Текст книги "Ловчие (СИ)"

Автор книги: Никита Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7

– Теперь я безопасен? Для окружающих.

С каждым ударом я представлял, что бью колуном по лысой голове, а не по берёзовой чурке. Становилось легче, но лишь до нового замаха.

– Для них – да, – кивнул дед. – Ты для себя теперь опасен.

Я смотрел на хилого дедульку, что сидел на пеньке неподалёку и наблюдал за моей работой с известным интересом, а видел патриарха. Родоначальника древнего, но теперь позабытого рода особенных людей, ловчих, к которым принадлежал и я. Плечи-горы, взгляд насквозь и пылающий символ расколотого солнечного неба на широкой груди – при виде всего этого там, в Роднике, я ощутил пробуждение чего-то, от чего в обычной жизни в последний год отмахивался.

Чувства долга.

В таких случаях вроде как говорят “заново родился”. Но я бы сравнил это с глотком воздуха, когда из последних сил выныриваешь из коварного речного водоворота. Кислород насыщает тебя, почти уже сдавшегося, новыми силами и разгоняет едва не остановившееся сердце. И ты понимаешь, что все твои действия до этого были лишь барахтаньем на месте, пустым и бессмысленным, и не плыл ты никуда, тебя тащило куда-то рекой, как и миллионы других, уверенных, что для высоких целей всегда найдётся кто-то умнее-честнее-достойнее. Кто-то, готовый действовать и принимать ответный удар, а ты пока тихонечко, в стороночке будешь пожёвывать лоскуток своей “спокойной и размеренной” жизни. Пока не сыграешь в ящик, как говорили в старых американских фильмах.

Плыть по течению я больше не хотел.

– Как так вышло, дед? – меня распирало чувство несправедливости. Я вновь обрёл семью лишь для того, чтобы узнать, что являюсь последним её представителем.

Удар – чурка надвое. Я вытер пот со лба, поправил одноухую ушанку и посмотрел на хозяина. Тот буравил взглядом снег, словно он укрыл важные воспоминания, без которых не ответить.

– Сперва я вот что тебе скажу. Будь готов, что символ нашего рода кое-кого приведе в бешенство. Так запросто его, символ-то, не увиде, но есть сущности, от взгляда которых не укрыться. Я ведь не просто так сижу тут уже почитай век. Были на то причины. И причины на то остаются.

– Какие, не скажешь?

Удар – чурка надвое.

– А сейчас она приде, причина-то.

Дверь из “избы” распахнулась и с треском ударилась о стену. Иго никогда не открывала её аккуратно. Она вообще ничего не делала аккуратно. Там, где прошла Иго, оставался погром и разруха, хоть девочка ничего особенного-то и не делала.

– Де! – летела она к нам распахнутой, с шапкой в руках.

Старик быстро всё исправил, нахлобучил шапку по самые щелки глаз да и отправил её в деревню. Но перед калиткой окликнул и напомнил:

– Сегодня крайний день. Ты девочка умная. Не подведи нас. Теперь и Котя наша семья.

То ли кивнула Иго, то ли шапку поправила – не понять. Через минуту её уже и на горизонте-то видно не было.

– Ей сто лет?!

– Ей всего три, – просиял однозубо дед. – Я те всё расскажу. По-порядку. Ты, главное, коли, малец, коли дрова-то.

Таких, как она, преследовали во все времена. Детей, появившихся на свет с явными чертами сущностей. Полукровок. Выродков. Если их не убивали суеверные крестьяне, до них добиралась какая бы то ни было церковь или светская власть. И даже если такому ребёнку удалось избежать гнева обычных людей, ему грозила смерть от рук соплеменников собственных родителей, а то и их самих. Существование выродков – угроза всему, угроза Извечной Игре. Уж не знаю, потому ли, что их сверхъестественные способности видны даже спящим… Одни твердили, что есть некое пророчество, другие ненавидели выродков за “противное природе смешение”, третьи уничтожали их от неизбывного человеческого страха неизвестности. И этот постулат соблюдался даже не на уровне родов. Он был един для всех культур.

