Текст книги "Золотой Человек (СИ)"

Автор книги: Никита Разумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Глава VII

Глава VII

Июнь 1918 года второй эры.

Станционный телефонный аппарат единственной пожарной станции на весь небольшой город Шлисс не переставал звенеть с самого утра. Он отключился только в полночь, кто-то оборвал связь. Но это уже не имело никакого значения, ведь всего лишь два пожарных расчета не были способны разом погасить огонь, который то и дело возникал в разных частях города. Как по цепи пламя передавалось от дома к дому, и если его где-то удавалось потушить, то в другом месте время подходило разбирать черные обугленные обломки. Сами пожарные тоже работали в пол силы, никто не хотел рисковать своей жизнью, да и, в конце концов, что могут двенадцать пожарников сделать против целого города, если умом и сердцем они тоже с его жителями. Так вот и падали один деревянный дом за другим, поглощаемые языками пламени, оставались стоять только пустые почерневшие каменные основы. Город выгорал дотла.

Полиция с самого начала была осведомлена о чрезвычайном положении, но ее сил для поддержания комендантского часа на улицах не хватало. И вот, когда радио еще работало, повсюду раздался противный для здешнего слуха голос «всеми горячо любимого» Его Величества. И это были те полторы минуты, когда люди остановились, чтобы послушать его речь, не громя ничего. Потом на город обрушилась настоящая лавина ярости, недовольства и несогласия. Теперь полиция спасалась бегством и только лишь одинокая сирена пожарной машины изредка могла пересилить гул обезумевшей толпы.

Трудно было посчитать всех людей, которые выбежали этой ночью на улицу сказать свое слово… а может уже и воплотить слова в действие. Эта огромная масса как поток горной реки разливалась по всем большим авеню города, заполняя даже маленькие улочки и переходы. Вышли даже те, кто никогда ранее не высказывался, но теперь, когда, наконец, появился шанс, что их услышат, сидеть на месте было уже нельзя. Люди вышли со всем, что было под рукой – некоторые старались обойтись обыкновенными транспарантами с лозунгами и требованиями, но те, кто уже понимал к чему все идет и как пройдет ближайшая ночь, взялись за биты, доски, топоры и даже огнестрельное оружие. Правда, последнее пока что приходилось прятать, ибо его использование не в нужный момент могло все испортить.

Решительных становилось все больше и больше, а простые люди либо отходили на задний план, либо тоже набирались решимости. В руках у таких появлялись бутылки с зажигательной смесью, которые и создавали проблемы для двенадцати пожарных, чья смена выпала на эту ночь… не иначе как проклятие – думали они – ведь в противном случае, они тоже бы поджигали, а не тушили. Магазины, полицейские участки, здание администрации и суда – все это подвергалось сначала разграблению, потом поджогу. Толпа теряла контроль сама над собой, ведь те странные люди в красных галстуках и черных мантиях, что руководили и направляли их первые два часа, теперь разом испарились куда-то, оставив их с городом и огнем наедине. Но толпе это только и нужно было. Огню теперь отдавалось все без разбору – простые дома, единственная гимназия, часовня, библиотека, хлебопекарня, пожарная станция, те немногие машины, что только-только начали появляться в городе. Все горело, словно очищая и от плохого и от хорошего. Огонь не разбирает, что есть что, он только горит. Некоторые чиновники, успевшие укрыться за городом, теперь смотрели на это ночное оранжевое зарево, освещавшее пол губернии. Они не понимали зачем… зачем люди жгут все подряд, откуда взялся этот крик, эта злость. И где носит эту третью армию?

