Текст книги "Желтый дьявол (Том 3)"

Автор книги: Никэд Мат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8-ая
4–5 АПРЕЛЯ

1. Мы победим…

Утром сегодня Штерн, открывая первое заседание владивостокского совета после двухгодичного насильственного перерыва, говорил радостно и строго-предостерегающе:

– …Вот опять мы подымаем знамя советов на самой далекой окраине Советской России. И опять, как и два года тому назад, трудящийся Дальний Восток должен настороженно стоять на рубеже этой новой России, еще крепче держа в своих мозолистых испытанных руках винтовку, еще зорче вглядываясь в окружающее, еще серьезнее расценивая и своих друзей, и своих врагов…

– Это он про японцев!.. – кто-то из рядов зала сказал соседу.

Огромный зал Народного дома, разукрашенный празднично, дышит тысячами трудящихся, дышит мощной единой волей, радостной и настороженной, – сегодня опять советы на Дальнем Востоке…

Но все знают твердо, что еще далеко до спокойствия на далекой окраине: здесь, во Владивостоке, – японцы гарнизонами протянули свои щупальцы до самого Хабаровска, на все Приморье. А в Чите – атаман Семенов. На китайской границе – белые банды, всегда готовые хлынуть на слабый, еще не совсем организованный край. А пятая Красная армия – далеко, у самого Иркутска. Советская Россия говорит: управляйтесь пока сами, у меня у самой еще много врагов, и не до вас мне сейчас…

Но главное здесь – японцы… – общая мысль зала.

– …И если оптимизм хорошая вещь… – это опять Штерн, – то простой, здоровый учет объективной обстановки – много лучше. Вот почему я и говорю, заканчивая наш сегодняшний торжественный день открытия владивостокского совета, что этот сегодняшний день труден, и очень опасно всякими неожиданностями наше завтра… Приглядываясь к этому неизвестному завтра, я призываю вас крепко держать винтовку, зорко смотря в даль, и быть оптимистами. Ибо все равно, что бы ни случилось завтра, – за нами будущее… за нами весь мир трудящихся…

– Мы победим!..

– Да! мы победим! – громом раскатилось по залу, взорванному точно тяжелым снарядом – призывом вождя.

2. Военная диверсия

О-Ой совершенно расстроен, как не может быть расстроен военный. Он озлоблен и скрежещет остатками гнилых огрызков зубов и невероятно много сегодня плюется.

– Хрр-тьфу! – раздается беспрерывное по кабинету. – Хрр-тьфу! – опять. – Хрр-тьфу!.. – без конца.

Таро сегодня струсил. «Уж больно главнокомандующий озверел: как бы и ему самому не сложить своей карьеристской и интригантской головы на этом проклятом, сумасшедшем Дальнем Востоке…» – думает он и ждет, пока О-Ой достаточно выхаркается, чтобы говорить более или менее членораздельно.

Но вот О-Ой делает паузу:

– Да… Да… Прекрасно: в Николаевске наш гарнизон уничтожен этими разбойниками… Консул сожжен в собственном доме… Все мирные резиденты перебиты… – О-Ой делает паузу и опять плюется.

Хрр-тьфу!

– Да, да… Сегодня они здесь открыли свой большевистский совет… Это – агитация на весь Дальний Восток и издевательство над императорской Японией.

Хар-тьфу! – опять.

– Да… Да… А завтра, может-быть, они нападут открыто на нас… Нет! Я больше этого не потерплю… – Он выпрямляется и – хрр-тьфу! – Таро!?

Таро, ошеломленный громом слов, вытягивается в струнку и ждет.

– Таро! Мы должны прекратить этот позор и хаос на Дальнем Востоке. Большевиков нужно уничтожить и отсюда выгнать… Сегодня же дайте распоряжение по гарнизонам, согласно разработанного нами оперативного плана № 3.

– Слушаюсь! – Таро замер.

– Выступление нужно организовать в ночь на…

Но дальше не слышно, так как генерал просто перечеркивает одно из чисел настольного календаря – перечеркивает красным карандашом.

А Таро отмечает у себя в блокноте. Руки Таро трясутся первый раз в жизни.

В каждом японском гарнизоне, раскинутом на шестисотверстную длину по Приморью, имеется своя небольшая радиостанция. И вот сегодня они все принимают.

Никольская – самая близкая: «В три часа ночи – окружить, уничтожить большевистский гарнизон».