– А кто она? Что за сущность в ней выродилась? – удар – чурка надвое.

– В Иришке-то?.. – дед редко называл её по имени, когда её самой рядом не было. – Не поверишь…

Я ждал чего-то ошеломительного, и хитрый прищур под густыми белыми бровями только усиливал интерес. Но ответ превзошёл все ожидания:

– А не знаю я.

Колун застрял в очередной чурке. Я выпрямился, выдохнул, стерев пот. Присмотрелся – не издевается.

– Разве можешь ты – и не знать этого?

– Ты не замете, что я узник собственного дома? – дед немного рассердился, но тут же успокоился. – Я многое забывать стал, Котя… Без остального рода какой из меня… эх… Иногда мне чудитси, что Иго была со мною с самого начала… – он опять глядел в снег и наглаживал бороду. – Сто лет назад я пошёл против Извечной Игры и подставе под удар свой род. Я встал на защиту своей дочери, и тем убил остальных. Всех, кто не согласился меня покинуть.

– Твоя дочь…

– Была выродком, – дед глянул вдаль, поверх приземистых домов в пышных снеговых шапках. – Её мать пришла из Азии, была сильна и красива, как… – он вдруг повернулся ко мне. – Ты любил Елену? Тогда ты пойме, насколько была красива моя Нонго. И дочь наша была красива. Я-то знал, что она красива, Котя!.. Но объяснить это людям не суме!.. Мы не выстояли… Я… остался один.

– И поэтому ты приютил Иго.

Дед кивнул. Несмело, как бы даже сомневаясь в чём-то…

– Внутри моей усадьбы меня не увиде никто. В целом мире не увиде. Домовой, мой старый друже, скрывает меня от любого взора, даже самого острого, пока я здесь. Я долго ждал, Котенька. Её ждал, – дед кивнул в сторону деревни, откуда морозный воздух доносил такие отчётливые визги и крики, словно дети играли прямо тут, под тыном. – Тебя ждал. Я дождался, понимаешь?.. Я теперь не один. Теперь може и… пожить ещё.

Он достал смартфон и уткнулся в него, а я больше не заговаривал. Что-что, а боль где-то под сердцем, когда и не вдохнуть толком, была мне ой как знакома… Я просто колол дрова и продумывал план дальнейших действий.

Дети кубарем скатились с горы, визжа и улюлюкая. Как ни пытался я, а разглядеть среди них Иго не получалось. Она бегала так же, как и другие дети. Тоже кричала и смеялась. Неслась наверх, чтобы опять скатиться, и спотыкалась, как и они, ныряя горячим лицом белый снег. Была в такой же шапке по самые глаза и заиндевелом шарфе во всё лицо. Иго, выродок, ничем не отличалась от обычных человеческих детей…

– Сегодня она ляже спать, – дед оторвался от своей отдушины в синей изоленте. – И мне страшно, Котя.

– Почему?

– А как будто всё это уже было. Понимае? – он посмотрел куда-то сквозь меня. – Не так даже сказал… Как будто в прошлый раз всё так и было! Я боюсь её взросления, малец. Пока она маленькая, я шапку ей надел да по попе дал – чтоб не снимала. Поди, дай ей по попе, когда она вырастет. Дети легко её забывае. Каждый раз, когда она ложиться спать, дети её забывае, и это хорошо, Котенька. Она просыпается на три-четыре года старше, и снова знакомится, но уже со старшими братьями-сёстрами тех, с кем с горки недавно каталася. Потом будут ещё старше дети. После и не дети вовсе. А потом… Я не хочу потерять Иго, как потерял свою…

Он пожевал недосказанное и сплюнул. Черты лица погрубели, морщины стали почти чёрными, старчески нависшие веки мелко задрожали. Сосны вдруг ожили и испуганно зашептались, где-то у реки раздался громкий треск старой, отжившей своё ветлы. Китайский смартфон в морщинистых руках деда только и успел жалобно пискнуть – хрустнул и потух.

