Текст книги "Хроники любви"

Автор книги: Николь Краусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

_

Не знаю, сколько я просидел на этой скамейке. Солнце уже почти село, но, пока было светло, я мог любоваться скульптурами. Медведь, гиппопотам и какое-то парнокопытное, которое я принял за козла. По пути мне попался фонтан. Бассейн был сухой. Я посмотрел, не осталось ли на дне монеток, но там лежали только опавшие листья. Листья теперь были везде, они все падали и падали, превращая мир снова в землю. Иногда я забываю, что природа живет не по тому же расписанию, что и я. Я забываю, что не все в природе умирает, а если и умирает, то рождается снова, достаточно немного солнца и всего такого. Иногда я думаю: «Я старше, чем это дерево, старше, чем эта скамейка, старше, чем дождь». И все же я не старше дождя. Он льет годами и будет продолжать лить, когда я уйду.

_

Я еще раз перечитала письмо. «Думаю, вы знаете, кто я», – говорилось в нем. Но я не знала никого по имени Леопольд Гурски.

_

Я решил остаться здесь и подождать. Мне ведь все равно больше нечем заняться. Пусть я натру мозоль на мягком месте, но вряд ли случится что-нибудь хуже. Когда захочу пить, думаю, не будет ничего страшного, если наклонюсь и слижу росу с травы. Мне нравится представлять себе, будто мои ноги пустили корни, а руки заросли мхом. Может, я даже сниму ботинки, чтобы ускорить процесс. Мои ноги утонут во влажной земле, как будто я снова стал маленьким. А из пальцев вырастут листья. Возможно, на меня заберется чей-нибудь ребенок. Например, тот мальчуган, который швырял камешки в пустой фонтан, он еще не дорос до того возраста, когда дети перестают лазить по деревьям. По мальчику можно было сказать, что он умен не по годам. Возможно, он верил, что не создан для этого мира. Я хотел сказать ему: «Если не ты, то кто?»

_

Может, оно на самом деле было от Миши? Он способен на такое. Я представила себе, как в субботу иду на встречу, а на скамейке сидит он. Прошло два месяца с того дня, как мы сидели в его комнате, а за стеной ссорились его родители. Я бы сказала ему, как сильно мне его не хватало.

Гурски – звучит как-то по-русски.

Может быть, письмо от Миши.

Но скорее всего нет.

_

Временами я ни о чем не думал, а временами думал о своей жизни. По крайней мере, я жил. Как жил? Просто жил. Это было нелегко. И что? В жизни очень мало такого, что нельзя пережить.

_

Если письмо было не от Миши, возможно, его послал человек в очках из муниципального архива на Чемберс-стрит, 31. Он еще назвал меня мисс Крольчатина. Я не спросила его имени, но он знал, как меня зовут и где я живу, потому что я заполняла анкету. Возможно, он что-то нашел – документ или свидетельство. А может быть, решил, что мне больше пятнадцати лет.

_

Было время, когда я жил в лесу или, точнее, в лесах. Я ел червяков. Ел жуков. Ел все, что мог положить себе в рот. Иногда меня тошнило. Мой желудок катился ко всем чертям, но мне надо было что-то жевать. Я пил воду из луж. Снег. Все, что мог найти. Иногда я пробирался в погреба, в которых крестьяне хранили картошку. В погребах было удобно прятаться, потому что зимой в них немного теплее. Но там хозяйничали грызуны. Ел ли я сырых крыс? Да, ел. Видимо, мне очень хотелось жить. И этому была лишь одна причина – она.

По правде говоря, она сказала мне, что не может меня любить. Когда она прощалась, то прощалась навсегда.

Но.

Я заставил себя забыть об этом. Не знаю почему. Я до сих пор себя спрашиваю. Но я это сделал.

_

А может, оно было от пожилого еврея из отдела записей гражданского состояния на Сентр-стрит, 1. Судя по виду, он вполне мог бы быть Леопольдом Гурски. Возможно, он знал что-то об Альме Мориц, Исааке или «Хрониках любви».

_

Я вспомнил, как впервые осознал, что могу заставить себя видеть предметы, которых на самом деле нет. Мне было десять лет, я возвращался домой из школы. Мимо меня с криками и смехом пробежали мальчики из моего класса. Я хотел быть как они. Но не знал как. Я всегда чувствовал, что я не такой, как все, и это причиняло мне боль. А потом я завернул за угол и увидел его. Огромный слон стоял один посреди площади. Я знал, что это только мое воображение. И что? Я хотел в это верить.

Я попытался.

И я смог.

_

Письмо могло быть и от швейцара дома номер 450 по Восточной 52-й улице. Может, он спросил Исаака о «Хрониках любви». Может, Исаак спросил у него, как меня зовут. Может, перед смертью он вычислил, кто я, и попросил швейцара что-то мне передать.

