Текст книги "Лучшие страхи года"
Автор книги: Николас Ройл
Соавторы: Эллен Датлоу,Марго Ланаган,Глен Хиршберг,Уильям (Вильям) Браунинг Спенсер,Грэм Эдвардс,Лэрд Баррон,Адам Голаски,Маргарет Рональд,Стив Даффи,Майк Аллен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Сначала я слышал лишь лай пограничных волков, и они заставили меня вернуться. Я пытался бежать на звук, но проскочить мимо них мне не удалось – шелковый кокон Арахны не позволял двигаться. Я оказался пленником ее тюрьмы, как и сама Арахна.
Но хотя мое тело оставалось в ловушке, какой-то частице разума удалось ускользнуть. Потому что внезапно я услышал знакомый шум. Сначала он был очень тихим и доносился издалека, но потом зазвучал все громче и ближе.
Шум кофеварки. Моей кофеварки.
Я попробовал открыть глаза. Но у меня не было глаз.
Я стал своим пальто.
* * *
Я не мог видеть, но мог различать запах… яванского кофе, сваренного именно так, как я люблю…
Я чувствовал прикосновение… теплой мягкой кожи, прошитой тысячами крохотных стежков.
Я ощущал биение пульса в глубине податливой плоти, огибал чувственные округлости и завлекательные ложбинки, скользил по живому обнаженному телу, ее телу, телу воскрешенной девушки.
«Я пальто», – подумал я.
И я был им.
Я позволил себе раствориться в этих ощущениях. Межмозговой транс очень легко прервать. И поэтому нужно уметь расслабляться. Чем сильнее ты погрузишься в него, тем крепче будет связь. Поэтому я продолжал льнуть к девушке. И это было так приятно.
И я мог слышать… их голоса. Девушки и Байрона. Девушку звали Нэнси. Разговор был в самом разгаре. Я прижался своей бархатной подкладкой к нежному, покрытому шрамами горлу Нэнси и прислушался…
* * *
– Я родилась на восточной окраине, – сказала Нэнси. – Теперь-то я туда редко заглядываю. Но тут как раз работа подвернулась, а я хорошо знаю окрестности. Я не боялась там ходить, вот и согласилась.
– А что у тебя за работа? – спросил Байрон.
– «Курьерская служба Годивы». Обычная курьерская доставка, только я езжу верхом и без одежды. И у меня есть лицензия.
– А… Понятно. А это разве… не опасно?
– У меня есть мечи.
– А где ты их прячешь?
– Потом расскажу.
– А… Ну и что же случилось? Когда ты приехала?
Я почувствовал, как Нэнси вздрогнула.
– Ну, мне нужно было забрать пакет из дома на улице Распятия. Документы или что-то вроде этого. Пакет должны были отправить на гору, и клиент хотел произвести впечатление. Собственно, для этого нас и нанимают.
– Ты-то уж точно впечатление производишь, – пробормотал Байрон.
– Спасибо. Короче, подъезжаю я к дому, привязываю лошадь и стучусь. Никто мне не ответил, так что я сама открыла дверь и вошла. Внутри… было очень странно. В здании этом этажей двенадцать, наверное. Вернее, раньше столько было. Кто-то его перестроил, убрал все перекрытия, так что осталось одно огромное пространство от пола до самого потолка. Только внешние стены. Такое дикое ощущение – как будто я вошла в дом великана. И было так темно, что я не могла разглядеть, есть там еще кто-то или нет. Я позвала хозяина. И вдруг…
– Что вдруг?
– Вдруг что-то выскочило из темноты и порубило меня на мелкие кусочки.
– Что-то? Или кто-то?
– Не знаю. Но чем бы это ни было, оно было огромным… и у него были красные глаза…
Нэнси умолкла. Неожиданно я перестал ее ощущать. Просто висел, как белье на веревке. Веревка оказалась шелковой нитью, и эту нить кто-то сматывал. Меня протащило между струн, за границу, на которой выли волки, в тюрьму, где я висел вверх тормашками, привязанный к крысиному потолку.
