Текст книги "Тринадцатый император. Дилогия (Авторская версия)"

Автор книги: Никита Сомов

Соавторы: Андрей Биверов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Глава 6
Конец первого дня

– Коля, Коленька пришел! – первой увидав меня, тут же, несмотря на шиканье нянек, подбежала ко мне бойкая сестренка.

– А говорили, что подлые гвардейцы затеяли бунт, а поляки пытались тебя убить, – с детской непосредственностью сдал, как стеклотару, побледневших нянек подбежавший братик Вова. Он схватил меня за руку и потянул. – Пошли играть в матросов, ну что встал! – тянул он меня в глубь просторной комнаты, где собрались мои братья с сестрой.

– А кто капитан?

– Ну конечно Сашка, – грустно протянул братишка, – кому он еще эту роль отдаст, раз тебя здесь нет!

– Ладно, поиграйте пока пару минут без нас, – с улыбкой обратился я к детворе, – нам с Сашей надо поговорить, – закончил я, не в силах больше смотреть на то бледнеющего, то краснеющего Александра, судя по всему, испытывающего огромное желание объясниться не при всех.

– Да не думаю я, что ты как-то во всем этом замешан, – опередил его я, едва за нами закрылись двери пустующего зала. – Как ты вообще мог такое подумать! Ты же мой брат! – не давая ему вставить и слова, воскликнул я. Краска залила его лицо, он бросился мне на шею.

– Я так и знал, что ты все поймешь! Я бы первый пришел к тебе, если бы мне лишь только намекнули! Понимаешь? Только намекнули! – сбивчиво объяснялся он.

– Нисколько не сомневался в твоей преданности, брат! Ну что за слезы, разве это к лицу мужчине? – принялся корить его я. – Чего ты заперся с детворой, как сыч, как будто и вправду чего-то стыдишься? Если тебе кто-то хотя бы посмеет только вздохом или косым взглядом намекнуть на твое участие в заговоре, не смей ему спускать! Либо сам отпор дай, либо, коль не сможешь, мне говори! Это не тебя оскорбляют, на всю нашу фамилию тень бросают! Понял?

– Да-да, конечно, – пораженный, быстро согласился Александр. Под таким углом проблему он явно не рассматривал.

– Тогда пошли, поиграю с вами немного. Так, кто у вас за капитана? – будто все позабыв, обратился я к настороженно ждущим нас братьям и сестре.

– Сашка капитанить изволит, – ответил мне видимо больше всех обиженный данным поворотом Володя.

– Ну, тогда я адмирал, – сказал я, на мгновение задумавшись. – Принимаю общее командование над флотом. Если что – я на флагмане, – после чего уселся за столом и задумался. Мой уход через десять минут остался практически незамеченным. Только Сашка кивнул головой, когда я посмотрел на него от двери.

* * *

Возвращаясь от брата, я мечтал лишь о сне на мягком диване в тиши своего кабинета. И пусть все провалится в тар-та-ра-ры!

– Граф Игнатьев ожидает вас в кабинете, – обрадовал меня предупредительный секретарь.

– Простите, что беспокою, – начал оправдываться увидевший мою недовольную мину Игнатьев, – но вы велели предоставить отчет о беспорядках на улице, как только появится такая возможность. Быть может, перенесем доклад на утро?

– Не стоит. С вашего позволения, – я лег на диван и принялся массировать виски. Голова разболелась неимоверно. Граф тактично молчал, сочувственно глядя на мои страдания. – Ладно уже, хватит дырку во мне взглядом сверлить! Рассказывайте. Как обстановка на улицах? – прервал молчание я.

– С утра начались польские погромы, но к вечеру обстановка стабилизировалась, – ввернул новое словечко, почерпнутое из моей литературы, граф. – После вашего короткого выступления перед горожанами городовые постарались донести ваши слова до остальных и преуспели, толпы стали быстро расходиться. В основном жандармы, городовые и горожане вели себя сдержанно, так что особых эксцессов не было.

– Много ли задержанных?

