Текст книги "Охота на тигра"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Броневичок, сопровождающий штабной автомобиль, резко затормозил, но, потеряв управление, съехал юзом в кювет, опрокинулся. Полудневый дважды, как перевернутого на спину металлического жука, ткнул броневичок в брюхо и, отвернув, погнал танк от города.

Роман чувствовал, что силы его на исходе. Итак, уйти подальше и, главное, главное, – не забыть поджечь танк. «Тигр» должен быть уничтожен. Обязательно! Для одного этого можно было пожертвовать жизнью. Но чем поджечь? У них нет спичек. У них ничего нет. Только танк, у которого осталось в запасе горючего на два-три километра. Ну, на четыре...

Впереди разбитые машины. Одна догорает, дымит слегка. Возле них ни одной живой души. Разбежались, а может быть, притаились где. Роман миновал последний опрокинутый грузовик, съехал с шоссе и, развернувшись носом к городу, остановил машину, сбавил обороты. Разогретый мотор сердито бормотал за спиной.

После грохота, лязга гусениц почти полная, целительная тишина.

– Как Гриша? – спросил Полудневый, не оборачиваясь, а лишь откинувшись на спинку сиденья и уронив руки на колени.

– Готов, – ответил Шевелев. – Сразу почти. Пуля в грудь...

– Ладно... – после паузы подавленно произнес Роман. – Уже не поправишь. Слушай, Иван Степанович, приказ. Наведи пушку и пулемет на машины.

– Патронов нет! – счел нужным предупредить Шевелев.

– Ты слушай, слушай, батя, – раздраженно повысил голос Роман. – У меня нет сил растолковывать. Они одного глаза пулемета боятся. Сейчас откроешь люк и рывком к машинам. Нужны патроны, спички или зажигалка. Автомат, пулемет найдешь – дай очередь и тащи сюда. Канистра с горючим подвернется – тащи, главное – спички. И пить хочу, горит душа, флягу найдешь – тащи. Давай быстро, не робей, батя, ты молодец у меня.

Голос Полудневого слабел, и последние слова он произнес вяло, точно засыпая. Он так обессилел, так был физически опустошен, что ему казалось, будто его вообще нет в танке, а на спинке сиденья висит только его пустая рваная гимнастерка. Но в опустевший сосуд его существа капали одна за другой какие-то живительные капли, и что-то там набиралось, начинало плескаться на донышке. Еще сочился в его теле крохотный родничок... Роман уже не испытывал ни той радости и счастья, ни того восторга, какие охватили было его, когда «тигр» вырвался из ремонтной базы, он просто сознавал, что сумел использовать вражеский танк на всю катушку, и был доволен, гордился этим. Он также отдавал себе отчет в том, что к его боевому умению примешалась еще и удача, большая, огромная удача, то военное счастье, которое так часто сопутствует отважным. Ему просто повезло. Кроме усталости, Роман испытывал также удивительное спокойствие. За себя он с гитлеровцами рассчитался полностью, об этом и разговора быть не могло. Он рассчитался за всю компанию: за Чарли – ведь это он, он, комик этот, артист, все придумал, все сварил своей умненькой, чокнутой башкой, за Годуна, чье место в танке он занял, за шалопутного Гришу Петуха, что лежит сейчас на дне башни, – Гриша ведь все понял на лету, за честнейшего и благороднейшего Ивана Степановича, оказавшегося таким мужественным, великолепным помощником. И даже за всех тех, кто, спасая свою шкуру, за пайку добровольно пошел в ремонтную бригаду, – ведь и с них он, лейтенант Полудневый, сумел смыть позор.

Тревожные дорогие секунды полного отдыха. Как бы они не стали роковыми. Сочится родничок, падают капли.

Сейчас, сейчас. Нужно сделать еще один рывок. Главное – уничтожить танк.