Время для «войны» – как все кричали и называли происходящее. Именно война, не протест, то, что нужно было сейчас людям больше всего. Они натерпелись такой жизни. Жизни по указке Централа, по указке семи каких-то позолоченных бумажек. Нет, не один из этих людей никогда не был догматиком. С тех самых пор, как тысячелетие назад веридасцы распространили Веридас на эти земли, здесь все время постоянно что-то происходило, подогревалось, и нужна была только искорка. В Шлиссе это хорошо понимали… кто-то подарил им искорку, человек совсем другого склада характера, которого все здесь именовали Освободителем. Именно он поднял людей, как они считали, от векового рабства и морального притеснения. «Свободу совести!» – самый популярный лозунг этой огненной ночи, а уже потом шли «долой империю и императора». Все здесь мечтали в будущем воссоединиться с большим северным королевством Волуптас, с которым люди ощущали кровную связь и, самое главное, связь по духу. Когда в городе, казалось, уже нечего было разрушать, когда собственные горожане превратили его в пепелище, стало понятно, что толпа не собирается успокаиваться. Неорганизованный хаос был повсюду.

Стемнело окончательно, но черноту и спокойствие забрали даже у небес. Их заслонило тучами, которые отражали на себе огненный свет. Теперь было светлее, чем днем. Становилось сложно дышать, клубы серого и черного дыма набивали собой облака, словно подушку перьями. Тучи обещали дождь и они его дали. Черные капли стали покрывать город и теперь даже вода окрасилась во мрак. Кругом одна грязь и разрушение… теперь оставалось ждать только одно, когда эту палитру разбавит багровый цвет.

В городе, через ор людей, повсюду начал слышаться стук кирок, лопат и ломов по брусчатке. Совсем новой брусчатке, которую император подарил городу в честь его тысячелетия. Новые фонари, лавки, камни от тротуаров – все шло в дело, все это летело в тех немногих, кто призывал к порядку… пока только словами, наивно рассчитывая на что-то. Палка и камень, это убогое, но по-прежнему смертоносное с древних времен оружие, теперь было в руках у каждого человека. Получи он что-нибудь из этого, как сразу, прямо на майском ночном холоде, оголял грязное мускулистое тело, скалился и рычал, словно дикий зверь. Он готов был действовать. Мирных и спокойных людей, которые вышли сюда поначалу с плакатами и своими требованиями, оставались единицы. Они испугались серьезных дел и серьезных последствий, убежав обратно по своим домам, если было еще куда возвращаться. Они не хотели иметь ничего общего с этими зверьми, а их же потом и обвинят в том, что они поддались на внушение веридасской религии, нашли место для семи свитков, поверили в Истину. Нет… они просто не хотели крови. Восстание продолжалось без них, таким только и оставалось, что наблюдать, как по огненным разрушенным улицам бегают черные силуэты.

Ближе к часу ночи все началось по-настоящему.

Толпа стала организовываться маленькими кучками и пробираться в южную часть города через руины и уцелевшие улицы. Кто-то просто хотел посмотреть, что там, а кто-то уже знал и был готов. Какие только слухи не ходили, некоторые заговорили, что на стороне восставших снова появились отряды людей в черных мантиях, владевшие непонятной силой и то, что они одним щелчком поражают целые части веридасцев. Кто-то сказал, что Волуптас ввел свои войска в город на помощь восставшим, и многие даже верили в это, ведь до границы и дюжины миль не будет. Но не один из этих слухов не был правдив, кроме одного, самого страшного – в город вошли части третьей армии штаб-генерала Обручева… или, как его прозвали за войну двадцатилетней давности, генерал-мясник. Энтузиазма сразу поубавилось. К тому же вскоре эти слухи добавились тем, что с восточной черты города собирается наступать карательный отряд добровольцев из северного отделения Золотого Общества. Хороши просветители, ничего не скажешь.

Под угрозой быть раздавленными подобно стадным животным, люди начали формировать управляемые отряды, с избранным руководителем, названием, некоторые даже придумывали себе флаги, надевали повязки на руки. Был создан целый штаб сопротивления в уцелевшем крыле бывшего здания мэрии, где женщины и дети начали готовить зажигательные бутылки и складировать добытое оружие, щиты, палки, камни, спирт, бензин и хлеб – все то, что нужно было сейчас человеку. Ресурсы начали распределять по «фронтам», оружие и ящики доставали на вчерашних хлебовозках. Из маленьких отрядов формировали подразделения, а из них свои армии. Выстрелы и крики становились все ближе и ближе к центру города. Но были еще и такие люди, кто даже не слышал, что восставшие организовали собственную армию сопротивления. Они по-прежнему толпой бегали по улицам и громили все подряд, а кое-кто даже наживался на мародерстве.

