Текст книги "Юность (СИ)"

Автор книги: Никита Мирошниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

  Решающую роль в этом играла действительность, в которой жил Сергей. Советский народ был занят грандиозным делом построения социализма, осуществлял на практике мечты лучших людей всех времен и всех народов. На этом фоне нормальному, здоровому человеку бредовое в произведениях Бодлера, Пшибышевского и других, подобных так и казалось бредовым, мелкое казалось мелким. И, даже, несмотря на его возраст, характерная для многих французских писателей любовь с вечера до утра и с утра до вечера, с короткими перерывами для отправления естественных надобностей, казалась сексуальной галиматьей и вовсе не любовью. Огромную роль сыграло и то, что он был воспитан с раннего детства на благородных традициях русской классической литературы. Любя Чехова и Горького нельзя любить Бодлеров и Пшибышевских. Все это помогало нормальному здоровому уму Сергея отметать золото от грязи.

  Говоря о духовном развитии Сергея необходимо обратить внимание на одну, очень важную черту его характера, которая тоже помогала дать здравую оценку явлениям в жизни и литературе – этой чертой была любовь к смеху, иронии, остроумию. Он с детства воспитывался в атмосфере иронии и шутки. Отец, капитан дальнего плавания, дома очень редко говорил с Сергеем серьезно, большую часть его слов нужно было понимать в переносном смысле. Мать тоже была нрава добродушного и веселого. Когда приезжали братья отца – тоже моряки – квартира наполнялась рассказами, в которых смеха было обычно больше всего. Один из двоюродных братьев отца – дядя Петр – бедовый, видавший виды моряк был изумительным рассказчиком, в совершенстве владевшим тайной комизма. Когда приезжали отдыхать на лето в село, к родственникам матери, то и там попадали в атмосферу народного юмора и сарказма. И сколько наблюдательности, народной мудрости было в этих шутках. Неудивительно поэтому, что сатирическая и юмористическая литература стали предметом его сильнейшего увлечения. Еще в седьмом классе ему попался том Чехова, и с этого времени он становится его любимым автором. С каждым новым шагом своего развития Сергей открывал все новый смысл в его произведениях. В десятом классе попались записки Бруссона об Анатоле Франсе. Он заинтересовался этим писателем. «Харчевня королевы Гуселапы» и «Записки аббата Жерома Куаньяра» привели его в восторг. С этого времени Франс прочно входит в его пантеон писателей. Правда, в это время его больше всего привлекала бытовая сатира; многое в социальной сатире и Чехова и Франса еще ускользало от него. Однако «Ревизор» уже тогда стал любимым шедевром, который он читал и перечитывал. С большим интересом познакомился он с памфлетами Анри Рошфора и его «Фонарем». На первом курсе его восхитил Поль Курье, имя которого он встретил в одной из статей Горького. Понравился ему Лукиан, очень понравились «Похвала глупости» Эразма Роттердамского и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле.

  Таково было направление духовного развития Сергея. К концу десятого класса он твердо решил пойти на гуманитарный факультет университета.

  Несколько иначе развивался Васька. С раннего детства его интересовало все: и устройство человеческого организма, и природа звезд, и размеры луны, и наличие разума у животных. Он всегда экспериментировал – над собой, отцом, матерью, соседями, кошками, собаками. Гуманитарные вопросы психологии очень рано стали увлекать его. Уже в пятом классе он со своими дворовыми друзьями брали на руки соседнего годовалого младенца Юрика и больно щипали сзади за мягкое место, весело смеясь ребенку в лицо. Неискушенное в коварстве ближнего дитя оказывалось в сильном недоумении – плакать ему или смеяться.

