Текст книги "Государь"
Автор книги: Никколо Макиавелли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 50 страниц)
А значит, миф о Великолепном нужно пересмотреть. Не централизация, не объединение – краткое торжество силы, в результате которого и победитель окажется в проигрыше, утратит свою краску, растворившись в бесформенном конгломерате, – но союз городов-государств, среди которых твой – главный, культурнейший. Не сильная рука, но проницательность, умение предвидеть будущее, лавировать, заключать союзы. Таким талантом Лоренцо Медичи обладал в полной мере, и как раз его дипломатическим усилиям Флоренция обязана и относительным спокойствием на протяжении четверти века, и своим возвышением. Это Макиавелли мог оценить профессионально. И Джулио, будущий папа Климент VII, – тоже. Честолюбие дипломата воспитывалось в них обоих в годы правления Великолепного.
И, наверное, оба они, шестнадцатилетний отрок и двадцатипятилетний молодой человек со стариковски поджатыми губами, одинаково недоумевали, глядя, как Пьеро проматывает отцовское наследство. Медичи имели опасную склонность не доживать до пятидесяти лет. Наследственная подагра и принципиальная неумеренность тому способствовали. Сам Лоренцо юношей принял власть из рук болезненного отца, и его сын наследовал ему совсем молодым. Но, как говорится, вино переходит в уксус. Заносчивость юности, ее самонадеянность и опрометчивость были Пьеро свойственны, ее мужество и уверенность в себе – нет. По вине Пьеро Медичи в первый раз утратили Флоренцию.
Макиавелли не продолжил «Историю» после смерти Лоренцо, хотя мог бы рассказать еще много такого, чему сам был свидетелем. Вероятно, Джулио рассчитывал получить современную историю, доведенную до возращения и окончательного торжества династии Медичи. Но Макиавелли завершает повествование мифом о золотом веке Лоренцо, а все, что было потом, остается «своим», частным временем. Из его «Истории» мы не узнаем о кратком неудачном правлении Пьеро, о грозных пророчествах Савонаролы, вполне осуществившихся, когда в 1494 году в Италию вторглись французы. Пьеро то ли из трусости, то ли сдуру вступил в переговоры, сдал крепости. Горожане взбунтовались, Медичи бежали из Флоренции. Монах-доминиканец Савонарола, возвещавший близкую кару за грехи и призывавший к покаянию, сделался самой авторитетной фигурой в городе. Это он в свое время отказал Лоренцо в последнем причастии, не признав достаточными его исповедь и желание искупить содеянное. При Лоренцо его не обижали, но и не превозносили: кто-то с уважением прислушивался к проповедям, кто-то посмеивался – терпимое было время, широкое. Но пора терпимости миновала, от каждого требовался выбор. И горожане выбрали – Савонаролу, теократическую республику, возврат к первоосновам христианства.
Возрождение – эпоха возвращения к неким коренным мифам. Для кого-то этот миф – Рим или античная Греция, для еретиков, нищенствующих монахов, реформатов – исконное, евангельское христианство. Савонарола предвещал скорое падение Рима – Рим он любил не более, чем любил его Макиавелли, в Риме видел причину падения Церкви, подобно тому, как Макиавелли обвинял папство в упадке Италии. Предсказанию о гибели Рима верили тем охотнее, что на глазах старшего поколения свершилось невероятное – пал Константинополь. Если одна мировая столица рухнула, почему бы не погибнуть и другой? Так падение Константинополя еще раз сказалось на судьбах Италии.