– Ну вот… Котя, там в Азии-то, може купишь старику новый? – вымученно улыбнулся дед, и я кивнул. – Вот и ладненько. Пока Иго играе, мы о деле поговорим, чаю попьём. Тебе понравился чай? Сам собирал. Ещё когда мог.

Мне предстояло изучать окружающую действительность заново. Это всегда сложнее, чем просто познавать мир, ведь нужно выкорчевать старые убеждения и наложить на кровоточащие раны сознания пластыри новой истины, которые оно порой наотрез отказывается принимать. Всё это совершенно точно не была никакая не компьютерная симуляция, реальность наша была вполне реальной. И слова деда тому служили отличным подтверждением.

– Начнём?

– Ты на меня особо-то не надейся, малец, – смачно, на всю гостиную, отхлебнул чаю дед. – Я старый. Я забываю многое. Да и не забывал бы – время не моё уже.

– Хочешь сказать, что в твоё время не было никаких “рангов” и “ступеней”?

– Неа, – мотнул белой головой дед. – На то Игра и Извечная, малец, что она изменчива. Она велась, когда люди камнями ещё бросались. Велась, когда в дело пошёл порох. Ядрёная мощь у людей, – он потряс треснувшим смартфоном, как проповедник Библией, – появилась, а она никуда не делась. Она всё переживе, малец. Меня. Тебя. Таланты и шкалы всякие в твоём храме не предел. Скоро и храма-то, наверное, не буде никакого в головах ловчих!

– А что будет вместо него?

– Не знаю. Точно знаю одно: никуда не денется только кромешное истребление друг дружки…

– А кто её ведёт-то? Кто за всем стоит? Кому нужно уничтожение одной культуры другими?

Он посмотрел на меня, как на дитя неразумное. Мол, ну говорил же – не надейся на меня. Я выдохнул. Так вот запросто принять новые элементы действительности не получалось, мозг протестовал, брыкался.

– Я своё отвоевал уже. Систему, как видишь, не поломать. Може, ты?..

– Може… – не зло передразнил я.

Лихо дремало всегда. Оцепенение – вот то слово, которое приходит на ум при виде этой сущности. Никогда бы не подумал, что в славянской мифологии может быть настолько жуткое чудище. С другой стороны, кто её знает, славянскую-то мифологию?.. Похождения разудалого греческого полубога по телевизору да стилизованная под Египет фантастика – это да, подобного добра ещё в детстве хватало.

Лихо тоже было первой ступени. Класс обычный, по природе – дух мщения. Но если у нхакала столбец роста был заполнен на треть, то у одноглазого он пустовал. Ничего, это ненадолго.

Экран под его постаментом утверждал, что с талантом первой ступени у лихо мне даже повезло. Потому как не всякий мог оказаться у него в отмеченных, как у нхакала. Это должен быть человек, по своей воле совершивший убийство, иначе лихо и глазом не моргнёт. А лысый совершил не просто убийство, а тройное. Если вдуматься, он и меня убил тем вечером…

Лысый перешёл к лихо “по наследству”, и дед предупредил, что с этим могут быть некоторые проблемы. Мол, не делается так вообще-то. Лихо само должно бы видеть человека, которого ей в отмеченные вносят, но иногда, особенно когда за дело берётся патриарх, сгодится и так.

Суть отрицательной стороны лихо заключалась в том, что во время стычки с отмеченным помимо придания неимоверной силы и ловкости против него, оно напрочь отключит у меня инстинкт самосохранения. За лысым я прямом смысле в огонь пойду. Что ж, не так уж и плохо. Наверное…

Мой храм постоянно менялся. И дело было даже не в том, что “небо” теперь сияло, будто живое. Постамента стало два. И, как глумление над реальностью, в половину дальней стены красовалась надпись: “ранг ловчего второй”. Дед доходчиво объяснил, что с этого момента я могу использовать таланты двух сущностей одновременно. Для чего, правда, следовало ещё изловить ту самую вторую сущность.

