Текст книги "Слава и трагедия балтийского линкора"

Автор книги: Никита Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Вечером того же дня старший офицер просил у командира его катер для нанесения визитов. Во время разговора капитан 1-го ранга Н.Н. Коломейцов задал вопрос: «А мадам Энгельгардт будут делать визит?», и, получив неизбежный отрицательный ответ, сказал: «Ну, смотрите!»[23]23
  Там же. Л. 106.


[Закрыть]

13 апреля 1911 г. на стол морского министра И.К. Григоровича лепи расшифровать секретная телеграмма из Тулона от 11 апреля, явно выведшая его из состояния душевного равновесия:

«Для поддержания дисциплины и прекращения интриг среди офицеров и скрытого противодействия моим распоряжениям старший офицер и еще четыре должны быть списаны. Прошу разрешения списать на Океан. Рапорт почтою. Коломейцев».

За все годы службы Иван Константинович о таком даже не слышал – командир в загранплаваний просит списать пятерых офицеров! Его решение было «средним», половинчатым: «Старшего офицера списать по болезни, одного офицера передать на “Океан “, остальных списать в разное время на усмотрение командира. Дальнейшее списание не допускаю. И.К.Г. 13.IV». При этом начальник Главного морского штаба И.М. Яковлев недвусмысленно сообщил командиру «Славы» о недовольстве министра и запросил фамилии.

В тот же день от Коломейцова была получена вторая телеграмма на имя начальника ГМШ: «Подробный рапорт шесть листов сегодня послал. Леонтьев, Гебгард, Янкович, вероятно, Крафт»^{20}. В тот же день дополнительной телеграммой Коломейцов счел нужным пояснить: «Неумение управлять кают-компанией, несоблюдение ст. 1114, скрытое противодействие мешают мне работать».

Во время всей этой телеграфной переписки на борту «Славы» царило понятное беспокойство. Командир никак не проявил своего отношения к вопросу о дуэли, не вынес никакого решения. Все ждали. В том, что командир, занимающий сторону ревизора, не допустит дуэли – практически не сомневались. Ожидали другого – что командир спишет кого-то из офицеров «с протестом», чем фактически поломает им карьеру. Ситуацию попробовали разрядить врачи: они сделали то, чего не могли строевые офицеры – написали письма с описанием ситуации своему медицинскому начальству. Конечно, письма ходили медленнее телеграмм, хотя сама по себе идея, возникшая от безысходности, сработала – медицинский инспектор Кронштадтского порта передал копию письма Е.В. Емельянова главному командиру порта вице-адмиралу Р.Н. Вирену, а тот уже 20 апреля переслал ее в Главный морской штаб. Мы не знаем, когда на стол министру лег рапорт Н.Н. Коломейцова от 12 апреля, но, вероятно, выписка из письма врача отстала от него не на много. 28 апреля Григорович пометил рапорт Вирена: «Хранить до прибытия “Славы”, когда произвести следствие…»

До следствия, однако, было еще далеко. Пока же командир «Славы» основную вину за произошедшее возложил на и. о. старшего офицера корабля старшего лейтенанта Михаила Ивановича Смирнова. С точки зрения Коломейцова, дело было так: прибыв на корабль, он сразу начал подтягивать дисциплину, чем вызвал недовольство офицеров и их обсуждение действий командира; после прибытия выписанного из России М.К. Энгельгардта члены кают-компании перенесли на него свое раздражение командиром, а, кроме того, своими высказываниями против командира провоцировали его на резкие заявления. Старший же офицер не смог навести порядок в кают-компании, прекратив обсуждения распоряжений Коломейцова, и в неверном свете информировал командира о событиях: «Между мной и кают-компанией стояла стена в лице старшего офицера». «Энгельгардт лично ни при чем, это козел отпущения. Интрига же идет с целью сломить упрямого командира, забрать его в руки и служить так, как нравится и приятно офицерам. Считаю необходимым списать и. д. старшего офицера старшего лейтенанта Смирнова, если как не зачинщика, то как попустителя, или же как офицера, который не может держать в руках кают-компанию»^{21}. Заканчивался рапорт Коломейцова примечательными словами: «Наружная, внешняя дисциплина подчеркивается офицерами, но за моей спиной идет интрига, и т.к. старший офицер заодно с кают-компанией, то считаю, что прежде всего следует удалить одного интригана, который, как строевой морской офицер, негоден на корабле, ибо морского дела не знает, команды боится и кают-компанию в руках держать не может или не хочет, т.к. это не кают-компания, а какая-то республика»^{22}.

