Текст книги "Охота на тигра"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Вот что произошло.

Вечером, когда мы вернулись с работы, оказалось, что во время нашего отсутствия в лагерь пригнали новую партию пленных – человек 60—70. Их разбили на четыре группы и разместили в бараках, предоставив на нарах места тех, кто отбыл в «бессрочную командировку». Несколько мест на нашем участке прохода № 1 пустовавших еще прошлой ночью, оказались заняты новенькими. Это было для меня и Петра тяжелым ударом – как раз в этот вечер Петр намеревался передислоцировать сюда еще двух наших товарищей и перебраться сам. Он даже успел положить на нары свою брезентовую куртку. Но это место было также занято, его облюбовал не новенький, а пленный Горобец, о котором поговаривали, что он доносчик и выступает у немцев под кличкой Блоха. Имелись все основания для того, чтобы под каким-нибудь удобным предлогом, спокойно, без шума избавиться от такого опасного соседства, тем более, что Горобец еще не успел перенести сюда свои вещи, но Петр, огорченный неудачей с переселением двух наших товарищей, сразу завелся и потерял чувство бдительности. После короткого обмена взаимными оскорблениями он стащил Горобца с нар и трахнул кулаком по его жалкой физиономии. Горобец поднял крик, полез в драку. На беду нашу, Баглай находился где-то невдалеке, он тотчас же появился в нашем проходе. «Драка? Силу некуда девать? Выбрыкиваете? В карцер! Обоих! На трое суток!» Их сразу же увели. Петр успел бросить на меня горестный, виноватый взгляд. Мне кажется, я слышал, как он скрипнул зубами. Три дня в карцере, пол-литра сырой воды в день... Погиб Петр. Первая жертва моей легкомысленной придумки. Ужасно».

«Почти всю ночь не спал – приходил Петр, толкал, будил, шептал горячо, с надеждой: «Придумай, Чарли, что-нибудь, выпусти меня из карцера. Что тебе стоит? У тебя же башка варит будь здоров!» Сварила... Убедился: история с «тигром» – счастливое стечение обстоятельств и моей заслуги там никакой, а если и есть, то крохотная. В остальном я беспочвенный фантазер, сюжетник или, как говорил Полудневый, – комик несчастный».

«Начались загадочные картинки. После утренней поверки нас почти полчаса держали на аппельплацу. Что-то произошло, немцы и их прихлебатели обеспокоены, мечутся. Ничего понять нельзя. Мне, правда, показалось, что все это связано с Баглаем – в это утро наш староста не появлялся ни в бараке, ни на аппельплацу. И вдруг ошеломляющая новость. «Баглай исчез... – умер... – покончил с собой... – удавился», – катится едва слышное над рядами. И последняя, окончательная, очевидно, самая близкая к истине редакция: «Убит...» Коллективный разум не делает ошибок. Баглай убит, несомненно. Для меня сейчас не столь уже важно, кто его убил. Важно то, что незадолго до своей собачьей смерти Баглай погубил Петра Годуна, отправив его в карцер. Этого уже нельзя изменить».

«Ничего не понимаю. Как только нас пригнали в карьер, мимо меня прошел Язь-Крот и бросил на ходу: «О Соколе знаю... Не паникуй. Продолжайте начатое». Не паникуй... Продолжайте... На что надеется сверхосторожный Крот? Что я могу сделать без Петра? Видимо, все мы теряем чувство реального, сходим с ума...»

Приведенные выше записи Юрий Ключевский сделал в течение суток. В тайне от всех Юрий вел дневник и педантично заносил в него все события минувшего дня, свои сокровенные мысли и планы. Он не боялся, что его «заветная тетрадь» попадает на глаза кому-либо другому – дневник был воображаемым. Это было очень удобным и совершенно безопасным – никаких следов, улик; но иногда Юрию казалось, что не только дневник его, но и сам он нереален и существует лишь в чьем-то болезненном воображении.

