Текст книги "Тринадцатый император. Дилогия (Авторская версия)"

Автор книги: Никита Сомов

Соавторы: Андрей Биверов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Он сбежал от нее, ему стыдно было в этом признаться, но сбежал, сбежал. Уехал в Европу, оставив жену на попечение близких. Пустился во все тяжкие, закрутил любовный роман с прелестной г-жой Сусловой, встреченной им в Париже, проигрался в рулетку…

Но в голове так и крутилась мысль, которую не заглушали ни страстные вздохи любовницы, ни шорох фишек в казино, мысль о том, что он оставил жену в одиночестве, подталкивая ее к смерти… Голос совести…

И он вернулся, вернулся, почти убедив себя, что на все божья воля, что смерть супруги предрешена, что надо успокоиться и принять ее скорую смерть, сколь бы тяжко это ни было. И тут… такой поворот судьбы.

Конверт в руках государя одновременно и манил, и отвращал его от себя. Взять… или не взять? Отбросить уже принятую мысль о скорых похоронах жены, принять помощь и остаться с ней? Или отказаться, убедить себя, что уже все решено на Небесах, что нужно забыть и двигаться дальше, туда, куда его манят плотские соблазны? Да, слаб человек, слаб…

Глубоко вздохнув, Достоевский решительно взял конверт из руки Николая II и прижал к груди. Перекрестившись и склонив голову, скрывая набежавшие в глаза слезы, Федор дрогнувшим голосом прошептал:

– Благослови вас Бог, ваше величество. Благослови вас Бог за вашу доброту.

– Вам нет нужды меня благодарить, Федор Михайлович, – пожал плечами император и, чуть помолчав, продолжил: – Могу я попросить вас об одном одолжении?

– Да, да, конечно, ваше величество, – быстро закивал Достоевский. – Все, что в моих скромных силах.

– Отлично, – улыбнулся Николай. – Вы не могли бы встретиться с Николаем Павловичем Игнатьевым завтра в одиннадцать утра в его кабинете в Зимнем? Он тоже большой ваш поклонник и имеет к вам деловой интерес. Связанный с солидным материальным поощрением. Вы согласны?

– О да, конечно, ваше величество, – как китайский болванчик, снова закивал Федор Михайлович. Сказать, что писатель был в затруднительном положении, – значит ничего не сказать. По собственному выражению, в Европе он проигрался «весь, совершенно дотла». К слову сказать, роман «Игрок», который Федор Михайлович еще только задумал, будет практически полностью автобиографичен и основываться на его недавней (в августе-сентябре 1863 года) поездке в Баден-Баден. Так что слова о материальном поощрении упали в плодородную почте.

– Вот и чудно, – сложил ладони Николай. – Значит, договорились? Завтра в одиннадцать, в Зимнем. На входе представьтесь, охрана оповещена, вас проводят. Всего доброго, Федор Михайлович.

На этих словах император дал понять, что разговор окончен, и в сопровождении ординарца двинулся дальше. А Достоевский все смотрел и смотрел ему вслед, так и не в силах понять, чем он, скромный писатель, смог так заинтересовать высшее лицо в государстве. Его взгляд снова обратился к конверту.

– Прости меня, Боже, за низость мою, слабость и мысли дурные! Спасибо тебе, Господи, что направил меня на путь истинный и не дал погрязнуть в соблазне… – тихонько, чтобы никто не услышал, проговорил Федор и начал читать про себя молитву: – Отче Наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть Царство и Сила и Слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь…

Глава 8
Пожар

Дело шло к утру, и мозги, как им и положено после недели напряженной умственной работы, медленно вытекали из ушей. Я отхлебнул остывший кофе и чуть было не выплюнул его назад в чашку. «В вашем кофеине крови не обнаружено», – сдержав рвотные позывы, к месту вспомнил я немного перефразированную бородатую шутку.