  С годами характер Васькиной любознательности изменился, как и характер его экспериментов, но горячая заинтересованность во всем, что составляет жизнь, только росла. Поэтому он всегда готов был с увлечением беседовать об истории, литературе, кино, театре, музыке. Он много читал об этом, но гуманитарной науки, как специальности для себя не признавал. Ему хотелось видеть конкретные, осязательные результаты своего труда. Сергей доказывал, что историк, филолог, философ имеют объектом работы, исследования самое интересное для человека – самого человека. Однако Васька признавал это «производство языком» только для женщин.

  Отец его был инженер, изобретатель, милейшей души человек, к сожалению, слишком привязанный к спиртному. Страсть к изобретательству передалась от отца к сыну. Васька всегда что-нибудь выдумывал, строил, изобретал; летающие модели самолетов, планеры, электромоторы, радио. К дворовому товарищу он провел телефон, сконструировал своей системы радиоприемник. По целым дням, а иногда и ночам, сидел он, выдумывая, прикидывая, что-то сколачивал, прилаживал. В девятом классе прибавилось еще одно увлечение – химия; появились колбы, реторты, пробирки, резиновые трубки, химикалии. Детишки всех окрестных домов души в нем не чаяли. Он охотно допускал их к своим экспериментам. Мамаш серьезно беспокоила опасная привязанность сынишек, так как те часто с восторгом рассказывали о взрывах, фейерверках, молниях, которые устраивал Васька. Руки у него были изъедены кислотой, рубашки прожжены, свет в квартире иногда внезапно потухал; впрочем, он быстро исправлял неполадки в электросети.

  Однажды, в десятом классе, Васька сам взорвался на уроке истории. Преподаватель с подъемом что-то рассказывал, в классе была мертвая тишина. Вдруг что-то пыхнуло и парта, где сидел Васька, окуталась сизым дымом. Историк побледнел, и весь класс замер. Когда дым рассеялся, увидели испуганную физиономию Васьки, который хлопал по брюкам, пытаясь их потушить. Оказывается, у него в кармане вспыхнули какие-то химикаты. Когда обнаружили, что Васька отделался только незначительным ожогом, прожженными брюками и легким испугом, весь класс расхохотался, а историк из бледного сделался красным и изгнал смущенного экспериментатора из класса к директору.

  Нельзя сказать, чтобы его научно-технические эксперименты были оторваны от жизни. Он отнюдь не замыкался в сфере чистой науки. Наука и техника верно служили ему в каждодневной жизни. Его враги и противники частенько чувствовали его карающую десницу, вооруженную по последнему слову техники. У него по соседству в коридоре, например, жила девушка одних с ним лет – Бетти. Он ее сильно недолюбливал. Ее комната была отделена от Васькиной только тонкой перегородкой и забитой дверью. Поэтому Васька приходил в сильнейшее негодование, когда она, сильно фальшивя, с чувством пела романсы. Но это было не главное. К ней уже с восьмого класса приходили знакомые мальчики и девочки. Чинно и солидно проведя время у нее дома, они шли прогуляться. Ходили они об руку, тихо и с достоинством беседуя, совсем как взрослые. Это приводило Ваську в негодование, он терпеть не мог прилизанных тихонь, пай-мальчиков. И «Бетькины женихи», как с его легкой руки стали называть их все окрестные ребята, часто испытывали на себе это его искреннее негодование. В восьмом классе он их попросту ловил и давал им встрепку. Улепетывая, они, к его удовольствию, теряли всю свою солидность. Со временем, однако, такие примитивные орудия, как кулак и рогатка были оставлены; их заменили средства, созданные передовыми достижениями науки и техники. Специально сделанной кнопкой у ворот сообщали дворовые или окрестные ребятишки условленным сигналом Ваське в комнату о появлении на горизонте «Бетькиных женихов» и последних встречали на темной лестнице взрывы, электрические ловушки, западни.

  Впрочем, нужно сказать, что научно-техническая мысль Васьки работала не только в таком «военном» направлении. Приемник, сконструированный им, был действительно хорош, а в своей небольшой лаборатории он проделывал довольно сложные эксперименты.