Я еще успел подумать, что из голема получился неплохой детектив. А потом со свистом влетел в свое тело и отключился.
* * *
Когда я пришел в себя, Арахна снова доила свои прядильные органы. Я сразу же зажмурился.
– Ну хорошо! – воскликнул я. – Согласен. Я вытащу тебя отсюда. Но при одном условии.
– Очередная услуга? Тебе что, сыщик, нравятся такие отношения? Чтобы нас связывала бесконечная череда долгов и сделок? Ну и когда ты собираешься ее прервать?
– Прямо сейчас. Это последняя сделка, которую я с тобой заключаю. Ну а если не хочешь, не надо.
Арахна снова прикрылась лохмотьями, окинув меня злобным взглядом:
– Чего ты просишь на этот раз?
– Девушку.
Паучиха начала меняться. Она молодела на глазах. Ее спина выпрямилась, кожа разгладилась. Из старухи Арахна превратилась в молодую красавицу. Ее лохмотья стали маленьким красным платьем, таким узким, что оно казалось второй кожей. Арахна выглядела в нем лакомым кусочком в кроваво-красной обертке.
– Ну, а что? – произнесла она, заметив мое удивление. – Мне же нужно позаботиться о своей внешности, раз уж я собралась выйти на люди.
– Значит, ты согласна?
Арахна принялась разматывать кокон:
– Ты же сам понимаешь, что девушку уже не склеить. Ее разрезали на куски, сыщик. Я неплохо шью, но душу не зашьешь. Ее душа порвана в клочья, и с этим я ничего не могу поделать. Я хорошо над ней поработала… но это просто фокус. Еще день или два, и она начнет разъезжаться по швам. В буквальном смысле.
– Ты думаешь, я этого не знаю? – спросил я.
– Я просто хочу убедиться, что ты понял то, что было напечатано в контракте мелким шрифтом.
Кокон размотался до конца. Я упал на пол. Крысиный потолок вздохнул с облегчением.
– Я все прекрасно понимаю, – сказал я, растирая руки. – Ну и куда же ты хочешь пойти?
* * *
– Не стреляйте! – крикнул я. – Мы уже выходим!
Я отомкнул сингулярные засовы и вывел всех под дождь: голема Байрона, зашитого курьера Нэнси и Арахну. Двадцать четыре зомби-копа наставили на нас свои пистолеты. Зомби с матюгальником проорал:
– ОПУСТИТЕ ОРУЖИЕ!
– У нас нет оружия, – ответил я.
– ПОДНИМИТЕ РУКИ!
– Незачем, – крикнул я. – С девушкой все в порядке. Сами посмотрите.
Нэнси шагнула вперед. Когда она переступила через вентиляционную решетку, поток теплого воздуха на мгновение раздул полы пальто. Глаз зомби-переговорщика выскочил из глазницы и со шлепком упал на мостовую.
– МЭМ? ЭЭЭ… ВЫ ТА САМАЯ НЭНСИ ЛИ ДОНАХЬЮ, БЫВШАЯ СЛУЖАЩАЯ «КУРЬЕРСКОЙ СЛУЖБЫ ГОДИВЫ», КОТОРУЮ ЖЕСТОКО ИЗРУБИЛИ НА КУСКИ И СПРЯТАЛИ В МУСОРНОМ БАКЕ У ДОМА НОМЕР ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ПО УЛИЦЕ РАСПЯТИЯ НА ВОСТОЧНОЙ ОКРАИНЕ?
– Та самая, – сказала Нэнси. – Слушайте, а откуда вы знаете, кто я такая? У вас же не было возможности опознать мое тело.
Зомби смутился. Он опустил матюгальник и посмотрел куда-то в сторону. Прямо на китообразный «кадиллак». Остальные копы тоже туда повернулись. Ну, и мы за компанию.
Дверь «кадиллака» распахнулась. Сначала из него высунулась пара стройных лодыжек – каждая с человеческий рост. Лодыжки принадлежали тридцатидевятифутовой богине в золотом плаще. С ее бедра свисал мачете размером с руль небольшого корабля. У нее была белая кожа и красные глаза. На груди висел щит с головой Горгоны.
