войск, какие должности занимал, нет ли дополнительной специальности? Юрий отвечал не задумываясь – такие вопросы гитлеровцы задавали ему в плену не впервые, и у него имелся хорошо составленный набор наиболее безопасных автобиографических данных, в правдивости которых трудно было бы усомниться.

– Тэ-э-э-к... – пренебрежительно протянул Цапля, не отрывая глаз от бумаг. – Значит, бывший слесарь, выбившийся в советские интеллигенты, без пяти минут этот... сочинитель. А автомашиной наш сочинитель случайно не может управлять?

Юрий увидел, как поднял голову и насторожился его «двойник» унтерштурмфюрер.

– Автомобилем? Нет, не приходилось.

– Ну, не автомобилем, так трактором или, допустим, тягачом? Ты же грамотный человек, тебе легко было освоить. Были ведь у вас всякие курсы, автодор...

– Как-то не выпадало... – начал Юрий.

– Понимаешь, в чем дело, – не слушая его, с хорошо наигранным сожалением произнес Цапля, – Нам скоро нужны будут для одной работы шоферы, трактористы даже самой низкой квалификации. Лишь бы умел за рулем сидеть. Учти, что дополнительно ко всему этим людям будут выдавать по котелку каши. Понял, какое счастье?

«Каша... Не захотел, дурак, на тракториста выучиться», – пронеслось в голове Юрия. Значит, всех об этом спрашивали, всех кашей соблазняли. Остальные вопросы только камуфляж, дымовая завеса!

– Как не понять, господин переводчик.

– И отказываешься...

– Рад бы, но никогда с автомобилем, трактором дела не имел.

– Точно?

– Правду говорю.

– Смотри, проверю, – как-то ненатурально засмеялся переводчик, – Если скрываешь...

– Дурак бы я был от каши отказаться?

– Кто тебя знает, может, дурак и есть. Ну, иди к окну, получай, что там тебе надо. Кладовщица сейчас придет.

Казалось бы, все обошлось без каких-либо осложнений. Никто не обвинил его в том, что он плохой слесарь, а он именно этого боялся больше всего. Ну, а то, что он не умеет управлять автомашиной, трактором, поставить ему в вину нельзя. Тем не менее Юрий возвращался к своему мастеру в подавленном настроении. Он знал, что простодушный Петр Годун не скрывал в лагере свою военную специальность. Да и как скроешь, если Петр попал в плен в замасленном, обгорелом комбинезоне и черном шлеме танкиста. Следовательно, он окажется в той группе, какую для каких-то особых целей отбирают немцы. Ну, а если эта группа будет работать где-то в другом месте? В таком случае их план становится жалкой химерой. Возможно, даже дело обстоит гораздо хуже – немцы осознали вероятность такой опасности, как угон пленными танка, и предпринимают меры, чтобы обезопасить себя. В таком случае они постараются удалить из группы ремонтников всех, кто может водить танк. Потому-то Цапля так напирает на кашу, это та приманки, на которую, по мнению немцев, должны клюнуть пленные, скрывшие, что они хотя бы в какой-то мере знакомы с вождением танков.

Побывал в кладовой Петр Годун – недоуменно пожимает плечами, видимо, никакой опасности не заметил, Иван Степанович мрачней обычного, ему что-то не понравилось. Ясно, Петр подтвердил, что он танкист, и на этом разговор закончился, а беседа с Иваном Степановичем была более продолжительной. Цапля хитрил, ставил ловушки, выпытывал, соблазнял кашей. И старый слесарь понял, что все это неспроста.

Принято считать, что удары судьбы неожиданны и неотвратимы. Неотвратимы? Какое удобное оправдание для тех, кто трусливо склоняет голову перед врагом, лишен воли к победе. Есть и другое, полушутливое, озорное – ловите удары судьбы! Ловите, как берет в немыслимом прыжке вратарь, казалось бы, «мертвый» угловой мяч, принимайте на себя, гасите, как гасит молнию острие громоотвода – только грохот, страшный треск... Но ни пламени, ни разрушения.

Ловите удары судьбы! Юрий, нарушая правило, подошел к Петру Годуну, скучно посмотрел на него.

– Срочно нужен четвертый. Танкист. Немой. Подумай, по дороге в лагерь скажешь.

Со стороны глянуть – насчет обмена был разговор, допустим, пуговицу или осколок зеркала за щепотку табаку предложил Чарли или четверть пайки за старенький ремень.

Петр сказал для чужого уха, погромче:

– Иди ты! Дурней себя ищешь?

Роман Полудневый

Петр так же, как и Иван Степанович, уже не удивлялся поразительной способности Юрия предугадывать некоторые события. Если Чарли говорит, что нужен четвертый да еще «немой», то есть такой, о котором не знают, что он танкист, значит, нужен. Но на базе и при возвращении в лагерь друзьям не выпало случая переброситься словом.

Лишь миновав колючие ворота, Иван Степанович черкнул локтем о локоть Юрия.

– Полудневый. Тот самый...