Одна из таких групп забрела слишком далеко, в не очень широкую улочку прямо на границе северной и южной коммуны города. Дома на ней были высокие, прямо как представительные десятиэтажные небоскребы Централа. Они еще не тронуты огнем и в некоторых даже горел свет. Грабить то тут вроде и нечего было, но зато через нее можно быстро перебежать из одного квартала в другой – краткий путь к торговому району. Где-то около пятидесяти человек, почти без оружия как раз собирались проникнуть туда, сделать дело и уйти. Они почти прошли до середины улицы, как вдруг, на их несчастье, в самом ее конце появился небольшой отряд солдат третей армии. Они как раз завернули беглым маршем в эту улочку и уперлись в бунтовщиков. Солдаты, в серых летних форменных пальто до пола, красных погонах и беретах, под которыми виднелись напуганные, покрасневшие лица, слезившиеся глаза то ли от холода, то ли от недавней другой такой встречи. За спиной, на ремне у каждого по карабину. Толпа остановилась, с замиранием сердца уставившись на солдат, напуганных мальчишек, намуштрованных настолько, что даже пар изо рта выпускался у всех разом. Послышалась команда перестроиться и тут же солдаты из маршевой колонны перекрыли собой улицу, выстроившись в три шеренги. Тут же в домах на улице повсюду начал гаснуть свет, хлопать дополнительные деревянные ставни. У протестующих еще была возможность повернуть обратно и уйти в центр города, но один из них, здоровый кабан, встал вперед и обратился к своим.

– Ей мужики! Вы че, сдрейфили? Это ж зелень не стрелянная… да они палец на курок не положат, в штаны не намочившись. А ну ка, мужики! Возьмем свое! За свободу! Долой! Долой!

– Долой! – тут же подхватили его остальные люди, большинство из которых даже не стали думать о побеге. Поднялись красные плакаты, где краской были написаны дурные слова об императоре, поднялись горящие факелы и дубинки, у одного даже ружье, и толпа уверенно, почти маршем, направилась на детей. Вооруженный человек вышел впереди всех, направив ружье на солдат. Бойцы ни на шаг не отступали, они знали, что их держит сзади. Сердце билось так, что даже тяжело было вдыхать холодный ночной воздух. Глаза дрожали, некоторые их закрыли, не желая верить в происходящее. Солдаты из первой шеренги заметили, как вооруженный бунтарь, вставил в свое ружье два красных толстых патрона. Он сделал это как будто демонстративно, проверяя их нервы. Толпа знала, на что давить, она словно начала психологическую атаку, идя в шаг с одной скоростью и равномерно барабаня по щитам, слово-в-слово выкрикивая «Смерть. Смерть. Смерть». И, кажется, это начало действовать, бойцы стали переглядываться меж собой, кто-то хоть чуть-чуть, трусцой начал сдавать назад. Первая линяя «незаметно» отошла настолько, что уже начала теснить вторую.

Но теперь настал их черед. Перед отрядом сбоку вышел полненький офицер с тонкими прямыми усиками, в белой гимнастерке, темно-бордовом галифе и накинутом пальто. Поправив свою фуражку, он кивнул успокаивающе солдатам, которые с надеждой смотрели на него. Толпа не останавливалась, даже заметив то, что солдаты находятся под управлением отнюдь не «зеленого» человека. Офицер сделал два широких шага вперед и, поставив ладонями рупор, закричал в сторону толпы.

– А ну стой! Кончайте, устроили тут!

Толпа засвистела, и кто-то даже попытался докинуть камни до него, но пока что расстояние было слишком большое. Только два пути – назад и вперед, по бокам стоят дома, не дающие свернуть.

