Текст книги "Янтарное море"

Автор книги: Николай Асанов

Соавторы: Юрий Стуритис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Янтарное море

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал контракт на весь этот срок…

Э. ХЕМИНГУЭЙ

Балтийское море…

В старину оно называлось Варяжским.

А еще называлось Янтарным…

Море выбрасывало на песчаное побережье янтарь. Кусочки окаменевшей смолы. Печальные, как слезы, останки погибших, истлевших, утонувших миллионы лет назад могучих лесов.

Янтарь с Балтики служил украшением, талисманом и лекарством народам всего мира. Его знали египтяне и греки, римляне и византийцы.

Янтарное море выбрасывает свои дары и ныне…

Но порою на пенной полосе прибоя можно увидеть совсем непонятные, а часто и пугающие дары Янтарного моря. В полосе прибоя вдруг покажется черная туша рогатой мины, двадцать или более лет простоявшей на минрепах, прикрепленных якорями ко дну моря, и внезапно сорвавшейся. Валяется на песке обломок весла, – может быть, где-то в море терпят бедствие рыбаки? А вот полощутся у самого берега стеклянные шары – это поплавки от рыбачьих сетей, видно, многих звеньев недосчитаются сегодня рыбаки…

Тебе хочется крикнуть, позвать на помощь, позвонить по ближайшему телефону в какое-нибудь морское учреждение, которое может предупредить беду.

Но оглянись! Вокруг того участка берега, где колышется рогатая смерть, стоят посты, они осторожно направляют прохожих окружными путями, с моря подходит тральщик, чтобы обезвредить мину. Идет быстрый катер, чтобы отыскать терпящего бедствие рыбака. А того, что тебе и не следовало видеть, – резиновую лодку, изрезанную и закопанную в песке, и следы, уходящие от моря на песчаные дюны, – ты так и не увидишь. Перед тобою по берегу прошел пограничный наряд, который увидел все это раньше тебя и сделал все, чтобы тебя не коснулась даже тень опасности.

Странные дары выбрасывает порою Янтарное море…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Рига наряжалась перед праздниками.

Позднее осеннее солнце и поздние осенние цветы, флаги на башнях и флаги над подъездами домов, толпы людей, спешащих со службы в магазины и по домам, и, наконец, – вечер, предпраздничный, немного еще суетливый, но уже торжественный, – встань к окну, откинь штору, распахни окно навстречу прохладному, с ветерком вечеру, услышишь веселые голоса, обрывки приветствий, узнаешь даже меню праздничного ужина: «Я купила такого угря!» «Я предпочитаю все приготовить сама…» «Мы решили всей семьей пойти в «Асторию»… «Ну да, я знаю, вашего Августа премировали…» – и разговаривающие уже прошли…

Ты ожидаешь двоюродного брата из Мадоны, ему захотелось побывать в праздничной Риге, у них в Мадоне все куда мельче: и демонстрация не такая внушительная, и шуму на улицах чуть-чуть, а тут столица…

Ты ожидаешь своего гостя, все-таки приятно погордиться и домом, и женой, и работой, – тебя ведь тоже премировали вчера на торжественном собрании, велосипедный завод перевыполнил план, ты признан отличным мастером, тебя любят рабочие, все у тебя хорошо. Квартира новая, из трех комнат, в прошлый приезд гостя вы еще жили в одной комнате, ванна была общая, кухня – общая, а теперь…

Янис Приеде захлопнул окно – на улице становится сыро, все-таки уже настоящая осень, – прошелся по столовой, поправил салфетку возле прибора гостя, заглянул в комнату жены – там свой порядок, пахнет духами и еще какими-то ароматическими вещами, Майга заботится о красоте, хочет вечно быть юной, хотя ей уже за тридцать! Янис усмехнулся, правильно, так и должна поступать настоящая женщина! Да и слишком много времени они потеряли, потеряли не по своей вине, но с кого будешь спрашивать? Он и Майга тогда учились, можно сказать, рядом, их гимназии стояли на соседних улицах – мужская и женская, признались в любви на совместном выпускном вечере, а потом нахлынуло что-то непонятное, жестокое, бессмысленное: война, эвакуация, мобилизация, отступление, поражение, дальние фронты… В сорок четвертом, перед самым изгнанием немцев из Риги, попал в плен и вернулся уже после войны. А с Майгой встретились вот так просто на улице, как будто ничего и не было… Только старше она стала, но такая же милая сердцу, как и в восемнадцать лет. Он никогда не расспрашивал ее, как прошла ее жизнь в оккупации, только слушал, если сама что-нибудь рассказывала, опасно расспрашивать женщину, которую полюбил в восемнадцать, а встретил в тридцать! Пусть то, что было, покроется пеплом! Она, видно, тоже так думает, – к поре своей зрелости человек приобретает некий жизненный опыт, которым не следует пренебрегать, – и ни о чем не расспрашивает его. Да, Янис не любит вспоминать прошлое, он счастлив настоящим!