Отнюдь не ограничиваясь вопросами религии и совести, монах стремился преобразовать, привести в четкую систему политику, искусство, науки – все, чем живут люди. История была еще менее справедлива к этому замечательному человеку, чем к нашему герою. Мы понимаем, насколько искажен легендарный образ Макиавелли – интригана, «типичного итальянца с ядом в одной руке и кинжалом в другой», приспешника Сатаны (предполагается, что английская кличка дьявола, «старый Ник», обрела новую жизнь благодаря имени Макиавелли – Никколо). Но еще нелепей сложившийся задним числом образ Савонаролы – изувера, загонявшего напуганных веком прихожан в «мрачное Средневековье», в монастырь (вероятно, имеется в виду не средневековый монастырь, где монахи переписывали книги, которые только благодаря монастырям и сохранились). Своим мракобесием он отрывал людей от реальной жизни, из-за него Флоренция терпела поражение, а уж «сожжение суеты» ему и вовсе не простит ни один культурный человек. В завершающий день карнавала 1497 года на центральной площади разложили костер из масок и непристойных нарядов, порнографических книг и картин. Кто-то из художников добровольно принес свои произведения, убедившись, что мадонна и святые представлены кощунственно. Кажется, бросили в огонь и несколько книг Боккаччо – жаль было бы нам остаться без «Декамерона», однако не следует забывать, что книгопечатанье тогда уже существовало, и несколько сожженных книг большого убытка не наделали. А библиотеку Медичи, по большей части рукописную, языческую, «изувер» Савонарола выкупил и спас таким образом от распродажи по частям, предоставил в общее пользование. Вокруг этого «врага культуры» собрались едва ли не все художники, которыми так богата Флоренция, Микеланджело Буонаротти до конца своей долгой жизни сохранил благодарную память об Учителе. Существует даже гипотеза – пусть преувеличенная, – будто Савонарола основал новую школу искусства. На это даже у него, с его невероятной энергией, не хватило бы времени в те краткие три года, что он реформировал Флоренцию. Но главные слова Савонарола успел сказать:
«В чем состоит красота? В красках? Нет. В линиях? Нет. Красота – это форма, в которой гармонично сочетаются все ее части, все ее краски… Такова красота в предметах сложных, в простых же она – свет… Вы видите Бога, Который есть свет. Он – сама красота… Итак, что же есть красота? Это такое качество, которое вытекает из пропорциональности и гармоничности всех членов и частей тела… Откуда проистекает эта красота? Вникни, и ты увидишь, что из души…»[1]1
Пер. А. Волынского в кн.: Паскуаль Вилари. Джироламо Савонарола и его время. М.: Астрель, 2004. Стр. 341.
[Закрыть]
Когда этика подменяется эстетикой, господствует канон, число, и художник предпочитает аттестовать себя инженером, изобретателем осадных орудий и летательных аппаратов. «Расчисленная музыка» – труп, и так ли уж случайно, что художникам Возрождения понадобился скальпель патологоанатома? Какая тоска по единству, по живой жизни в этих словах «фанатика»! Прозвучит ли еще столь чистый, столь высокий звук в это глухое время? Где там! Гуманистический культ жизни как таковой убил все, замутил источники жизни.
Три с небольшим года продолжалось правление Савонаролы. Неспокойные годы: и Медичи плетут заговоры, и от французских оккупантов приходится откупаться, мало того – из-за Альп явился император, а в самой Италии папа, худший враг Савонаролы, сколачивает против Флоренции лигу итальянских государств. Всё в эти годы держалось на чуде – французский король пугался пророчеств Савонаролы и соглашался на уступки, гражданское ополчение поднималось на защиту города, реформа прививалась. А потом – непонятный оборот, нелепица, к которой мы привыкнем разве что к ХХ веку. Любовь оборачивается ненавистью, вчерашнего спасителя предают. В 1498 году Савонарола был сожжен как еретик – уступка папе и местным противникам монаха, которые давно уже хотели захватить власть. Так устанавливается светская республика, которой и будет служить Макиавелли. Жаль, право, что он, проницательный наблюдатель и скептик, ничего не рассказал нам ни об успехе Савонаролы, ни о причинах его краха. И хотя многие открытия Савонаролы Макиавелли подаст как свои и будет их страстно отстаивать – именно как свои (в том числе едва ли не в первую очередь – народное ополчение, залог национальной свободы), в отличие от Микеланджело он никогда не назовет Савонаролу учителем – хотя бы с маленькой буквы. Вероятно, в глубине души он презирал доминиканца – все, сделанное им, было так ненаучно, не расчленено. Частное письмо, адресованное другу и повествующее о событиях 1498-го (незадолго до гибели Савонаролы), дышит презрением к «вранью» и непрофессионализму доминиканца. Оно написано уже вполне «Макиавелли».