Шевелев понимал, в каком состоянии находится его старшой, и старался точно выполнить его приказ. Он выскочил из танка, оставив люк башни открытым, и подбежал к ближайшей опрокинутой машине. Нашел автомат возле лежащего ничком мертвого солдата, послал перед собой веером очередь – на всякий случай, для острастки, и вытащил из обломков кузова ящик с патронами, а затем и ручной пулемет. Сам пулемет был как будто исправен, но деревянная рогулька приклада раскололась и одна упорная ножка согнулась. Нашел он магазин с согнутыми в кольца металлическими лентами с патронами, заложил одну и, пробуя, отстучал длинную очередь в сторону города, – пусть думают, что огонь ведет скрытый за машинами танк. Через несколько минут Иван Степанович натаскал к танку ворох оружия, боеприпасов, солдатских ранцев с верхом из телячьих шкур.

Полудневый заставил себя податься телом вперед, открыть дверцу своего люка.

– Хватит. Спички, зажигалка?

Шевелев снова побежал к машинам. Пришлось обшарить карманы нескольких убитых, пока он нашел зажигалку, начатую пачку сигарет. На фляги ему повезло, притащил две вместе с ремнями и висевшими на них в чехлах кинжалами.

– Горит? – спросил Роман.

Иван Степанович чиркнул зажигалкой, голубой огонек замигал в дырочках металлической сетки. Полагая, что лейтенант хочет закурить, Иван Степанович протянул ему пачку с сигаретами, но Роман отрицательно качнул головой.

– Флягу.

Он сделал два жадных глотка, поперхнулся.

– Что дал? Это же шнапс, мать их принцесса!

Шевелев быстро свинтил пробку на другой фляге, понюхал, сделал глоток.

– Ром, кажется...

– Суки... Ладно, там, впереди, – река. У моста напьемся.

– Может, Петухова здесь оставить? – спросил Шевелев, роясь в ранце. – Все равно похоронить как следует не сможем.

Полудневый отрицательно качнул головой. Шевелев нашел плитку шоколада, торопливо разломал ее и, сорвав обертку, сунул большой кусок в рот Роману.

Они молчали несколько секунд, пережевывая и глотая сладкое, пахучее месиво.

Тут в воздухе что-то прошелестело, и за шоссе с грохотом вырос черный букет разрыва фугасного снаряда.

– Не паникуй! – брызжа коричневой слюной, поспешно и строго сказал Полудневый. – Грузись. Автомат, ранец – мне. Остальное в башню. Канистры не видел?

– Две, разбитые, все вытекло.

– Сними обрывки чехла с пушки. Башню повернешь, попробуешь их снарядом пощупать. Петух – с нами, в танке. Лучшей могилы не придумаешь... Стальная, боевая, огненная. Передвижной крематорий на гусеницах. – Полудневый высыпал из фольги в рот мелкие кусочки шоколада и, облизывая губы, закрыл глаза. Последнее мгновение отдыха.

Не успел Шевелев забросить в люк башни то, что он притащил к танку, как снаряды, почти опережая звук пушечных выстрелов, один за другим начали ложиться справа и слева шоссе, но с большим недолетом. По броне «тигра» вдруг щелкнули несколько пуль, видимо, кто-то из спасшихся при разгроме колонны и притаившийся в поле, расхрабрился и, пользуясь начавшимся артиллерийским обстрелом, решил и себе открыть огонь по танку. Иван Степанович забежал с другой стороны и, вскочив на танк, скрылся в люке. «Тигр», взревев мотором, помчался по полю параллельно шоссе. Несколько султанов разрывов возникло впереди. Полудневый круто взял вправо и, как только впереди появились новые разрывы, круто повернул танк к шоссе.

– Видишь батарею? А ну тюкни по ней.

Иван Степанович на глаз определил расстояние к тому сарайчику, у которого пристроились две пушечки, поймал их в перекрестке оптического прицела и выстрелил. Сильный грохот оглушил его, и, когда дым и пыль рассеялись, он увидел, что надульник со ствола сорван, а сам ствол треснул на конце и несколькими полосами загнулся назад, образовав какой-то странный фантастический цветок со стальными лепестками.

– Нормально! – закричал Полудневый, поворачивая голову. – Живой?