– Да я не сказал бы, – прикидывая в уме размах, медленно ответил Игнатьев. – Блюстители порядка старались не вмешиваться, пока не начались пожары. Речь идет о нескольких десятках арестованных. В основном тех, кто хотел прибарахлиться под шумок. Да городовые забрали остудить сотню-другую горячих голов в околоток.

– Что еще за пожары? Почему мне ничего не доложили? – встревожился я, ведь в XIX веке пожары были куда более страшным бедствием, чем в XXI. Нередко сгорали целые города.

– Пожары быстро потушили, но несколько сотен человек остались под открытым небом.

– Ясно, – я недовольно поморщился. – Подыщите новое жилье погорельцам, – распорядился я. – Что еще?

– В остальных городах беспорядки были куда скромнее, да и после прочтения вашей телеграммы собравшиеся быстро разошлись. Везде, кроме Польши, – уточнил мой начальник разведки. – Там был ряд столкновений между нашими солдатами и поляками. Солдаты утверждают, что поляки нарочно задирали и провоцировали их. В нескольких случаях столкновения вылились в стрельбу. Однако есть и другие данные… – Игнатьев замялся, явно не зная, как продолжить.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился я. В последние дни каждая недосказанность ассоциировалась у меня с явной или скрытой до поры до времени бедой.

– Имеются сообщения свидетелей, что наши солдаты сами напали на поляков, – сказал Николай Павлович и, чуть помолчав, добавил: – Но я не смею их винить ввиду исключительных обстоятельств.

– Каких же? – раздраженно спросил я.

Неумение и нежелание подданных держать себя в руках заставляли меня чувствовать себя виноватым за тот беспредел, в который вылился внешне изящный ход с польским участием в заговорю.

Игнатьев чуть отвернул голову к окну и принялся настойчиво рассматривать укрытый снегом скат крыши напротив. Его голос несколько дрогнул, когда он сообщил мне подробности польских событий.

– В Лодзи к нашему арсеналу подошла толпа в три-четыре сотни поляков. Они были пьяны, размахивали бело-красными флагами и пели песни. Во главе они несли копье со стягом. Подойдя к арсеналу, они принялись выкрикивать ругательства и оскорбления. Солдаты дали несколько залпов в воздух, в ответ из толпы в них полетели грязь и камни. Затем на площадь перед арсеналом вылетела детская кукла в окровавленной одежде, и поляки начали скандировать: «Маленький ублюдок подох, дело за большим!» Солдаты не выдержали и открыли огонь. Более полсотни поляков убито пулями, в давке погибло столько же, число раненых сказать невозможно.

– Сволочи, – саданул я кулаком по столу, – ну какие же сволочи! Неужели все так плохо?

– Я не знаю, – устало вдохнул Игнатьев, – но чувство такое, что мы сидим на вулкане. Еще и ваши планы с аристократией…

– Нам нельзя отступать. Дадим слабину, будет во сто крат хуже. – Я устало откинулся на спинку стула.

Действительно, события в Польше разворачивались совсем не так, как в моем варианте истории. Смерть Александра И сильно подействовала на моральных дух восставших, а некоторая нерешительность кабинета министров, решившего в период перехода власти от одного императора к другому ничего не предпринимать по столь скользкому вопросу, дали полякам время раскрутить маховик мятежа. Спешно назначенный мною, исходя из его заслуг в моем прошлом, руководить подавлением восстаний в Западном крае Муравьев медленно и методично давил все очаги сопротивления. Но, увы, Михаила Николаевича на все не хватало – сказывалось то, что размах восстаний был шире, и то, что Муравьеву пришлось одновременно заниматься и Литвой, и Польшей. Однако к осени 1864 года был наконец-то достигнут перелом. Восстание затухало, умирая под натиском наших войск, лишаясь даже слабой поддержки польского крестьянства, которому панские разборки были уже поперек горла. Число арестованных и ссыльных мятежников в Польше в конце 1864 года уже приближалось к тридцати тысячам против двенадцати с половиной в моей истории, согласно дневнику. Все шло к тому, что к весне 1865 года, ровно на год позже, чем в моей истории, мятеж будет окончательно подавлен. И тут грянул гром заговора Гагарина, черт бы его подрал!