_

С тех пор как я увидел слона, я стал позволять себе видеть больше и больше верить. Это была игра, в которую я играл сам с собой. Когда я говорил Альме о том, что вижу, она смеялась и отвечала, что ей нравятся мои фантазии. Для нее я превращал камни в бриллианты, туфли – в зеркала, а стекло – в воду. Я подарил ей крылья, вытаскивал птиц у нее из ушей, а перья – из карманов. Я просил грушу стать ананасом, ананас – лампочкой, лампочку – луной, а луну – монеткой, которую я подбрасывал, гадая на ее любовь. Я знал, что не проиграю, потому что у монетки с двух сторон были орлы.

И сейчас, в конце жизни, я с трудом могу отличить реальность от выдумки. Например, это письмо в моей руке – я чувствую его между пальцами. Бумага очень гладкая, везде, кроме сгибов. Я могу развернуть его и снова свернуть. Письмо существует. И это так же несомненно, как и то, что я сейчас здесь сижу.

Но.

В глубине души я знаю, что моя рука пуста.

_

А может, письмо было от самого Исаака и он написал его перед смертью. Может, Леопольд Гурски тоже был одним из героев его книг. Может, он хотел мне что-то сказать. А теперь уже поздно: когда я завтра пойду на встречу, скамейка у зоопарка будет пуста.

_

Есть столько способов жить и только один способ умереть. Я принял нужную позу. Я подумал, что по крайней мере здесь меня найдут до того, как вонь распространится на весь дом. Когда умерла миссис Фрейд и ее обнаружили только через три дня, под каждую дверь подсунули записки: «Держите сегодня окна открытыми. Администрация». И мы все наслаждались свежим воздухом благодаря миссис Фрейд, прожившей долгую жизнь, со множеством странных событий, о которых она в детстве не могла и подумать, и закончившей свои дни походом в магазин, куда она отправилась за печеньем, которое даже не успела открыть, потому что прилегла отдохнуть и сердце ее остановилось.

Я подумал, что лучше ждать на открытом воздухе. Погода испортилась, подул холодный ветер, листья полетели с деревьев. Временами я думал о своей жизни, а временами – нет. Порой, поддаваясь внезапному порыву, я проводил небольшую проверку. Чувствую ли я свои ноги? Нет. А ягодицы? Нет. Но на вопрос, чувствую ли я, как бьется мое сердце, я отвечал «да».

И что?

Я терпеливо ждал. Ведь были и другие, они тоже ждали своего часа на скамейках в парке. У смерти много дел. Еще стольких надо посетить. И чтобы она не подумала, что я зря поднимаю переполох, я достал из бумажника карточку, которую всегда там носил, и прикрепил ее булавкой к пиджаку.

_

Сотни вещей могут изменить твою жизнь. И за те несколько дней, которые прошли с момента получения письма и до момента, когда я должна была идти на встречу с тем, кто его отправил, могло случиться все что угодно.

_

Мимо прошел полицейский. Он прочитал, что было написано на карточке, приколотой к моей груди, и посмотрел на меня. Я думал, что он собирался сунуть зеркало мне под нос, но он всего лишь спросил, все ли у меня в порядке. Я сказал, что да, а что еще я мог сказать? Что я всю жизнь ждал встречи с ней? Что она была противоположностью смерти, а я все равно сижу и жду?

_

Наконец наступила суббота. Единственное мое платье, в котором я была у Стены Плача, оказалось мне мало. Поэтому я надела юбку, спрятала письмо в карман и отправилась в путь.

_

Сейчас, когда моя жизнь подходит к концу, я могу сказать, что больше всего меня поражала способность человека меняться. Сегодня ты личность, а завтра тебе говорят, что ты собака. Сначала это кажется невыносимым, но потом ты учишься не воспринимать это как потерю. И в какой-то момент приходит озарение, и ты осознаешь, как мало тебе нужно, чтобы ты мог продолжать, как говорится, быть человеком.

_

Я вышла из метро и направилась к Центральному парку. Я прошла мимо отеля «Плаза». Уже наступила осень, листья становились бурыми и падали на землю.

Я вошла в парк со стороны 59-й улицы и пошла по тропинке в сторону зоопарка. Когда я подошла ко входу, сердце у меня упало. Там было примерно двадцать пять скамеек, на семи из них сидели люди.

Как я смогу его узнать?

Я несколько раз прошла мимо скамеек, но никто меня не замечал. В конце концов я села рядом с каким-то мужчиной. Он не обратил на меня никакого внимания.

На моих часах было две минуты пятого. Может, он опаздывал.