Новый староста

Баглая хватились утром: через несколько минут после сигнала побудки он не явился в свой четвертый барак. Его помощник Баранов, полагая, что староста проспал, послал в больницу (маленький барак, где после ремонта разместилось внутрилагерное начальство, называли по-прежнему больницей) одного из блоковых, и тот, вернувшись, доложил, что дверь комнаты Баглая заперта изнутри на ключ, но на стук никто не отвечает. Время, отведенное по тщательно выполнявшемуся распорядку дня на утренний туалет пленных, истекло, и Баранов сам побежал выручать Баглая – за несвоевременную явку на поверки наказывали и старост бараков.

От того грохота, какой поднял колотивший каблуками в дверь Баранов, мог бы проснуться и мертвый, но в комнате молчали – ни звука, ни храпа, ни шороха. Тогда Баранов выбежал из помещения и заглянул в окно. Он увидел на накрытом белой клеенкой столике пустую бутылку, мензурку, огрызки яблок. Железная кровать была аккуратно застлана, к спинке привязан сплетенный вдвое кусок провода в желтой изоляции, из-под столика выглядывали ноги в ботинках – развернутые носками вверх и в стороны.

Через несколько минут дверь была взломана, и вошедший и комнату первым комендант, унтерштурмфюрер Витцель, увидел у спинки кровати в нескольких сантиметрах от пола синее, с выпученными глазами и прикушенным языком лицо Баглая.

Самоубийцы проявляют удивительную находчивость, когда нм не терпится побыстрей отправить себя в мир иной. Криминалистам известны многочисленные приемы, к каким прибегают люди, решившие покончить, с собой при помощи петли, в том числе и тот, для которого достаточно табуретки и четырех связанных друг с другом носовых платков. Баглай повесился на спинке железной кровати, используя для петли кусок провода полевого телефона. Он сделал это, будучи пьяным, – в бутылке сохранилось несколько капель самогона-первача, и в комнате стоял тошнотворный запах сивушного перегара.

Брезгливо морщась, Витцель подошел к окну и, вытащив из гнезда нижний шпингалет (верхний оказался незакрытым), распахнул обе створки, открывая доступ свежему воздуху.

Провод успели отвязать, доктор склонился над трупом, в коридоре толпились старосты, переводчики, солдаты.

– Доктор, каково ваше мнение? – спросил Витцель.

– Полагаю, типичное самоубийство.

– Что же побудило его?

Доктор пожал узкими плечами.

– Трудно сказать. Загадочная славянская душа. Ну и состояние сильного опьянения...

– Где он мог взять водку? – сверкнул недобрым взглядом комендант в сторону тех, кто стоял в коридоре.

Все молчали, крепко сжав губы. Только Цапля подал голос:

– О, они ухитряются...

– Та-а-ак... – Витцель сердито покосился на труп. – Пусть пока лежит это дерьмо. Закройте окно. Пусть все остается, как есть. Всем на свои места. Сейчас надо отправить пленных на работу. Временно исполнять обязанности старосты четвертого барака будет помощник... Как его?

– Баранов, – торопливо подсказал переводчик Нестеренко, бросившийся закрывать окно.

– Да, – кивнул головой Витцель. – Этот Баранов.

Унтерштурмфюрер хотел выйти из комнаты, но Нестеренко задержал его:

– Господин комендант, удостойте чести, окажите мне внимание на две минуты.

– Что? – повернулся к нему Витцель. – Говори.

– Не здесь. Конфиденциальный разговор.

– Зайдешь ко мне в кабинет, – недовольно сказал Витцель. И торопливо вышел в коридор.

В кабинете коменданта все было по-старому – Витцелю тоже нравилось, что Гитлер на портрете как бы выглядывает из-за его спины, и он ничего не стал менять – при желании кого-либо из начальства упрекнуть его в нескромности и свободном обращении с фотоизображением фюрера все можно было свалить на предшественника.

– Ну? – спросил комендант переводчика, как только тот закрыл за собой дверь и остановился у порога.

– Господин комендант, несмотря на мнение врача, я имею смелость усомниться в том, что Баглай покончил с собой, – тихо, с придыханием произнес Нестеренко, оглядываясь на дверь. – Не исключено, что бывшего старосту четвертого барака умертвили...