– Что-то буде меняться постоянно, Котенька. Храм ещё долго буде надстраиваться. Род-то наш почти сгинул, вот и… вот. Привыкнешь.

Голос его звучал прямо в храме. Я понимал, что просто-напросто слышу деда, что он сейчас за одним со мной столом, дует горьковатый чай, смешно вытянув губы. Но когда я воспринимал его тут, рядом с оцепеневшим одноглазым монстром, то никак не мог унять мелкую дрожь.

– И что мне теперь делать?

– Ничегошеньки. Тут как повернётся: може сама сущность к тебе приде, може ловить придётся. Всякое бывает. Но вот что скажу. Охота – самое увлекательное в нашем деле. Потому как тут ум надо иметь. Знать много. Думать. А думать не все хотят. И ещё одно. Не затягивай с охотой. Постамент нельзя долго держать пустым.

– Почему?

– Примета плохая.

– А если сущности будут разные? Из разных культур?

– О, ты прямо белке в глаз попал-то! Вот он, цимес! – смех деда казался озлобленным и полным давней боли. – Тут всё зависит от Колеса.

– Колеса? – не унимался я.

– Колесо определяе, кто нынче кому враг, малец. Его никто никогда не видел, но всякий ловчий его чувствует. И ты почувствуешь, со временем. Оно редко движется, но когда движется, мир лихорадит.

Как выяснилось, многое, если не всё в Извечной Игре сводилось к уничтожению. В том числе ранговый рост ловчего, или даже в особенности он. Мы могли отлавливать сущности хоть десятками, но это не значило, что все они станут нам служить. Для этого и существовали постаменты – центры концентрации. Только помещённая на постамент сущность дарила ловчему свои способности.

Также два постамента внутри храма не значили, что я мог поймать всего две сущности. Дед не любил это слово, но замену ему почему-то не искал, словно был вынужден произносить его как по рекламному контракту. “Бестиарий” – это некое место вне храма, этакий заповедник внутри воображения ловчего, где обитают незадействованные на данный момент сущности. Для его строительства нужно много знать о конкретной чуде-юде, ведь всякой твари необходим был свой заповедник.

– Ты може изловчиться и поймать кумихо где-нибудь в корейских трущобах, но если Колесо ставит наши культуры супротив… То ты никогда не используешь её чары в полную силу. А вот если решишь принести её в жертву, чтобы храм твой разросся новой точкой концентрации, вот тогда…

– Де!..

Я сморгнул колкое видение с храмом и увидел Иго. Девчушка влетела внутрь подстать прозвищу – одежда в разные стороны, многострадальная дверь настежь, пустая чашка, что дожидалась её, оказалась под столом, хоть и уцелела. Она запыхалась, ноздри раздувались, словно Иго неслась к нам через лес пару-тройку километров с важной-преважной вестью.

Примерно так и вышло.

– Де! Они здесь! Другие из Вотчины – Кеша видел двоих близнецов со стеклянными глазами! Я домой дунула, а Витька…

– Котя, – дед посмотрел на меня хмуро. – Пока ты тут, Иго в опасности. Во мне они не увидят никого, да и за тын не шагнут – не смогут. Но если тут будешь ты…

– Я выведу его околицей, к станции, де! – замахала руками Иго.

– Нет, ни шагу из пролеска. Дорогу на словах объяснишь, как деревню обойти – и мигом назад! – строго сказал дед и добавил, глядя на меня: – Постарайся вернуться, малец. Не дай лихо себя угробить.

Глава 8

– Ты точно в порядке? Ты какой-то… другой.

Он всё так же бубнил в “моржовые усы”, а из рук не выпускал протёртый уже до невозможности дежурный стакан, который никому и никогда не ставил на стол. Я видел Митрича всего несколько дней назад, но ощущение было, будто прошла целая жизнь.

– Да всё хорошо, Митрич. К врачу ходил. Вот, на обезболивающих, но без костылька. Медленно, коряво, зато сам.