В целом конфликт на «Славе» закончился сравнительно мирно. Списанный командиром старший офицер М.И. Смирнов 20 апреля уехал в Россию, вместо него временно был назначен командиром не очень-то им любимый старший минный офицер В.К. Леонтьев. 27 апреля прибыл назначенный на смену Смирнову бывший старший офицер линейного корабля «Пантелеймон» капитан 2-го ранга Б.И. Доливо-Добровольский. Показательно, что М.И. Смирнов приказом от 2 мая был назначен… и. д. старшего офицера «Пантелеймона». Такая вот рокировка без ущерба для карьеры офицера, конечно, в какой-то степени была «щелчком по носу» Н.Н. Коломейцову. Не исключено, что назначение состоялось после беседы с М.И. Смирновым в Главном морском штабе.

«Дуэльную историю» Н.Н. Коломейцов фактически «замял», не дав ей никакого формального решения в законном порядке, в чем главный военно-морской прокурор Н.Г. Матвеенко чуть позднее усмотрел «противозаконное бездействие власти»^{23}. Через несколько дней после памятной Пасхи командир пришел в кают-компанию обсудить ситуацию. В разговоре он получил от офицеров заверение, что бойкот Энгельгардта относился только лично к ревизору и не носил характера скрытой демонстрации недоброжелательности к командиру. Успокоившись в этом отношении, Коломейцов дал в Петербург телеграмму, в которой сообщал, что после списания старшего офицера и беседы с офицерами не видит необходимости в других списаниях. В написанном им 28 апреля рапорте он указал, что «не находит более препятствий на списание Энгельгардта, тем более, что лейтенант Галлер изъявил желание принять ревизорство»^{24}. Николай Николаевич понимал, что существование рядом офицеров, которые, возможно, по решению Суда посредников вскоре сойдутся на дуэли – недопустимо. При этом он не уставал подчеркивать: «Однако списание Энгельгардта никоим образом не может иметь характера репрессивного. Это прекрасный офицер, трудолюбивый работник, аккуратный ревизор, но недостаточно выдержанный и резкий с товарищами, и при попустительстве лейтенанта Смирнова был доведен до вызова на дуэль», 3 мая (вот работала почта!) документ поступил в Главный морской штаб и в тот же день (!) был доложен морскому министру, который приказал немедленно списать Энгельгардта в Россию, передав дело на отзыв главному военно-морскому прокурору. В тот же день в Тулон ушла шифрованная телеграмма: «Министр приказал немедленно списать лейтенанта Энгельгардта и отправить его в Петербург»^{25}. 5 мая Михаил Константинович сошел на берег.

Дальнейшая судьба М.К.Энгельгардта незавидна. Летом 1911 г. он плавал на заградителе «Онега», причем аттестация уже была не блестящей – «мало инициативен». 2 января 1912 г. он был зачислен в запас флота, а 5 марта того же года – исключен из списков флота умершим. Верны ли сведения В.Н. Янковича о его самоубийстве – из документов выяснить не удалось.

Эти два офицера – М.И. Смирнов и М.К. Энгельгардт – так и остались единственными, списанными в результате конфликта.

Между тем ремонт корабля наконец-то был закончен. После соответствующих испытаний «Слава» 23 июня 1911 г. вышла из Тулона в Саутгемптон и 10 июля пришла в Россию. Все материалы по «тулонской историю) в июле 1911 г. были переданы Главным морским штабом командующему Морскими силами Балтийского моря вице-адмиралу Н.О. фон Эссену для проведения «подробного формального расследования». Николай Оттович 12 июля поручил эту не очень приятную процедуру начальнику 1-й Минной дивизии контр-адмиралу светлейшему князю А.А. Ливену^{26}.