– Каким образом?

– Насильственным.

– Но ведь двери и окно были заперты изнутри.

– Это ничего не значит. Вы обратили внимание, что верхний шпингалет не был закрыт?

Витцель должен был признаться себе, что он действительно не обратил особого внимания на такую мелочь. Дверь была закрыта изнутри и ключ торчал в скважине замка – это он помнил хорошо. Нижний шпингалет прикрывающей створки окна находился в гнезде, а верхний... Да, верхний не был закрыт. Все-таки он наблюдателен, этот Нестеренко.

– Значит, вы полагаете, что кто-то, вылезший из комнаты через окно и затем закрывший раму снаружи, сумел каким-то хитроумным способом опустить нижний шпингалет в гнездо? – недоверчиво покосился на переводчика комендант. – Кто, по-вашему, мог совершить убийство?

– Я не столь самоуверен, чтобы утверждать что-либо. Нужно тщательно исследовать все обстоятельства, пригласить специалистов, чтобы они осмотрели труп, комнату, находящиеся в ней предметы.

«Почему же я не сделал этого? – подумал Витцель. – Ага, я был твердо уверен, что имею дело с самоубийством».

– Откуда вам известна техника следовательской работы?

– Техника? Я не сказал бы... Я, правда, читал всякие детективы и, кроме того, знаю, что милиционеры, полицейские не разрешают подходить к трупу до приезда следователя с собакой. Следы, отпечатки...

«Да... – с досадой подумал комендант. – Следов там, если они и были, конечно, не осталось, все затоптали. Собственно, это не стоило бы выеденного яйца, если бы Баглай не был старостой проклятого четвертого барака. Все, что связано с этим бараком, не должно ускользать от моего внимания».

– Какие, по-вашему, причины, побудившие убийцу решиться на такой шаг?

Нестеренко снова тяжело вздохнул и оглянулся на закрытую дверь.

– Самые различные – сведения личных счетов, желание занять будущее вакантное место, боязнь разглашения какой-либо тайны и, наконец, – грабеж.

Последнее предположение удивило Витцеля.

– Грабеж? Вы думаете, у него было что-нибудь ценное?

– У старост водится золото, я имею в виду золотые коронки... Они выменивают на них у эсэсманов охраны самогонку.

– Вы можете это доказать?

– Нет. Я никогда не рискну высказывать что-то порочащее представителя высшей расы, приводить доказательства. Но с вами я должен быть совершенно откровенен. Не то, что наш старший переводчик Лукашевич, которого пленные прозвали Цаплей.

– А что он?

– Хитрейшая бестия. За взятки покрывает предосудительные действия старост.

Витцель прошелся по комнате. Боже – золото, взятки, водка, загадочные убийства... И где все это происходит? В подчиненном ему лагере военнопленных.

– Скажите, Нестеренко, вы кого-нибудь подозреваете в убийстве?

– Но ведь подозрение – это еще не доказательство.

– Не крутите! Отвечайте на вопрос.

Переводчик закусил губу, переступил с ноги на ногу. Лицо его приняло страдальческое выражение.

– Ну, Нестеренко?

– Я считал бы нужным проверить... – Глаза переводчика забегали, он явно не желал брать на себя ответственность.

– Кого? – нетерпеливо притопнул ногой комендант.

– Ну, хотя бы... – вяло начал Нестеренко. И вдруг решительно тряхнул головой – эх, была не была. – Унтерштурмфюрер, зачем гадать, предполагать... Хотите знать, что происходит в четвертом бараке, – назначьте меня туда старостой. Через три недели, максимум через четыре, вы будете знать все.

– А вы справитесь с обязанностями старосты? – прищурился Витцель. – Нужно, много энергии и полное отсутствие каких-либо сентиментов. А я что-то не помню, господин Нестеренко, чтобы вы лично избили до смерти кого-либо из своих соплеменников. Вы, к сожалению, мягкий человек.

Переводчик с разочарованным, скучающим видом смотрел мимо коменданта: его не поняли, его предложение отвергается. Ну что ж, он попытался открыть коменданту глаза, предложил свои услуги, сделал все, что мог...