Нет, решительно надо завязывать с таким нездоровым образом жизни, думал я, сосредоточенно набивая трубку табаком. Спать также непременно надо в кровати – за ночь в кресле спина ужасно затекает. Я раскурил трубку и, наконец, в полной мере осознал простую как валенок мысль – мне нужен небольшой тайм-аут, отдых. Мой мозг банально перегружен свалившейся на него информацией и уже едва справляется с этим сплошным потоком данных, которыми я его пичкаю. А что может быть лучше свежего воздуха? «Ну, разве что посидеть в прокуренной комнате и попить водочки…» – своеобразно ответило на этот риторический вопрос мое юморное второе «я».

Итак, решено. Завтра же еду на рыбалку. Пару дней на природе – самая радикальная и действенная смена обстановки. В общем, именно то, что мне нужно.

Я посмотрел на часы над почти потухшим камином, без удивления отметив про себя, что уже четыре часа как завтра. Сосредоточенно затушив и вытряхнув трубку, я по инерции отхлебнул немного остывшего кофе, сдержал рвотные позывы и вышел из кабинета.

Час был предрассветный, ранний. Выставленные у дверей гвардейцы спали сном младенцев, профессионально прислонившись к стенке. Я злорадно ухмыльнулся и тихонько, чтобы не разбудить доблестных гвардейцев, вернулся в свой кабинет.

Клей, ворох оставшихся от писем бечевок, кофе, чернила, одурманенный отсутствием сна и обдолбанный кофеем мозг взрослого юноши. Что с этим всем можно сделать? О, слишком многое! Мысли просто разбегались. Жаль, часовых только двое, подумал я с сожаленьем.

Выйдя из кабинета, тихо и спокойно разложил свои инструменты на столике в приемной. Еще раз покосился на часовых. Нет, такое разгильдяйство терпеть нельзя! Так, кроме шуток, любых заговорщиков проспать можно! Выбрав первую жертву, аккуратно придерживая рукой ножны часового, извлек из них парадную саблю. Обильно смазав ее клеем, я, подумав, вернулся в кабинет за свечой, печатью и сургучом. После чего бережно, стараясь не потревожить чуткий сон моих верных церберов, запечатал саблю императорской печатью. Проделав ту же операцию и со вторым караульным, я по-идиотски хихикнул. Ну, прямо как в летнем лагере, куда так любили спроваживать меня родители в той навсегда оставленной для меня жизни.

Подойдя к камину, я поставил клей поближе к огню. Пусть немного нагреется. Не проснутся, когда я залью им его в сапоги. Взгляд скользнул по полу. Кочерга, угли, веревка, сапог. Закончив привязывание кочерги к ноге второго караульного, я снова призадумался. В этом деле главное не переборщить – еще с места не смогут сойти. Какой же тут интерес?

Та-а-ак, связывание веревкой караульных между собой не интересно. А вот если стреножить первого и привязать его ко второму – это уже веселее. Непременно попробую.

Закончив заливать клей в сапоги, я в очередной раз умилился безмятежными лицами спящих. После чего тихо вернулся к себе в кабинет, унося все инструменты с собой. Конечно, предварительно смазав дверную ручку чернилами, ну как же без этого. Усаживаясь в кресло и предвкушая скорое веселье, я чувствовал, конечно, что впал в самое что ни на есть детство, но ничего не мог с собой поделать. Только бы клей схватился, думал я в ту минуту.

– Караул ко мне! – во весь голос крикнул я, выждав задуманные пять минут. – Караул!

За дверью послышался громкий шум. Может, зря я остался в своем кабинете и пропустил такое чудесное пробуждение? – запоздало подумал я с сожалением. Но вот дверь в мой кабинет распахнулась, и тут же в нее упал один и вбежал другой часовой.

– Ко мне! Быстрее же!

Видимо, не слишком проснувшийся первый караульный сломя голову бросился ко мне, длинными прыжками преодолевая разделявшие нас метры. «Черт, похоже я переоценил крепость бечевы, – подумал я и тут же поправился: – хотя скорее просто недооценил тягловую силу этого молодого жеребца в погонах». Трюк с протаскиванием первого караульного по полу пошел псу под хвост. Тонкая веревка лопнула, а здоровый лось, страшный в своем служебном рвении, даже ухом не повел.