На ее увитой цветами короне красовались инициалы: А. П.
– Афина Паллада! – воскликнул Байрон.
Афина сняла колпачки с глаз Горгоны. Двадцать пять зомби сразу же окаменели. Зато нам повезло: как только взгляд Горгоны устремился на нас, Арахна выскочила вперед и сбросила маскировку. Гигантская красная паучиха вывалилась из маленького платья, как восьминогий спасательный плот. Она была такой огромной, что загородила нам весь обзор до самого горизонта.
Паучиха бросилась в атаку.
Афина зарычала и выпятила грудь. Две ноги Арахны уже превратились в камень, но щит с Горгоной был очень тяжелым, и у него была слишком маленькая зона поражения. Богиня не успела еще подкорректировать прицел, как Арахна перелетела через мешки с песком и сорвала щит с ее груди. Щит упал в двухстах ярдах дальше по улице лицом вверх, и через мгновение его расколола пополам свалившаяся сверху каменная гром-птица с удивленным выражением на морде.
И началась драка. Афина Паллада пыталась выцарапать Арахне глаза – их аж восемь штук, так что ей было где развернуться; Арахна же опутывала ноги противницы паутиной и пыталась повалить ее на землю. Сначала побеждала Афина. Но Арахна была безумна, как может быть безумно существо, которое семь лет мариновали в ячеистой полупространственной темнице. Она размахивала своими прядильными органами, как самурай катаной. Вскоре с короны Афины Паллады пооблетали цветы. А когда богиня выронила мачете, шансов на победу у нее уже не осталось.
Когда я видел Арахну в последний раз, она бежала к докам, унося на спине кокон с Афиной Палладой. Говорят, что она все еще там, устроила себе нору в заброшенном складе. Одно я знаю наверняка: с едой у нее проблем нет. Если подвесить богиню за ноги и растворить ей внутренности, то амброзии хватит на миллион лет.
Что до меня, я очень рад, что больше ничего ей не должен.
Но потом я посмотрел на Нэнси – и понял, что наши дела вовсе не так хороши, как могло показаться.
* * *
– Я как-то странно себя чувствую, – сказала Нэнси. Она упала на колени и прижала руки к животу.
– Неси ее в дом, – обратился я к Байрону.
Когда он поднял ее на руки, я осмотрел улицу. Окаменевшие зомби мокли под дождем, словно музейные экспонаты. Окаменевшая гром-птица перевернулась и сломала крыло. Больше на улице не было ни души.
– Что с ней? – спросил Байрон, когда я вернулся в дом.
Нэнси он уже уложил на ковер. Ее кожа начала синеть.
– Что за фигня со мной случилась? – простонала Нэнси. – Меня и впрямь прирезала самая крутая из местных богинь?
– Ага. Я понял это перед тем, как вытащил Арахну из тюрьмы. Но Байрон молодец, что задал тебе правильные вопросы.
– Я молодец?
– А откуда ты знаешь, что он у меня спрашивал? – поинтересовалась Нэнси.
Она поморщилась и до крови закусила губу. Но ее глаза горели, эта девочка так просто не сдавалась.
Я подумал, что иначе и быть не могло.
– Долгая история, – ответил я. – Я расскажу ее, когда у нас будет на это время. Но ты права, Мацератором была Афина Паллада. Она всегда отличалась патологической жестокостью. Еще со времен своей гангстерской юности… она же разгуливала по городу в коже одного из титанов, ты не слыхала об этом? Конечно, когда ее положение изменилось, ей пришлось себя ограничивать. Мэр ведь не может просто так кромсать людей. Поэтому она нашла для себя хобби.
– Хобби?
– Ну, кто-то сёрфингом занимается. Кто-то раскрашивает игрушечных солдатиков. А Афине Палладе пришлись по душе серийные убийства.
– А почему же ее не поймали?
– Если ты мэр, то полиция тебе подчиняется. Особенно если ты носишь на груди Горгону.