– Почему вы молчите, Нестеренко?

Переводчик вздрогнул.

– Я понял, что мое предложение отвергается.

– Нет. Все зависит от того, сумеете ли вы в новом качестве проявить максимум твердости и жестокости.

– Излишняя жестокость может помешать выполнению основной задачи. Баглай был жесток, но разве он с мог пронюхать, что трое пленных из его барака замышляют удрать на танке? У меня совсем другие приемы. Если вы назначите меня старостой – я буду добрым старостой. В результате у вас будет полная картина тайной жизни в четвертом бараке и во всем лагере. Вот тогда-то я сам, лично, с удовольствием расправлюсь с некоторыми своими соплеменниками.

Витцель слушал не перебивая. Здравый смысл подсказывал ему, что худа не будет, если проверить на практике приемы Нестеренко. Четвертый барак, четвертый барак...

– Хорошо, с этой минуты вы староста. Можете приступать.

Нестеренко не тронулся с места. Он стоял, смущенно улыбаясь, точно ожидал еще какого-то заверения коменданта.

– В чем дело?

– Мне нужны будут ежедневно три-четыре пайки с приварком. Не для меня, нет, для поощрения наиболее активных и способных агентов.

– У нас есть агенты в четвертом. Мы передадим их под ваше руководство.

Новоиспеченный староста четвертого барака поморщился.

– Баглай подбирал их по своему образу и подобию. Какие-нибудь тупорылые сявки, от которых на километр разит предательством. Пленные наверняка знают, что это за люди, и остерегаются их пуще огня.

– Нет, многие им не известны. Например, те, которые прибыли в составе новой партии.

– Смею вас уверить, что к этим-то будут относиться с особой осторожностью.

– Мы поможем им заслужить доверие. Для отвода глаз посадим кого-либо в карцер.

– Это хороший прием, – кивнул головой Нестеренко. – Но я предпочту другое – не десять-двадцать примитивных доносчиков, а человека два-три образованных, пользующихся у пленных авторитетом и доверием, и уже как-либо связанных с тайными группами. Карцер и пайка помогут мне сломить и таких патриотов.

– Пайки будут выделены, – кивнул головой Витцель. И, видя, что Нестеренко не собирается уходить, удивленно спросил: – У вас есть что-то еще?

– Да, унтерштурмфюрер, – торопливо и несколько смущенно заговорил Нестеренко. – Я надеюсь... я хотел бы быть уверенным, что моя преданность будет оценена вами, и в случае выполнения возложенной на меня задачи я смогу рассчитывать на место старшего переводчика.

Витцель усмехнулся: вот чего добивается Нестеренко, везде свои интриги, тонкие ходы.

– Поживем – увидим, господин Нестеренко. А пока делайте свое дело.

Нестеренко готов был покинуть кабинет коменданта, но у самого порога остановился.

– Осмелюсь высказать еще одну мысль. Не следует ли использовать Бетси? Возможно, она смогла бы взять след...

У Витцеля это предложение не вызвало энтузиазма. Версия о самоубийстве Баглая казалась ему более вероятной и устраивала его во всех отношениях.

– Вы по-прежнему считаете, что кто-то помог Баглаю отправиться на тот свет?

– Убежден, – после короткого колебания решительно заявил Нестеренко.

– А что вы скажете, если Бетси, взяв след, приведет к вам? Ведь вы ходили по комнате, открывали окно?

Нестеренко, не проявляя какого-либо замешательства, кивал головой в знак согласия.

– К сожалению, по комнате ходили многие, – раздумчиво сказал он. – И если не ошибаюсь, первым, кто прикасался к дверям и окну, был помощник Баглая – этот самый Баранов? Затем... А вторым... да, вторым были вы, унтерштурмфюрер.

Витцель молча смотрел на переводчика. Странные глаза у этого украинца, какой-то туман гуляет в них, как будто Нестеренко все время пьян. А может, он тоже меняет неведомо как добытые коронки на самодельный шнапс?