Савонарола подчиняет эстетику этике (не надо подменять понятия, он вовсе не требует от красоты назидательности, он требует именно красоты, то есть – души). Наукам он отводит место в системе цельного знания, историю и политику сопрягает с религией. Очень даже совместимы оказываются христианство и чтение исторической литературы: «Ты плохой христианин. Иди и прочти историю Леонардо д’Ареццо», – советует он деятелю, вздумавшему вернуть избрание по жребию. Главный предмет попечения Савонаролы – демократическая реформа, отдавшая власть в руки Великого совета.
Однако «демократическая реформа» в самой себе содержит парадокс: чтобы продолжать реформу, нужно отчасти поступиться демократией. Савонарола зорко следит за тем, чтобы до власти не добрались противники Дела. И первая попытка Макиавелли поучаствовать в выборах оборачивается неудачей – может быть, он и не был противником Савонаролы, но и к числу его сторонников, из которых формировались руководящие органы, тоже не принадлежал. Так что, кроме идейных разногласий, имелись у Макиавелли и личные счеты. Практическая политика и он в практической политике – вот что главное. Не следует забывать, что Макиавелли был художник. Не подпускать его к делам государственным – все равно что Микеланджело оторвать от его мраморной глыбы. Гибель Савонаролы открыла Макиавелли путь в любимое искусство политики. В 29 лет, в 1498 году Макиавелли избирается секретарем второй канцелярии – докладчиком по иностранным делам. Он обретает свое призвание.
Частная биография наконец слилась с общественной. Дальнейшее хорошо известно.
Четырнадцать с половиной лет государственной службы. Посольства к папе, к итальянским государям, во Францию. Наблюдения за поступками и характерами, предварительные выводы. Отчеты, приводившие в восторг членов второй канцелярии, – ироничные, сжатые, блестящим языком написанные. Не меньший восторг вызывали и частные письма. Никколо умел завернуть анекдотец в духе Боккаччо; не щадя себя, он описывал собственные похождения в поисках шлюхи (он же два месяца на чужбине, без жены), закончившиеся тем, что его буквально стошнило при виде отвратной девки. И впрямь, что есть красота без души? Подавая себя на бумаге похабником и циником, был между тем нежнейшим мужем и отцом множества детей. Отправляясь в очередное посольство, хоть и радовался профессиональной востребованности, сокрушался о разлуке с домом.
Помимо текущих отчетов были в ту пору написаны и крупные работы: трактат об организации военных сил республики и обзоры событий в Германии и Франции с углублением в национальный характер этих государств. Макиавелли сочетал две секретарские должности (секретарь, как мы понимаем, – это в те времена скорее «помощник министра») – второй канцелярии, занимавшейся международными делами, и военной комиссии Десяти. В практике военного дела он смыслил мало: сохранились воспоминания современников о том, как теоретик, шагая не в ногу и не умея владеть оружием, пытался муштровать новобранцев. Но ведь не в этих же досадных мелочах дело – он нашел способ служить республике по-своему, не только исполняя обязанности, предусмотренные должностью. Под него, под его новаторскую идею народного ополчения, создают особую магистратуру – Комиссию по делам народного ополчения. Комиссия была приведена к присяге в январе 1507 года, а Макиавелли сделался и ее секретарем – ключевая должность, на которой можно спасти теснимую со всех сторон республику.
Спасти республику не получилось. Искусные дипломаты лавировали между французами и немцами, надеясь, что те помогут им разделаться с местными соперниками и уберутся домой. Но, раз сунув нос в итальянские дела, чужаки уходить отказались. Призывая на помощь против одних иностранцев других, итальянские города навлекли на свою голову еще более страшного завоевателя – испанцев. Народное ополчение мало что могло противопоставить хорошо обученному регулярному войску. Патриотизм, на который понадеялся Макиавелли, не помог, да и непростая штука этот местный патриотизм: среди городов, вошедших в состав Флорентийской республики, многие (и в первую очередь Пиза) сочли бы за патриотизм отделиться от Флоренции и посильнее навредить ей.