Александр Александрович собрал показания большей части офицеров «Славы», а также в письменном виде задал ряд вопросов Н.Н. Коломейцову. Не опросил он лишь находившегося в Кронштадте М.К. Энгельгардта – «по недостатку времени» (на получение письменных показаний М.И. Смирнова из Севастополя время нашлось). Бросается в глаза, что показания Коломейцова испещрены на полях пометами князя, большинство из которых – «неправда». Заключение А.А. Ливена, представленное им 29 августа 1911 г., было однозначным – но его убеждению, инциденты «были вызваны исключительно неумелым и бестактным поведением самого командира капитана 1-го ранга Коломейцева». И далее:

«Этот офицер очевидно мало знаком с организацией службы на корабле и, прибыв на “Славу”, своими бестолковыми распоряжениями и приказами не только не водворяй порядка на судне, но нарушав его на каждом шагу; рядом бестактностей он деморализовал как офицеров, так и команду. Видя, что вследствие собственного неумения у него дело не ладится, он это приписывал противодействию офицеров, существовавшему на самом деле лишь в его воображении. Наконец, он совершенно подпал под влияние лейтенанта Энгельгардта, который ловко сумел воспользоваться слабостями командира для сведения личных счетов со старшим офицерам и другими членами кают-компании»^{27}.

Главный военно-морской прокурор Н.Г. Матвеенко фактически согласился с Ливеном, так как после знакомства со всеми материалами пришел к убеждению, что «капитан 1-го ранга Коломейцев выказал полную свою неспособность быть начальником и руководителем отдельной воинской части и вряд ли может быть поэтому оставлен в должности командира без явного вреда для службы»^{28}. Не усмотрев в материалах дознания никаких признаков интриг, а также чего-либо, что в поведении офицеров могло бы вызвать нарекания, прокурор признал мнение Коломейцова о «скрытом противодействии» и интригах «несоответствующими истине», а подачу им рапорта – «более чем легкомысленным поступком». Он согласился с А. А. Ливеном, что командир, подпав под влияние Энгельгардта, «всецело поверил заявлениям последнего о том, что все недоразумения между ним, лейтенантом Энгельгардтом, происходят исключительно на почве критики и осуждения офицерами действий и распоряжений командира». Более того, прокурор пришел к заключению, которого не сделал Ливен: «…я лично прихожу к выводу, что образ действий капитана 1-го ранга Коломейцева по отношению к команде мог удручающе влиять на последнюю и тем создавать почву, благоприятную для агитации». Для 1911 г. – достаточно серьезное обвинение.

В вопросе же о дуэли мнения А.А. Ливена и Н.Г. Матвеенко разошлись. Если первый считал, что дело следует передать в Суд посредников, то второй высказался категорически против: «1) при рассмотрении этих недоразумений в их исторической последовательности Совету посредников ввиду тесной связи действий лейтенанта Энгельгардта с действиями и распоряжениями капитана 1-го ранга Коломейцева, – пришлось бы неизбежно коснуться и сих последних, что я признаю неудобным; 2) недоразумения эти в сущности были уже ликвидированы списанием лейтенанта Энгельгардта с корабля; 3) сделанный лейтенантом Энгельгардтом членам кают-компании вызов… не может считаться приемлемым и должен быть признан ничтожным, тем более что этим вызовом лейтенант Энгельгардт, видимо, искал не действительного удовлетворения за нанесенную ему обиду, а лишь выхода из создавшегося для него неудобного положения». При этом прокурор счел, что Энгельгардтом «выказаны в полной мере такие отрицательные качества, которые с моей точки зрения характеризуют его не только как нежелательного, но и вредного для службы офицера»^{29}.