Нестеренко перевел взгляд на начищенные до глянца сапоги коменданта, произнес с сожалением:

– Конечно, чепуха. Собаку нужно было использовать и самом начале. Сейчас это ничего не даст.

Новый староста четвертого барака тряхнул головой, вытянулся, щелкнул каблуками и вышел из кабинета.

Стоявший у крыльца эсэсман проводил его до ворот лагеря – из всего внутрилагерного начальства, навербованного из пленных, правом выходить из лагеря без конвоя пользовался только один человек – старший переводчик Цапля.

Чья очередь умирать?

Побудка. Барак ожил, наполнился тяжелыми вздохами, кашлем, стонами, короткими невнятными ругательствами. «Так, наверно, просыпаются грешники в аду. Нет, мы не грешники, мы праведники, грешники сторожат нас», – подумалось Юрию. Он вспомнил, что сегодня – понедельник и в 24.00 Петра должны выпустить из карцера, что вчера Язь через Ивашина повторил телеграмму: «Не паниковать! Продолжать подготовку», что вчера же новый староста барака господин Нестеренко через своего помощника Баранова громогласно, на весь барак, потребовал Чарли к себе в канцелярию и, когда Юрий явился, передал ему с глазу на глаз десяток галет и сказал с подлой, покровительственной улыбочкой: «Я вас не тороплю, не подгоняю, Юрий Николаевич. Я только напоминаю – уговор дороже денег. Напоминаю только... Так что получайте второй авансик и отдыхайте благодаря воскресному дню».

Все это вспомнилось, обрушилось на Юрия пестрой лавиной, но сейчас же унеслось в сторону, и он, заправляя постель, уже расставлял мысленно своих «оловянных солдатиков».

На проходе № 1 появляются: солдат-автоматчик, комендант с Бетси, фельдфебель и врач, второй солдат-автоматчик и староста – тут ничего не изменилось, фигурки расположены по-прежнему, только гориллоподобного Баглая заменил более изящный Нестеренко.

Годун – первое место слева, задача – оглушить поравнявшегося с ним первого солдата-автоматчика (упала фигурка Годуна, и вместо нее вырастает большой черный траурный вопросительный знак. Ладно... Увидим, как оно будет). Через три-четыре человека от Годуна стоят по обе стороны прохода друг против друга Коваль и Ивашин —задача этих двоих удушить Бетси. Третье место слева через одного человека от Коваля занимает фигура Ключевского, задача – тюкнуть булыжником по темени коменданта; почти рядом с Юрием находится Татаринов, он должен успокоить фельдфебеля, а напротив Татаринова сторожит врача Скворцов, такой же низенький, как и гитлеровский эскулап. Места тех, кто должен будет свалить второго солдата-автоматчика и старшину, оставались пустыми. И место Годуна... Юрий увидел картину, преследовавшую его третий день: открывается узкая, зарешеченная вверху дверь одной из одиночных камер карцера, где человек может поместиться только стоя, и на зацементированный пол вываливается скрюченное тело Петра, не выдержавшего пытки голодом. У Юрия перехватывает дыхание. Ужасно, лучше об этом не думать.

Торопливое посещение уборной, перекличка, пайка в руки и черпак желудевого кофе в котелок. И в 07.50 команда: «На выход, строиться!» У ворот стоят комендант, его заместитель и старший переводчик Цапля. Сегодня обошлось без «чепе», комендант смотрит на часы, солдаты открывают ворота, в 07.55 колонна первого барака покидает лагерь, за ней – вторая, третья, четвертая. Часовые закрывают ворота, комендант «орлиным» взглядом провожает колонны, смотрит на часы – ровно 08.00. Порядок.

Колонна движется, кряхтит, кашляет, гудит, словно телеграфный столб на ветру – сдержанно, скрыто. К Юрию доносятся, как тихие всплески, отдельные слова – колонна мыслит, обсуждает, строит предположения, комментирует: «Чья сегодня очередь умирать?» – «Подчищают «мусульман», доходяг». – «Морда не понравится – тоже». – «Ешь пирог с грибами...» – «Осторожно с новенькими, хлопцы сладенькие, липкие». – «Учи ученого...» – «Баглай... не ясно... Сам или оформили?» – «У коменданта спрашивай». – «Почил в бозе – и все...»