_

Однажды я прятался от эсэсовцев в картофельном погребе, вход в него скрывал тонкий слой соломы. Их шаги приближались, я слышал их разговор, голоса звучали будто у меня в голове. Их было двое. Один сказал: «Моя жена спит с другим». А второй спросил: «Откуда ты знаешь?» Первый ответил: «Я не знаю, я только подозреваю». Второй снова спросил: «А почему ты подозреваешь?» Мое сердце готово было остановиться. «Просто у меня такое ощущение», – сказал первый, и я стал представлять себе пулю, которая попадет мне в голову. «Я не могу ни о чем думать, – продолжил он. – Я полностью потерял аппетит».

_

Прошло пятнадцать минут, затем двадцать. Мужчина, сидевший рядом со мной, встал и ушел. На скамейку села женщина и открыла книгу. С соседней скамейки встала еще одна женщина. Через одну скамейку от меня рядом со стариком села молодая мама и принялась качать коляску с ребенком. На следующей скамейке смеялась, держась за руки, парочка. Потом я увидела, как они поднялись и ушли. Молодая мама тоже встала и покатила коляску дальше. Остались только я, старик и женщина с книгой. Прошло еще двадцать минут. Было уже поздно. Я решила, что тот, кто написал письмо, не придет. Женщина закрыла книгу и ушла. Теперь нас было только двое. Я встала и собралась уходить. Меня охватило разочарование. Не знаю, на что я надеялась. Я пошла прочь и дошла до старика. К его груди была приколота карточка, а на ней значилось: «Меня зовут Лео Гурски. У меня нет родственников. Пожалуйста, позвоните на кладбище „Пайнлоун“, у меня есть место в еврейской части. Спасибо за участие».

_

Я выжил благодаря жене, которая устала ждать своего мужа-солдата. Ему достаточно было разворошить в солому, чтобы обнаружить под ней крышку погреба. Если бы он не был так занят своими переживаниями, меня бы нашли. Иногда я гадаю, что с ней произошло. Мне нравится представлять, как она впервые наклонилась к тому незнакомцу, чтобы поцеловать его, и что она чувствовала, влюбившись в него или просто пытаясь убежать от одиночества, и как получается, что какое-нибудь крошечное событие вызывает настоящее бедствие на другом краю света. Только тут было не бедствие, а нечто противоположное. Своим безрассудным милосердием эта женщина спасла мне жизнь и так об этом и не узнала, и это тоже стало частью «Хроник любви».

_

Я встала перед ним.

Он будто меня заметил.

Я сказала: «Меня зовут Альма».

_

И в этот момент я увидел ее. Удивительно, на что способен разум, если им управляют чувства. Она отличалась от той девочки, которую я помнил. И все же. Она. Я узнал ее по глазам. Я подумал: «Так вот как приходит ангел». Застыв в том возрасте, когда она больше всего тебя любила.

– Да что ты! – произнес я. – Мое любимое имя.

_

– Меня назвали в честь девочки из книги «Хроники любви», – сказала я.

_

– Я написал эту книгу, – кивнул я.

_

– Я серьезно, – ответила я. – Это настоящая книга.

_

Я подыграл ей. Я сказал:

– Серьезнее некуда.

_

Я не знала, что сказать. Он был так стар. Возможно, он шутил, а возможно, у него в голове все перемешалось. Чтобы поддержать разговор, я спросила:

– Вы писатель?

– В некотором роде, – ответил он.

Я спросила названия его книг. Он назвал две: «Хроники любви» и «Слова для всего на свете».

– Странно, – сказала я. – Может, существует две книги под названием «Хроники любви».

Он ничего не ответил. Его глаза блестели.

– Та, о которой я говорю, была написана Цви Литвиновым, – сказала я. – Он написал ее на испанском. Мой отец подарил ее моей маме, когда они познакомились. Потом отец умер, и мама спрятала книгу, а месяцев восемь назад ей написал один человек с просьбой перевести ее. Ей осталось перевести всего несколько глав. В тех «Хрониках любви», о которых я говорю, есть глава под названием «Век Молчания» и глава, которая называется «Рождение чувств», а еще одна…

Самый старый человек на Земле засмеялся.

– Ты хочешь сказать, что ты и в Цви была влюблена? – спросил он. – Тебе было недостаточно того, что ты любила меня, потом меня и Бруно, потом только Бруно, а потом ни Бруно, ни меня?

Я забеспокоилась. Возможно, он сошел с ума. Или ему просто одиноко.

Становилось темно.

– Извините, – сказала я. – Но я вас не понимаю.

_

Я увидел, что напугал ее. Я знал, что спорить уже слишком поздно. Прошло шестьдесят лет.

– Прости меня, – произнес я. – Расскажи мне, какие части тебе понравились. Как насчет главы, которая называется «Стеклянный Век»? Я хотел, чтобы ты смеялась.

Ее глаза округлились.

– И плакала тоже, – добавил я.