Зато кочерга оправдала все мои ожидания. С оглушительным звоном упала она на мраморный пол и на приличной скорости врезалась в распластавшегося на полу соню. Не при детях будет сказано (хотя, как говаривал Задорнов, им это тоже очень интересно), но, судя по сдавленному мычанию, врезалась кочерга в весьма чувствительное интимное место.

– Мне немедленно нужна ваша сабля и сапоги, – обратился я к подбежавшему с выпученными глазами здоровяку. – Ваша тоже, – добавил я, обращаясь к стонавшему на полу второму, – извольте ползти быстрее.

Вскочив с пола, изумленно выпучивший глаза второй, все еще ничего не понимающий караульный снова упал и… не придумал ничего лучше, как действительно попытаться ползти по направлению ко мне.

– Ну же, гвардеец! Император ждет, – требовательно сказал я, глядя прямо в глаза покрасневшему от натуги часовому, пытающемуся вытащить саблю из ножен. Я уже говорил, что это был невероятно здоровый лось? Так вот, ему все же удалось выдрать саблю из ножен. Долбаный, дрянной, долгосохнущий канцелярский клей девятнадцатого века! – Что такое, часовой? У вас сабля приржавела к ножнам?

– Н-нет… – трясущимися губами проговорил тот, уставившись безумными глазами на пожелтевший верх клинка.

– О господи! Да у вас же сабля была запечатана! Вы только посмотрите! Наверное, ваш командир опасался доверить вам столь грозное оружие, как парадная сабля, – добавил я с сарказмом. – Думаю, у него на это были веские причины. Немедленно уберите ее в ножны, пока вы никого ею не поранили, и вообще отойдите от меня на два шага!

Глядя на меня ничего не понимающими, по собачьи преданными глазами, по-рачьи пятившийся крепыш сделал несколько шагов и закономерно споткнулся о ногу ползающего на четвереньках второго караульного.

– Обувь, быстро! – напомнил я двум пытающимся встать телам на полу моего кабинета. Похоже, господа гвардейцы пребывали в полной прострации от происходящих один за другим конфузов. Пунцовые лица сонь, плавно переходящие в малиновый оттенок, выдавали их с головой.

Вволю насладиться их неуклюжими попытками стащить с ног сапоги (ну хоть тут клей нормально взялся!) мне не дали.

– Что случилось, ваше величество? – с ошарашенными глазами влетел в кабинет мой флигель-адъютант Рихтер. Нечесаный, в одних спальных штанах и рубахе, он тем не менее был вооружен двумя револьверами. Я невольно поежился.

– Нападение! – закричал я. – Часовые ранены на всю голову. Врача сюда быстрее. Врача!

Что после этого началось… Какой же я все-таки дебилоид. Поднявшаяся после моих слов суматоха не шла ни в какое сравнение с невинным масштабом моего розыгрыша.

Не успел я договорить, как меня тут же окружила живая стена гвардейцев с карабинами и саблями наголо. Топот десятков ног, лязг оружия, крики и мельтешащие за окном факелы, количество которых росло просто в геометрической прогрессии. Вот в передающиеся за стенами моего кабинета крики «Врача!» как-то незаметно вплелось паническое «Император ранен» и истеричное «Пожар! Горим!». Не прошло и двух минут, как весь дворец был на ногах.

Вбежавший врач обежал глазами кабинет и обратился к спрятавшим меня за свои широкие спины гвардейцам:

– Где император?!

– Не волнуйтесь, Андрей Владимирович, со мной все в порядке. Помощь нужна моим доблестным часовым, – вылезая из-за живой стены, ответил я. – Требуется срочная лоботомия с пересадкой мозга, справитесь? – о боже, что я несу, они же ни бельмеса не понимают. – Господа, прошу вас убрать оружие в ножны, еще пораните кого ненароком. Ничего страшного не произошло, – подняв руки в известном с незапамятных времен жесте мирных намерений, я начал успокаивать сверкающих глазами солдат. – Просто решил немного подшутить над уснувшими караульными.