Утром, подкрепившись кружкой кофе и половинкой пайки, большинство пленных чувствует себя если не бодро, то терпимо, их хватает даже на юмор. По отрывкам фраз, отдельным словам Юрий безошибочно определяет, о чем думают, говорят в колонне, но он-то думает о своем. Возникает масса чисто технических проблем, крупных и мелких.

Люди. Нужны еще хотя бы восемь человек. Отбирать придется с превеликой осторожностью. Малейшая ошибка – и провал. Как избежать проникновения в группу предателя?

Размещение. Даже если сократить число дублеров до четырех, все равно необходимо разместить в проходе № 1 еще семь-восемь человек... Утопия!

Оружие. Когда лучше всего принести в лагерь камни, где их прятать? Что говорить, если чей-нибудь камень будет найден при обыске на воротах или в бараке? Кому следует вручить оружие, взятое при удачном нападении на коменданта и его свиту, и какие цели нужно поразить в первую очередь? Ведь каждая пуля будет на счету.

Неожиданности. Их появится много, но все-таки некоторые можно будет предусмотреть: кто-то из немцев увернется от удара, побежал по проходу... Стрелять? Овчарка вырвалась из петли... Что делать? В бараке доносчиков предостаточно. Увидев, что пленные расправляются с немцами, кто-нибудь из них может выскочить из барака и начать звать на помощь. Что нужно для того, чтобы сделать невозможной или вовремя пресечь такую попытку? По каким целям будет самым разумным открывать огонь, если их маскарад будет разоблачен на том или ином этапе после выхода из барака? Все это нужно было обсудить и разработать на каждый случай наиболее правильный план действия.

А может, отказаться, пока еще не поздно? Убедить Язя что замысел невыполним, что это бессмыслица, самоубийство. Как легко бы стало ему дышать, какое облегчение было бы его напряженным до отказа нервам. Нет, нет, отступать нельзя. Плевать на то, что он не верит в успех, видит всю вздорность своего плана – в его план поверили другие, и он должен сделать все, что в его силах. И никаких мыслей о том, что он ведет людей на самоубийство. Иначе самое страшное – предательство. Нужно заставить себя поверить в успех и действовать упорно, планомерно, не огорчаясь неудачами, какие неизбежно встретятся на пути к цели.

И Юрий начал действовать. Как только их колонна ·вошла в карьер и пятерки рассыпались, смешались, он сумел до начала работы переброситься несколькими словами с Ивашиным и Скворцовым, задав им один и тот же вопрос: за кого из своих знакомых пленных четвертого барака они могли бы поручиться, как за самих себя? Ивашин назвал двоих, Скворцов троих. Немного позже удалось встретиться с Татариновым. Этот назвал одного – Суханова. С Ковалем Ключевский решил поговорить в бараке. Юрий был готов к тому, что Коваль может отказаться порекомендовать кого-либо, но и так набралось прилично, если даже исключить Годуна – одиннадцать человек, три из которых будут запасными. Это воодушевило его.

В обеденный перерыв Язь-Крот сам подошел к Юрию. Он подсел рядом, приказал снять левый, начавший просить каши ботинок, и точно у них уже был уговор об этом, стал чинить его. Их разговор состоял из нескольких коротких фраз. «Доложи. Люди?» – «Ориентировочно одиннадцать, Сокола не считаю...» – «Хватит. Ваша задача свалить передних четырех и овчарку». – «А солдат, а старшина?» – «Не твоя забота. Это сделают другие». – «Кто? Я должен быть уверен». – «Будешь. Не вздумай таскать камни в лагерь – засыпетесь. Где взять – скажу. Никого не посвящать в суть плана. Староста?» – «Вызывал, напоминал, галеты сунул». – «Дай ему расписку». – «Никогда...» – «Не горячись. Тебе пайка не помешает». – «Никогда!» – «Приказываю. Подкормишь других. Понял?» – «Ему дай мизинец...» – «Мизинец отдай, а остальные сложи в дулю... Носи на здоровье, доходяга, а мне обещанное».