В 1512 году произошла реставрация Медичи. Пьеро Содерини, покровитель Макиавелли (поговаривали, что на самом деле республикой правит Никколо, а Содерини, пожизненный гонфалоньер, только ширма), бежал. Макиавелли отстранили от всех его должностей. Понятное дело, их захватили изголодавшиеся в изгнании приверженцы Медичи. Идеологической подоплеки в смещении Макиавелли и его высылке не было. Он с готовностью изъявил желание служить новой власти. Да и выслали всего на год, не из страны – из столицы. Считали бы врагом – не так бы расправились.
Готовность служить Медичи – вовсе не беспринципность. Он не связывал себя с партиями, но связывал с родиной. Томясь от безделья в затянувшейся ссылке, Макиавелли грозился пойти писарем или гувернером к какому-нибудь вельможе, однако отверг и приглашение из Рима, на службу к кардиналу, и приглашение из Франции. Его интересовала только одна работа – флорентийского секретаря. Но реабилитация затянулась. Через год после возвращения Медичи, как раз когда ссылка заканчивалась, раскрыли заговор, и Макиавелли заподозрили в причастности. Худший момент его жизни – тюремное заключение, шесть ударов плетьми, страх перед более жестокими пытками и приговором. Он молит о помиловании в стихах. Да, тут понадобились стихи, общий язык эпохи. «Быть может, Музы к вам найдут подход, божественным умилостивив пеньем», – взывает он к Джульяно, младшему сыну Лоренцо Медичи. Ну да, Музы, кто же еще…
С наивным бесстыдством Макиавелли обрекает других: «Что ж, виноваты сами! Пусть подыхают в петле. В добрый час! А я помилованья жду от вас». Конечно, он – особенный. И в этот «добрый час» свою выделенность Макиавелли оправдывает именно тем, что он поэт (он даже предполагает шутливо, что в колодки попал оттого, что его перепутали с бездарным виршеплетом Даццо):
Так он понимает помилование.
И его помиловали. По случаю избрания Джованни Медичи папой (под именем Льва Х) была объявлена амнистия. Медичи, усвоившие уроки Лоренцо, склонялись к милосердию. Но помиловав «поэта», дипломата ни в столицу, ни тем паче в политику не вернули. Отныне проживание его ограничено семейным поместьицем под Сан-Кашьяно, и вся его деятельность сводится к литературному творчеству.
Работа Макиавелли как бы по инерции начинается с историософии и теоретической политики – с «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия» и «Государя». Огромные «Рассуждения» и краткий, заслуженно прославленный «Государь» были написаны в тот же 1513 год, начало которого Макиавелли провел в тюрьме. Со всей очевидностью, он рассчитывал этими трактатами доказать свою профпригодность (и «Рассуждения» прервал, чтобы между главами написать «Государя» – более емкого, более актуального). Медичи не откликнулись. Полагали, вероятно, что и сами справятся с управлением государством, благодаря семейному таланту. Так что на семь лет Макиавелли погрузился в литературный труд, и тогда-то, на досуге, перевел комедии Плавта и написал собственные, поработал в новом жанре литературной сказки (разумеется, сатирической – вряд ли он может иначе). Типично для него было начать творческие опыты с теории – «Рассуждения о нашем языке» – и закончить мрачнейшим «Золотым ослом», опередившим «Скотный двор» Оруэлла. Поэма завершается выводом о ничтожестве человека перед животными. Вот он, естественный человек!
Не может Макиавелли радоваться простой деревенской жизни, и пробудившийся литературный гений его не согревает. «Мне имя – Никколо Макиавелли» – для него это не подпись под стихотворением и даже не строка в семейной памятной книжке (такие книжицы вели многие, в том числе и он). Только одним способом он может быть самим собой – но этого-то способа его и лишили.
Семь лет – достаточный срок, чтобы обновился состав организма. Семь лет – достаточный срок для покаяния. И по-прежнему кажется, что внешние события как-то связаны с личной биографией Макиавелли. В 1519 году умирает Лоренцо, сын Пьеро Медичи, последний законный представитель династии. Он не оставил сыновей, только дочь, будущую королеву Франции Екатерину Медичи. Джульяно, к которому Никколо взывал о возвращении имени, скончался еще в 1516-м, тоже без наследников. Папа Лев X и кардинал Джулио в силу своего сана жениться не могли. Разве справятся они с таким оборотом событий без советов Макиавелли? Одно за другим пишет он для них наставления: «Рассуждения о способах упорядочения дел во Флоренции после смерти герцога Лоренцо», два наглядных примера – «Описание событий в городе Лукке» и «Жизнь Каструччо Кастракани» и, конечно же, трактат «О военном искусстве», как же без него. За все старания кардинал Джулио вознаградил его поручением написать «Историю Флоренции».