Как видим, заключение главного военно-морского прокурора от 16 сентября носит довольно жесткий характер. Под стать ему была и резолюция морского министра: «Начальнику главного морского штаба. 1) Предложить командующему Морскими силами Балтийского моря представить мне кандидата для назначения на линейный корабль “Слава“; 2) светлейшему князю Ливену предложить закончить опросом лейтенанта Энгельгардта, которому до окончания сего дела никакого назначения не давать»^{30}.

Как ни странно, каких-либо последствий для Н.Н. Коломейцова расследование данного дела и процитированные заключения не имели – он командовал «Славой» до ноября 1913 г. Можно лишь предположить, что против его удаления высказался адмирал Николай Оттович фон Эссен. В мае 1914 г. Коломейцов в чине контр-адмирала был назначен начальником Бригады крейсеров Балтийского моря, однако уже 7 августа по результатам первых действий против неприятеля фон Эссен записал в своем «журнале»: «Контр-адмирал Коломейцев произвел на меня дурное впечатление. Всегда до войны считал его беззаветно храбрым человеком, а тут он начал высказывать свои взгляды, что мы слишком слабы, сравнительно с германским флотом, а потому должны только стоять на позиции, не противодействуя его агрессивным действиям к западу от позиции, что ходить без тралов нельзя, надо сначала протралить все устье залива, что неприятельские крейсера обладают преимуществом артиллерии и хода, а у нас ничего этого нет, что наши крейсера истрепали свои машины и т.п. Одним словом, я увидел человека, впавшего в маразм, и с таким настроением идти в бой нельзя»^{31}. В письме Эссена морскому министру И.К. Григоровичу от 6 декабря 1914г. прямо ставился вопрос о необходимости снятия Коломейцова с должности «как несоответствующего требованиям военного времени»^{32} (в качестве преемника предлагался М.К. Бахирев). Эта просьба была удовлетворена. В дальнейшем Николай Николаевич почти два года командовал созданной под его руководством Чудской флотилией, но вскоре после Февральской революции был арестован матросами. В 1918 г. был вновь арестован, некоторое время просидел в Крестах, после освобождения бежал в Финляндию. В эмиграции жил в Париже, где 6 октября 1944 г. погиб под колесами американского грузовика.

Интересно, что в принципе Н.Н. Коломейцов не являлся противником дуэлей. В ноябре того же 1911 г. по просьбе его шурина, одного из лидеров конституционных демократов Владимира Дмитриевича Набокова, он передавал вызов на дуэль главному редактору газеты «Новое время» М.А. Суворину. Правда, последний от дуэли уклонился.

При обсуждении «тулонской истории» невольно возникает вопрос: а удалось ли Н.Н. Коломейцову добиться повышения боевой готовности линейного корабля «Слава», усовершенствовать несение на нем службы? Однозначного ответа мы, конечно, не найдем. Приведем, однако, аттестацию, данную Коломейцову 31 августа 1912 г. начальником Бригады линейных кораблей эскадры Балтийского моря вице-адмиралом Н.С. Маньковским: «Командир не из выдающихся; чисто морское дело знает хорошо, в остальных отраслях военно-морского дела значительно слабее; управляется кораблем уверенно и хорошо. Обладает довольно неровным и тяжелым характером, не всегда бывает корректен и иногда отдает приказания и делает распоряжения только по собственному усмотрению, далеко не всегда правильному и законному; результатом здесь является то, что офицеры избегают служить на “Славе” и при первом удобном случае стараются уйти под приличным предлогом. Правда, после неприятной истории с офицерами во время пребывания “Славы “ в Тулоне он стал значительно сдержаннее и осторожнее, и никаких историй не выходит, но все же офицеры избегают служить с ним. Все это, конечно, отражается и на самом корабле, который при нем, как по чистоте и порядку, так и по службе, далеко не тот, каким он был при его предшественниках-командирах»^{33}.

Н.Н. Крыжановский, И.Ф. Берг
АВАРИЯ КОТЛОВ ЛИНЕЙНОГО КОРАБЛЯ «СЛАВА» В 1910 г.^{34},[24]24
  Даты приведены по юлианскому (старому) стилю.