Чтобы успокоить дворец, потребовалось несравнимо больше времени, сил и нервов, чем на создание моей детской каверзы. Кстати, за время переполоха в нашем курятнике случилась пара переломов и целая куча вывихов и, как я потом узнал из первоисточников, окотилась кошка моей сестры Маши. Но, слава богу, в целом обошлось. Невосполнимых потерь не наблюдалось.

Вывод: немедленно на природу – нужно срочно выбить дурь из головы.

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Лишь только я поведал своим адъютантам о предстоящей рыбалке, как до того казавшиеся мне лишь глупой выдумкой крики о пожаре воплотились в жизнь. Горело, правда, почти на другом конце города, и не дворец, а портовые склады, но зато полыхали эти самые склады ой как не слабо. Зарево от пожара было видно наверняка за десятки верст, столбы желто-красного пламени вздымались вверх на десятки метров.

Сидящее у меня в одном месте шило, несмотря на ярко и иногда нецензурно выражаемое недовольство родни, не угомонилось. Уже спустя десять минут я находился рядом с объятым пламенем складом, над крышей которого кружились яркие языки пламени. Красные, желтые, оранжевые, они сплетались в диковинном танце, рождая черный, густейший дым, тяжелым покрывалом укутывающий площадь.

А площадь, разделившаяся на две совершенно противоположные половины, бурлила. С одной стороны, цепочка добровольцев, передающих из рук в руки громыхающие и хлюпающие ведра с водой. Пашущие как проклятые, не замечающие ничего вокруг, они старались если не потушить, то хотя бы не дать пожару разрастись и перекинуться на соседние постройки. Руководил процессом мотающийся по площади как наскипидаренный толстый, заросший по самые глаза бородой, мужик в овчине. Отрывисто выкрикивая приказы, он безостановочно крыл матом каких-то нерадивцев и тщетно звал на помощь какого-то Василия.

С другой стороны, являя полную противоположность работающим в поте лица добровольцам, расположилась густая толпа зевак. Богатые и бедные, высокородные и сироты, в шубах или в обносках, все они собрались за одним – за зрелищем. Пожар уравнял их всех. Вот толстая, в бобровой шубе, купчиха судачит, сплевывая сквозь зубы семечки, с укутанной в протертый платок крестьянкой. Седовласый чиновник в форменном мундире неторопливо отвечает на вопросы юноши-газетчика в клетчатом пиджаке с блокнотом в руках. Рядом несколько мужчин среднего возраста азартно бьются об заклад, сколько еще минут простоит объятое огнем здание. Тем, кто стоит ближе всех к огню, приходится неудобно задирать головы вверх, чтобы видеть, как огонь пожирает старое дерево ветхих складов. На лица им сыплется пепел, кожу кусают и жалят искры. Но никто не уходит. Еще бы, пропустить такое зрелище!

– Что горит? – пробурившись в первые ряды, спросил я у ближайшего тушившего пожар мужичка в драном зипуне. Свите я на всякий случай велел оставаться позади.

Мужик обернулся. Из-под съехавшей на лоб шапки ручьями струился пот, заливая встрепанную бороду и неподвижные, точно слепые, глаза. Уже почти сорвавшийся с губ трехэтажный мат застыл, когда его остановившийся взгляд уткнулся в богатый, украшенный орденами, мундир сопровождавшего меня Владимира.

– Хлеб, – сипло втянув носом воздух, бросил он.

– Много?

– Да, туй его знает, – тяжело перевел дух мужик, с обреченной усталостью грохая на покрытую снегом и пеплом землю ведро. – Приказчика спрашивать надо, – он кивнул на руководившего тушением склада бородача. – А вот то, что наша артель теперь как пить дать десятку народу недосчитается, дело верное.

– Не понял? – я, признаться, не сразу осознал смысл этой фразы.

– Да закрывают склады завсегда, если пожар, чтоб не разворовали, – скривился мужик, сплевывая. – Там как раз дневная смена ночевала. Не повезло…

– Что?!..!!! – выругался я. Неожиданная злость, родившись в груди, заставила закипеть кровь. Опустив голову, словно бык на корриде, я тяжелой походкой ринулся в сторону складов. Не успел я пройти и пары шагов, как меня со всех сторон облепили руки моих сопровождающих.