Возложенная, из стратегических и политических соображений, на польскую шляхту вина за покушение стала палкой о двух концах. С одной стороны, это консолидировало общество, лишив польских сепаратистов последних остатков сочувствия среди русских, и позволяло пополнить оскудевший за последнее время бюджет. С другой… эффект от этого известия в самой Польше был похож на вброшенную в затихающий костер бочку бензина. Полыхнуло так, что мало не показалось. Еще бы, смерть одного императора, почти успешное покушение на второго и смерть наследника престола! Вера в то, что еще чуть-чуть, еще самую малость, и русский трон падет, а Польша будет свободна, охватила Привисленский край.

Как ни парадоксально, в Литве революционные настроения, наоборот, резко пошли на спад. Если поляки на волне эйфории, казалось, совсем потеряли голову, то благоразумные литовцы сумели сделать правильные выводы из петербургских событий и просчитать ответную реакцию властей. Еще через три дня после публикаций подробностей покушения восстания в Западном крае прекратились как по волшебству, а в столицу посыпались депеши от местных чиновников о прекращении волнений и массовых службах в церквях и костелах Литвы за упокой души невинно убиенного цесаревича.

Поляки же, напротив, явно решили пойти ва-банк, бросив все на чашу весов. Еще недавно почти сошедшие на нет манифестации и шествия в польских городах стали практически ежедневными, несмотря на комендантский час. Резко активизировались недобитые польские банды под руководством Мариана Лангевича, Юзефа Гауке-Босака, ксендза Станислава Бжуска, Зыгмунта Сераковского и других «благородных панов». Снова, как и в 1863 году, были попытки нападений на русские части, расквартированные в Польше. Ну что ж, сами напросились…

– Реакция на аресты магнатов уже есть?

– Есть, но весьма скромная, – пожал плечами граф. – Аресты только начались, и в основном в провинциях, столичное воеводство мы пока не трогаем, слишком уж там обострена обстановка. Гораздо больше меня волнует, как отреагирует польская шляхта на объявление низложения Царства Польского и разбивку Польши на губернии…

– Думаю, когда Михаил Николаевич закончит наводить порядок в этом чертовом крае, – сказал я со злостью, – реагировать там уже будет некому. Тогда и объявим. Единственная польза мятежей в том, что после них становится меньше мятежников.

Игнатьев согласно кивнул, и в комнате воцарилось молчание. В наступившей тишине отчетливо раздался треск поленьев в камине.

– А все-таки каков старый хрыч, – имея в виду Блудова, вдруг резко прервал молчание я. – Так нагло врал мне прямо в лицо до самой своей смерти, а сам крутил шашни со своим клубом. Все припугнуть меня хотел… А как ведь выражал рвение и готовность! Помнишь? Я ведь совсем было поверил, что он и вправду готов работать по полной, чтобы оставить свой отпечаток в истории. Смеялся надо мной, как над самонадеянным мальчишкой, небось, – зло закончил я.

Блудов не давал мне покоя. Как я узнал от Игнатьева впоследствии, едва выйдя от меня, он направил все свои усилия не на работу, как того ожидал я, а на самое что ни на есть оголтелое вредительство. Он тут же принялся организовывать всех недовольных моими реформами в высшем свете. А таких, надо признаться, набралось довольно много. Старый лис. Наверное, он чувствовал мою к нему затаенную нелюбовь. Может быть, даже предполагал, что мне известно про его клуб, поэтому так горячо и демонстративно поддерживал мои инициативы. Я не хотел трогать его детище до поры до времени, несмотря на недовольство Игнатьева этой опасной игрой. Хотел, чтобы клуб как-то проявил себя, что позволило бы мне осторожно устранить самую недовольную часть русского дворянства и заодно разжиться за его счет деньгами, но… смерть Блудова спутала нам все карты. Результатом стало дерзкое покушение Гагарина, и мы получили то, что имеем.