– Немой?

– Только Петр знает, и то случайно. Его в форме пехотинца в плен взяли.

– Посвятить. Сказать все. Завтра добровольцем в ремонтники.

– Думаешь, снова будут набирать? – Шевелев был поражен.

Юрий вместо ответа только устало сомкнул веки.

– По чем заключаешь, однако?

– Кашу вам Цапля предлагал?

Иван Степанович кивнул головой.

– Ну, вот. Теперь, кто кого перехитрит. Скажете, как Полудневый. Я должен знать. Как можно скорее.

С Полудневым разговаривал Петр Годун. Петр пошел выполнять это поручение с тяжелым сердцем. Последнее время лейтенант Полудневый избегал встреч с ними, а увидев близко, отводил глаза. После карцера он начал заметно сдавать – осунулся, тяжело передвигал ноги, смотрел на товарищей и конвоиров равнодушными, пустыми глазами, ни с кем не заводил разговоров. Годун нашел его во дворе. Лейтенант сидел, подвернув под себя ноги в разбитых солдатских ботинках, как сидят кочевники на привалах. Черная коротко остриженная голова казалась обугленной.

Петр опустился на колени рядом.

– Слушай, Рома, ты мне веришь?

Полудневый не ответил. Что ни говорил ему Петр, он продолжал молчать, равнодушно рассматривая гноящиеся ссадины на руках, точно ничего не слышал. И лишь в конце сказал без злобы: «Не воняй, чесночник, возле меня». «Чесночниками», «вонючками» в лагере называли тех, кто пошел в ремонтную команду за дополнительную пайку с кусочком маргарина и зубком чеснока.

Через несколько минут Годун был у нар Ключевского.

Юрий лежал на спине с закрытыми глазами.

– Пустой номер. Не соглашается.

Юрий открыл глаза.

– Что говорит?

– Ничего не говорит.

– Не сумел убедить...

– Его не убедишь! Иссяк он...

Юрий бистро поднялся, свесил с нар ноги. Он не скрывал своей встревоженности: если Полудневый так ослабел, то их план рушился, все летело под откос.

Каждый пленный борется, цепляется за жизнь: не потерять ни одной крошки из пайки, стать в очередь к котлу так, чтобы повар налил в котелок баланду погуще, избежать удара надсмотрщика и конвоира – каждая капля крови, вытекшая из раны, дороже любой драгоценности, экономить силы на работе – ни одного лишнего движения, щипнуть травку на привале и сунуть ее в рот раньше, нежели это сделает сосед, – все-таки пожива, «салат», бугай вон одну траву щиплет, и силу нагуливает будь здоров. На многие ухищрения пускаются пленные, чтобы как-нибудь сохранить, приберечь жизненные силы. Но вот кто-то из них ослабел до такой степени, что уже ни во что не верит, ни на что не надеется, стал ко всему равнодушен и ждет только смерти. Таких людей с потухшими глазами земное уже не интересует, близость смерти не ужасает, она благо, спасение от бесчисленных мучений.

Лейтенант Роман Полудневый, единственная надежда Юрия Ключевского, кажется, стал таким. Карцер, работа по перетаскиванию танков со станции на базу, предательство тех, кого он считал патриотами, своими друзьями – продались за пайку, пошли в ремонтники, – все это, видимо, подкосило лейтенанта. Юрий не искал встречи с ним, а встретившись случайно, не пытался вступать в разговор, хотя уже знал, что именно по приказу Полудневого его чуть было не удушили ночью за то, что он добровольно пошел в ремонтники. Зачем слова, объяснения? Если удастся захватить танк, лейтенант узнает сам, пайка ли соблазнила Чарли или что иное.

– Где он?

– Во дворе сидит.

– Глянешь со стороны... – Юрий спрыгнул на землю.

Полудневый уже не сидел, а лежал ничком, уткнувшись лицом в ладони. Может быть, слова Годуна все-таки подействовали на лейтенанта? Просто он обессилел, потерял веру в себя и считает, что не может выполнить ту роль, какую ему предлагают. Есть правило: не можешь – не берись. Это рассуждение обнадежило Юрия. Но та поза, в которой находилось тело Полудневого, говорила о другом – перед Юрием был человек, духовная смерть которого на много-много дней опережала смерть физическую. Если это так, то любые слова бессильны и бесполезны.

Юрий лег рядом, выждал несколько секунд – Полудневый даже не шевельнулся. Юрий с силой толкнул его в бок.

Послышался тихий стон.

– Это я, Чарли. Слышишь, лейтенант?

Молчание.

Юрий еще раз, чуть слабее, ткнул локтем.

– Чарли. Тот самый... Слышишь?

– Ну, чего тебе?

– Лежи так и слушай. Я знаю, понимаю твое состояние: как будто тысячи ног в кованых сапогах прошли по тебе, втоптали тебя в грязь дороги, превратили в полупрах, в дорожную пыль. Ты не можешь подняться – поднимаются, держатся на ногах, передвигаются твоя тень, имя, номер.