– Стоять! Не остановитесь, положим всех! Стоять!

Но протестующие и не думали останавливаться, они перешли на бег, обгоняя транспарант. Теперь это была настоящая орущая лавина, с огнем и мечем, с кирками, битами и прочим. Они мчались на солдат и те даже начали гудеть от страха вслух. Офицер отбежал в сторону, в правый бок от своих и махнул рукой какой-то жест. Первая линия тут же встала на колено и сняла карабин с плеча.

В толпе кто-то зажег бутылку с зажигательной смесью и уже замахнулся, чтобы бросить ее в отряд. Офицер махнул рукой, закричав.

Залп.

Громкое эхо отразилось по всей улице, так оглушительно, что даже простые жители в домах начали кричать. Выстрелила только первая линия. Послышался плач напуганных детей в квартирах, но все эти отдаленные звуки не шли ни в какое сравнение с тем криком и диким ором злости, которое с толпы обрушилось на ребят. Замертво упало всего два человека. Солдаты первой линии стреляли, зажмурившись, с силой вжав на курок и не отпуская его, словно палец примерз к холодной стальной жердочке. Никто не целился, в таком страхе на прицел в человека будет смотреть только истинное чудовище, но не двадцатилетний мальчишка. Один из убитых оказался человек, только-только собиравшийся бросить горящую бутылку. Он не успел. Бутылка упала прямо у его ног, и горючее разбрызгалось на рядом бегущих людей. Как сухое сено вспыхнули люди и побежали в разные стороны с диким криком от боли, страха, обреченности и злости. Человек с ружьем был ранен в ногу и выронил оружие куда-то. Оно сразу же исчезло… его кто-то подобрал и скрылся.

Однако, разъяренная толпа все еще мчалась на солдат. Теперь с глазами, чуть ли не вываливающимися из орбит, криком на грани с потерей голоса и замахивающимися предметами. Несколько метров разделяло их от первой линии.

Офицер махнул рукой еще раз и закричал

– Вторая и третья! Один.

Снова раздался залп, еще более оглушительный, чем первый.

Выстрелили оставшиеся две линии. Транспарант протестующих рухнул на землю, на него с криками и с мертвой тишиной следом повалилось с десяток тел. Прямо под ногами солдат, не добегая до них падали, сраженные пулей люди, человек пять. Те, кто бежали следом резко остановились, истерически вопя. Их ноги, казалось, сами начали думать и спасать хозяина. Люди душой и сердцем уже видели, как пробивают черепа мальчишек, отнявших жизни стольких шлиссцев, но в то же время со страхом в глазах и без оглядки бежали прочь, на другой конец улицы, перепрыгивая тела товарищей. Среди толпы послышалось «Убийцы!», «Долой Империю!» «Сволочи!». Солдаты и сами уже были в пред истерическом состоянии. Они смотрели на мертвецов с дырками в груди или во лбу, в глазах которых все еще тлел гнев. Даже мертвыми глазами они смотрели на своих убийц, проклинали их. Ребята плакали, кричали. Только офицер, выхватив саблю из ножен, махнул ей, как палач, в сторону толпы и крикнул.

– Не дайте им уйти… они вернутся! Вперед!

И солдаты повиновались. Они с победным криком, только за счет которого ноги соглашаюсь бежать вперед, ринулись на убегающую толпу с карабинами наперевес. Люди спасались в панике бегством. Вновь послышались выстрелы, вновь начали падать тела. Никто уже не спасал товарищей, никто не поднимал флаг города. Все потеряли надежду, веру в чудо, хоть в кого-то, кто мог помочь. Это был конец.