  Сергей часто и с большим интересом засиживался в Васькиной лаборатории. До глубокой ночи иногда сидели они, в большинстве молча, погруженные в свою работу и соображая, изредка перебрасываясь деловыми репликами. А потом, когда весь город уже спал, долго провожали один другого по Дерибасовской, от Преображенской до Карла Маркса, споря или ведя задушевный разговор.

  Нередко Сергей участвовал и в конфликтах с «Бетькиными женихами». Интерес к философии легко уживался с мальчишеством. Правда, к концу десятого класса они оставили в покое «женихов» и потеряли вообще интерес к подобным затеям.

  Химия все больше занимала Ваську, он часто говорил о ее огромном значении в наше время, о ее будущем. Он твердо решил после окончания школы поступить на химический факультет университета.

  С такими интересами они пришли к окончанию школы. Обоим она дала очень много – научила понимать жизнь своей страны, цели, к которым шел народ, сделала идеалы социализма и коммунизма ясными, очевидными, своими. Это, пожалуй, было главное. А кроме этого, коллективизм, товарищество, чувство хозяина в государстве и, в связи с этим, сознание своих обязанностей по отношению к нему – все это воспитано было в них школой, пионерской и комсомольской организациями.

  Последнее время перед выпускными экзаменами прошло в горячке, зубрежке, которую хотелось поскорее окончить; а когда сдали последний экзамен, обоим взгрустнулось, не поняли, а почувствовали, что кончилась «счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства».

  Если в школьные годы, начиная с седьмого класса, не было почти ни одного дня, когда бы тот или другой из друзей не приходили к товарищу домой, или когда бы они не встречались где-либо после уроков, то в университете, учась на разных факультетах, они стали встречаться гораздо реже. Васька иногда целыми днями, а то и вечерами просиживал в университетской лаборатории. Сергей сидел в публичной библиотеке или продолжал свое запойное чтение дома. Нередко, заходя друг к другу, они не заставали товарища дома. У каждого появился новый круг друзей. Встречались они теперь чаще всего на стадионе или в спортзале, и то нередко выступали как противники в разных факультетских командах. Но, не встречаясь, они оба скучали один по другому. В школьный период приход товарища был чем-то само собою разумеющимся. Нередко Васька, занятый какой-нибудь работой в своей лаборатории, услышав стук Сергея, молча открывал ему дверь и, даже не взглянув на пришедшего, вновь садился за свое дело. Теперь, удалившись друг от друга на некоторое расстояние, всматривался в друга и все более осознанное чувствовал взаимную симпатию и освященную воспоминаниями детства душевную связь.

  ЖЖЖ

  Университетская программа направила развитие обоих по четко определенному руслу. Огромное значение для них имело ознакомление с работами классиков марксизма. Нельзя сказать, чтобы они произвели переворот в сознании, так как вся их жизнь в Советской стране была неразрывно связана с мыслями Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Однако то, что с детства было очевидными аксиомами, не требующими никаких доказательств, становилось научной исторической истиной, с непреклонной логикой, вытекающей из предшествующей истории. Молодость со своим беспощадным «почему» встретилась с учением, которое позволяло понять бесконечное многообразие жизни Земли, Вселенной, общества, человека. Непроходимые дебри истории многих веков, множества народов, космический хаос жизни человечества – все это, вдруг, как по мановению волшебной силы приобретало ясно осознанную закономерность, подчинялось понятным и неизбежным законам. Это было замечательно, так как этой волшебной силой оказывалась единственная, которую признает настоящая молодость – сила разума. Знание законов, которым подчиняется жизнь, превращает человека из слепо мятущегося существа в могущественного творца, имя которого звучит гордо.

  Сергей к этому времени научился ценить силу человеческого ума. Ему доставляло огромное наслаждение следовать по всем сложнейшим лабиринтам мысли людей-титанов; она подобно молнии пронизывала и озаряла мрак непонятных фактов; он с упоением смаковал ее изящнейшие разветвления, стальную логику и восхитительную стройность, благородную простоту и ослепительную яркость ее формул и умозаключений.