Байрон почесал в затылке:
– Но… если они с самого начала знали, что это она, то почему гнались за мной?
– Кто знает? Может, Афина решила, что с Мацератором пора покончить. Может, все это было подстроено, ведь она сама положила топор рядом с телом. Наверное, понимала, что во всем обвинят мусорщика. Кого волнует судьба голема? Жестоко, но такова жизнь. Я думаю, ты просто оказался в неудачное время в неудачном месте.
– Как бы то ни было, – сказала Нэнси, – эта сука получила по заслугам.
– Аминь, – добавил Байрон.
И тут Нэнси начала кричать. Она сорвала с себя мое пальто и, извиваясь, стала царапать шрамы на руках и ногах. Не нужно было быть врачом, чтобы понять, что происходит. Как и предсказывала Арахна, бедняжка начала расползаться по швам.
– Арахна думала, что она дольше продержится, – заметил я.
– Что? – возмутился Байрон. – Ты хочешь сказать… ты знал, что этим все закончится? Ты сделал так, чтобы ее зашили, хотя знал, что она снова должна умереть?
– Если тебя это хоть как-то утешит, – ответил я, – я не хотел, чтобы так было. Но похоже, тело можно сшить, а душа не сшивается. Но зато это помогло тебе оправдаться.
– Да лучше бы меня осудили! И что мы можем сделать?
Нэнси завизжала и забилась, как форель. Она перевернулась на живот на том самом месте, куда Байрон вывалил ее останки из мусорного бака. Она пока была целой. Но в любую минуту могла снова превратиться в гору мяса.
– Есть одна идея, – сказал я. – Но это опасно. И я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь это делал. Просто… можешь считать, так подсказывает мне интуиция.
– Что за идея? – воскликнул Байрон. – Я сделаю все что угодно!
– А может быть, тебе и не захочется.
* * *
Он ни мгновения не колебался. И даже вопросов не задавал. Просто лег и сказал, чтобы я делал свое дело.
Големы… ты думаешь, что понимаешь их, а они вновь и вновь тебя удивляют.
Я принес с улицы мачете Афины Паллады. Им я сделал глубокий разрез в груди Байрона. Это было нетрудно: там не было ничего, кроме рыжей речной глины. Я запустил руку внутрь, пробиваясь сквозь ил и песок. Нашел симпатичную ракушку, но оставил ее на месте. Ну а потом нашел то, что искал. И вытащил наружу.
Грязный кусок пергамента. А на нем программа, написанная еврейским двоичным кодом, благодаря которой Байрон жил.
– Быстрее… – прохрипел Байрон.
Когда я вытащил программу, его глаза закатились. Он забился в конвульсиях так, что пол заходил ходуном.
Я разорвал пергамент пополам. Байрона выгнуло снова.
Одну половину пергамента я положил в его разверстую грудь. Он обмяк. Тогда я перевернул Нэнси на спину. Она уже вся посинела, из ее шрамов сочилась черная жидкость. Времени почти не оставалось.
Я склонился над ней и прижал пальцы к самому крупному шву на груди. А потом разорвал его.
Внутрь я даже не заглядывал. Запах разложения был ужасный. И такой же ужасной она казалась на ощупь – растекающейся, как кисель. Скоро она должна была снова развалиться на куски. С зажмуренными глазами я засунул вторую половину пергамента ей под ребра. Костяшками пальцев я чувствовал, как вздымаются ее легкие, как сердце колотится, словно перепуганный кролик. Я оставил пергамент внутри, вытащил руки, соединил края шва. А потом, затаив дыхание, открыл глаза.
Нэнси лежала неподвижно. Ее кожа была как огромный синяк. Сетка шрамов походила на черную паутину.
А потом по телу прошла судорога, Нэнси закашлялась до выступившей на губах белой пены и задышала. Ее кожа начала розоветь, а потом она открыла глаза и оттолкнула мои руки:
– А ну, не лапай мои сиськи, извращенец!
Я посмотрел на Байрона. Он заново лепил себе грудные мышцы.
– Как ты? – спросил я.
– Я… как обычно.