За этой улицей наблюдал тот, кого горожане и считали человеком, подарившим искорку. Он, подобно властелину смотрел свысока, с десятиэтажного дома, вниз на действо. Его черный длинный плащ подхватывался ветром, пропахшим порохом, гарью и кровью. Но этот ужасный запах ничуть не волновал мужчину. Он продолжал со спокойным лицом, может быть даже упоительным взглядом смотреть на то, что происходило на улочке. На то, как солдаты продолжают гнать толпу и стрелять людям в спину, на то, как они перепрыгивают через мертвых и стреляют, и стреляют. Все окрасилось одним цветом. Но такое место открывало не только эту улицу. Отсюда был виден весь Шлисс, все сгоревшие дома, крики, выстрелы и боль. Все оранжевое зарево, посылаемое в небо и отражаемое облаками обратно. Он медленно поворачивал головой по панораме разрухи. Все было именно так, как он желал. Первая кровь, первый его настоящий ход не из подполья. Он развязал эту войну и преимущество у него.

«Глупые, глупые люди. Вы никогда не понимали ценности мира, вы сами пожелали моей искры, чтобы спалить собственный дом. А теперь ваша кровь разукрасит всю империю, все захотят такой же искры, все захотят огня. И в итоге императору останется под управление только большое, кровавое кострище. Ты сам этого заслужил Маар. Ты и твои золотоволосые прихвостни. Вы сгорите первыми за свою ложь. А потом начнется моя эра. Да… и везде вновь настанет мир. Мир без законов и правил, то, что люди называют свободой. Я обещаю вам, народ Веридаса, я принесу вам свободу, я ваш Освободитель»

Человек наслаждался такими мыслями, видя огонь внизу. Он отражался и по-настоящему горел даже у него в глазах. Он и создавал почву для таких слов.

К нему сзади подошла девушка с вишневого цвета волосами. Смотреть так долго на огонь ей казалось скучно, и она гуляла по разрушенному городу туда-сюда. Целыми часами наблюдая из тени, кто и чем занимается, так непринужденно. Но в итоге и это ей надоело, и теперь она вновь вернулась к нему. Опершись локтями на железные подпорки крыши, она скривила унылое лицо, и взглянула на темно-оранжевое небо.

– Красиво… – подметила девушка, не изменив своего скучного выражения лица – шесть часов уже горит… пф.

Она безнадежно опустила голову, человек не собирался спускаться с крыши. Она знала его любимое место времяпрепровождения, поэтому и надеяться на обратное было напрасно. Черное шелковое пончо была не самая подходящая одежда для этой холодной ночи. Девушка потерла плечи и шмыгнула носом.

– Замерзла? – спросил человек, не отрываясь от видов улицы

– Да, папочка, может пойдем?

Мужчина ничего не ответил. Девушка обернулась и посмотрела на южную часть города. Там уже все затихло и мерцало не так сильно. Никого не было кроме окровавленных тел и своеобразного запаха после выстрелов.

– Похоже, здесь мы проиграли, пап?

Мужчина покачал головой и улыбнулся

– Не-ет Ал… все идет так, как и должно идти. Кровь пролилась, теперь даже те, кто был нейтрален, не останутся в стороне. Люди увидят преступления Веридаса здесь. Шлисс, обезглавленный и обескровленный передаст свой меч и пламя в другие города. Нам же надо постараться, чтобы хаос как можно быстрее дошел до Централа. Маару и учителю не долго осталось. Передай Мак-Бауману, чтобы он начал перебрасывать рыцарей отсюда в столицу, ты тоже поезжай. Я догоню вас, когда город остынет до конца. Поняла?

– Да, уже иду.

Ал в припрыжку побежала прочь с холодной крыши.

Мужчина крепко сжал кулак и посмотрел на него, в мыслях гуляла одна помеха в его плане с Централом – Золотое Общество.

***

Николай молча сидел на деревянной кровати-полке, подогнув одну ногу под себя, он наблюдал, как за окном белые тучи бежали по голубому небу. Это предвещает жаркие дни, духоту и даже засуху. Значит, на улицы Централа выйдут целые бригады опрыскивателей, которые будут мыть дороги чистить газоны и поливать деревья. Это даст иллюзию, что город вновь ожил. Однако, даже сидя за решеткой в специальной тюрьме, Николай ощущал, что в городе становиться жарко не только из-за вышедшего солнца. Ночью он слышал, как люди ходят по улицам и говорят только об одном. Восстание в Шлиссе. Какой кошмар, сколько крови пролито. А ведь император обещал, что не прольется ни капли.