– Ваше Величество, самое время сменить оцепление вокруг дворца. Кризис миновал, а солдаты уже почти сутки на ногах. Кстати, кому это пришла такая забавная мысль кормить солдат с императорского стола? – позволил себе усмешку начальник разведки. – Уж не вам ли?

– Ну а кому же еще! Знали бы вы, чего мне пришлось наслушаться. Внезапно оказалось, что во дворце нет ни грамма нормальной еды – одни лишь деликатесы. Тогда я с самой вежливой улыбкой заказал три тысячи порций черепашьего супа. А когда его начали варить, просто уточнил, что если во дворце закончатся деликатесы, которые я и не думал докупать дополнительно из-за ослиного упрямства поваров, то для приготовления обычной пищи мне сгодятся повара и поплоше, а в их услугах я больше не буду нуждаться. Вот тут-то неожиданно изыскалось необходимое количество гречневой крупы с самой обычной телятиной. Хотя надеюсь, черепаший суп солдатам понравился, – хохотнул я. Эта история была единственным приятным воспоминанием за последние сутки.

– Я хотел бы просить Ваше Величество заменить оцепившие дворец полки на лейб-гвардии Конный и лейб-гвардии Измайловский, – продолжил гнуть свою линию Игнатьев. – Командиры полков генерал-майоры Граббе Николай Павлович (Прим. автора – выдающийся русский полководец, неоднократно отличился во время Кавказской войны. Дважды со своими войсками совершил сложнейший горный переход на высоте более чем 3300 метров) и Рейбниц Константин Карлович места себе не находят. Их полки давно ждут приказа и готовы сразу же выступить куда только прикажете. Не стоит отказывать им в этой малости, позвольте им продемонстрировать свою верность. Винить в мятеже всю гвардию излишне.

– Это они просили со мной поговорить? – с полуулыбкой спросил я своего собеседника.

– Да, – ничуть не смутился граф. – Остзейские немцы и раньше были готовы поддержать пошатнувшийся трон. Офицерам этих полков можно всецело доверять.

– Ну что же, как там говорил мой достопочтенный дед Николай? «Русские дворяне служат Отечеству, а немецкие – мне лично». Что ж, раз остальные верные нам гвардейские полки уже в Польше, то почему бы и нет.

– Прибыл Его Высочество Великий князь Константин, – доложил мне дежуривший у моих дверей адъютант.

– Пропускай! – оставив всякую надежду поспать хотя бы пару часов, приказал я Сабурову.

Вошедший в кабинет Великий князь просто кипел от злости на польских мятежников. Кажется, парочка разговоров в высшем свете сильно раззадорила его, а события вчерашней ночи окончательно изменили его отношение к Царству Польскому. Еще бы, его уже второй раз пытались убить те, кому он, по сути, желал только добра.

Несколько часов назад я поручил ему создание того, что в моем времени называли бы «пресс-центр». Необходимо было во что бы то ни стало убедить запаниковавшую столицу в подлинности моей версии событий и пресечь всевозможные слухи и сплетни. Поэтому я спешно распорядился создать Чрезвычайную комиссию по расследованию обстоятельств покушения на Его Императорское Величество и его домочадцев 17 февраля 1865 года. Авторитет Великого князя и круг его знакомств, связей для этой работы были как нельзя кстати. Для формирования подачи информации в нужном нам ключе я приказал подключить к работе комиссии незаменимого Игнатьева и департамент Лескова.

Глава 7
День второй. Взгляд снаружи

18 февраля 1865 года по новоюлианскому календарю, (Прим. автора – модификация юлианского календаря, разработанная сербским астрономом, профессором математики и небесной механики Белградского университета Милутином Миланковичем. Более точен, чем григорианский календарь. Ошибка в сутки набегает раз в десять тысяч лет (четыреста лет в григорианском) новому стилю, как модно было говорить при дворе, в Российской империи был объявлен траур. В этот день на первой полосе всех печатных изданий империи красовался один и тот же заголовок; «Наследник российского престола убит поляками-заговорщиками!» Текст повторялся из газеты в газету, незначительно видоизменяясь.