Спасская – вторая станция: «В шесть часов – выступить. Захватить партизанский гарнизон. Расстрелять. Вас усиливаю гарнизоном Имана».

Иманская – третья станция: «Эвакуируйтесь в Спасск. Создайте впечатление всеобщей эвакуации японовойск из Приморья. Заверьте население, большевистских офицеров».

Хабаровская – самая дальняя станция: «Создайте впечатление мирной жизни японовойск утром: производите гимнастические занятия на плацу перед штабом красных. В девять часов – выступить, выгнать, уничтожить. Никаких переговоров до и после выступления с партизанскими командирами».

Приказ принят.

Все радиостанции отвечают – генерал О-Ой слушает.

3. В ночь на 5 апреля

А поздно вечером того же дня Штерн, Кушков, Сибирский, обе Ольги – маленькая и большая, обе Зои – маленькая и большая, Танечка… и милый дядя Федоров, – все они собрались у маленькой Ольги, собрались неожиданно: захотелось как-то всем, пережившим великую эпопею борьбы за советский Дальний Восток, сжившимся за время подполья, пробыть этот первый вечер восстановления советов вместе, в тесном товарищеском кругу.

Конечно, начались бесконечные воспоминания дней, месяцев, годов…

Но, когда уже было около 12 ночи, неожиданно для всех, неожиданно для самого города Владивостока, мирно заснувшего в ночь на 5-ое – душную и спокойную ночь, – как-то сразу и отовсюду загремели, затараторили пулеметы.

Штерн, Сибирский, Мальков кинулись в штаб.

Остальные – в явочные нелегальные центры…

Но штабу Штерна не пришлось защищаться…

Японское командование так изумительно разработало операцию японского нападения, что ровно через три часа после первого выстрела весь красноармейский гарнизон был окружен, обезоружен и частично расстрелян, и город Владивосток находился в руках генерала О-Ой.

Штерн, Сибирский, Бурков, Мельков – члены Военного Совета – были захвачены вместе с красноармейской охраной штаба в первый момент переворота, армия была обезглавлена в самом начале: так предусматривал оперативный план японского командования № 3.

Через три часа пал Никольск-Уссурийский.

Еще через три – с боем отступал в Сопки гарнизон Спасска во главе со Снегуровским, временно принявшим командование районом вместо Штерна.

Вместе с спасским гарнизоном отступил в Сопки и авиаотряд, оказавшийся без аппаратов – «летчиками по земле».

4. В ту же ночь

…Но в это же время, на путях станции Хабаровск, в тупике, длинной черной змеей растянулся санитарный поезд № 8. Ночь. Только в салоне и пульмановском вагоне свет в окнах.

Вот кто-то мелькнул в свете окон и опять во тьму.

Где-то в вагоне хлопнула дверь – и опять тишина.

Баронесса Глинская не спит: она получила какое-то странное, запутанное письмо, полное намеков, – письмо из Пекина. Второе письмо, еще более странное, из японского штаба: «Баронесса, ваше освобождение близко. Будьте готовы. Осторожны. Мы начинаем…».

– Ничего не понимаю… – тревожно вслух произносит баронесса и хочет позвать своего друга и секретаря – сестру Гдовскую. Только потянулась рукой к пуговке электрического звонка, не успела…

Дверь купе бесшумно открывается и…

Баронесса хочет вскрикнуть…

Но, бесшумно проскользнув в купе, человек, – палец на губы, – знаком попросил молчать. Баронесса насторожилась.

Вскоре она успокоилась: человек оказался белым офицером – посланцем Таро с информацией о выступлении японовойск и предупреждением баронессы.

Баронесса, благодарная и успокоенная, разрешает офицеру поцеловать свою холеную руку. Офицер наклоняется и…

Быстрым движением правой руки ко рту баронессы – платок с хлороформом.

Но в это время кто-то сзади открыл дверь в купе: баронесса, сопротивляясь, случайно нажала кнопку звонка, и на пороге купе – мадам Гдовская.

Миг – оборотом офицер видит свидетеля – пальцами обеих рук к горлу баронессы. Сцепились в мертвую хватку вокруг нежной шеи баронессы: несколько конвульсий ногами, и баронесса…

Сзади офицера в дверях – вопль:

– Спасите, спасите!!

Офицер вскочил. Выхватил револьвер. Обернулся к дверям.

– А! Это он, это эсаул Коренев! Спасите!.. – Но не успела кончить…

В упор, в лицо – огонь… Все.

Гдовская валится вдоль коридора вагона.

Убийца исчезает, как пришел.