В передней раздался звонок. Янис взглянул на часы – для двоюродного брата рановато, он обещал приехать с вечерним поездом. Майга сказала, что задержится у парикмахера. («Ты знаешь, какие очереди перед праздником!» – «Да, знаю, иди-иди, наводи красоту, хотя ты мне нравишься всякой, и причесанной и растрепанной, особенно, если это я сам запустил руки в твои пышные бледно-золотые волосы, гляжу в твои бездонные глаза, радуюсь тому, что ты рядом со мной! Но к празднику ты должна стать еще красивее, тут ты права, иди-иди, но помни, что мы не сядем без тебя за стол, пожалей хоть нашего гостя, приходи к ужину…»). Они любили шутить, когда бывали одни. На людях мастер велосипедного завода должен держаться строже, и Приеде это умел! Майга даже порой дивилась: «Да ты стал настоящим командиром! Такой сдержанный, собранный, волевой, как я люблю тебя!» – все разговоры в сущности кончались этими словами, как песня кончается припевом. Но это очень хороший припев…

Наверно, соседка сейчас попросит позвать Майгу, огорчится, что ее нет, нужна какая-нибудь специя для праздничного теста или рецепт пирога, а чем тут может помочь мужчина?

Янис открыл дверь.

На лестничной площадке стоял длинный, спортивного вида мужчина, в сером плаще, из-под которого виднелся темный костюм. Мятые брюки были заправлены в грубые сапоги.

Поздоровавшись, незнакомец сказал:

– Я хотел бы видеть Яниса Приеде.

– Он перед вами, – ответил Янис, продолжая разглядывать пришельца.

Меж тем незнакомец, сделав какое-то движение, словно бы потеснив хозяина, вошел в прихожую и закрыл за собой дверь. Приеде так и не понял, сам ли пригласил его войти или тот, так сказать, просочился. Но вот он стоит в прихожей, еще не вытирая ног, словно бы не надеясь на то, что его пропустят дальше, оглядывает зоркими глазами дверь в столовую, прислушивается настороженным ухом к тишине, льющейся из Майгиной комнаты, из кухни, и Приеде почему-то чувствует себя неуверенно.

Наконец, взяв себя в руки, он довольно холодно спросил:

– Чем обязан вашему визиту?

Пришелец, пристально глядя в лицо Яниса, укоризненно заговорил:

– Разве ты, старина, не узнаешь меня? Ведь мы с тобой в сто двадцать втором полку сорок третьей гвардейской дивизии Мадону брали, и Ригу освобождали, и под Доболе в окопах рядом сидели…

– О моей службе в армии вы, как я вижу, неплохо осведомлены. Но я вас не знаю! – с ударением ответил Янис, стараясь держаться спокойно, хотя сердце его уже забилось все быстрее и быстрее, как это бывает в предчувствии какой-нибудь беды.

– Ты, видно, окончательно демобилизовался, старина, – с непонятной усмешкой сказал незнакомец и затем с ударением добавил: – А наш командир, не в пример тебе, остался на боевом посту, на первой линии огня…

– Вы имеете в виду Балодиса? – неуверенно спросил Приеде, все больше утверждаясь в догадке, что пришла беда.

– Нет, – жестко сказал собеседник, – я говорю о более близком тебе человеке, о Силайсе.

– Разве он жив? – с отчаянием в голосе спросил Янис и прикусил губу. Как раз это имя он должен был забыть! Не вспоминать о нем! Не думать о человеке, носившем его. Но собеседник, словно и не замечая растерянности хозяина, улыбнулся и радушно сообщил:

– Не только жив, но передал тебе свой привет. Кстати, не можешь ли ты сдать мне свою дачу в Майори?

– Какую дачу? Вам, вероятно, нужен другой Приеде? – из последних сил воскликнул Янис. Но пришелец уже совершенно равнодушно сказал:

– Нет, именно этот! Тот, который в свое время любил упражняться, вырезая трезуб на фотографии. Одну половину этого народного орнамента ты, помнишь, любезно оставил нашему доблестному командиру. Так вот, он поручил мне доставить эту половинку тебе обратно, чтобы ты получше вспомнил дела давно минувших дней, – и посетитель протянул Приеде фотокарточку, на которой лица троих сфотографированных были аккуратно вырезаны в форме трезуба.