– М, – стакан издавал жалобное “гжм-гжм-гжм”. – Я думал. Тебя эта. Ну. Помнишь?.. – я кивнул. – Странная она, Кость. Ты б с ней того. Не надо.

– А я и не собираюсь, – заверил я, а сам посмотрел на Митрича красноречивым взглядом, напоминая о цели моего визита.

– А. Да. Это легко. Сколько надо-то?

– Сколько сможешь. Только я не скажу точно, когда отдам. Но, Митрич, ты ж меня знаешь…

– Знаю. Что с квартирой думаешь? – спросил он, а сам исчез где-то в подсобке. Он что-то бубнил оттуда, я не слушал. Моё внимание вдруг привлекла плазма на стене.

“…экологи продолжают работать под Литейным мостом, в то время как сообщения приходят практически со всех концов города, и всюду явление наблюдается под мостами. Большие чёрные пятна на льду похожи на розлив мазута, но как уверяют в МЧС, недавнее падение в Неву автомобиля не при чём. В местах бурения для взятия проб специалисты отмечают массовую гибель рыбы…”

– Во. Кость. Я могу занять тебе тысяч… – появившийся из подсобки Митрич пошевелил усами, держа в руках банковскую карту. – Сто. Сойдёт? Не помню точно, сколько здесь. Я ремонт хотел. Начать. Да тебе нужнее. Ремонт-то. Только ты это…

– Не-не, ты ж меня знаешь, Митрич. Если сказал не пью, значит не пью больше. Спасибо тебе. Была б Лена, поцеловала б тебя. А так…

Я перегнулся через стойку и обнял старого друга. Тот, как всегда, засмущался.

– Видел, чего натворили? – указал он в телевизор, пытаясь перевести тему.

Я-то как раз видел. Взгляда отвести не мог, потому как прекрасно помнил и лысого, и что Литейный в его плевковом турне был первым и последним мостом одновременно.

– Кость.

– Да, Митрич, ты не переживай… – немного рассеянно говорил я, убирая карту во внутренний карман.

– Наркоман этот. Который тогда тебя искал.

– Да их теперь таких… – я не договорил, поняв наконец, что Митрич усиленно показывает мне на кого-то взглядом.

– Константин Родин?

Сногсшибательным бывает запах – перегара, например, или духов. Внешность бывает такой, это дело обычное. Но вот чтобы акцент… Немец был в чёрном длинном пальто, которое, судя по всему, отобрал у самого Нео, и в лёгкой чёрной же шляпе с серой полосой. На улице вовсю валил снег, и он прошёл вглубь пустующего бара даже не отряхнувшись, прямо в верхней одежде.

– Он самый, – кивнул я и развернулся, готовый ко всякому. Если и этот руки отрастить надумает, Митрич в стороне не останется. У него под стойкой бита.

– Прелестно! – просиял немец и, протянув пятерню, каркнул: – Рихтер. Ганс Рихтер.

Рука его была сухая, холодная, точно из могилы торчащая. Я поёжился и неосознанно обтёр свою ладонь о штанину. Лицо гостя было вытянутым и неподвижным, как маска, а когда он говорил, создавалось впечатление, что передо мной чревовещатель – губы едва размыкались.

– Будет позволено? – указал он на ближайший столик, и Митрич вяло кивнул.

Мы сели. Ганс, не прекращая тянуть улыбку-ниточку, снял заснеженную шляпу и аккуратненько устроил её на углу стола. Едва он сделал это, белые кристаллики на ней начали медленно таять.

– Я хочу сделать вам предложение, Константин, от которого вы не откажетесь, – самонадеянно начал он. – Какова ваша информированность относительно Игры Извечной?

Я раскрыл было рот, но Ганс остановил меня жестом – всё, мол, этого достаточно.

– Прелестно! Тогда это сократило нам время. Время, знаете ли, единственный невосполнимый ресурс!