Макиавелли принял это как явный знак доверия, тем более что отныне ему давали порой и деловые поручения – не слишком важные, по большей части хлопотать о торговых интересах Флоренции в соседних городах, но главное – насущные, современные. К тому же «История», увенчанная мифом о веке Лоренцо, конечно же, укрепляла династию, которая отныне состояла из двух мальчиков, незаконных сыновей Лоренцо и Джульяно. И в родной город Макиавелли теперь наведывался все чаще, благо появляться там ему разрешили еще в 1516 году (в 1522-м, правда, вышла накладка: заподозрили в причастности к очередному заговору в «садах Ручеллаи», где собирались поэты, но к ответственности не привлекли). Политические дела – не помеха литературным заботам: возможность поставить «Мандрагору» на сцене весьма привлекала Макиавелли. Комедия – словно политический трактат, она обретает смысл только в действии, только на глазах современников. «Мандрагора» была поставлена в частном доме во Флоренции, и с ее постановкой связана встреча, быть может, роковая для Макиавелли: последняя, поздняя любовь, певица Барнаба Салутати.
Или не так? Последней его любовью, как и первой, была политика – практическая, местная, флорентийская политика. Множество мелочей, из которых складывается жизнь.
Свою «Историю» он преподнес кардиналу Джулио – тогда уже папе Клименту VII – в 1525 году. Специально съездил в Рим. И теперь, пройдя испытание, был вновь призван к профессиональной деятельности. Вероятно, «История Флоренции» вполне отвечала пожеланиям Климента VII, помогала осмыслить прошлое, однако и в настоящем дела у Медичи шли неважно. Испанцы явно готовились к новому вторжению. Знатока военного дела отправляют в Фаенцу, где его давний друг Гвиччардини организует войско. Тогда-то Гвиччардини и убедился (а впоследствии умиленно об этом вспоминал), что из автора трактата «О военном искусстве» не вышло бы даже лейтенанта.
Гвиччардини – идеальный Макиавелли. Он был полномочным послом Флоренции в Испании и в Папской области, а теперь еще стал военачальником. Под конец жизни (а не как Макиавелли – вынужденно, в самом расцвете сил) он написал «Историю Италии», продолжив с того места, на котором остановился Макиавелли, написал и комментарии к рассуждениям последнего о Тите Ливии и «Государю». Поскольку сочинения Макиавелли были в середине XVI века внесены в список запрещенных книг, Европа знакомилась с «Историей Флоренции» через посредство Гвиччардини. В тот год два дипломата обсуждали проект реорганизации пехоты. Несколько запоздалое дело, когда испанцы уже стояли у порога. В 1526 году родился еще один проект – укрепления стен Флоренции, настолько успешный, что его утвердили официально и создали коллегию Пяти по укреплению стен. Секретарем коллегии был назначен Макиавелли. Наконец-то!
И вновь он полон энергии, всех заражает своей верой. Но вражеское нашествие все разрастается. 4 мая 1527 года сбылось давнее пророчество Савонаролы: пал Рим. Тут же из Флоренции изгнали юного Алессандро, последнего Медичи, и 10 мая Большой Совет на торжественном заседании провозгласил восстановление республики и назначил выборы канцлера. Вполне уверенный в своем торжестве, Макиавелли предложил собственную кандидатуру на высшую должность в только что утвержденной республике. За него было подано 12 голосов против 555.
Через шесть недель, 21 июня, Никколо Макиавелли умер. Тело его упокоилось в базилике Санта-Кроче, где прежде него лег Данте, а после него – Микеланджело.
В смерти он стал самим собой, и голос секретаря республики взывает к нам сквозь века:
Удостоверьте, что и в самом деле
мне имя – Никколо Макиавелли.
Л. Сумм