– У меня нет другой половины, я ее сжег! – уже в полном отчаянии воскликнул Приеде, цепляясь за это признание как за последнюю надежду.

– Все мы повзрослели, и эти игрушки нас больше не занимают! – спокойно сказал пришелец. – Важен личный контакт и сознание, что ты не мог сжечь тот мост, через который недавно перешел, чтобы начать мирную жизнь на Родине. Ты должен просто помочь нам немного, пока мы не найдем тут других друзей.

Янис еще попытался уговорить пришельца. Он жалобно сказал:

– Но у меня дом, жена…

– Все мы или были женаты или будем женаты! – не без юмора перебил собеседник. – Так что гордиться тут нечем!

– Что я должен сделать? – сдаваясь и обвиняя себя в том, что сдался так легко, спросил Янис. Поняв, что сопротивление бесполезно, он надеялся выторговать хоть облегчение своей участи. Он ждал, не сводя глаз с этого сурового лица, и понимал, что никаких поблажек не будет. И он повторил:

– Что я должен сделать?

– Вот с этого и надо было начинать! – не без удовольствия заявил незнакомец. И деловито продолжал: – Я не один. Нас трое. Три дня назад нас высадили в районе Ужавского маяка с торпедного катера. Родная осень все-таки помогла нам.

«Поможет ли она вам дальше?…» – подумал было Янис и тут же испугался. Если осень не поможет им, то худо придется и самому Янису. Но вслух спросил только одно:

– Сейчас придет жена, попозднее приедет двоюродный брат, что я должен им сказать?

– Ну, боже мой, скажешь, что приехали друзья по военной службе! Это как раз близко к истине, поскольку мы продолжаем нашу войну. Ты, должно быть, отличный муж, это видно и по квартире, и по хозяйству. – Пришелец, не скрывая иронии, шел впереди Яниса по квартире, открывая и закрывая двери, оглядывая комнаты и убеждаясь, что квартира пуста. – Так что жена, наверно, любит тебя и верит каждому слову… – Он окончил осмотр и, повернувшись к Приеде, строго сказал: – Сейчас я схожу за нашими друзьями, а ты приготовься к гостеприимной встрече…

Он вышел, а Янис все стоял в коридоре против входной двери, не в силах сдвинуться с места. Вероятно, так себя чувствуют перед смертью…

Но вот снова звякнул звонок, коротко, осторожно, будто и ему передалась та тревога, которую принесли с собой эти люди. Вошли они все втроем, молча потоптались в передней, затем, оглядевшись, стали представляться хозяину.

Один из них, толстый, низенький, будто его придавили еще в детстве да так и не дали вырасти, потирая руки, словно с мороза, коротко буркнул:

– Лаува.

«Хорош лев», – презрительно подумал Янис. К нему постепенно возвращалось ироническое спокойствие. Что ж, попался, значит, надо хоть держаться с достоинством. Он спросил:

– Это что же, ваше нынешнее гражданство?

– Как вас понять? – подозрительно вскинул глаза Лаува.

– Ну, «Лев». Помнится, в какой-то стране этот зверь сохраняется не только в зоопарках, но и в национальном гербе. И кажется, даже с короной на голове…

– Об этом он, выбирая псевдоним, не думал, – сухо сказал третий вошедший, показавшийся Янису совсем неприметным, в серой одежде, с серым лицом, с уклончивым взглядом. И назвался:

– Эгле.

Янис подумал: «Действительно, похож на елку. Как елка неприметна в лесу, но колюча, так и этот неприметен в толпе, но, наверно, опасен…» Шутить над прозвищами ему уже не хотелось.

– Меня называй Вилкс! – грубо отрезал длинный и резко положил свою большую лапу на трубку зазвонившего внезапно телефона.

Приеде шагнул вперед и встал лицом к лицу с длинным. И вдруг увидел: Вилкс боится! Итак, этот Волк совсем не так уж страшен, каким пытался казаться! Решительно сняв с трубки телефона короткопалую широкую руку Вилкса, Приеде сказал:

– Будьте благоразумны, Вилкс. Если вы не привели чекистов на своем хвосте, вряд ли кто-нибудь из них будет мне звонить.

Вилкс медленно отнял руку. Приеде взял трубку.