Теперь люди уже не боялись выходить на улицы и что-то обсуждать между собой. Хорошо то, что они пока просто обсуждали, группами по пять-десять человек. Не было никаких собраний с плакатами и массовых шествий. Но даже дурак понимал, что это лишь дело времени. Что еще немножко и люди выйдут на улицы всей толпой. Гарнизон города был выведен императором на север. Порядок в Централе остались охранять только пара тысяч золотых людей и полиция.

Странно то, что Николай сидел сейчас спокойно в белоснежной рубахе, немного не подходящей по размеру, в своих же штанах и сапогах. С него даже не сняли наградные часы, не надели колодок, наручей и прочего. Он сидел в камере один и исправно питался. Так прошла уже примерно неделя. Однако к нему не разрешали пускать посетителей и только сегодня он, наконец, договорился, что Сергей Сергеевич приедет. И то это потому, что сразу после Скреппа должен был начаться допрос лично Владыки Демиана.

Юноша не знал, кто, как относился к его недавнему поступку. Одобрять здесь уж точно было нечего – освобождение правой руки Чадаева это хуже чем измена… это диверсия. Но что сделано, то сделано – успокаивал себя Николай – что уж волноваться, если теперь твоя судьба не в твоих руках. Теперь стоит лишь надеется на благосклонность совета и лично Владыки.

Лишь одного он боялся по-прежнему, с той же силой. Встретится с учителем с глазу на глаз. Он не вынесет и минуты этой пытки… нет, пусть пришлют кого угодно, пусть даже Зак ему кости пересчитает, но ни за что Николай не хотел сейчас смотреть в глаза Скреппу. Он так редко видел учителя злым… по-настоящему злым, на самом деле, вообще никогда не видел, но строим да. Ласковая улыбка, как у доброго волшебника из сказок, всегда сопровождала его, с самой первой встречи тринадцать лет назад. Николай не хотел видеть его позор, то, что этот позор принесен им же. Мальчик по праву воспринимал его уже как отца.

Ближе к обеду Скрепп все же прибыл в камеру Николая. Ученик, стыдливо покраснев, отвернул голову к стене. Сергей Сергеевич, молча с серьезным лицом, смотрел на него, медленно подошел и сел на соседний стул.

– Друг мой…

Николая как розгой обожгли эти два слова. Он передернулся и отвернулся еще сильнее, чтобы учитель мог видеть только его затылок.

– Не отворачивайся от меня… Николай, я хочу, чтобы ты знал. Я не держу обиды на тебя… я понимаю, каково тебе пришлось. Николай, посмотри на меня

Николай посмотрел, Скрепп и в самом деле сидел, как ни в чем не бывало, с обычным добрым лицом, улыбкой немного скрываемой бурой бородой.

– Простите меня… – у Николая горло пересохло, и он с трудом говорил – я… ошибся… я…

К глазам подступили слезы, но юноша держал себя. Заплакать, это было самое правильное сейчас, но он не хотел еще больше позориться перед учителем. Скрепп встал со стула и присел на его кровать, взяв юношу за ладони. В глаза учителю по-прежнему смотреть не хотелось, они машинально отворачивались, извиваясь от контакта.

– Нет, друг мой. Ты не виноват, только моя вина в том, что я не учел силу твоих эмоций. То, что я плохой учитель. Может мне не стоило брать четырех детей… впрочем, уже не важно. Через час к тебе приедет Демиан, друг мой, ты в курсе?

– Да…

От этого на душу словно свалился еще больший камень, вдобавок к той скале, что уже была там. Владыка наверняка не простит его. Наверняка он так и просидит остаток дней здесь.

Скрепп начал давать какие-то незначительные советы, и Николай слушал их всерьез, потому что каждое его слово успокаивало нервы. Каждая мелочь, которой Скрепп просил уделить внимание, казалась тем шансом.