– Это такая особенность у двоичного кода големов, – начал объяснять я. – Если его разорвать, ничего с ним не будет. Замечательная технология. К тому же она, по идее, вообще работать не должна, потому что в еврейской системе счисления нет нулей.
– Повтори-ка, я не понял.
– У них нет нулей. Поэтому им приходится делать свой код нуллаторно рекурсивным.
– Чего?
– Все очень просто: каждое выражение в программе ссылается на более короткое выражение, содержащееся в предыдущей строке. А это короткое выражение ссылается на еще более короткое. Эта рекурсия[34]34
Рекурсия – процесс повторения элементов самоподобным образом. Например, если два зеркала установить друг напротив друга, то возникающие в них вложенные отражения – это одна из форм бесконечной рекурсии. В программировании рекурсией называют вызов функции (процедуры) из нее же самой.
[Закрыть] бесконечна, так что, даже если у тебя нет нулей, вместо них есть бесконечное количество областей, не содержащих никакой информации, на место которых можно подставить нуль. Так что программист пишет вокруг этих областей остальную часть кода, и СОСГ, стандартная операционная система голема, сама заполняет все пропуски. Она выполняет интерполяцию в тех местах, где программист хотел поставить нуль, и вуаля! Мы получаем еврейский двоичный код. Все остальное неважно.
– Да?
– Ага. Важен только побочный эффект.
– Что еще за эффект?
– Из-за всей этой рекурсии пергамент с кодом голема становится похож на голограмму. Каждый фрагмент кода содержит в себе ту же информацию, что и весь код целиком. Это как-то связано с фракталами, но об этом меня бесполезно расспрашивать, расспрашивайте Мандельброта.
– То есть… У Нэнси теперь такой же код, как у меня?
– Вот видишь, ты и сам все понял.
– Но это же не значит, что мы, типа, помолвлены или еще что-нибудь в том же духе! – заявила Нэнси.
А потом всхлипнула и упала Байрону прямо в глиняные объятия.
* * *
Они ушли держась за руки, такие разные. А я смотрел, как они исчезают за стеной дождя, и размышлял.
Означает ли одинаковый код, что теперь они стали братом и сестрой? Родственными душами? Клонами? Но Нэнси сохранила и свои воспоминания, и свою личность. И Байрон тоже остался собой. Они оба не изменились.
И это напомнило мне о том, что сказала про Нэнси Арахна:
«Я неплохо шью, но душу не зашьешь».
Значит, если мне удалось излечить Нэнси с помощью големова кода, это может означать только одно: когда я вскрыл Байрону грудь, я прикоснулся не просто к кусочку пергамента.
Я прикоснулся к его душе.
И значит, Байрон был прав.
Я долго оттирал пятна с пола. Ил отмылся легко. С запекшейся кровью пришлось повозиться. И кое-какие следы все-таки остались. Я даже подумал о том, не купить ли мне новый ковер. Но, как я и говорил, у этого старого ковра накопилось слишком много историй. И у штор тоже.
Я закрыл люк, сварил себе кофе. Кость с измерениями снова спрятал в воротник рубашки. Хорошо, что вспомнил о ней и забрал. Кто знает, когда тебе может понадобиться лишнее измерение. Жаль только, что одну грань уже израсходовали.
К дому подъехал муниципальный мусоровоз, чтобы забрать окаменевших зомби. Я смотрел, как работают големы. Они передвигались очень медленно и размокали от дождя.
Может, сказать им о том, что я знаю?
Один из големов наклонился и что-то поднял из водосточного желоба. Я увидел, что это цветок из короны Афины Паллады. Голем расправил лепестки и сунул цветок в карман желтой рабочей куртки. А потом вернулся к работе.
Я задернул штору. Когда-нибудь големы разберутся с этим сами.
(перевод М. Ковровой)
Джо Р. Лансдейл
ВЫБРОШЕННЫЙ НА БЕРЕГ
В лунном свете, в звездном свете мнится, что волны взвихряют белую мыльную пену. Хлещут о берег и бьются о темные скалы, мчатся назад, оставляя морскую траву и плавник, возвращая к истоку весь мусор и нечистоты, которыми с морем делятся люди.