[Закрыть]

13 июля 1910 года вечером я возвращался с берега на линейный корабль «Слава», где я тогда плавал старшим штурманом. На пристани в Ревельской гавани собралось много офицеров в ожидании отхода своих шлюпок.

Передавали что-то новое, сенсационное.

– Ну, штурман, готовь свои карты, – услышал я голос своего соплавателя.

– А в чем дело?

– Ну как же, идем заграницу, на коронацию черногорского короля.

– Вот уж и не знаю, радоваться ли?

– Ну а в чем же дело? Что ты, влюблен, что ли? Ведь идем в твое любимое Средиземное море.

– Да, а которое сегодня число? Тринадцатое.

– Ну вот, сразу штурмана видно. Мы же ведь не сегодня с якоря снимаемся. Это ведь только получено приказание готовиться.

– Время вышло, – доложил унтер-офицер, старшина парового катера.

– Отваливай!

В кают-компании на «Славе» большое оживление. Все разговоры только о предстоящем походе.

Я сразу пошел к своему приятелю Гансу Бергу, инженер-механику, ведавшему котлами. Мы уже неоднократно беседовали на его больную тему о котлах.

Берг был в нервном и раздраженном состоянии и снова повторил то, что мы, старые «славцы», слышали от него все лето.

– Суда почти каждый день ходят на стрельбу артиллерийскую или минную. Ходим мы средними и вышесредними ходами.

Ты знаешь, что у нас 20 котлов Бельвилля и около 200 кочегаров. Котлы Бельвилля – аппараты нежные и чувствительные и требуют точного режима и ухода. В особенности нужно соблюдать периодическую чистку и выщелачивание. Кочегары наши в массе уходят по сроку службы, а замена им не приходит. Ты помнишь, я тебе говорил, что подавал рапорт старшему механику капитану Водову о том, что нужно срочно увеличить, т.е. дополнить число кочегаров, или уменьшить выходы в море. Водов мне сказал (устно), что добавочная команда ожидается, но что расписание выходов в море должно быть выполнено. После некоторого естественного колебания я подал рапорт непосредственно флагманскому инженер-механику подполковнику Онищенко. Стрельбы продолжаются по-старому, и теперь поход заграницу.

– Не иначе, Ганс, как тебе придется подать рапорт будущему черногорскому королю.

– Да, я так и думаю сделать, но что меня заботит, так это то, как мы дойдем до Черногории.

* * *

В конце лета в Бискайском заливе из Англии шли суда Гардемаринского отряда в составе: линейного корабля «Цесаревич», флаг контр-адмирала И.С. Маньковского, командир – кап. 1-го ранга Любимов; линейного корабля «Слава», командир кап. 1-го ранга Кетлер; броненосного крейсера «Рюрик», командир кап. 1-го ранга Угрюмов и крейсера «Богатырь», командир кап. 1-го ранга Петров-Чернышин.

На походе в Бискайке начались неполадки с котлами на «Славе». Предоставим опять слово Ивану Федоровичу Бергу.

– Начало сдавать питание котлов. Казалось, что донки не в состоянии подавать достаточно воды для питания котла. От недостатка воды стали выбывать из действия котлы один за другим. Соль начала показываться у горловин. Нижние трубки выгнулись, и конуса пропускали все сильнее. Сначала пара не хватало для 12-узлового хода (эскадренный ход отряда), а потом не хватало уже и для малого. Наконец машины стали.

Все мы были в состоянии оцепенения. Держать свое место в строю мы не могли. Каждый час снизу прибегал кто-нибудь из инженер-механиков и докладывал командиру о выводе из строя еще и еще новых котлов.

Отряд находился в виду португальских берегов, севернее Лиссабона. К счастью, погода была штилевая, не «бискайская». В видимости отвесного, скалистого берега мы простояли с застопоренными машинами 16 часов.

После докладов нашего командира адмирал приказал «Цесаревичу» взять «Славу» на буксир.