Виной такого единообразия мнений была узкая струйка официальной информации, вытекающая из рук всемогущего наперсника государя – графа Игнатьева. Который в обмен о подробностях ночных событий требовал лишь в обязательном порядке указать в статьях определенный набор фактов. Отказаться от предложения значило немедленно получить распоряжение о временном закрытии издания. Разумеется, газетчики пошли на поводу у Зубастого Лиса, как метко прозвали Николая Павловича в столичных кругах. Газеты одна за другой выдали материал под его копирку. Впрочем, в убытке от этих пропагандистских маневров они не остались. Скорее даже наоборот – выпуски восемнадцатого февраля повсюду шли нарасхват, не хватало даже допечаток. Всем хотелось лично прочитать неслыханную новость, уже второй день державшую столичное общество в напряжении.

«В ночь с 16-го на 17-е февраля, по новому стилю, – писалось в статье, – в Зимнем дворце на Императорскую чету было совершено тщательно спланированное, коварное, неслыханное по своей беспринципности покушение. Едва родившийся наследник престола был убит в результате действий польских заговорщиков, – мягко обтекала словами страшное событие статья. – Кипевшая во дворце битва потребовала личного вмешательства Его Императорского Величества, мужественно стрелявшего в посягавших на жизнь его семьи преступников. Благодаря смелым и решительным действиям начальника охраны Его Императорского Величества полковника Оттона Борисовича Рихтера, возглавившего отпор гнусным убийцам, больших (еще более страшных) потерь удалось избежать. За свою храбрость полковник Рихтер был произведен в генерал-майоры и пожалован в Свиту.

Но одним только покушением в Зимнем дворце дело не ограничилось. Этой же ночью был подвергнут подлой атаке польского бомбиста его сиятельство Великий князь Константин Николаевич. Однако милостью божией рука убийцы ослабла и бомба не долетела до окна сиятельного князя», – повествовала статья. Справедливости ради нужно заметить, что славить надо было милость божью, даровавшую твердую руку и острый глаз сержанту Мохову. Его меткий выстрел в последнее мгновение броска перебил бомбисту руку и изменил полет бомбы.

«Часть русской гвардии, обманутая польскими магнатами и вероломной шляхтой, – продолжала вещать с газетных страниц статья, – и невольно принявшая участие в заговоре, добровольно сложила оружие, лишь только до них донеслась страшная весть. Тут же воспылав желанием смыть пятно с чести русского лейб-гвардии Его Величества императорского мундира, гвардия вызвалась в поход на вновь заволновавшихся в Польше мятежников, – туманно объяснялось в статье участие русских гвардейцев в заговоре. – Его Императорское Величество милостиво удовлетворил просьбы лейб-гвардии Семеновских и Преображенских полков, велев выдать лишь зачинщиков бунта, – скромно повествовала статья о практически всех арестованных офицерах в двух старейших гвардейских полков. – А также распорядившись несколько переформировать полки перед походом…»

Много чего еще говорилось в статье. Было и про обманутую русскую аристократию, впавшую в соблазн польских вольностей, простить которую император отказался, покарав при этом самым жестоким образом. «Отринув честь и присягу, заговорщики тайно напали на Нас и Нашу Семью. Мы понесли тяжелейшую потерю. Погиб Сын Наш, Наследник Престола Российского. Мы молим Господа о том, чтобы найти в себе Силы и Милость простить убийц. Но не находим их. Забыть и простить сие злодейство невозможно и немыслимо», – ответил отказом на все просьбы семей заговорщиков о милости Николай Второй. Говорилось про обманутую зачинщиками мятежа гвардию, распалившуюся вином и пожелавшую спросить у императора про отмену реформ в неурочный час. Говорилось про героическую битву в дворцовых переходах, рассказывался подвиг бывшего никому ранее не известного Носова, лейтенанта совсем молодой, но в одночасье зарекомендовавшей себя с самой лучшей стороны, охраны Его Императорского Величества.