Иван Степанович не расслышал, но понял, что старшой предвидел возможный разрыв ствола и доволен результатом, – пушка, которую так тщательно и любовно устанавливали ремонтники, вышла из строя. Действительно, Полудневый не очень-то надеялся, что те два снаряда, какие имелись в танке, окажут им большую пользу. Вперед! Мчаться по шоссе, пока хватит горючего, а затем поджечь танк. Одного «тигра» Гитлер не досчитается. Пусть на его заводах льют металл, прокатывают и нарезают толстые полосы стальной брони, штампуют детали мотора, вытачивают на огромных станках дуло пушки, насаживают, пригоняют, варят. Этого «тигра» нет, машина переживает свой последние минуты, ее придется заменить новенькой.

Полудневый знал, что артиллеристам, стрелявшим вслед, танку, не так-то уж трудно нащупать и поразить цель, но даже тыльная броня «тигра» была не по зубам для снарядов тех пушечек, какие прихватили с собой гитлеровцы, готовясь к карательной экспедиции против партизан. У партизан ведь нет ни танков, ни дотов. Только бы снаряд не угодил в гусеницу.

И вот первое прямое попадание – снаряд трахнул в башню.

– Батя, живой?!

Иван Степанович протянул руку и потрепал старшого по плечу.

– Живой! В башню пусть лупят, мать их принцесса – выдержит! – не надеясь, что Шевелев его услышит, сам себе крикнул Роман.

Но вот артиллерийский обстрел внезапно прекратился. Полудневый хотел было открыть дверцу своего люка, но тут невдалеке ахнуло так, что шоссе дрогнуло, точно раскололось под танком, а по земле пронеслась крылатая тень. Самолет! За ними охотится бомбардировщик. Сейчас он сделает новый заход над шоссе и снова бросит бомбу. По плотности тени Роман сообразил, что самолет держится на небольшой высоте, пилот знает, что с земли ему ничто не угрожает. Лейтенант оглянулся, встретился с встревоженными глазами Ивана Степановича и энергично ткнул пальцем вверх – пугни его.

Шевелев понял приказ, откинул крышку люка и, упершись коленом в сиденье, изготовил ручной пулемет для стрельбы. Самолет уже заходил на цель, он летел низко, с большим серым брюхом, помеченным черным крестом. Штурман и пилот не ожидали огня с земли и думали только о том, чтобы положить очередную бомбу как можно ближе к мчащемуся по шоссе танку. Это была какая-то устаревшая модель «юнкерса», используемая, очевидно, только в операциях против партизан. Сибиряку Шевелеву приходилось хаживать и на медведя, и на другого крупного зверя, а уж бить птицу влет он научился еще мальчишкой. Изловчившись, Иван Степанович послал три коротких очереди с опережением, первую еще до того, как стали раскрываться створки бомбового люка. Одна-две пули, видимо, попали в решетчатый фонарь штурмана, а остальные продырявили фюзеляж. Самолет, казавшийся неповоротливым, флегматичным, сразу же проявляя резвость, вильнул влево, и точно нацеленная бомба ушла в сторону, подняла черный клуб земли и дыма метрах в сорока от шоссе.

Набирая высоту, «юнкерс» сделал не один, а два широких круга, держась от танка на приличном отдалении. Послышался сплошной треск авиационных пулеметов, и пули, отскакивая от брони танка, засвистели, завыли.

– Что, ожегся, не понравилось? – злорадно улыбаясь, пробормотал Иван Степанович, закладывая в пулемет новую ленту.

До того, как оказаться в плену, Шевелев пробыл на передовой три недели, рыл окопы, отбивал атаки гитлеровцев, сам ходил не однажды в атаку, лежал пластом, прижатый к матери – сырой земле кинжальным огнем противника, несколько раз попадал в группы танковых десантников. И хотя выполнял он свои солдатские обязанности старательно и безупречно, все же выходило так, что действовал он не очень-то расторопно, не в полную силу. И получалось у него совсем не так, как бы хотелось, без той ловкости и смекалки, какую он ценил и в себе и в других. Когда захватили танк, действовал в основном Полудневый, а он с Петуховым оказались на положении пассажиров.