Звонила Майга. Она задерживается в парикмахерской: столько народу, столько народу!

Разговаривая с женой, Янис думал: «Хоть бы она задержалась как можно дольше! Хоть бы задержалась!» Как объяснить Майге появление этих людей, так внезапно ворвавшихся в его жизнь. Даже их имена говорят сами за себя: «Волк», «Лев», «Елка»… В кличках действительно было что-то характерное. Длинный, сухой, поджарый, с острыми глазами, Вилкс на самом деле похож на волка. Его толстый, жирный, трусливый спутник назвался львом, наверно, только для того, чтобы подбодрить себя хоть кличкой. У третьего имя такое же незначительное, как и он сам. Почти лесные люди, только не хватает заржавленных автоматов да лица их не обросли щетиной, но они еще обрастут, и тогда эти люди будут совсем походить на участников бывших фашистских формирований, которые бродили после войны по лесам Латвии, грабя население…

Он сказал жене что-то участливое, сообщил, что брат еще не приехал, и положил трубку. Его раздумья прервал Вилкс. Он, по всему видно, был главным.

– Из твоего разговора я понял, что тебе действительно трудно объяснить наше появление жене. Может быть, подойдет такой вариант: мы все трое служили с тобой в артиллерии сто двадцать второго полка. Ты – наши глаза и уши – корректировщик. По несчастной случайности ты в последние дни войны попал в плен. Нам же посчастливилось больше. Сразу после войны мы вернулись к своим пенатам, скажем, в Вентспилс. Памятник погибшим рыбакам в Вентспилсе поставлен не в память о нас. Ужавский маяк всегда приветливо встречает нас, когда мы возвращаемся с богатым уловом с моря… Как, подойдет такая легенда для твоей жены?

– Ну что ж, если блики Ужавского маяка вы считаете приветливыми, тогда легенда может выдержать испытание… – сдержанно сказал Янис.

Все прошли в комнату Яниса и уселись кто куда, словно замерли, – видно, крепко устали перед этим.

Янис осторожно спросил:

– Трудно было добираться?

– Двое суток в лесу! – коротко ответил Вилкс. И вдруг взорвался: – Да перед этим двое суток болтались в море! А ночная высадка, когда того и жди, что тебя подстрелят! А бег по лесу, чтобы уйти подальше от берега…

У остальных нервы, видно, тоже сдали, заговорили все, перебивая друг друга, торопясь, будто жаждали сочувствия:

– И в школе последние дни держали, как в тюрьме! Никуда не отлучайся, ни с кем не разговаривай! – это пожаловался Лаува. – Только перед отправкой дали погулять.

– А меня совсем было похоронили! – проворчал Эгле. – Сначала решили сообщить родственникам, что я погиб при автомобильной катастрофе. Еле-еле уговорил начальника школы, чтобы обождали хоронить, сказали бы, что заболел и отправлен на лечение в Шотландию. Ведь если скажут, что погиб, как я вернусь потом к своим?

«Так вот вы откуда, – подумал Приеде. – Далеконько забрались! И, как видно, изнервничались уже в первые часы! И удастся ли еще тебе вернуться? Похоже, что сюда проще прийти, чем выйти…» – но объяснять ничего не стал, только спросил:

– Как вы меня разыскали?

– О, у большевиков отлично поставлена справочная служба, – усмехнулся длинный.

– Документы-то у вас есть? – с некоторой неприязнью спросил Приеде.

Длинный пожал плечами, сказал:

– Черт их знает, что это за документы. У меня справка, что я работаю на заводе в Лиепае.

– А мы с ним, – толстенький кивнул на серого, – если судить по справкам, рыбаки…

– К справкам нужны еще паспорта! – сухо предупредил Приеде.

Теперь он разглядел своих гостей более внимательно. Вилксу было лет, примерно, тридцать – тридцать пять, был он черноволос, лицо худощавое, глаза острые, он казался более спокойным и самостоятельным, хотя нервное возбуждение порой охватывало и его.

Лаува – толстенький коротышка, тоже лет тридцати пяти, с грубым лицом, подпорченным оспой, с длинными волосами пепельного цвета, в которых так долго незаметна седина.

Эгле – молчаливый и неприметный, совсем еще молодой, и пороху-то, наверное, не успел на войне понюхать, казалось, больше, чем другие, подходил ко взятой им роли: не то человек без тени, не то тень без человека. С таким серым лицом, с такими невыразительными глазами, в такой неброской одежде люди не запоминаются. Но в глазах у него проглядывал испуг, и Приеде невольно подумал: «С этим будет хуже всего! От испуга он может выстрелить тебе в живот, а потом станет клясться, что это произошло случайно!»