Статья вызвала в столице эффект взорвавшейся бомбы. От всякого знакомства с арестованными семьями открещивались. Аналогии с декабристами, храбро и открыто вышедшими на Сенатскую площадь, никому и в голову не приходили. Подлое и грязное покушение, повлекшее за собой смерть невинных. Именно так с омерзением воспринималось произошедшее в высшем свете. А что творилось в простом народе…

* * *

Собравшаяся у богато разукрашенного архитектурными изысками дома, большая толпа зло гудела. Рабочие, удерживаемые жидкой цепочкой увещевающих их жандармов, потихоньку выламывали камни из брусчатой мостовой. Со всех сторон на жандармов сыпались гневные выкрики, но камни из толпы пока не летели. Не чувствуя за собой правоты, жандармы колебались, народный гнев находил у них полное понимание. В толпе быстро почувствовали слабину.

– Чей дом бороните, братцы! Одумайтесь! – слышались выкрики.

– Вам нельзя – нам можно! Дай поляка поучим! – требовательно слышалось из напирающей на оцепление толпы.

Трудно сказать, в какой момент погром стал неизбежен. Тогда ли, когда служители правопорядка стали вступать в разговоры с раздававшимися из толпы голосами, или когда стоявшие в оцеплении принялись негромко жаловаться корившим их мужикам, что и сами бы не прочь проучить мерзавцев. Но в какой-то миг редкий строй как-то вдруг подался назад и сломался. К зданию ринулась мигом опьяненная своей безнаказанностью толпа. Послышался звон дорогого стекла, хрустнули двери, мигом разнесенные разъяренной толпой, в доме раздался одинокий пистолетный выстрел, только подливший масла в огонь. Российский подполковник в отставке, поляк по национальности, всю жизнь отдавший служению России, не собирался сдаваться без боя…

Спустя десять минут дом полыхал, грозясь запалить остальные, а разъяренная толпа, более никем не удерживаемая, двинулась дальше искать кровавой справедливости…

* * *

Обед, самое любимое Кузино время на работе. Едва только раздавался звонок, как он с товарищами по цеху, разогнув натруженные спины, обмениваясь шутками и прибаутками, шли в столовую. А там уже, разворачивая вкусно пахнущую домом еду, Кузьма с удовольствием, неторопливо смакуя каждый кусочек, вкушал.

Жизнь понемногу налаживалась. Закончив короткие курсы повышения квалификации, Кузьма немного выделился из серой толпы чернорабочих. Ненамного. Всего настолько, чтобы пустили работать на чуть более ответственном, чуть более оплачиваемом производстве. Но и это уже было приятно.

Грамоту же Кузе освоить так и не удалось. Не давалась ему сия высокая наука. Да и времени на нее не было. Тяжелая работа, а потом семейные дела не оставляли на учебу ни времени, ни сил. Хотя некоторые молодые и жадные до знаний ребята все же пошли на недавно заведенные при заводе вечерние курсы. Пусть и уставали они страшно, зато в будущем, как знал Кузя, их ожидали немыслимые блага работы в первом или третьем отделах. Жаль, что семьей обзавелся так рано, мог бы и сам попробовать. Мелькнула и тут же пропала у него в голове полная сожаления мысль. Чего грустить? Старший сын уже радует успехами в учебе. Кузьма отправил его набираться ума в совсем недавно открывшейся при заводе школе. А вообще грех жаловаться! Получку на заводе выдавали вовремя. Не голодали. Что еще надо от жизни?

Вот раздался долгожданный звонок, и Кузьма с довольной улыбкой прекратил работу. Отойдя от чадящего маслом станка, он тут же, обменявшись с Макаром взглядами, бросился занимать места в столовой. Их зазевавшимся нередко не хватало вовсе. Приходилось есть стоя или ожидать, пока не поест кто-то из более расторопных товарищей.