Боковым зрением я видел Митрича. Старый бармен пялился в телевизор, у которого вдруг пропал звук и замедлилось изображение. Он вёл себя так, будто нас не было в баре. Или даже не так. Он вдруг превратился в механизм, в заводную куклу: взгляд погас, широкие плечи поникли, а лицо приобрело глуповатый вид, к тому же он почти не моргал.

– Он нас не видит, – дружески заверил Ганс. – Можете говорить любые непристойности!

Немец мерзко захихикал, прикрыв длинной ладошкой рот. Смех его с лёгкостью сошёл бы за писк пары десятков помирающих от яда мышей. Я поморщился от отвращения, и тот резко посерьёзнел.

– Лига Либертум готова взять вас, Константин Родин, последний из рода Велес, под свою официальную опеку. Лига предлагает полную защиту от посягательств со стороны Вотчины, но гарантировать её может только на собственной территории. И потому вы вылетаете сегодня. Рейс Санкт-Петербург-Мюнхен. Ещё успеете на матч!

Я начал злиться. Во-первых, мало что понял из сказанного, а во-вторых, очень, очень не любил, когда кто-то снисходительно-менторским тоном говорил мне, что делать и как поступать.

– А пиво будет? То самое, баварское?..

Лицо немца вытянулось ещё больше, он судорожно пытался понять суть шутки.

– Пиво – йа! И прямо на стадионе! “Бавария” играет с…

Настало время мне сделать жест “стоп”. Ганс замолчал, недовольный, что и его могут так грубо прервать.

– Как ты, милый человек, вообще узнал, кто я? Как ты про род узнал? Ты же приходил сюда на днях, меня искал, верно? Я ещё ничегошеньки не знал об Игре, сущностях всяких, а ты уже меня спрашивал. Зачем я вам? Кто вы, твою мать?..

Снег на его плечах не таял. Он задумчиво стучал подушечками пальцев по столу, и дробь получалась настолько громкой, что можно было подумать, будто пальцы у него костяные.

– Всё просто, Константин, до безобразия. И прагматично. Вы не обычный пробудившийся. Вы – кровный наследник давно поверженного, но не уничтоженного рода. Такое ещё случается, хоть и нечасто. И вам повезло больше, чем другим таким же, поверьте. Вами заинтересовался я. Когда и если придёт время, вы сможете повелевать Духом рода. А Лига Либертум желает иметь в своём арсенале его уникальные способности. Вы вырастите его для нас – мы поможем с этим. Все условия, Константин, будут созданы для планомерного выращивания Духа Велес. Это сложно, долго, но мы готовы. Ещё, мы не верим в проклятье вашего рода. Логика: есть проклятье – нет вас! Но вы есть! Это же просто, как дважды два! И хочется заметить кое-что: полное возрождение рода невозможно, Константин, если вдруг у вас есть такие намерения. Чтобы вырастить Духа до его первых талантов, необходимо иметь полноценную иерархию! Как говорят у вас – полный расклад. А Вотчина ещё в конце прошлого века подписала обязательства о недопущении возрождения старых родов. Всякий прямой наследник при пробуждении должен быть уничтожен. Да и вообще, Константин, – Ганс наклонился вперёд прямо, всем телом, будто лом проглотил, – ходят слухи, что грядёт новая война. Все видят: Вотчине осталось не так много. Многие хотят себе кусок её угодий. Даже Триада. Война неизбежна, и Колесо скоро пробудится – а там кто кому будет враг, а кому друг?.. Не лучше ли сразу быть на стороне победителей, м?..

– Лучше, – совершенно искренне ответил я, медленно заводясь. Ганс не понял, что я имел в виду совсем не то, что он, и несколько воодушевился. Он запустил руку под пальто, смеясь по-мышиному из-под этой бескровной, неразмыкаемой улыбки.

– Прелестно! – заключил немец с видом, будто иного исхода нашего разговора и быть не могло. – Тогда прошу – вот. Это билет на ваше имя и загранпаспорт. А, да, ещё паспорт Российской Федерации. Ну это так, в качестве перестраховки и скорее на память, вам он не понадобится в будущем.