– Одним словом, веди себя естественно, понятно?

– Я понял, Сергей Сергеевич… можете рассказать как там Настя?

Скрепп улыбнулся, почесав висок.

– Мучает меня вопросами, когда тебя освободят. Она волнуется за тебя, Лена и Зак тоже места не находят.

Хоть какая-то хорошая новость за последнее время. Кто-то волнуется за него, любящий человек и друзья. Эта маленькая капелька счастья, наверное, единственное, что осталось светлого внутри Николая. Он закрыл глаза и постарался очистить голову от мыслей.

– Учитель. Если они не лишили меня золотой косички, значит ли это…

– Нет, нет… Не волнуйся, тебя ни кто не собирается изгонять из общества. Я этого не допущу. Но сейчас это и так ни кому не нужно… ты, наверное, сам понимаешь, что происходит? Все шепчутся за нашей спиной. Сейчас важен каждый золотой человек.

Он встал, еще раз похлопав юношу по плечу

– Не беспокойся. С таким резюме как у тебя, вопрос освобождения разрешиться почти сам собой.

Учитель вышел, камеру снова закрыли.

Николай вновь остался наедине с самим собой. Все те мыли, что терзали его о том, как учитель поведет себя, не давали покоя. И в голову приходили только самые страшные, в плоть до тех, что Скрепп откажется от него, или будет лично руководить казнью. Нет, теперь все это казалось бредом. Учитель не злился на него, но чувство вины все равно осталось. Сильное чувство, от которого хотелось зарыться куда-нибудь и молчать, не подавать ни малейшего знака о своем существовании. Николай закрыл лицо руками и тяжело выдохнул. Теперь оставалось дождаться суда Владыки. Он должен был приехать с минуты на минуту и юноша вслушивался в каждый шорох за дверью.

И вот, наконец, снова как в тот раз, в неизвестном месте. Стук множества каблуков за дверью. Кто-то приближается. Наверняка это он. На всякий случай Николай встал с кровати и начал поправлять свою одежду и волосы. Владыка идет не один, в коридоре множество людей. Теперь топот сконцентрировался возле двери его камеры. Щелчок и она отворилась.

Владыка вошел первым, следом за ним еще двое золотых людей. Демиан тут же кинул строгий взор на юношу, от которого ему стало не по себе. Николай хотел было сказать приветствующее слово, как и советовал Скрепп, но Владыка пальцем указал на Николая и двое его сопровождающих тут же быстрым шагом подошли к юноше и, взявши его за плечи, усадили за стол. Владыка тихо закрыл дверь.

Николай все же дернулся, что бы подняться и хотя бы поклонится вошедшим золотым людям, но его крепко держали за плечи. Что они делают? Николаю стразу вспомнилось избитое лицо Мак-Баумана и кровавые пятна в его камере. Он побледнел.

Демиан подошел ближе, снимая уличные перчатки. Его взгляд был отнюдь не добрым и неоправданно радостным, как обычно. Он строго смотрел на него исподлобья своим единственным сверкающим глазом. Было видно, что старик не выспался… да и понятно почему. События на севере не дают сейчас спать никому. Удивительно, что он вообще нашел время для таких подонков и изменников как Николай.

Юноша чувствовал, как дрожат его пальцы, руки вспотели, а сердце билось уже в горле. Даже в глазах начало темнеть от страха. Но сейчас нужно было держаться. Нужно стойко принять ответственность за свои поступки. Самое суровое наказание еще со студенческой поры – Владыка выглядел сейчас именно так, как будто Николай не подготовился, но должен был. Хотя, если подумать, юноша никогда не видел Демиана в гневе… наверное, об этом лучше не думать. Волновались, похоже, и вошедшие с ним люди, перечить ему вообще никто не смел. Это был уже другой человек, не тот улыбчивый старичок.

Владыка погладил пальцем острие уса и махнул легонько ладонью. Николая тут же отпустили, теперь юноша словно прирос к стулу. Он сразу убрал руки со стола на колени, чтобы никто не заметил дрожи.