– Для знакомства не мешало бы выпить! – сказал Вилкс. – Деньги у нас есть! – он вытащил из кармана пачку пятирублевок, перетянутую резинкой, и похвалился, как перед своим человеком: – Мы привезли с собой целых сто тысяч!

– Что же, вы все сто тысяч так и получили пятирублевками? – Приеде усмехнулся. – Надо было брать сторублевки, карманы меньше отдуваются.

– Сторублевки тоже есть, но хозяева предупредили, что плохо одетый человек со сторублевкой может вызвать подозрение… – пробормотал Вилкс.

– А у нас здесь лордов нет! – отрезал Приеде. – Я на работу тоже не в смокинге хожу, однако получаю и полторы и две тысячи. Что же, я должен получать их рублевками? Вы хоть цены-то знаете?

– Мы еще ничего не покупали. Расплачивались только с шофером грузовика, который нас подвез от Вентспилса. Шофер взял по двадцать пять рублей. Мы не торговались.

– Еще бы! Стали бы вы торговаться! – иронически сказал Приеде. – Но шофер – не грабитель, приравнял свою машину к автобусу. На автобусе берут примерно столько же…

Теперь он чувствовал себя как-то увереннее. Все-таки он был дома, а эти – всего лишь гости, пусть и непрошеные. Много ли они понимают в том мире, в который попали? Вон даже этот Вилкс, человек-волк, и тот утратил свои повелительные интонации, как только речь зашла о простых жизненных вещах.

Этими мыслями Приеде с «гостями» не поделился, просто взял деньги, попросил сидеть тихо, а когда вернется Майга, рассказать ей о себе, как условились. На звонки не выходить: у Майги свой ключ.

Вернулся он быстро, принес даже не одну, а две бутылки.

Жены еще не было.

Не нарушая празднично убранного стола, отыскал в холодильнике запасы, достал стопки, перенес все в свою комнату.

Сели за стол. Пили и ели гости очень осторожно, несмотря на то что, как они сказали, последний сухой паек, состоявший из нескольких галет и порошков «от страха», уничтожили еще рано утром.

Первую стопку водки вместе с Янисом выпил Лаува. Двое его друзей подняли их на уровень груди, внимательно, чуть ли не пронизывающе глядя в глаза Яниса. Яниса чуть не передернуло, но делать было нечего, выпил.

И сразу вспомнил, как немецкие офицеры, когда он стал их помощником, здорово третировали его, хотя всячески пользовались его малодушием. Заставляли работать на передатчике под их диктовку, дезинформируя советское командование, даже похваливали за чистую работу, обещали какие-то награды, хотя какие награды могли они ему дать, когда и сама-то Германия разваливалась…

Пришельцы пить боялись, хотя с жадностью поглядывали на отличную рижскую водку «Кристалл», приправленную немного черным бальзамом. И водка и бальзам были им известны, боялись они Яниса. Вдруг этот бывший радист, попавший когда-то в плен к немцам, переменился настолько, что отравит их. А разве это исключается? Он безумно влюблен в свою жену. Они заставили его слушаться чуть ли не насилием. Вот он уходил в магазин. А что, если какой-нибудь Балодис, вместе с которым, как рассказывал им Силайс, Приеде по поручению советского командования был в тылу у немцев, дал ему такое спиртное, которое может моментально усыпить, чтобы чекисты без особого труда схватили их?

Нет, как ни велик соблазн, лучше пить по очереди, наблюдая, какова реакция соседа. И пусть первым пьет Лаува, у него глотка луженая, он может выдержать все!

Янис видел, как жадно они смотрели на Лауву. А тот медленно цедил ароматную от бальзама жидкость, выпив, даже языком причмокнул, и сразу протянул стопку, чтобы Янис налил еще. Тут уж и Вилкс и Эгле не выдержали, осторожно пригубили, а потом хватили так торопливо, словно изнемогали от жажды.

Но Приеде сделал вид, что ничего не заметил. Ни кривлянья под офицерский этикет, ни страха. Налил по второй стопке всем, спросил:

– Ну, а если бы вы не нашли меня или не застали, что бы вы стали делать?