  С большим интересом он принялся за «Капитал» и с радостью чувствовал, что усваивает гораздо легче, чем ожидал. Работая над этим основным произведением Маркса, он быстрее уставал, чем над другими книгами, но усталость эта была приятной. Его не покидало чувство радостного изумления перед этим грандиозным памятником величия и могущества человеческого ума.

  Он с интересом законспектировал все рекомендованные по курсу Новой истории работы Маркса и Энгельса.

  Курс основ марксизма вел хороший преподаватель и Сергей не только конспектировал всю литературу, но и увлеченно участвовал в спорах на семинарских занятиях.

  Конспектируя рекомендованные работы Ленина по полному собранию сочинений, Сергей стал читать и другие его произведения. Так он прочел все, написанное Лениным в период нарастания и течения революции 1905-1907 г.г. Большинство работ носило боевой, полемический характер и читалось с большим интересом. Полемика с Масловым по аграрному вопросу была столь же интересна, как и работы, бывшие гораздо ближе Сергею по тематике. Тогда он впервые ощутил дыхание ленинского гения. Невольно сравнивал Ленина со своим кумиром Плехановым. У последнего замечательная эрудиция, чудесный ясный ум, опирающееся на глубокое проникновение в дух марксизма блестящее остроумие, все ярко и увлекательно.

  Ленин и проще и сложнее, как сама жизнь. Это было время, когда история России вдруг закружилась в бешеном вихре, сорвала все с насиженных мест и понесла... для многих неизвестно куда. Россия была подобна кораблю, мятущемуся среди ревущего пастями разверзающихся бездн океана, когда горизонта нет и вместо него из мглы на корабль опрокидываются горы тяжелой, как свинец воды. Эта буря была революцией. Только Ленин, большевики знали курс, видели, куда нужно вести корабль.

  Плеханов – это блестящий профессор в элегантном костюме с накрахмаленной манишкой и черным бантиком. Ленин, это шкипер, ведущий корабль в бурю, видящий то, чего никто не видит. Парадный костюм и внешний эффект ни к чему, он не читает лекцию, а работает, ведет корабль в жесточайшую бурю, ведет Россию в революцию, путями, которые видит только он. Оттого его слова увесисты, как слитки золота. Так думал Сергей, впервые ознакомившись с работами Ленина.

  «Вопросы ленинизма» открыли ему новую страницу науки. Здесь он встречался с теми явлениями, которые окружали его в жизни. Это было сегодня Сергея и его страны. Вопросы, которые волновали каждого сознательного человека, здесь выяснялись с поразительной ясностью и научной убедительностью. Умение увидеть в каждом, самом сложном явлении, самое главное и стальная логика бросались в глаза в произведениях Сталина. Каждая мысль и все ее разветвления приобретала географическую ясность. Сергей мог начертить на бумаге схему хода мысли каждого произведения с исходной точкой, развитием, основными узлами и ее разветвлениями.

  Учеба в университете занимала гораздо больше времени, чем в школе. Однако Сергей по-прежнему увлекался беллетристикой и большую часть свободного от учебы времени отдавал ей. Во время зимних каникул на третьем курсе он познакомился с Б. Шоу и О. Уайльдом. Оба очень понравились. Особенно Уайльд. Начав с «Портрета Дориана Грея», он перешел к пьесам и был в восхищении. Блестящее остроумие Уайльда покорило его, очень чувствительного к остроумию. Он даже задумывался, кому отдать пальму первенства в остроумии, Франсу или Уайльду. И решил, что Уайльд остроумнее, а Франс мудрее. Васька заметил, что странно в одном пантеоне иметь Горького и Уайльда. Но Сергей объяснял, что Уайльд относится к последней плеяде крупных писателей буржуазии, тех писателей, которые своими произведениями хоронят ее. И здесь он замечательной силы помощник Горького. Конечно, у Уайльда нельзя искать положительных идеалов. Он знал только одну мораль – буржуазную и блестяще показал ее маразм. На этом ему и спасибо. Новую мораль создали новые люди. Заговорив о новой морали в литературе, Сергей вспомнил «Педагогическую поэму» Макаренко. – Замечательная книга! С этим Васька полностью согласился. И они стали вспоминать чудесных «пацанов» Макаренко.