И только сейчас, в поединке с бомбардировщиком, Шевелев впервые почувствовал себя настоящим бойцом, воевавшим не только по необходимости, но и в охотку, сознавая свою силу и смертельную опасность для врага, – там, в самолете, сидело их трое или даже четверо – молодые, сытые, хорошо обученные, у них были бомбы и скорострельные пулеметы на послушных турелях, но они боялись его одного, русского мужичка-мастерового, вооруженного пулеметом с разбитым прикладом, больно долбившим плечо при стрельбе.

Он ждал в открытом люке, не прячась за броню не обращая внимания на тянущиеся к нему трассы очередей, на чертову музыку рикошетируемых пуль и, угадав самый удачный угол, резанул с опережением на полсамолета вперед, как раз по фонарю. Не дотянув до нужной точки, «юнкере» сыпнул весь свой бомбовой запас на шоссе, торопливо отвалил в сторону и, набирая высоту, ушел по направлению к городу.

Не успели осесть дым и пыль от разрывов, как снова заговорили пушечки. На этот раз стрельба была более точной, и сразу же два снаряда попали в танк, словно желая подтолкнуть его вперед. Лента шоссе тянулась к реке с деревянным мостом и невысокой дамбой, проложенной через болотную луговую пойму, за которой синел лес. «Дотяну, пожалуй, – решил Полудневый. – Сейчас спуск, танк скроется из виду. Только бы не послали новый самолет».

Но тут лейтенант заметил какое-то движение на шоссе у леса. Там были машины, люди. «Минируют дорогу, – догадался он. – Сейчас же за дамбой свернуть влево или вправо?» Он повернулся к Шевелеву, хотел крикнуть, чтобы тот набивал патроны в пустые диски, но Шевелев сам кричал ему что-то, и Роман уловил запах дыма.

Танк горел. Какой-то снаряд, попавший в корму, высек губительную искру. Роман смерил глазами расстояние до моста. Оставалось метров триста-четыреста, но мотор начал давать перебои, левый бортовой фрикцион заедало. «На мост, на мост. Неужели не дотяну?» Он открыл дверцу, и свежий воздух тугой струей ударил в его разгоряченное лицо.

Танк мчался к мосту, протянув за собой густую гриву черного дыма.

Сто метров до моста. Танк заносит вправо. Роман с трудом выровнял его и почувствовал, как тепло обдало плечи.

– Прыгай! Прыгай в воду! – крикнул Роман Шевелеву, поняв, что огонь уже пробирается к башне.

Гусеницы, грохотавшие на брусчатке шоссе, мягко зашлепали по настилу моста. Роман выключил газ, резко затормозил, и «тигр», сломав левой гусеницей перила, остановился.

– Прыгай, батя!

Успел ли выпрыгнуть из горящего танка Шевелев, Роман не знал точно. Сам он, задыхаясь, с большим трудом выбрался через свой люк, с автоматом в руке подошел к обломанным перилам, увидел желтоватую быструю воду внизу и упал, услышав, как позади пули застучали о броню. Пуль было много. Целые рои неслись от леса к танку. Они плющились о сталь, впивались в доски настила, пронизывали тело советского танкиста, свесившего голову к воде и прикрывавшего рукой лежавший рядом немецкий автомат.

Подозрения нуждаются в доказательствах

Слух о взбесившемся немецком танке облетел город почти мгновенно, но вначале мало кто понимал истинный смысл происходящего. Возникали и высказывались дичайшие предположения: экипаж «тигра» перед отправкой на фронт перепился до такой степени, что решил показать тыловикам, где зимуют раки; среди немецких танкистов оказался шпион, и он удирает на танке к партизанам; какие-то новые советские сверхмощные самолеты доставили в глубокий тыл немцев танковый десант, и один из танков прорвался с целью разведки в город... Мысль о том, что «тигр» захватили занятые на ремонтных работах советские военнопленные, казалась самой нелепой и неправдоподобной.

Но постепенно фантастические домыслы отпали, и все свелось к двум словам: «русские пленные». Как все случилось, каким образом голодные, с трудом передвигающиеся люди оказались в «тигре» на месте бравых немецких танкистов и как сумели они управлять новой машиной, – никто объяснить не мог. Сейчас самым важным было то, что пленные, овладев мощным оружием, превратились в бойцов. Укрывшись за броней, они наносили врагам удар за ударом.