– Ваше императорское величество! Вам нельзя! Мы сейчас, мы сами, – раздавалось со всех сторон. Оставив меня на попечении трех самых рослых и сильных гвардейцев, моя свита всей толпой ринулась к воротам склада. Однако, подбежав на несколько метров, не выдержав нестерпимого жара, бравые гвардейцы волной откатили назад. Самые умные тут же принялись искать руководившего тушением пожара бородача, чтобы распорядиться открыть склады, но тот как сквозь землю провалился.

Пока свита, не зная, что делать, переминалась с ноги на ногу в нескольких метрах от лениво потрескивающих бревен склада, мой недавний собеседник кряхтя поднял с земли ведро. Перекрестясь и тихо пробормотав «С Богом!», он натянул шапку по самые брови и, вылив на себя ведро ледяной воды, тем самым приковав к себе всеобщее внимание, бросился к складу, заслонив рукавом зипуна лицо от нестерпимого жара.

– Куда! Стой, падла! – заорал не понятно откуда снова взявшийся бородач, увидевший подбежавшего к самым воротам мужика. – Убью суку!

Тем временем мужичок добежал до ворот и, присев, одним рывком приподнял и скинул тяжеленный брус, запирающий склад снаружи. Рванул дверь на себя и тут же бросился назад. Из двери повалил густой, жирный дым.

– Ах ты падаль! – заорал приказчик, подбегая к катающемуся по снегу в попытках сбить пламя храбрецу. Широко размахнувшись, бородач что есть мочи ударил лежачего ногой. – Я тебя покажу, как меня не слушаться, – сопровождая каждое слово пинком, все не унимался он, – да я тебя сгною, мразь! – не замечая ничего вокруг, самозабвенно надрывал глотку бородач.

– Что ж ты, сука, делаешь! – резким рывком вырвался я из рук свитских и, пробежав несколько шагов, с лету заехал ему кулаком в ухо. Приказчик, сбитый ударом, рухнул на землю. Он был похож на распластавшуюся после дождя жабу. Огромный живот, нелепо разбросанные руки и ноги и выпученные, навыкате, глаза. Перевернувшись, он попытался встать на четвереньки. – Лежать, тля! – я от души саданул сапогом ему по ребрам, опрокинув на спину. – Немедленно открыть все склады! – бросил я подбежавшей свите и, обведя бешеным взглядом замешкавшихся гвардейцев, добавил: – Бегом, я сказал!

Свита бросилась в сторону пожарищ, увязая в рыхлом, грязно-сером снегу.

– Володя, давай с ними! – указал я оставшемуся со мной князю на только занимающийся огнем склад неподалеку. – А за этим моральным уродом я и сам присмотрю! – бросив презрительный взгляд на лежащего приказчика, добавил я.

Огляделся. Среди складов по-прежнему метались немногочисленные фигурки людей с ведрами, добровольные пожарные команды и причитающие купцы. Склады все, как один, были заперты.

– Иди сюда, – подозвал я уже поднявшегося мужика.

Выглядел тот неважно. Кровоподтек на скуле, опаленные брови и борода, все еще поднимавшийся от одежды пар…

– Садись, – махнул я рукой, указывая на не смеющего поднять голову приказчика. Мужик не заставил себя долго упрашивать и, пинком перевернув бородача на живот, заставив уткнуться лицом в грязный от пепла и грязи снег, с видимым удовольствием уселся на него верхом.

– Руки дай, – приказал я. Мужик вытянул вперед мозолистые ладони, на которых уже наливались пузыри ожогов. Присев на одно колено, я оторвал от своего плаща широкую полосу и стал укутывать пострадавшие конечности. Зрелище было страшное. Все ладони – один сплошной ожог второй и третьей степеней. Впрочем, если б не грубые мозоли, могло бы быть еще хуже. Как он смог удержать пылающий брус, ума не приложу.

– Как зовут? – спохватившись, спросил я.

– Петр.

– Так говоришь, Петр, всегда склады при пожаре запираются? – бинтуя мужицкие ладони, спросил я.