На этот раз повезло. Сев за полупустой, но быстро заполняющийся спешащими рабочими длинный стол, они с другом принялись за еду. Привычный за столом разговор на этот раз был оживленней обычного. Обсуждались недавние непонятные события: метания гвардии и войск по столицам, оцепленный солдатами Зимний дворец.

– Што делается, братцы! Убили! – потрясая газетой, ворвался в столовую заснеженный, только с улицы, рабочий. По заводу с утра ходили неясные слухи, что царя то ли убили, то ли подменили, а власть захватил бог весть кто. Тут версии были самые разные.

– Давай, рассказывай! Что случилось? – послышались любопытные возгласы. – Не томи!

– Сейчас, – ворвавшийся в столовую запыхавшийся мужик вскочил на лавку и шагнул на стол, опрокинув чью-то миску. На него зашикали и потянули за пальто со стола, но как-то неуверенно, любопытство пересиливало.

Дождавшись, пока рабочие притихнут, тот с важным видом принялся читать газету. Время от времени чтение прерывали возмущенные крики работяг.

– Макар, а ты как-никак поляк, – вдруг обратился к разом подавившемуся куском хлеба и сошедшему с лица Кузину другану вихрастый. – Точно, точно, – кивнул он сам себе, будто вспоминая, – фамилия у тебя польская, Микульский! Поляк, братцы! – привлекая внимание, заорал он, громко стуча ложкой по дну своей пустой тарелки. – Поляк!

За столами пошло шевеление. Бросались на столы ложки, скрипели отодвигаемые скамьи. Народ двинулся на шум, и очень скоро вокруг Макара и Кузьмы начала смыкаться раззадоренная толпа рабочих.

– Да вы чего, ребята? Я ж свой! Я ж Польши той и не помню вовсе! Кузя, скажи! – беспомощно кричал Макар, умоляюще смотря по сторонам в поисках поддержки. Еще недавно обедавшие с ним за одним столом рабочие отворачивались. А подошедший народ из других цехов ничего и слушать не желал. Звериный инстинкт толпы делал свое дело, заведенная криками товарищей и недавними новостями, толпа хотела крови. Оставалось нажать на спусковой крючок.

– Бей его братцы! Бей ляха! – выкрикнул кто-то из задних рядом, толпа качнулась вперед, и на Макара обрушился град ударов.

– Не трожь его, не трожь! – крикнул Кузьма, бросаясь на защиту товарища.

– И тебе на, – залепил ему в ухо неожиданно выскочивший из толпы вихрастый. – Польский выкормыш! Бей их, бей!

Получив крепкий удар в скулу, Кузьма пошатнулся, но не упал. Встав спиной к спине с Макаром, он поднял кулаки, вспоминая все беспокойное крестьянское детство и его традиционную забаву стенка на стенку. Он понимал, что им не выстоять, что если не произойдет чуда, их с Макаром сметут, изобьют до смерти, затопчут ногами в кровавое месиво. Но чудо случилось.

– Что происходит?! Прекратить беспорядки! – раздался грозный окрик выбежавшего на шум фабричного инженера.

– Царевича убили!

– Измена!

– Мятеж! – слышалось из толпы.

– Молчать!!! – взорвался криком, напрягая связки, побагровевший инженер. – Напали там на кого или нет – не наше дело! С тем жандармерия и армия разберутся. Наше дело им металл ковать! А ну марш все на работу!

Рабочие медленно и неохотно потянулись из столовой. Вслед за ними, вытирая разбитые в кровь губы и поднимая товарища, поплелся и Кузьма.

«Как же так? Разве же так можно? – думал он. – Что же они, не видят, что Макар свой. Пусть поляк, но ведь свой, русский поляк…»

* * *

Уже вторые сутки стоявший в оцеплении Зимнего дворца Богдан совсем устал. Ноющие ноги как будто налились свинцом, а руки окончательно задубели на холодном весеннем ветру. Еще утром доев последние сухари, он до рези в животе оголодал и стоял из последних сил. Немного помогала лишь незатейливая солдатская хитрость – незаметно переносить вес тела с одной ноги на другую, давая ногам хоть какой-то отдых.