Точно в ответ на этот выстрел загремели другие снаружи, там – на станции, в городе, по всем направлениям… Это японцы двинулись в атаку на вокзал, на город, на красный партизанский гарнизон…

Переворот в Хабаровске начался ровно в 9.

На вокзал первыми вбежали офицеры Нао и Сидзу: они указывали пункты партизанских и красноармейских застав и эшелонов.

В суматохе выстрелов весь врачебный персонал санитарного поезда № 8 разбежался.

И только остались два трупа: один – в купе, другой – в коридоре. В купе – баронесса Глинская-Штарк. Глаза выкатились из орбит, и разодранный удушьем рот, наполненный пеной предсмертного хрипа… У ног ее, в проходе; с разодранным выстрелом из нагана в упор лицом – Гдовская.

Солнце пролезло в обрыв занавески и веселыми утренними лучами скользнуло по холеной руке… шее баронессы, теперь такой обезображенной предсмертными конвульсиями.

Время сбрасывает со своих счетов еще одну костяшку. Эта костяшка – изумительная жизнь авантюристки баронессы Глинской фон-Штарк, самой обаятельной женщины большого света всего последнего столетия.

5. Приказ исполнен

А утром в штабе Таро получил три телеграммы, и в каждой из них стояло:

«Приказ исполнен!».

По два слова в каждой – резких и неумолимых. Телеграммы были: из Никольска, из Спасска, из Хабаровска. Приморье снова находилось в руках японцев.

Глава 9-ая
РАЗГРОМ

1. К Хабаровску

Матовый абажур смягчает свет электрической лампочки. Краски стушеваны, и подземелье под старой голубятней становится похожим на будуар.

Клодель сидит у стола, а Петр – на кожаном диване в позе римского патриция.

– Слушай, Петр! я…

Клодель смолкает, внимательно рассматривая карту.

– Слушаю, но ничего не слышу.

– Не дури. Видишь – теперь три растерянные, несвязанные между собой армии: Авдеева – под Никольском, Снегуровского – в районе Имано-Спасском и Балашова – под Хабаровском.

– Справедливо.

– Помолчи. Да. Растерянность полная. По-моему, это удобный случай. От Авдеева и Балашова проку мало, а вот с Снегуровским, полагаю, что-либо выйдет. Поезжай к нему и передай мое предложение. Постарайся уговорить. Вали.

– Когда?

– Сейчас.

– Ладно. Дай папиросу.

Через полчаса Петр на вокзале.

– Товарищ Перлин!

Бородатый Медведев учтиво показывает Перлину на стул.

Эсэр Медведев – председатель владивостокской земской управы и глава правительства.

– Товарищ Перлин! Вот вам пропуск и поручение правительства.

– Говорите.

– Вы должны объехать партизанские части, переговорить с начальниками районов и сообщить им, что мы еще существуем.

– Разумеется.

– Правительство надеется сговориться с японцами. Пусть начальники районов не портят нам дело сепаратными действиями.

– Понимаю… – А сам думает: «У меня в кармане точные директивы большевистского Ревкома». Здесь же он соблюдает «междупартийный этикет» розового соглашения.

– Лучше всего, если они останутся на местах, отойдя от полотна дороги, и будут ждать наших инструкций. Поезжайте.

Через полчаса на вокзале и Левка Перлин.

«Что за подозрительный тип? – думает Левка Перлин, наблюдая соседа по купе. – Молчит, изредка вопросы задает… все о партизанах… а сам не высказывается. Странно».

«Однако этот парень возбуждает подозрения, – думает Петр, поглядывая на соседа. – На вопросы о партизанах мнется и сам старается что-то выведать… Вид у него лощеный. Странно».

От станции Евгеньевка, последнего занятого японцами пункта, с которым имеется железнодорожное сообщение, нужно пробираться на лошадях.

До Хабаровска прорыв еще пока в руках партизанов.

На лошадях – от деревни до деревни. Все дальше и дальше.

И вот наконец – Свиягино.

Здесь штаб Снегуровского.

Рассчитавшись с подводчиком, Перлин идет в город. Не доходя до штаба, он сталкивается носом к носу с каким-то человеком, вышедшим из китайской лавчонки.

Левка моментально узнает спутника по купе. Тот – взаимно.

«Шпион, – мелькает в уме Левки. – Надо проследить».

«Похоже на шпиона, – думает Петр. – Посмотрим».

Но… взаимная слежка не удается…

Желая запутать следы, они расходятся в разные стороны.