Операция была не банальная для морской практики. Подали, выровняли и закрепили якорные канаты на «Цесаревиче». Осторожно давали малый ход. Потом все наладилось, и «Цесаревич» повел нас в Гибралтар. Там мощные английские буксиры (колесные) привели нас в аванпорт и поставили на бочки.

Мы не имели пара, а потому не было электричества, вентиляции и рефрижерации. Пришлось выгрузить на баржи весь боевой запас: снаряды, заряды, мины и пр.

Я срочно наладил ночную сигнализацию фонарем Табулевича, действовавшего дутьем. При походе на буксире «Цесаревича» я бросал ручной лаг (по малости хода). Эти старинные приборы времен парусного флота у меня были в полном порядке, больше для показа корабельным гардемаринам на занятиях.

В палубах было «пиронафтовое» освещение фонарями. Под каждым фонарем – ведро с песком и стирка.

Был конец июля, стояла сильная жара. Днем пекло солнце и накаливало Гибралтарскую гору. Ночью гора отдавала тепло обратно. На корабле без вентиляции было невероятно жарко. Весь корпус прокаливался.

Суда Гардемаринского отряда ушли в Черногорию. Мы спешно зачинивались «насколько возможно» для перехода в Тулон, на завод «Forge et Chantier de la Mediterranee».

После возможных починок части котлов «Слава» перешла в Тулон и вскоре ошвартовалась у завода «Forge et Chantier» в La Seyne на противоположном берегу бухты от порта Тулона.

Послушаем дальше, что говорит по воспоминаниям и мемуарам И.Ф. Берг:

– В Тулон приехала комиссия от Морского министерства для расследования дела аварии, включая адмирала Князева, инженер-механика генерал-майора Ведерникова, инженер-механика капитана Брунс.

Был произведен полный и подробный разбор дела. Офицеры подавали личные рапорты с описанием всего им известного по делу аварии.

В своем рапорте я упомянул о моих письменных докладах капитану Водову и подполковнику Онищенко.

Комиссией было постановлено, ввиду плохого состояния котлов и их шестилетнего возраста, сменить все котлы и произвести капитальный ремонт 8 донок.

Приезжали специалисты по котлам Бельвилля из Парижа. Но они точно не могли назвать причину аварии.

В Петербурге, тем временем, разбирали все документы по аварии. Мне потом передавали, что адмирал Рейценштейн, резюмируя прикосновенность офицеров личного состава, между прочим сказал, без вины в эту историю попал инженер-механик поручик Берг, так как он все сделал, что было в его силах.

Так объясняется то, что единственным уцелевшим из прикосновенных лиц был я.

По мнению И.Ф. Берга, следственная комиссия не выяснила точно причины аварии и если вынесла определенное постановление, то таковое и сегодня для него не убедительно. По этому поводу он говорит: «Вспоминая от времени до времени весь этот эпизод моей службы на “Славе” (1906—1912), авария котельной системы мне представлялась всегда как кошмар, как злое колдовство, насколько неувесисты были все найденные комиссиями и высшим начальством причины этой катастрофы».

Член комиссии, которая принимала котлы после их ремонта, инженер-механик генерал-майор Михаил Николаевич Яненко, близко соприкасавшийся с лицами, производившими следствие, говорит, что причиной катастрофы были признаны разъеденные штоки питательных донок.

В Тулоне командир, кап. 1-го р. Кетлер, старший инженер-механик, капитан Водов и флагманский инженер-механик подполковник Онищенко были сменены, отозваны в Петербург и уволены в отставку.

Мы все, офицеры, бесконечно жалели Кетлера. Это был очень выдержанный, образованный, воспитанный и приятный человек. Он уже несколько лет командовал «Славой» во внутреннем и заграничном плаваниях, был командиром, когда мы были на Сицилии при землетрясении и спасении погибших в Мессине. В своей прошлой службе Кетлер был военно-морским агентом (атташе) в Германии.

Вместо Кетлера был назначен кап. 1-го p. H.II. Коломейцев. Коломейцев был назначен Главным Морским штабом и «под шпицем» ему было, по-видимому, сказано, что на корабле «развал и беспорядок», и что нужно исправить все и подтянуть.