Погруженный в свои невеселые мысли, сосредоточенно борющийся с усталостью и голодом, солдат не замечал ничего вокруг. Раздавшийся за спиной веселый голос стал для него полной неожиданностью.

– Налетай, служивые, – громко прокричал впечатляющих пропорций человек в поварском колпаке, подходя к солдатам.

За ним, натужно кряхтя, почти бегом несли от дворца огромные котлы разносчики. Запахи, раздававшиеся от открываемых котлов, не могли оставить равнодушным ни одного солдата. Рот Богдана тут же наполнился слюной.

– Первая рота, приготовиться к приему пищи! – скомандовал подскакавший к зашелестевшему строю майор. – Капитан, почему беспорядок в строю?! – нервно отреагировал он на легкое шевеление возбужденных солдат.

Причины нервозности и раздражения майора были более чем прозрачны. Смоленский полк, а вместе с ним и он сам, были сейчас на виду больше, чем на любом из парадов. Пехотный майор из обедневших дворян, кормившийся с одной только службы, как никогда ясно понимал – сейчас решается его дальнейшая карьера. Еще никогда он не был так близок к государю, никогда не имел возможности встретить его в любую секунду. И постоянный страх ударить в грязь лицом перед высоким начальством совершенно вымотал его.

– Держать равнение! – рявкнул на солдат не менее уставший и раздраженный капитан. – Прапорщик Перепелов! Вам два раза повторять надо? Приступайте к получению довольствия!

Солдаты под ободряющие крики командиров быстро выстроились в длинные очереди к котлам, по мановению ока приготовив миски и ложки.

– Принимай, служивый, – улыбаясь, перевернул черпак в протянутую миску румяный поваренок. – Черепаховый суп аж с царского стола! Будет что в старости внукам рассказать, – раздуваясь от гордости, не уставал повторять солдатам поваренок.

Наблюдающий за получением довольствия, немного нервной походкой прохаживающийся за спинами поваров полковник Шульман хмурил брови. Он, не ожидавший такой скорой реакции на свое осторожное замечание императору, что солдаты голодны и устали, осматривал взявшееся из дворцовых недр изобилие и только качал головой. Не оставалось ни малейших сомнений – его полку оказана огромная честь. Столоваться в Зимнем дворце доселе не приходилось никому. Вот только один вопрос все не давал старому служаке покоя. Быть может, дела императора совсем плохи? Настолько плохи, что он уже не жалеет черепахового супа своим солдатам?

– Что-то уж больно наш полковник невесел, – заметил один из солдат.

– Слушай, Богдан, – тут же перебил его другой, – ты ж баил, что с Полесья? С поляками рядом жил? Правда такие нехристи, как в народе говорят? – обратился к уплетающему суп сослуживцу Иван.

– Да какой там рядом! – отмахнулся, едва не подавившийся супом полещук. – В деревеньку нашу паны почитай и не заглядывали вовсе. Бог миловал! Только скажу я вам, уж больно важны да гонорливы паны. У самих за душой и полушки нет, а все каждый норовит себя князем выставить. Да и в деревнях своих всякие непотребства творят. Последнюю шкуру с православного люда дерут. Хуже их трудно хозяев сыскать, – уверенно закончил Богдан.

– Ну-ну, – недоверчиво буркнул старый солдат, сидящий напротив. – Ты говори, да не заговаривайся. Хуже жидов ляхи никак быть не могут.

– А вот и могут! Еще как могут! – начал спорить задетый неверием Богдан. – Слыхал бы ты, какая про них молва идет. А жиды что? Больше одной шкуры не снимут. Ляхи же все норовят вторую спустить!

– Брешешь как сивый мерин! – возразил ему солдат.

– Я те сейчас покажу, кто из нас брешет! – разговор перешел на повышенные тона.

– А ну прекратить! – раздался резкий, срывающийся от злости на фальцет, крик подбежавшего полковника Шульмана.