На квартиру к Верку прибежала знакомая Аллы, любовница начальника офицерской школы Катька Коровяк. Бледная, с круглыми от страха глазами, она, задыхаясь и прижимая руку к сердцу, сообщила новость, почти ничего не преувеличивая.

– Из базы «Заготскот», где твой начальником, вырвался самый страшный немецкий танк под названием «тигр». Развалил весь дом конторы и вырвался. А на танке – наши... Тьфу! Эти черти, пленные... Поняла? Танк здоровый! Перво-наперво напали на офицеров в училище. Восемь человек убито, не меньше, и раненые есть. Теперь этот танк носится по городу, душит немцев, где только найдет. На улицах полно разбитых машин, мертвые солдаты немецкие прямо на земле валяются. Даже один подполковник убит. Кошмар! Твоего видела – живой, невредимый, только лица на нем нет. Они все сейчас как помешанные. Такое делается... Тихий ужас!

Алла сообразила, что ей, пожалуй, лучше всего сидеть дома и ждать появления Верка. В том, что ее «повелителю» грозят серьезные неприятности, она не сомневалась и даже побаивалась, что эти неприятности могут коснуться и ее. Алла сперва не могла понять, почему у нее возникает такое тревожное чувство, но, поразмыслив хорошенько, поняла, что виной всему Люба. Мысль о Любе и раньше рождала неясное беспокойство. Не нужно было просить за нее Оскара. Какая Люба ей подруга? То, что было, ушло безвозвратно. Все изменилось, Люба стала ее врагом. Это можно было понять с самого начала. А как она вела себя при последней встрече... Вся насквозь фальшивая, ни одного искреннего слова. Пленные украли, захватили самый лучший танк. Какой ужас! Вот книга об этом «тигре». Оскар как-то принес, просматривал... Люба тоже заинтересовалась.

Алла взяла со стола книгу, рассеянно полистала ее, рассматривая чертежи, и вдруг обнаружила, что книга легко раскрывается на одних и тех же страницах, точно там пустота, недоставало нескольких листов. Так оно и есть – недостает тридцати двух страниц, шестнадцати листиков, они вырваны из середины книги. Книгу держала в руках Люба... Ну и что из этого? Книга, судя по ее виду, у многих побывала в руках. Кто-то взял и вырвал. Ну, а если это сделала Люба? Ведь Люба оставалась в комнате, когда она, Алла, уходила на кухню приготовить угощение. Боже мой! Если подлая Любка помогала пленным и это выяснится, – они все пропали – и она, и дурак Оскар, и Любка. Что делать? Разорвать, выбросить эту проклятую книгу, сжечь ее? Ни в коем случае, это сразу же вызовет подозрение у Оскара. Она ничего не знает, ничего не видела. Все может быть, но она, Алла, совершенно непричастна. Впрочем, рано она начинает паниковать. Может быть, Любу ни в чем и не заподозрят, может быть, она ни в чем не виновата. Ну, а если... А если она уже арестована и рассказала, где раздобыла, украла листики?

Алла вдруг представила себя на месте подруги и изумилась ее отваге. Вот это человек! Ведь знала, на что шла, и не побоялась. Алла упала лицом в подушку, разрыдалась. Это она подлая, ничтожная дуреха, а не Люба. Перед Любой нужно преклоняться.

Выплакавшись, Скворцова немного успокоилась: ведь она ничего не знает о Любе, о ее судьбе. Может быть, Люба совсем не замешана, а если замешана, то никто этого не знает и доказать не сможет. Нужно ждать Оскара, нужно спокойно ждать...