Сказано это было без всякого основания, без разбора порядка службы и вопреки той репутации, которую имели в то время корабли Гардемаринского отряда. «Слава» того периода была образцовым кораблем, служившим учебным кораблем для корабельных гардемарин и учеников строевых унтер-офицеров. Поэтому служба на нем неслась исключительно аккуратно, а персонал занимался обучением с полным энтузиазмом. Поначалу на Гардемаринский отряд офицеров назначали по предварительной баллотировке и за отличие. Из окончивших курс корабельных гардемарин первые получали предложение остаться на корабле на освобождающуюся вакансию.

Государь Император при посещении «Славы» сам говорил нам, что он считает «Славу» блестящим кораблем.

И вдруг, когда случилось несчастье, – «Слава» стала плохим кораблем.

Коломейцев с места стал «рвать и метать», стараясь подтянуть и, очевидно, «вырвать зло с корнем». Появились крики, ругань, чего раньше на корабле не было, и такая система была не в моде.

Сам Коломейцев – очень хороший моряк, храбрый офицер, волевой и напористый, но грубый и несколько отставший от боевого после-Цусимского флота периода возрождения. Он много плавал на «отхожих промыслах», ходил в полярные экспедиции, командовал ледоколом «Ермак».

Однако по прошествии некоторого времени Коломейцев, присматриваясь, стал приходить к заключению, что порядок и служба на корабле вовсе не плохи…

Но отношения между командиром и офицерами уже дали трещину, а это всегда плохо отражается на команде.

Жизнь несколько скрашивалась стоянкой в хорошем порту, в чудном климате на французской Ривьере. Час-два езды на поезде – и можно гулять в таких знаменитых местах, как Канны, Вильфранш, Ницца, Монако, Монте-Карло и пр.

Кое-кто из женатых выписали жен и поселились вблизи завода в чудном загородном месте Тамарис.

Одни из холостых окунулись в местную светскую жизнь, другие вошли в ту жизнь французских морских офицеров, которую так талантливо и красочно описал Клодт Фаррер в его «Les petites allees».

* * *

Когда определилось, что «Слава» остается в ремонте в Тулоне почти на год, немедленно социалистические партии, работавшие над созданием будущего счастья России, командировали своих агентов для пропаганды своих учений среди команды. Мы вскоре об этом узнали и даже знали имена или клички некоторых агентов.

Многие офицеры переменились, корабельные гардемарины ушли, а также все ученики, будущие строевые унтер-офицеры. Связь и близость с командой стали меньшей.

Обстановка на корабле была мрачная, так как не было электрического освещения и палубы были погружены во мрак. Вся машинная команда была занята ремонтом вместе с французскими рабочими.

Днем вахтенные начальники служили преимущественно переводчиками. К ним непрерывно приходили наши машинные и кочегарные унтер-офицеры вместе с французскими указателями и рабочими. Нужно было переводить их переговоры. Делать это было не просто, так как вплеталось много технических терминов, да к тому же французские рабочие в большинстве говорили на смеси провансальского наречия.

* * *

Однажды зимой к старшему офицеру пришел матрос и доложил по секрету, что он подслушал разговор нескольких матросов. Из этого разговора выяснилось, что группа распропагандированных матросов намеревается произвести вооруженное восстание на корабле, перебить всех офицеров, завладеть кораблем и уйти в Южную Америку.

Из этого доклада и других данных было намечено около 20 человек «революционного комитета».

Коломейцев немедленно приказал арестовать всех подозревавшихся и произвести у них обыск.

Арест и обыск были произведены. Арестованных заперли в рулевом отделении, под офицерскими помещениями.

В командирском салоне заседала комиссия из офицеров и части кондукторов. Обыск и опросы дали результат и выяснили список участников. Как всегда, был сформирован «революционный комитет», человек из 20, и были, кроме того, сочувствующие.

При обыске в вещах одного машиниста нашли шифрованное письмо. Это была криптограмма, т.е. шифр, когда одна буква текста заменяется другой.