  Годы сильно сказывались на их разговорах, теперь в них иногда появлялись такие вопросы, которые раньше никогда не приходили им в голову. С радостью узнали о том, что приехал из деревни знакомый, который рассказывает, что в этом году колхозники получили по три килограмма хлеба на трудодень. Это становилось предметом очень интересной для обоих беседы о перспективах села. Или возникал вопрос о серии судебных разбирательств о воровстве завмагов, директоров «Гастрономов». И это вызывало оживленные рассуждения о причинах этих явлений и о том, что нужно сделать для борьбы с этим.

  Васька тоже с увлечением изучал основы марксизма-ленинизма, и они оба умели с достаточной глубиной взглянуть в суть подобных тем. Причем, в подобных вопросах между ними, обычно, серьезных разногласий не было и часто один подхватывал мысли другого. Это единодушие в больших жизненных вопросах еще больше сближало их.

  Хотя они и теперь спорили часто, подолгу и горячо. Нередко предметами спора были они сами и тогда они не давали друг другу пощады. В таких случаях, не смотря на всю словесную, полемическую ловкость, Сергею иногда приходилось туго. Язвительные нападения Васьки часто бывали очень основательны. Многое из того, что Сергей принимал в теории как азбучные истины было далеко в нем от осуществления на практике. И наоборот, его практика часто была очень далека от той теории, на которой он воспитывался. И это Васька подмечал очень чутко. Особенно ядовито обрушивался он на эгоизм Сергея. Не то чтобы Сергей был плохим товарищем, сухим и черствым себялюбимцем, поступавшим только из расчетов личной выгоды; в этом его обвинить было трудно. Товарищество было даже семейной традицией его, и отец и братья отца всегда отличались своим компанейским характером, типичным для настоящих моряков. И Сергей был очень хорошим товарищем, всегда готовым помочь друзьям в беде и поделиться последним. Это Васька хорошо знал, но он очень ясно улавливал, что, тем не менее, в Сергее сильна манера видеть себя в центре мира. Васька не раз убедительно доказывал, что многое в его действиях и мыслях исходит, в сущности, из этого эгоистического взгляда на жизнь.

  Часто они схватывались и не по вопросам их личной морали.

  Но как бы горячо ни спорили они, как бы язвительно и беспощадно ни высмеивали друг друга – это никогда не оставляло ни капли обиды и ничуть не отражалось на их отношениях. Слишком хорошо они знали друг друга, чтобы подозревать в критике товарища неискренность или недобросовестность. А частенько они спорили, или, точнее, препирались из-за свойственной им обоим манеры подзуживать товарища. Это для них было очень характерно. Такое подзуживание иногда было очень язвительным и беспощадным; бывало, что оно происходило на глазах у людей совсем посторонних. Однако при этом, по никогда не сказанному, но строго соблюдаемому правилу, ни в коем случае, материалом для колкостей не могло быть то, что они знали друг о друге из разговоров с глазу на глаз. Затрагивались подчас очень щекотливые вопросы, но только в той мере, в какой они были известны от третьих лиц. И в то же время, не смотря на самые ожесточенные перепалки, они всегда очень чутко и тактично умели приходить на помощь другу, или деликатно оказать нужную поддержку.