Верк явился домой под утро, грязный, смертельно усталый, подавленный мыслью, что, вполне возможно, за все случившееся придется отвечать ему, только ему. Мысль эта не оставляла Верка ни на минуту. Если бы его обвинили только в халатности, недосмотре, было бы полбеды. Нет, против него могут выдвинуть обвинение совершенно иного рода. Подруга Аллы мертва... Это хорошо, это может служить доказательством, что девушка ничего не знала о готовящемся побеге, иначе она заранее вышла бы из кладовой или отскочила к стеллажам. Нет, Любу нашли у самой двери. Правая гусеница «тигра» прошла оба раза по коридору, но дверь с деревянным переплетом осталась цела. Она так и стояла, слегка перекосившись, и в коридоре возле нее нашли трупы трех раздавленных танком мастеров, а по ту сторону двери под балкой лежала с окровавленным лицом кладовщица. Отскочи она хотя бы на шаг к стеллажам, смерть миновала бы ее. Но в момент первого удара танка девушка почему-то находилась у двери и дверь почему-то оказалась запертой изнутри не только на массивный крючок, но и на два оборота ключа во внутреннем дверном замке.

Верк не помнил случая, когда бы подруга Аллы запиралась в кладовой даже на крючок. Очевидно, Люба поступала так, чтобы не навлекать на себя каких-либо подозрений: дверь можно было открыть в любое мгновение, в любое мгновение можно было проверить, чем занимается кладовщица. Но в тот трагический момент, когда мастера пытались укрыться в кладовой, дверь оказалась закрытой на крючок и на. ключ. На два оборота ключа... Верк открыл замок, никто этого не заметил, ключ у него в кармане. Крючок... Крючок кладовщица могла накинуть раньше – слишком уж начали ей надоедать своими визитами подвыпившие танкисты. Свидетели мертвы. Ну, а если найдутся немые свидетели, подтверждающие, что кладовщица была заодно с теми, кто готовился захватить танк и помогал им? Тогда никто не будет сомневаться, что она намеренно закрыла дверь в кладовую, обрекая тех, кто находился в коридоре и в противоположных комнатах, на смерть. И протянется цепочка: пленные, угнавшие танк, – кладовщица, помогавшая им, – любовница начальника ремонтной базы, ходатайствовавшая за свою подругу, – и сам гауптман Верк, которого до этого дня многие считали счастливчиком, прямо-таки баловнем судьбы.

Боже, чего только не натерпелся он за этот день! Какие только картины не мелькали перед его глазами, сколько было гневных взглядов, криков, дурацких приказов, истерик, упреков, докладов разгневанным начальникам, попыток что-то сделать, исправить положение и до того, как «тигр» загорелся, и после того, как вместе с танком запылал деревянный мост. Бегали, суетились, орали, подбирали убитых и раненых. Кажется, хладнокровнее всего вели себя подполковник Гизлинг и оберштурмфюрер Брюгель. Оберштурмфюрер сохранял на своем лице демоническое выражение, он ни разу не взглянул на Верка, не сказал ему ни единого слова. Он скажет то, что ему выгодно, в другом месте, он-то не станет выгораживать Верка. Черт возьми, почему эта девчонка закрыла дверь на ключ? Два оборота... Может быть, она растерялась, хотела выскочить в коридор, делала не то, что нужно, и повернула ключ не в ту сторону? Сейчас он узнает... Если хотя бы одно из его подозрений подтвердится, он будет знать точно.

Алла не спала, она ждала его. Совершенно трезвая. Прибавила огня в лампе и бросила на него сочувствующий, понимающий взгляд. Не стала ни охать, ни расспрашивать, сказала как-то по-матерински, заботливо:

– Умойся. А я подогрею мясо и сварю кофе.

Давно ее голос не звучал так сердечно и ласково.

Оскар взял у нее лампу, прошел в горницу, сразу к письменному столу. Книга «Танк-6 «ТИГР» была на месте.

– Скажи, ты давала кому-нибудь эту книгу? – спросил он, не поворачиваясь.

– Какую? – Алла стояла на пороге.

– Ты знаешь какую...

Алла с преувеличенно-недоуменным выражением на лице подошла ближе.

– О чем ты говоришь, Оскар?

– Ты все прекрасно понимаешь.

– Какую книгу?

– Вот эту, – Верк осторожно вынул из стопки учебник. – Ну, конечно, ты не знаешь, и не видела, и даже не брала в руки?

– Что же тут удивительного, я не убирала на столе и даже не подходила к нему.

Верк провел пальцем по полированной глади стола.