– Вестимо, не всегда, – ответил, морщась от боли, недавний пожарный. – Добрые хозяева не закрывают. Да только мало их. Перевелись нынче такие. Всякий за копейку мать продаст и сам удавится. А уж простой народ и вовсе за скот считают.

Я до боли сжал челюсти. Это уже ни в какие ворота не лезет. Совсем совесть потеряли. Лишь бы товар не уперли, а то, что люди заживо горят, это так, это неважно… Меня аж передернуло от такого обращения с работниками.

– Ну, вот и все, – закончив бинтовать, я осмотрел свою работу. Вышло грубо, но вполне сносно. – Значит, так, – обратился я к мужику, – тебе теперь к доктору надо.

Покопавшись в складках шинели, я снял с пояса кошель и молча засунул ему за пазуху:

– Это тебе на лечение и за храбрость.

– Спаси вас Бог, ваше высокоблагородие, – Петр встал и низко поклонился, забинтованной рукой придерживая ворот зипуна, чтобы не вывалился кошель.

– Вообще-то не ваше высокоблагородие, а ваше императорское величество, – поднимаясь с колена, улыбнулся я.

– Да мы народ темный, в титулах не разбираемся, – улыбнулся он сквозь кустистую бороду в ответ. – Всяк, кто знатен, но не царь, – «высокоблагородие».

Я не выдержал и расхохотался. Громко, во весь голос, утирая слезы грязным рукавом. Это был воистину горький смех. Я смотрел на Петра и видел весь русский народ. Покорный и бунтарский, боящийся начальства и не страшащийся смерти, способный смеяться, когда хочется плакать. Боже, дай мне сил, чтобы его не подвести.

Перестав наконец смеяться и утерев слезы, я подошел к Петру вплотную и, положив ему руку на плечо, тихонько сказал:

– Я и есть царь. И как царь, я тебе обещаю, что никто больше не будет на Руси относиться к людям как к скоту. Никто не сможет губить людей за монету и оставаться безнаказанным. Слово даю!

Петр уставился на меня неверящим взглядом, брови его поползли вверх так, будто хотели сбросить с головы шапку. Он побледнел, бухнулся на колени. Попеременно крестясь и долбя лбом землю, он начал бормотать что-то невнятное.

– Склад открыли. Всех вывели, – доложился, шумно переводя дух, подбежавший тем временем Владимир Барятинский.

– Вот что, Володя, – подумав, сказал я, – езжай-ка ты к Суворову, передай, пусть сюда казаков и жандармерию подтягивает. Всех, кого сможет. Нужно оцепить склады и провести расследование. Ну и чтоб взаправду все не разворовали, – прибавил я спустя мгновение.

Запыхавшийся князь отрывисто кивнул и тут же бросился к оставленным на почтительном расстоянии от огня лошадям.

Спустя полчаса я наблюдал радующую монарший взор картину. Район портовых складов был полностью оцеплен. Всюду сновали пожарные и добровольцы из рабочих.

Мой красноречивый приказ, сводившийся в кратком изложении к «Всех впускать, никого не выпускать, при попытке бегства открывать огонь!», был отменен уже спустя три минуты после оглашения. К своему стыду, я совершенно забыл про многочисленных пострадавших. Раненых, вернее, обожженных оказалось достаточно много. Немедленно распорядившись доставить всех по больницам, я заработал себе еще несколько очков в глазах маленького человека. Надо будет, кстати, навестить их через пару дней.

За всей этой суматохой у меня абсолютно вылетел из головы плененный мною приказчик. Вырвавшись из плотного кольца окруживших меня свитских, жандармов и купцов с портовым управлением в придачу, я направился к своему, уже потухшему складу. И ничуть не удивился, увидев спокойно сидящего на том же месте, а именно на спине своего приказчика, и самозабвенно дымящего люлькой мужичка. Интересно, как он ее набивал с такими руками?

– Эй, Петр! Иди сюда! И приказчика своего веди! – прокричал я, махнув рукой.