– Ну что… наигрался? – сказал Демиан

Николай опустил голову. Эти слова отдались как пуля в сердце. Надо же что-то ответить… или нужно молча все выслушивать. Все то, что говорил Скрепп, разом выветрилось из памяти.

– Кто тебе приказал искать Чадаева?

Николай молчал, закрыв глаза.

– Кто! – Владыка ударил кулаком по столу так, что аж деревянные ножки затрещали. Поразительная сила в преклонном возрасте, подумал Николай, вздрогнув.

– Я сам решил найти его… я больше не мог ждать… мой отец

Владыка внезапно резко успокоился и начал обходить Николая, не спуская с него взгляда. Юноше еще больше стало не по себе, было страшно взглянуть ему в лицо. Куда он направился, зачем остановился за его спиной?

Он стоял так несколько минут в абсолютной тишине. Двое остальных золотых людей даже стали переглядываться между собой. Но то, что Владыка сделал дальше, чуть ли не повергло в обморок Николая.

Демиан легонько схватил его за горло. В голове сразу же всплыла боль от синего пламени Чадаева. Но Демиан просто держал его и нащупывал пульс. Николай дрожал, как будто сознание само, вспоминая то ужасное пламя, жгло ему горло прямо сейчас. Владыка обладает совсем другой четвертой составляющей, и если он сейчас ее использует, то от головы Николая останутся только кровавые ошметки. Дыхание сбивалось, он думал, что еще чуть-чуть и Владыка начнет душить его.

– Он делал так же? – спросил Демиан

Николай кивнул, он уже не мог говорить.

– Бедное дитя… это моя вина… это я его так наказывал за непослушание, теперь он вырос и так пытает других.

Владыка снял руки. Его голос стал нормальным, как будто он пришел к Николаю не в камеру, а в гости домой.

– Сердце у тебя бьется… боишься?

Николай снова молчаливо покивал. Но такая манера речи уже вселяла в него определенную надежду. Владыка спокойно продолжал

– Зачем ты освободил Мак-Баумана? Я же говорил, что его следует казнить… а теперь у нас нет козыря, что успокоит людей в Централе.

Владыка уловил на лице юноши раздражение от слов о казни Артура и махнул рукой.

– Я здесь все равно не для этого, майор. Значит ты встретился с Чадаевым?

Николай посмотрел на него

– Да… но на ваш следующий вопрос о его тайных квартирах я не знаю ответа… Меня держали где-то в Централе… я не мог понять где, в каких-то сырых помещениях.

– Сырых?.. в канализации он вряд ли мог скрыться. Ты общался с ним один на один?

– Там были его люди… у них даже своя форма есть

Владыка растер глаза и как бы невзначай спросил.

– Ты выяснил что-нибудь про Драгана?

Юноша молча смотрел под стол.

– Николай… взгляни на меня. Ты что-нибудь выяснил?

Он еле заметно покачал головой, Владыка заметил, как его глаза заблестели

– Владыка… он просил передать, что скоро лишит нас императора… я слышал, как он намеревался поехать в Шлисс

Демиан промолчал, не спуская с него взгляд.

– Надо позаботиться о безопасности Его Величества…

– Значит, совет не ошибся, Чадаев и в самом деле замешан в розжиге восстания… он снова нас опередил – Владыка оперся локтями на стол и закрыл глаза – сначала Шлисс, потом мы – он попросил у своего подчиненного какую-то газету из рук и передал ее Николаю.

На первой же строке большими буквами было написано «БЛИЗИТСЯ ВОЙНА?» и далее шла сводка потерь и подсчетов ущерба после ночного бунта в Шлиссе, а так же про маленькие кусочки районов, откуда бунтовщиков еще до сих пор не выбили.

– Его величество ввел третью армию? Она же входит в состав гарнизона Централа – Николай недоуменно посмотрел на Владыку, тот утвердительно покивал

– Выбора не было. Основные части армии сейчас в других северных городах.