– Да, не убирала... Такой слой пыли, что можно расписаться, но на книге пыли не видно. Ее недавно кто-то брал в руки.

– Слушай, Оскар... – Голос Аллы задрожал от обиды. – После всего, что произошло сегодня... после того, что я пережила здесь, ожидая тебя, пугаясь каждого звука, шороха, ты начинаешь разговор об уборке и какой-то дурацкой книге... – Она умолкла, увидев, как вдруг исказилось лицо Верка.

Верк нашел то место, где были вырваны листы, убедился, что недостает многих страниц, торопливо заглянул в оглавление. Вырванные страницы относились к разделу: «Запуск мотора. Приборы и рычаги управления».

Вот где ключ к разгадке. Алла! Молоденькая красивая русская девчонка шла на все, чтобы найти среди немцев влиятельного покровителя и иметь возможность под его крылышком выполнять задания подполья. Она прикинулась безвольной, самовлюбленной, глупенькой эгоисткой, для которой самым ценным были тряпки, сытая, праздная жизнь, удовольствия. А он-то жалел ее, боялся, что сопьется и к тридцати годам превратится в опухшую от пьянства, грязную, развратную бабу. Он ведь не желал ей зла.

Все было сделано чисто, не подкопаешься. Подпольщики и партизаны действовали чрезвычайно оперативно. Как только они узнали (через Аллу, конечно!), что на ремонтной базе будут работать советские пленные, они дали задание той же Алле немедленно устроить на базе своего человека. Кто мог меньше всего вызывать подозрения? Молодая, скромная, трудолюбивая девушка, не проявляющая интереса к тому, что не входит в круг ее обязанностей. Тысячу раз прав был оберштумфюрер Брюгель, когда советовал Верку на место кладовщицы взять другого человека. Эта Люба была, несомненно, смелым, умным, хорошо подготовленным агентом. Она сразу же установила, кто из пленных умеет водить танк, определила, кому из них можно довериться, предложить оригинальный план побега. Кто знает, может быть, она передавала заговорщикам, чтобы укрепить их физически и поднять их дух, высококалорийные продукты. Такая возможность у нее имелась. Дьявольский план советских подпольщиков был почти сорван благодаря тем своевременным мерам, какие предпринимал он, Верк, – всех пленных, которые смогли бы управлять танком, убрали из ремонтной бригады. Однако какому-то танкисту, а может быть, просто трактористу, шоферу, удалось скрыть свою военную специальность и притаиться. Этот пленный не решался сесть на место водителя «тигра», не изучив инструкцию по запуску мотора и назначение каждого из рычагов управления – машина была новой конструкции – и ему эту инструкцию добыли. Алла побоялась передать всю книгу, она вырвала только нужные страницы.

Вот в какую историю влип «счастливчик» гауптман Верк. В такой ситуации будет чудом, если он сумеет отделаться только тем, что его пошлют поближе к фронту, назначат начальником ремонтной мастерской-летучки, состоящей из каких-нибудь двух-трех машин и ремонтирующей танки у самой передовой, чуть ли не на поле боя. Тогда бы он, как пишут газетные репортеры в отделе происшествий, отделался бы всего лишь легкими ушибами. Однако им может заняться фельдгестапо, сотрудники которого действуют быстро, решительно и не обременяют себя поисками неоспоримых доказательств – есть вина, есть виновник, есть приговор. Они не смогут обвинить его в измене, предательстве, с ним они будут вести себя корректно, независимо от грозящего ему наказания.

По-другому поведут они себя с его любовницей: они применят к ней пытки. Ужас! Но, может быть, Алла все-таки ни в чем не виновата?

Верк повернулся и встретился с глазами Аллы, сказал брезгливо:

– Не выкручивайся, не поможет. Твоя подружка все сказала, когда за нее взялись по-настоящему.

Аллу охватил ужас. «Люба сказала, где взяла страницы из книга? Неужели Люба могла сознательно оклеветать ее? Нет, Любу били, пытали, им нужно было, чтобы она подтвердила их предположение. Можно представить себе, что она вынесла там, прежде чем они добились такого «признания».