Дважды повторять не пришлось. Ждать, впрочем, тоже. Будто только того и дожидаясь, Петр резво вскочил и, придав необходимый заряд бодрости своему пленнику посредством пиночно-почечной передачи, устремился за мной.

Быстро найдя ближайшего ко мне жандарма и сдав ему приказчика, я пообещал немного потерявшемуся в моем присутствии стражу порядка оторвать голову, если заключенный сбежит. Жандарм быстро нашелся. Пока я разговаривал, Петр, ни на секунду не сводивший глаз со спины бородатого и думая, что его никто не видит, отвесил оному прощального тумака и как ни в чем не бывало отошел в сторонку.

– Стой! Куда пошел! – окликнул я его. – Проводи до больницы и проследи, чтоб его там устроили, – обратился я к стоящему рядом, в оцеплении, жандарму.

– Будет сделано, ваше императорское вел-во! – прогрохотал тот могучим басом и, профессионально подхватив Петра под руку, буквально спустя мгновение исчез в толпе.

Я огляделся. Пожары успешно тушились. Набежавшие со всех сторон люди лопатами забрасывали оставшиеся от неудачливых складов угли подтаявшим, грязным снегом и обливали водой незанявшиеся склады по соседству. Часть народу уже даже начала подходить к оцеплению, пытаясь выйти.

– Александр Аркадьевич, любезный. Давайте-ка выпускайте всех порожних рабочих и зевак в город, а всех приказчиков, купцов и портовое управление задержите здесь и соберите где-нибудь вместе. И проконтролируйте, что на складах никого не осталось! По исполнении доложить!

– Слушаюсь! Позвольте вопрос? – осведомился генерал-губернатор.

– Да, конечно.

– Что делать с теми, кто имеет при себе что-либо краденое?

– Задерживайте до выяснения, что и откуда, вдруг все же свое. Сильно расспрашивать резона нет. Редкий дурак сейчас попробует что-то умыкнуть. Да, и народ на морозе постарайтесь долго не держать, – добавил я напоследок.

– Будет сделано, ваше императорское величество! – сделав попытку щелкнуть каблуками, утонувшими в рыхлом снегу, Суворов бросился раздавать приказы.

– Ваше величество, – осторожно обратился ко мне Володя. – Может, вернетесь во дворец? Холодно, а вы одном мундире. Как бы опять не заболели.

И верно, я тут же почувствовал, как замерз, бегая на морозе, и зябко повел плечами, на которые спустя мгновенье опустилась чья-то теплая шуба.

– Айда в ближайший кабак, – скомандовал я. Чем мерзнуть понапрасну или вовсе отправляться во дворец, я решил с пользой скоротать время до выполнения моих распоряжений. – Кстати, где они тут…

– Я знаю! Тут недалеко, – встрепенулся самый молодой из моих адъютантов и тут же покраснел.

– Веди, давай. Гуляка… – скомандовал я смутившемуся под веселыми улыбками гвардейцев адъютанту.

Пройдя, вернее, прошествовав сквозь почтительно расступившееся оцепление, мы в две минуты оказались у неказистого кабака. Войдя в полутемное помещение, я вывел полового из затянувшегося ступора, вызванного нашим появлением.

– Щей неси! Нет, сначала вина! Лучшего. И подогрей! – половой мгновенно исчез из моего поля зрения и, надеюсь, материализовался в винном погребе.

Смахнув рукой крошки с лавки, я устало опустил на нее свою пятую точку.

– Присаживайтесь, господа! Не побрезгуйте моим обществом, – улыбаясь, обратился я к неприязненно осматривающим кабак свитским. Гвардейцам моего особого приглашения не требовалось. Они сноровисто расселись за столами, непривычно тихо ожидая появления обслуги.

– Это сейчас тут не убрано и посетителей нет, – начал оправдываться молоденький адъютантик. – Да и был-то я тут всего один раз…

– …и пьяный, – усмехнувшись, завершил за него логическую цепочку я. – О-о! А вот и вино пожаловало! – отметил я работу проявляющего чудеса расторопности хозяина заведения.

– Что будет угодно, милостивый государь, – угодливо склонившись в почтительном поклоне, спросил у меня кабатчик.