Ключевский сунул ногу в ботинок и расплатился за услугу, отдал Язю-Кроту щербатую расческу.

Почти в конце рабочего дня на глазах большинства пленных разыгралась трагедия. На линии узкоколейки сошла с рельсов груженная камнем вагонетка. Ее разгрузили, поставили на рельсы и снова загрузили. Тут-то и произошло несчастье. То ли тормозные клинья, подкладываемые под колеса, отслужили свой срок и оказались негодными, то ли кто-то из пленных допустил небрежность, но оставленная на несколько мгновений без присмотра тяжелая вагонетка начала вдруг двигаться назад по уклону, с каждой секундой ускоряя ход.

Вцепившиеся руками в борта, пленные только мешали друг другу, – вагонетка поволокла их за собой. А внизу, у забоя, шла погрузка, там толпились пленные – настоящий человеческий муравейник... Положение спас Татаринов: забегая вперед, он начал совать под колеса клинья, и вагонетка снова сошла с рельсов.

Явившийся на место происшествия взбешенный начальник карьера – высокий, толстый немец, схватил лом и ударил им по спине Татаринова, полагая, видимо, что во всем повинен именно этот пленный. Татаринов свалился па каменистую землю и не поднялся. Его оттащили и сторонку.

«Чья сегодня очередь помирать?»

Юрий был потрясен: Годун, Татаринов... Нужно быть готовым к тому, что в любую минуту неожиданная, нелепая смерть может поразить кого-либо из их небольшой группы. В том числе и его самого. Впрочем, с ним нечто подобное уже было, он уже стоял с веревкой на шее... Не надо об этом думать. Нужно продолжать подготовку. Но кого приготовил Язь для того, чтобы свалить солдата-автоматчика и Нестеренко? Загадка...

После возвращения в лагерь Ключевский пошел к старосте. В канцелярии, кроме Нестеренко, находился его помощник Баранов. Нестеренко подал едва заметный знак, и помощник, с интересом взглянув на Юрия, тот час же вышел из комнаты.

– Что вы так являетесь? – недовольно сказал староста. – Без всяких предосторожностей. Мы ведь договорились...

– Когда такие свидания устраиваются днем, в открытую, они не могут вызвать особых подозрений.

– Подозрений не должно возникать ни особых, ни мало-мальских. Что у вас?

– Подпишу. Если можно – задним числом.

– Задним числом, задним умом... – пробормотал Нестеренко, хмурясь. – Надо было думать раньше. Можете порадовать чем-нибудь интересненьким?

– Пока нет.

– Ну вот... Прошлые дни пропадают, за сегодняшний могу выдать полпайки, а с завтрашнего надбавка будет выдаваться регулярно. Я не могу обманывать коменданта.

Спрятав хлеб, Ключевский вышел из канцелярии.

Полпайки! Да еще почти полпайки оставил он сегодня для Петра, оторвал, все-таки были у него галеты, а Петр сидел там на воде. Насилу дождался полночи. Лежать на нарах, когда у тебя за пазухой в тряпице два больших куска хлеба, – испытание воли, ежеминутная борьба с самим собой, мука мученическая.

Но вот захлопали двери. Кто-то плакал, материл слабым голосом Баглая – повели Горобца по центральному проходу. А вот и Годун. Идет сам, песенку мурлычет: «...Много в ней лесов, полей и рек...» Это для того, чтобы Юрий услышал. Поравнялся с нарами Ключевского, сунул ему в руку комочек и, не останавливаясь, прошел к спорному месту, проверил, лежит ли его куртка.

– Спите, хлопцы? А я к вам с того света. Никому не советую туда заглядывать.

Юрий осторожно поднес руку к лицу, осмотрел, понюхал комок, переданный ему Петром, и изумился: на ладони у него лежало не что иное, как обкусанный кусочек лагерного хлеба.