– Настоящие? – я придушил злость, почуяв, что могу этого дракулу недоделанного использовать.

– Натюрлих! Вотчина пока не опомнилась, и вас ещё не ищут. Наши агенты позаботились, чтобы так всё и было. Информацией о пробуждении наследника рода Велес владеем только мы. Если кто-то будет вас преследовать в ближайшие сутки, знайте – это не Вотчина. Но в любом случае, сегодня же, сейчас же покидайте эту страну. Мюнхен ждёт!

– “Бавария” чемпион! – выплюнул я и сгрёб документы.

Ганс и в этот раз не очень понял, как ему следовало реагировать на странную шутку русского, и потому я опять наблюдал костлявую кисть у рта, которой он будто бы заталкивал обратно пытавшихся вырваться оттуда полудохлых пищащих мышей.

– Договор? – протянул он холодную руку.

– Договор, – ударил по ней я, как по мёртвому мрамору.

– Прелестно! Нас не должны видеть вместе.

– Лучше и не скажешь, Фриц.

– Ганс, – каркнул тот. – Ганс Рихтер.

Я покивал, теряя интерес к немцу, и принялся разглядывать паспорта. Насколько я мог судить, работа отличная. Был, конечно, шанс, что это какая-то подстава, и меня тупо сгребут при посадке. Пять минут назад я бы ни за что не принял от какого-то незнакомца документы. Но дело стремительно менялось.

Дед не говорил мне про Духа рода… Что это за Дух такой? С другой стороны, чего от деда ждать-то. Он сразу попросил особо на помощь не надеяться. Ладно, разгребём эти Авгиевы конюшни.

– Вынужден откланяться, – встал Ганс и элегантным движением надел шляпу. – Рад, что мы быстро пришли к пониманию. Время…

– Ты говорил уже. Прощай.

Немец опять улыбнулся одними губами. И на этот раз презрение скрыть не пытался.

– До встречи… последний из рода Велес.

Дверь бара глухо стукнулась, и Митрич ожил. Он что-то забубнил в усы, будто и не прекращал со мной говорить всё это время, многострадальный стакан опять издавал “гжм-гжм”.

Если я правильно понял, Лига – это европейцы. Объединение всяких Борджиа и Ротшильдов с Бурбонами. Что ж, тогда плохо работает сраный Мюллер, потому как последним в своём роде я не был. Рано они списали со счетов патриарха, ох рано. Иго, конечно, членом рода не являлась, потому как не была ловчей. Но это уже формальности. Она своя.

Я попрощался с Митричем, поблагодарил его ещё раз и вышел в снег. На улице началась самая настоящая метель, только вдобавок почему-то было морозно, что очень необычно. С Балтики тянуло жутким холодом, и поймать такси оказалось хорошей такой проблемкой. Вскоре я отказался от этой затеи и пошёл пешком. Благо, отделов с сотовыми телефонами всегда было навалом. Начать следовало с соцсетей. Дед наверняка заждался, а домового, чтобы связаться со мной, пока использовал.

Ни в какой Мюнхен я, естественно, не собирался. Ганс мне сильно упростил жизнь новыми документами, и теперь я сегодня же, максимум завтра вылечу в Тай. Благо, лихо задавало мне направление, и делало это мягко, ненавязчиво. Лысый, видимо, осторожничал и не использовал свою сущность, иначе я бы уже знал его точное местоположение.

Сам того не желая, я, похоже, оказался втянут в политическую игру. Если верить Гансу, Вотчина захочет меня устранить, в то время как Лига наоборот – заиметь. Ну или поиметь, что более правдоподобно. Ясно было, что между ними существуют некие договорённости, сутью своей похожие на послевоенные репарации. Я мало чего понял, но послевкусие осталось именно таким: Вотчина вынуждена вести пораженческий курс и душить свои же, и без того крайне редко возрождающиеся рода. И что там было про родовое проклятье Велес?..