  Сергей с удивлением читал в одной из своих самых любимых книг – «Былом и думах» Герцена описание дружбы автора с Огаревым. Его удивляла мелодраматическая сторона этой дружбы: объятия, слезы и прочие сентиментальности. В этом он видел много шиллеровского, приторно-чувствительного и, как ему казалось, фальшивого. У них с Васькой ничего подобного не было и не могло быть ни в детстве, ни в студенческие годы.

  Пожалуй, нежные изъявления дружбы у них заменялись частыми препирательствами, иногда очень ожесточенными. Нечто подобное у них произошло и сейчас, когда они возвращались домой после празднично проведенной ночи.

  ЖЖЖ

  Вначале они оба были погружены в свои мысли, в воспоминания прошедшего вечера. Васька был совершенно восхищен Таней и, если можно так выразиться, был полон ею. Сильнейшее впечатление на него произвел ее тост. Он видел ее с бокалом в руке, медленно и задумчиво говорящей слова, каждое из которых находило горячий отклик в нем. Она высказывала его самые сокровенные мысли, которые он никогда бы не решился, да и не смог выразить так просто и задушевно. Перед ним сверкали ее глаза, такие яркие и вместе спокойные, насмешливые, внимательные и скептические. Сколько бесконечно разнообразных оттенков в выражении ее глаз. Облученный их сиянием, он весь чувствовал себя насыщенным энергией восторга.

  Васька вспоминал разговоры, в которых участвовали она и он, продолжал их, представлял, что она сказала бы, если бы он сказал так или иначе, придумывал яркие и красивые мысли и слова, которые понравились бы ей и заставили бы ее посмотреть ему в глаза внимательно и задумчиво. Он представлял себе этот ее взгляд и воображаемые лучи его, проникая в душу, рассеивались там нежно-волнующим сиянием.

  Эти мысли приносили радость, разбавленную неосознанной горечью – ведь это только мечты, очень далекие от жизни; он для нее не больше значит, чем любой другой ее знакомый. Хотелось говорить о ней, как будто слова больше приближали к ней, чем мысли.

  Сергей думал о Виоле; вспоминал, не совершил ли он каких промахов, которые бы испортили ему дорогу к ней. Вспоминал дразняще – красивые губы, умный, насмешливый, небрежно оценивающий взгляд, который он однажды уловил на себе. Он хорошо помнил ее всю – и тонкую прелестную фигуру, и высокие, стройные ножки. Неожиданно, горько вспоминалось, как они с Павликом, попрощавшись с остальными, завернули в темный переулок. Но эти мысли только попусту раздражали. Решение принято и точка.

  – А твоя Таня прехорошенькая и, кажется, интересная, – первый прервал он молчание.

  – Или! – коротко и многозначительно, с тоном превосходства и насмешки, ответил Васька.

  Он уловил иронию в слове «твоя», но поскольку она относилась к нему самому, он пропустил ее мимо ушей.

  – Я заметил, – продолжал он, – ты ей тоже пытался куры строить.

  – Ну, где нам, дуракам, чай пить, – ответил Сергей печоринской фразой.

  – Брось, брось, – довольно засмеялся Васька. А потом продолжал, убежденный, что теперь-то Сергей поймет его: – Послушай, а она действительно замечательная девушка! Без всяких преувеличений, – ни одна из твоих томных красавиц всех мастей не стоит ее мизинчика. Это настоящая девушка! – все более увлекаясь, говорил он, тем более что Сергей ему не возражал и, казалось, слушал с сочувствием. – А ее тост... Это и есть девушка с большой буквы!.. А знаешь, что она сказала Буривою? – и он, вспомнив об этом, расхохотался. Он с увлечением стал рассказывать Сергею о ее высказываниях, ответах, шутка, остротах. Ему доставляло удовольствие не только воспоминание о ней, но и то, что он рассказывает это Сергею, как человек, бывший в ее круге и близкий к ней, человеку, постороннему ей. Он знал, что не может считать себя близким к ней, но и то, что он к ней более близок, чем товарищ, доставляло ему чистую радость.