И вечером ранним, и в полночь глухую хлам выносило на берег. А ровно в час и минуту, когда море отхлынуло, унося с собой мыльную пену, дрогнула горсть морских спутанных нитей, роняя жемчуг капель прозрачных. Дрогнула, встала, и жемчуг капель скатился, а мусор прилип еще крепче, и приняло чудо-юдо морское человеческий облик – облик смутный, и темный, и вольный как ветер.
Человек из стеблей морских и хлама в сиянии восстал из пены и капель жемчужных и двинулся к городу, а там он увидел, как проносятся автомобили, как блестят мостовые, залитые светом, – из мрака проулка, где скрылся, – услышал, как люди кричат, как грохочет железо, и решил до поры оставаться во мраке.
Он прошел вдоль проулка, во мраке, и свернул в другой, еще более узкий и темный, и, хлюпая, шел по нему, пока не вышел к театру, а там, у задней двери, на картонке сидел старик с губной гармошкой и в поношенной шляпе и играл блюз, пока не увидел, как чудо морское подходит к нему, шаркая влажною лапой.
Музыка смолкла, чудище головой покрутило и, нависнув над стариком, лапищу вдруг протянуло, шляпу взяло у него с головы и на свою опустило. А тот застыл, пораженный, в испуге, и тут чудо морское выхватило гармошку. Старик задрожал и бежать от него пустился.
Ко рту поднесло чудо-юдо гармошку и дунуло – вышел безмолвный звук. Дунуло снова – вышел шум моря, завывание ветра. Оно двинулось дальше, выдувая мелодию, двигаясь в такт буги-вуги, скользя в такт тустепа. Сначала тело жило собственной жизнью, но вскоре звук и движение стали единым целым: качаясь, оно создавало музыку и дуло все неистовее, все сильнее. Ноты разлетались по городу, как летучие мыши.
Прочь шло чудо морское, шло к свету, и играло, играло – так громко, что сталкивались машины, и люди, крича, выбегали и вскоре уже шли чередой за чудом морским, а оно играло все громче, и вереница двигалась в такт, повторяя движенья, в ритм буги-вуги, в тустепе скользя.
Те же, кто идти не мог, крутили колеса колясок, жали на кнопки электромоторов, и собирались из переулков калеки, минуту назад просившие милостыню, прыгавшие на костылях, а иные, без костылей, следом ползли, и кошки с собаками свитой за ним бежали, и скоро остались лишь те, кто ходить и вовсе не мог, – младенцы в люльках, или смертельно больные, или глухие, звука гармошки не слышавшие, – и шествовало чудо морское, а все люди города двигались следом.
Оно из города вышло, спустилось на берег, по камням и скальным обломкам, в море вошло и волну оседлало, продолжая играть, а люди и звери из города следом шагнули, и много часов они друг за другом сходили на дно и тонули, и только голова чуда-юда болталась между волнами, а странная музыка выла над морем, пока никого не осталось – утонули все, кто из города вышел. И их выбрасывало на скалы и пляж, побитых о камни, от воды раздутых, и лежали они точно так же, как мусор когда-то лежал, отторгнутый морем.
И наконец чудо морское двинулось прочь, играя прекрасно и нежно, и брошенные младенцы в домах прекращали рыдать, чудесные звуки услышав, и у тех, кто был обездвижен, был в коме, от этих звуков переворачивалось все внутри. Лишь глухие в равнодушии пребывали. И музыка смолкла.
И чудо морское распалось под ударами волн, остатки его разметало в великой, глубокой воде, часть увлекло далеко, часть снова бросало на берег. На дно гармошка упала, гигантская рыба ее проглотила, приняв за добычу.
А в городе от голода умерли все – младенцы, больные и немощные, а глухие бежали в смятении, и только горели огни день и ночь, в магазинах бесконечно крутились пластинки с заезженной музыкой, и болтал телевизор в домах – долгое, долгое время.
(перевод М. Никоновой)