Теперь вид у нее был напуганный и удивленный.

И тут до меня дошло.

Это казалось невозможным.

И что?

А что, если то, что казалось мне возможным, на самом деле было невозможным, а то, что я посчитал невозможным, оказалось возможно?

Например.

А что, если девочка рядом со мной существует?

А что, если ее назвали в честь моей Альмы?

А что, если моя книга вовсе не пропала во время наводнения?

А что, если…

Мимо прошел мужчина.

– Простите, – позвал я его.

– Да?

– Рядом со мной кто-нибудь сидит?

На лице его отразилась растерянность.

– Я не понимаю… – сказал он.

– Я тоже, – ответил я. – Вы не могли бы ответить на мой вопрос?

– Сидит ли кто-нибудь рядом с вами?

– Именно об этом я и спрашиваю.

И он ответил:

– Да.

Тогда я спросил:

– Это девочка лет пятнадцати-шестнадцати? Или, может, четырнадцати, просто она взросло выглядит?

Он рассмеялся и ответил:

– Да.

– «Да» в смысле не «нет»?

– Именно в этом смысле.

– Спасибо, – сказал я.

Он ушел.

Я повернулся к ней.

Это была правда. Она выглядела знакомой. И что? Присмотревшись, я увидел, что она не очень похожа на мою Альму. Она была намного выше, у нее были черные волосы и щель между передними зубами.

– Кто такой Бруно? – спросила она.

Я разглядывал ее лицо и пытался придумать ответ.

– Ну вот мы и вернулись к теме невидимок, – наконец произнес я.

К страху и удивлению на ее лице прибавилось замешательство.

– Но кто он?

– Это друг, которого у меня не было.

Она выжидающе смотрела на меня.

– Это мой самый любимый герой.

Она ничего не сказала. Я боялся, что она встанет и уйдет. Я не мог придумать, что еще сказать. И я сказал ей правду:

– Он умер.

Говорить это было больно. И что? Еще очень много надо было всего сказать.

– Он умер в июле 1941 года.

Я все ждал, что она встанет и уйдет. Но… Она сидела и смотрела на меня не мигая.

Я зашел уже очень далеко.

Я подумал: почему бы не пойти чуть дальше?

– Есть еще кое-что…

Она слушала меня. Было радостно видеть, что она ждет продолжения.

– У меня был сын, который не знал о моем существовании.

В небо взлетел голубь.

– Его звали Исаак.

_

И тут я поняла, что искала не того человека.

Я заглянула в глаза самого старого человека на Земле и увидела в них мальчика, который влюбился в десять лет.

– Вы были когда-нибудь влюблены в девочку по имени Альма? – спросила я.

Он молчал. Губы у него задрожали. Я подумала, что он не услышал, и спросила снова:

– Вы были влюблены в девочку по имени Альма Меремински?

Он протянул руку и два раза тихонько похлопал по моей. Я знала, что он пытается мне что-то сказать, но не знала что именно.

– Вы были влюблены в девочку по имени Альма Меремински, которая уехала в Америку? – спросила я.

Его глаза наполнились слезами. Он два раза похлопал по моей руке, потом еще два раза.

– Вашего сына, который, как вы считаете, не знал о вашем существовании, звали Исаак Мориц? – спросила я.

_

Я почувствовал, как сжалось мое сердце, и подумал: «Я так долго жил. Еще немного мне не повредит. Пожалуйста». Я хотел произнести ее имя вслух. Назвать ее – уже радость, потому что я знал – в каком-то смысле имя ей дала моя любовь. И что? Я не мог говорить. Я боялся, что не найду нужных слов. Она сказала:

– Вашего сына, который, как вы считаете, не знал…

Я два раза похлопал ее по руке. Потом еще два раза. Она коснулась моей руки. Я два раза ее похлопал. Она сжала мои пальцы. Я два раза ее похлопал. Она склонила голову мне на плечо. Я два раза ее похлопал. Она обхватила меня одной рукой. Я два раза ее похлопал. Она обняла меня обеими. Я перестал хлопать ее по руке.

– Альма, – сказал я.

– Да, – сказала она.

– Альма, – сказал я снова.

– Да, – сказала она.

– Альма, – сказал я.

Она дважды похлопала меня по руке.

Смерть Леопольда Гурского

Леопольд Гурский начал умирать 18 августа 1920 года.

Он умер, учась ходить.

Он умер, стоя у классной доски.

И еще однажды, неся тяжелый поднос.

Он умер, учась подписываться по-новому.

Открывая окно.

Моя в ванне свои гениталии.

Он умер в одиночестве, потому что ему было стыдно кому-то звонить.

Или он умер, думая об Альме.

Или когда решил о ней не думать.

На самом деле сказать о нем можно немного.

Он был великим писателем.

Он был влюблен.

И это была его жизнь.