  – А какие у нее глаза! Знаешь, когда она как-то особенно, по-своему, взглянула на меня, мне захотелось, как щенку, опрокинуться на спину, заболтать лапами и блаженно завопить: «Караул! Не спасайте!»

  – Друг мой, – перебил восторженную речь холодный и слегка печальный голос Сергея, – ты стоишь на опасном пути... ты плохо начал; влюбленные, которые начинают с того, что представляют себе ее, вспоминая хорошенькие ножки и прочие достоинства скульптуры и анатомии, никогда не теряют ориентации и быстро достигают своего. Те же, которые начинают с глаз и тенистых ресниц, долго плутают по закоулкам любви, и очень часто совершенно безрезультатно.

  Сергей замолк, а Васька несколько мгновений не находил слов.

  – Ты лопух! – наконец сочно выпалил он. – Ух, ты кретин! – добавил он тотчас обозлено, удивляясь тупости товарища и не находя достаточно слов, чтобы определить чудовищную нелепость выходки того. Васька привык к насмешкам товарища, он и сам в долгу не оставался, но то, что Сергей посмел перевести на язык пошлости самые искренние и глубокие чувства, возмутило его.

  – Ты напрасно ругаешься, – спокойно возразил Сергей. – В настоящее время известно 703 способа охмуривать женщин, они очень разнообразны, но ни один из них не начинается с галлюцинаций о проникающих в душу взглядах.

  Васька хорошо знал, что чем больше он будет злиться, тем спокойнее и язвительнее будет Сергей.

  – Ты думаешь, что это остроумно? Остап Бендер знал 408 способов приготовления сои, а Сергей Астахов знает 703 способа охмуривать женщин. Ясно, что Сергей Астахов на 295 единиц остроумнее и ловчее Остапа Бендера.

  – В твоих словах, Базиль, много перцу, но мало истины. Во-первых, не Остап Бендер говорит о способах приготовления сои, а во-вторых, количество способов в том и в другом случае связано не с остроумием того или иного специалиста, а просто с тем, что охмуривать женщин легче, чем приготовлять сою.

  – Ну, и ты думаешь, что это остроумно? Это же самая банальная пошлятина!.. Ну, признайся сам, ведь это же пошлость? – заглянул Васька ему в глаза.

  Сергей рассмеялся. – конечно, теперь тебе с высоты возвышенных переживаний обычная рассудительность кажется пошлостью. Не дай бог, она ответит тебе взаимностью, тогда с тобой можно будет говорить о чем-нибудь... только трансцендентальном. «О, Базильдон! Ее глаза, сиянье их – лучей астральных интеграл... До дна испил я чашу наслаждений – после бессонной ночи узрел я на заре, в небес бездонной синеве, ее звезду. Хотел молитвенно приветствовать Аврору, да жаль, не знаю по-латыни разговору....И знаете, синьор, ее звезду возможно наблюдать, чтоб шею не сломать, лишь лежа на спине – так голову кружит ее возвышенный зенит! Беда с этими влюбленными!»

  – Ты просто пижон, – уже беззлобно сказал Васька.

  Им обоим было хорошо, и они шли, препираясь и смеясь, пока не расстались на углу Дерибассовской и Карла Маркса.

  Когда Сергей проходил по коридору своей квартиры, то в кухне уже шумели примуса. Из ванной вышел отец, его лицо и волосатая грудь, видневшаяся через разрез халата, были красными после растирания; он весело подмигнул: – Ну что, сынок, кутнули?

  Сергей вошел к себе в комнату, спать совсем не хотелось; но как только улегся и закрыл глаза, то сейчас же все видения этой ночи закружились в глазах, и он уплыл в сладкое забвенье. Слышал только, как мать на цыпочках вошла в комнату, закрыла ставни и тихонько подошла к нему; он хотел открыть глаза и улыбнуться ей, но сил уже не хватило.