Конечно, она, Алла, будет все отрицать, расскажет, как все происходило на самом деле. Но разве ей поверят? Ее будут бить, истязать так же, как и Любу. Замучают до смерти. Верк ничем не может ей помочь, он ей не верит, боится. Нужно умереть раньше, до допроса. Жила легко, играючись, и смерть должна быть легкой, быстрой, без мучений. А танк все-таки угнали, самый лучший немецкий танк... И Люба была с ними.

Словно издалека Алла услышала свой равнодушный голос:

– Она ничего не могла рассказать. Потому что ничего не было.

– Да? Ничего? – набросился на нее Верк, испытывая тайную радость от усилившейся надежды, что его любовница непричастна к тому, что случилось на базе. – А Люба говорит другое. Она рассказала, что ты специально, да, специально, уговорила меня взять ее на работу на должность кладовщицы, чтобы она могла подсказать пленным эту идею и помогла осуществить ее.

– Ничего не было... – печально повторила Алла, думая о легкой смерти, как о благе. Но постепенно до нее дошел смысл слов Оскара, и она воспрянула духом. Похоже, что ее «повелитель» врет, фантазирует. Если бы имелись такие показания, то вряд ли следователи сразу сообщили бы о них Оскару. Гестаповцы давно бы приехали сюда и арестовали «сообщницу партизанки». Значит, это только догадки Оскара. Значит, Люба ничего не сказала. И не скажет. Да, и не скажет. Потому что Любы уже нет... Что с ней произошло – неизвестно, но ее нет. Иначе все обстояло бы по-другому.

– Ты говоришь глупости, Оскар, и прекрасно сознаешь это. Ты, кажется, хочешь запугать меня, только я не пойму, зачем тебе понадобилось пугать свою девочку. По-твоему, выходит, что я с кем-то связана, ну, с этими партизанами, подпольщиками? Ты приписываешь мне такие благородные качества, каких у меня, к сожалению, нет.

– Перестань! Я тебя раскусил. Ты мне приводила слова восточной мудрости. Я их оценил только сегодня. Помнишь? Того мужчину, которого нельзя тащить даже на железной цепи, можно легко провести на тонком женском волосе.

– Да, помню. Но, кажется, немного иначе: мужчину, способного разорвать железные путы, можно легко связать тонким женским волосом.

– Ага, ты помнишь! Это было сказано тобой недаром.

– Просто мне понравилось и запомнилось. Но чем я связала тебя, Оскар? Какая я героиня, подумай. Жалкая, бесхарактерная, трусливая.

– Это ты скажешь следователю.

– Ты сам, по своей воле, передашь меня в руки следователя? – после короткой паузы тихо и удивленно спросила Алла.

– Я сделаю это с великим удовольствием, моя очаровательная козочка. Ты сомневаешься?

Настроение Верка начало меняться, положение казалось не таким уж катастрофическим, как вначале. Он продолжал разговор в прежнем ключе по инерции, готовый перейти на шутливый тон. Однако Алла восприняла его слова как злорадство подлеца. Обида, чисто женская обида ожесточила ее.

– Напрасно... – сказала она спокойно и враждебно. – Напрасно радуешься, Оскар. Следователю я могу сказать больше, нежели ты предполагаешь.

– Именно этого я и желаю, – сказал Верк. Он собирался сказать другое, что-нибудь нейтральное, примирительное, вроде: «Ну, ладно, приготовь мне кофе. Я смертельно устал». Но он уловил враждебность в тоне Аллы, и у него вырвались эти дурацкие слова.

Алла пристально, не мигая, смотрела ему в глаза.

– А что будет, – произнесла она размеренно, с придыханием, – если я, например, скажу, что ты убежденный антифашист или коммунист даже, был с нами в сговоре, сам подсказал мне мысль о возможности побега пленных на танке?

Побледневший Верк влепил Алле пощечину.

– Я тебя убью!

Он оглянулся, схватил с буфета тяжелый хрустальный графин.

– Не ори, – спокойно и безбоязненно сказала Алла. – Поставь графин на место. Если ты еще раз тронешь меня хотя бы пальцем... Кстати, это будет против тебя – скажу, что ты хотел меня уничтожить, чтобы скрыть следы.