– Было бы плохо! – признался Вилкс. – Пришлось бы снова возвращаться в лес. У него, – он кивнул на толстого Лауву, – в Видземе проживает женщина, которую он называет женой…

Вилкс уже без опаски снова постучал стопкой по столу, выпил, жадно принялся есть. Затем, передохнув немного, сказал:

– Нам надо обязательно установить связь с «лесными братьями». Нет ли у тебя на примете кого-либо, знающего, где они находятся?

Объяснять, что «лесные братья» давно уже выловлены чекистами, а если где и остались, так прячутся хитрее лис, – Приеде не хотел. Будет время и для деловых разговоров. Он только пробормотал:

– Ну, ну…

– Это важно и для нас и для «лесных братьев»! – продолжал настаивать Вилкс. – Мы можем связать их с нашими хозяевами…

Уйти от разговора не удавалось. Приеде холодно сказал:

– Если вам и удастся установить связь с двумя-тремя бандитами – прошу извинения, с «лесными братьями», – то вряд ли они поверят, что имеют дело с эмиссарами столь авторитетных в их понятии американской и английской разведок. Вы меня, конечно, извините за неудачное выражение, но наших соотечественников, до сих пор носящих автоматы на шее, называют уже не «лесными братьями» а «лесными бродягами»…

– Насколько я понимаю, Янис, – вкрадчиво сказал Вилкс, – ты не совсем отчетливо понимаешь нашу миссию. Мы должны объединить усилия западных держав и наших людей, жаждущих освобождения, и проложить путь, по которому пройдут другие группы, с рациями, автоматами, радиомаяками. Эти группы сейчас готовятся в Западной Германии, в Англии и даже в Америке, в форту Брэгг. Мы обязаны подготовить тот плацдарм, который нам не удалось создать в тысяча девятьсот сорок четвертом. И этот путь мы проложим не только в Латвию, Эстонию, Литву, но и дальше, в восточные районы Советов. Это можно будет сделать хотя бы через наших студентов, оканчивающих высшие учебные заведения и разъезжающихся на работу в те районы.

«Через наших студентов! Он осмеливается называть их «нашими»! Так вот каковы у этих людей планы!» – думал Приеде, а Вилкс продолжал все с той же вкрадчивой горячностью излагать проекты, один удивительнее другого.

Приеде узнавал в этих речах отголоски давно забытых бесед с Силайсом. В те времена, когда Германия трещала по всем швам, Силайс, взявшийся просвещать Приеде, болтал что-то в таком же роде. Очевидно, Силайс не оставил своих сумасшедших замыслов. И эти простаки верят ему!

Вилкс и в самом деле сослался на Силайса, говоря о своем великолепном «плане широкого проникновения». Ну да, ясно, это подсказка честолюбивого офицерика, бывшего летчика, потом изменника, воевавшего под началом немцев, затем переметнувшегося к англичанам. Англичане, как видно, не гнушаются ничем, если приняли под свое высокое покровительство этого кровожадного фантазера! Приеде помнит, как держался Силайс у немцев…

Но заявление Вилкса о том, что пришельцы должны связаться с «лесными братьями», показалось Янису заманчивым. Если такая возможность представится, Янис избавится от свалившейся ему на голову беды. Мало ли что может случиться в лесу. Эти герои все вместе могут положить свои головы в болотах Курляндии, и тогда для Яниса окончились бы и хлопоты и заботы.

Беседу прервал звонок. Подходя к двери, Янис увидел, как покачивается дверная ручка. Брат. Его нетерпеливый характер сказывается и в этом. Ничего не поделаешь, характер мотогонщика вырабатывается годами!

Разговор сразу перекинулся на какие-то воспоминания о прошлом, на спорт, на домашние дела. Двоюродный брат Приеде огорчался лишь тем, что приятели Яниса не сильны в спорте, даже не слыхали о его личных победах. Но он быстро утешился веселым застольем.

Когда вернулась Майга, праздничный стол был уже разорен.

Приеде смотрел на происходящее с неприятным изумлением и страхом. Сам он сегодня почти не пил, но на его «друзей», несмотря на их предосторожность, рижский «Кристалл» подействовал как гром божий. Толстяк все порывался встать из-за стола, чтобы произнести тост, и падал обратно на стул. Когда он упал мимо стула на пол, длинный Вилкс сказал, что, пожалуй, им хватит, и они еле уложили толстяка на кушетку. Серый – Эгле – устроился на полу, Вилкс – на диване, но едва прилег, как его начало, тошнить. Майга устала от всего этого разгула и безобразия и ушла к себе, ушел и двоюродный брат, и вот Приеде сидел за неприбранным столом один и мог думать о чем угодно.