Дубинка Нестеренко

Коменданту Каменнолужского

лагеря военнопленных

унтерштурмфюреру Витцелю

Объяснение

Считаю необходимым дать письменное объяснение по поводу прискорбной ошибки, допущенной мною в первый же день после назначения меня на должность старосты барака № 4. Баранов, нынешний мой помощник и бывший помощник Баглая, сообщил мне, что одному из двух пленных четвертого барака, находившихся в то время в карцере, необходимо выдавать суточный пищевой рацион полностью. В бумагах Баглая этот пленный был означен буквой «Г» и словом «Блоха», что оказалось его секретной кличкой. Был указан также номер одиночной камеры карцера, где содержался Блоха, – камера № 5. Поскольку в камере № 5 находился пленный, чья фамилия начиналась с буквы «Г» – Годун, я предположил, что это и есть один из наших агентов – Блоха, и приказал тайно и течение трех дней передавать ему суточный рацион. И действительности же Блоха (пленный Горобец) находился в камере № 3 и на протяжении трех суток получал только воду. Как оказалось, меня ввели в заблуждение не только начальная буква фамилии, но и отвратительный почерк моего предшественника, изображавшего цифру «3» так, что она была похожа на «5».

Не желая хотя бы в какой-то мере умалять свою вину, и все же должен подчеркнуть два важных обстоятельства, имеющих прямое отношение к указанному выше неприятному инциденту. Во-первых, Блоха-Горобец не пользуется доверием ни у кого из пленных, и польза от него, как нищего агента, ничтожна. Во-вторых, появилась возможность завербовать пленного Годуна, который может оказаться весьма ценным и продуктивным агентом. Соображения на этот счет изложу устно.

Преданный Вам староста барака № 4 Нестеренко.

После гибели Титаринова наступила полоса везения: Годун вышел из карцера далеко не в плачевном состоянии – оказывается, лопал там паек, предназначенный для кого-то другого, и даже приберег для Юрия кусочек хлеба, не зная, что тот, в свою очередь, припас для него почти целую пайку; новый староста начал проводить в бараке реформы, для лучшего надзора назначил на каждый проход по два блоковых, поменял места на нарах у множества пленных, тасуя их, как карты в колоде, и это привело к неожиданному, великолепному результату – соседями Ключевского оказались еще четыре человека из их группы – Суханов, Колесник, осетин Валиев и Смирнов. Образовалось ядро. Остается перетянуть сюда еще хотя бы пять человек. Что ж, время есть: в будни проверка на чистоту и порядок не производится, очередное воскресенье вряд ли изберется комендантом для этой акции, ведь после последней проверки пройдет не месяц, а всего лишь две недели. Тем не менее нужно быть готовым.

Настроение Юрия Заметно улучшилось – «вариант с переодеванием» начал превращаться из химеры в реальность. И вдруг поразительная новость – Ивашин приносит «срочную» Язя: «Смирнов исключительно опасен. Обрубить все концы. Берегитесь новеньких. Крот».

Обрубить все концы... Темно стало в глазах Юрия. Ночь, сверкнула молния на фоне высоченной иссиня-черной тучи, стеной поднимающейся из вспененной пучины вод, корабль вздыбился на гигантской волне, трещит и падает мачта, натягивая канаты как струны, и хриплый голос капитана покрывает рев бури: «Рубить концы!»

И большая картина в сверкающей золоченной раме, в которую, кажется, как в открытое окно, врывается морской ветер и летят сорванные с гребней волн соленые брызги, – «Девятый вал»... Сложное ассоциативное мышление, трансформация образов, эстетический багаж, вспышки воспоминаний. Черт бы все это забрал!

Есть Смирнов, пленный лет тридцати с постным лицом церковного служки, новый сосед Юрия, за которого поручился Скворцов. Видать, страшен этот Смирнов, если концы-канаты надо не отдавать, а рубить, как это делают моряки лишь в момент крайней опасности. А он, Юрий, как раз сегодня собирался вручить этому Смирнову пол пайки из своего секретного дополнительного пайка. И опоздай «срочная» Язя на час-другой, Смирнов вместе с куском хлеба получил бы неоспоримое доказательство, что Чарли собирается втянуть его в какое-то тайное, опасное дело.