На допросе машиниста спросили: «Что это такое?»

Он на это ответил, что это одно старинное «тверское» наречие.

– Ну а ты можешь его прочесть?

– Никак нет, Васкородис, не могу. Запамятовал.

При более подробном осмотре вещей этого филолога нашли ключ к шифру. Азбука была написана подряд в одну линию. Под ней подписана та же азбука, только в обратном порядке. Буквы верхнего ряда заменялись буквами нижнего. Такие примитивные шифры открываются очень легко по данным процентной встречаемости букв в русском языке. Но не было надобности ломать голову.

Письмо это было черновой копией письма машиниста к какому-то «товарищу Н.Н.». Там говорилось приблизительно следующее:

«Дорогой товарищ Н.Н.,

как я вам раньше уже сообщал, что на корабле были условия, при которых нельзя было сделать ничего, даже пропаганда не имела успеха. Но теперь все совершенно изменилось. Убрали наиболее реакционные элементы, как то: корабельных гардемарин, учеников унтер-офицеров, ушли некоторые старые офицеры. Новый командир завел настоящую тиранию, и офицеры сделались как звери. Поэтому но прошествии всего 2-х месяцев образовалась сознательная группа человек в 20, готовых на действия, и каждый день приносит много сочувствующих.

На берегу мы встречали товарища X., и он снабдил нас литературой и новостями. Доступ теперь на корабль легкий и т.д. и т.д…».

Таким образом, «Тверское наречие» дало нам полное подтверждение наших подозрений и открытий.

Комапдир срочно обо всем доложил в Морское министерство и сообщил конфиденциально командиру французского порта Тулон.

Арестованных держали в рулевом отделении под офицерским помещением. Офицеры ночью частью не спали и сидели вооруженными в кают-компании. Ручное оружие было с палуб убрано.

Общее настроение было удручающее. После лет полного порядка, открытых и хороших отношений с командой, когда люди друг друга знали и друг другу верили, – трудно было уместить в душе опять «постановление комитета перебить всех офицеров».

Постепенно стало выясняться, что вовлеченных в революционную пропаганду было мало, а остальные боялись и молчали. Были надежные строевые унтер-офицеры, но и они были не в курсе, т.к. их остерегались… Этот контингент был отличный, т.к. ежегодно, по окончании курса, новые унтер-офицеры уходили на корабли флота. Из всего выпуска выбирали 2—3-х человек, которых оставляли на корабле на освобождающиеся вакансии.

* * *

За нашу стоянку в Тулоне до наступления революционных неприятностей было несколько интересных, приятных и печальных случаев.

Припоминается один печальный случай. В воскресенье очередное отделение команды уволено в город. Два кочегара, оба татарина, ушла за город погулять на природе и увидели очень красивые места, зеленые лужайки стриженой травы, какие-то круглые земляные валы правильной формы, покрытые травой. Стояли столбики с надписями на дощечках по-французски.

Солнце уже склонялось к вечеру, и наши кочегары решили идти напрямик к городу через эти лужайки, т.к. уже приближалось время возвращения на корабль.

Пошли. Вдруг сзади и со стороны услышали какие-то окрики. Обернулись – французский часовой. Наши кочегары пригнулись и побежали.

– Бежим, братишка, еще забреют.

Оба были в белых форменках (рубахах). Часовой прокричал опять «Halte la». Потом выстрелил. Один татарин упал, убитый наповал. Другой остановился. Прибежал французский караул. Живого арестовали. Вызвали со «Славы» офицера для перевода. Опросили кочегара. Когда французское начальство выяснило, что все было лишь трагическим недоразумением, они были очень сконфужены. Конечно, случай тут сыграл большую роль. Часовой оказался молодым солдатом, едва ли не впервые стоявшим на отдельном посту. Стрелял он с большого расстояния по бегущему человеку, при неярком освещении и… убил наповал. Часовой был прав, т.к. это была запретная зона пороховых погребов, огражденная столбиками с соответствующими надписями.