– Щей неси, да понаваристей, со сметаной. Хлеба и… давай мясного чего-нибудь сообрази.

– Сей момент, – и, немного повернувшись к белобрысому мальчонке-разносчику, громким шепотом прошипел: – Чего стоишь! Бегом побежал всех будить! Господа, придется немного подождать, время позд… совсем раннее…

– Не беда, подождем, – мрачно ответил я, ни капельки не успокоив волнующегося хозяина.

– И давай неси еще вина! – долив остатки довольно-таки неплохого грога соседу в стакан, скомандовал Володя. – Да поживее!

Как следует подкрепившись и выкурив по трубке, мы снова направились к злополучным складам.

– Ваше императорское величество, князь Суворов велели передать: ваше приказание исполнено в точности, – доложил подбежавший полицейский, как только мы подошли к пожарищу. – Все собраны перед сгоревшими складами.

* * *

Я медленно прохаживался перед бесформенно сгрудившейся толпой испуганно жмущихся подальше от первых рядов людей. «Что же мне с вами со всеми делать? Как наказать вас так, чтобы не просто запомнилось, но и остальных от подобной практики отвадило?» – раз за разом спрашивал я себя. Впрочем, долго размышлять мне не пришлось. Окружающая меня обстановка мало располагала к спокойным и взвешенным решениям. А вид недавно сгоревших складов и извлекаемые из-под завалов трупы быстро направили мои мысли в нужное русло.

– Ну что? Доигрались, господа хорошие? – зло обратился я к разом притихшей толпе. – Все о богатствах своих драгоценных печетесь? Как бы убытка не понести? – толпа испуганно молчала. – Вы когда склады запирали, о чем вообще думали? Людей заживо жечь – это вам не от налогов бегать, не товаром спекулировать. Это статья Уголовного кодекса Российской империи о предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами! – я не знал, существовала ли такая статья, но был уверен, что-то подобное должно было быть. Просто не могло не быть. – Всем, у кого склады не горели или пострадавшие отсутствуют, выйти сюда, – я указал немного в сторону. Видя, как всколыхнулась чуть ли не вся толпа, я поспешил добавить: – Если окажетесь виновными, наказание вдвое от оставшихся! С Сибири не вернетесь… – сквозь зубы, вполголоса закончил я.

Но жадно ловившая каждое мое слово настороженная толпа услышала. Услышала и снова испуганно замерла. Вскоре из нее стали один за другим, тоненьким ручейком просачиваясь из задних рядов, выходить люди. Когда их набралось уже достаточно много, я обратился к привлекшему мое внимание своей дородностью и собольей шубой явно богатому купцу.

– Эй, любезный! Да, вы! Не стоит так оглядываться по сторонам, я обращаюсь именно к вам. Представьтесь, пожалуйста.

– Иннокентий Петрович Шорсов, купец первой гильдии, – поняв, что деваться особо некуда, сохраняя достоинство, вышел из толпы богато одетый купчина.

– Так что же, Иннокентий Петрович, значит, склады запирать ты не велел?

– Нет, не велел, – спокойно и с достоинством ответил он.

– Ну а кто ж тогда? Неужто сам захлопнулся? – я притворно удивился. Уже зная, что практически все склады были закрыты, я не сомневался – купец поступил, как и все.

– То приказчик мой Сашка расстарался, подлец, – давно поняв, что запахло жареным, принялся выкручиваться Шорсов.

– Брешет все! Сам! Сам мне сказал закрывать немедля! Как увидел, что соседский склад занялся, так и сказал! – раздался крик из недр оставшейся стоять на месте толпы.

Раздвинув широкими плечами толпу, вперед вышел невысокий, но плечистый и коренастый мужик в расстегнутом до пупа тулупе.

– Да как же я мог тебе такое сказать, коли я в портовом управлении был? – по-бабьи всплеснул руками демонстративно удивившийся купец.

– Врешь! Туда ты уже опосля побег!

Я уже начал жалеть, что отпустил рабочих по домам. Свидетели бы нам не помешали. Но, как оказалось, любопытных оставалось еще предостаточно.