Пока я не был даже пешкой в этой игре, несмотря даже на то, что мною активно интересовались с самого начала в силу “прирождённости”. Да я и не хотел ею становиться, принимать чьи-то правила. Всегда есть путь в обход.

Я закурил и натянул поглубже нелепую шапку из дедовских сундуков. Благо, это Питер. Тут никто не заморачивается на внешний вид. Тем более, валенки нынче вроде как опять в моде.

Но до магазина телефонов я не дошёл. Не знаю, что привлекло моё внимание больше: тонкая женская фигура в дорогой шубке, наполовину скрывшаяся под капотом матово-чёрного “Лэнд Ровера”, или премерзкая рожа, всего на один краткий миг показавшаяся из-за аккумулятора рядом. Я остановился, присмотрелся. Ну ведь не почудилось же!

– Вам помочь?

Девушка с кем-то ругалась по телефону и не сразу поняла, что я к ней обращаюсь. А когда поняла, окинула с ног до головы брезгливым взглядом, скривилась кукольным личиком да и послала по излюбленному адресу, самозабвенно продолжив воевать, как я понял, с дилером, продавшим ей “это ведро-о-о…”. Мамзель была прям классической. Этакой гордо зовущей себя “стервочкой”, притом ни на минуту не задумываясь об истинном значении этого слова. Удивительно, что она капот-то открыла, а не ограничилась истерикой в купленный папиком айфон.

Нет. Точно не показалось. Там ведь кто-то был! Прямо меж аккумулятором и дискообразным кожухом воздушного фильтра. Кто-то живой, костистый и…

– Позвольте, – я отодвинул мамзель мягко, но достаточно уверенно, чтобы успеть протиснуть руку под воздухан и ухватить скалящуюся оттуда рожу. Я понятия не имел, что делаю, и чем это может обернуться. И уже в следующую секунду мир зарябил.

Снежинки зависли и быстро-быстро завертелись, я просунул руку глубже, и десятки их, словно бы льдинки в невесомости, полетели в разные стороны от моего пальто, сталкиваясь друг с другом. Мамзель прижимала к ушку телефон с видом, будто на том конце был сам Мэтью Макконахи, или кто там у нынешних мамзелей за икону. Она выглядела точно так, как выглядел в баре Митрич, когда мы говорили с Гансом – болванка, ни дать, ни взять.

Укус я ощутил сполна, но не выдернуть руку ума хватило. Нечто забилось за двигателем, заскреблось; от боли я выматерился, но пальцы не разжал. Вскоре показались уши. Я бы подумал, что тащу на свет божий упитанного такого хряка, если бы не длинные волосы, серо-зелёный цвет этих ушей и однообразный английский мат в мой адрес.

Тварь была мелкая, кусучая, и процентов тридцать её тощего бородавчатого тела составляли уши. Это был гремлин, без всяких сомнений. Не такой малость, как в старом фильме, но таки он.

– I’ll fuck…

Кого он там “фак” я дослушивать не стал. Повинуясь интуиции, поднял тварь выше, рыкнув:

– Выбирай, – и занёс кулак прямо над ним.

Забрызганный моей кровью, гремлин мгновенно заскулил:

– Mercy!.. Mercy!..

Едва я опустил кулак и мой трофей исчез, как снежинки разом устремились к земле.

– Карбюратор в карданном валу расхлябался, и всего делов! – как можно дружелюбней осклабился я. – Заводите.

Мамзель и сама не поняла, наверное, как оказалась на водительском сиденье. А когда “Ровер” завёлся, одарив меня прекрасным стрекотом дизеля, высунулась и недоумевающе так:

– Денег не дам.

– А денег и не надо.

Глаза её стали ещё больше. Подумала, наверное, что это намёк на что-то другое. Я рассмеялся и пошёл прочь, пряча искусанную руку поглубже в карман пальто. Глаза мои на миг остекленели, а бревенчатый храм унёс под свод “неба” мой голос:

– Ну что, Жигуль. Поработаем?

Гремлин оскалился, но ушастую голову склонил. С постамента матершинному англичашке теперь было не сойти.