– Левка! откуда?

Снегуровский встает со стула и протягивает руку.

– Из Владивостока. От правительства. С директивами.

– Ох!.. Ну?

– Правительство предлагает отойти в сторону и ждать результатов переговоров с японцами, ничего не предпринимая сепаратно.

– Так. У меня голова кругом. Со всех сторон предложения. Андреев предлагает на Сумам двинуться. Ты – т. е. медведевское правительство – высидкой заняться. Владивостокский Ревком в принесенных тобою директивах также очень неопределенен. Наш, здешний, – еще не организован… А тут еще какая-то ерунда от Клоделя идет…

– Что?

– Да. Предлагает через посланного распустить партизанов, оставив небольшую надежную группу. С этой группой двинуться к нему во Владивосток для подпольной работы особого характера.

– Не провокация ли?

– Нет, собственно, так – максималистский авантюризм. Я его немного знаю. Да его посланец скоро еще раз придет… увидишь. Э-э! да вот он.

Левка подбегает к окну и застывает в изумлении.

– …Чепуха!.. Детские игрушки! – Снегуровский раздраженно ходит по штабному вагону. – Вы шутите там, что ли? Здесь армия, люди; армия полупартизанская, значит недостаточно организованная и дисциплинированная… Комиссарский состав слаб, а то и вовсе отсутствует… А вы там предлагаете разные глупости вроде того, чтобы сидеть и выжидать. Или еще того смешнее – каким-то глупым индивидуальным террором заняться… Чепуха!

Резко к посланцу от Клоделя:

– Поезжайте-ка вы, молодой человек, к Клоделю и скажите: пусть он там дурака не валяет, а эти там мудрецы из правительства пусть продолжают, что им угодно, думать о нас…

Подошел к окну вагона – там броневик с Дербеневым отправляется на боевой участок фронта.

– Вон! Видишь… – Снегуровский к Левке: – это реальная сила… И мы еще сумеем организованно вывести армию из создавшегося нелепого положения.

– Куда? – Левка недоуменно.

– Я дисциплинированный человек, – не останавливаясь, продолжая свою мысль, говорит Снегуровский, – и развалить свою армию не дам. Я вот соберу, переорганизую и переброшу… «Куда?» – ты спрашиваешь? – За Амур! Здесь ей в клещах японского окружения нечего делать… Там, вне зоны их влияния, можно всю эту массу, сейчас довольно хаотичную, пересоздать в настоящую армию, и тогда… Вот тогда можно разговаривать с японцами!

Помолчал.

– Это будет реально… – добавил.

– А пока – в Иман! Оставлю здесь часть бригады под командой Шевченко, а остальную переброшу туда. Там организуем Ревком. Через полчаса мне будет подан паровоз. Левка! Едем вместе.

– Едем! – Левка уже готов, в полном боевом: в гетрах, альпийке и со стеком. Настоящий турист – через плечо термос… Весь маскарад Левки предназначен для японцев, через цепи которых он пробирался к нам.

Левка – молодец…

Через час клоделевский посланец отправился восвояси, а Левка со Снегуровским выехали на паровозе в Иман.

2. Красная Речка

Партизанской армии, разбитой по частям японцами в ночь на 5 апреля, нужно было вынести еще и этот – последний удар.

Гарнизон, выброшенный из Хабаровска, отрядами обложил город полукольцом, концы которого на западе упирались в реку Уссури, а на северо-востоке – в Амур.

Главные силы партизанских отрядов были сосредоточены под Красной Речкой, магистралью соединенной с Ревкомом на Имане.

Особенно потрепанные партизанские отряды и побитые их командиры, как волки, ходили вокруг Хабаровска, смотрели на японцев в бинокли и щелкали зубами. Первым о реванше заговорил вечно пьяный Шевчук, и его поддерживал – к этому времени совершенно разложившийся – его тунгусский полк.

Когда прибыл Снегуровский со своей бригадой, – Балашов, как командующий войсками хабаровского фронта, растерянно говорил ему:

– Ну, что тут поделаешь… Надо выбить японцев… Попробовать… И за Амуром так же думают…

– Пробовать – поздно… Ведь уже пробовали?! – Снегуровский зло и настойчиво.

Балашов только сплюнул и выругался. Он вспомнил, как тогда подвел тот же Шевчук, всех больше кричавший о наступлении, а во время развертывания боевых действий куда-то затерявшийся со своим «знаменитым полком»…

Озлобление недоверия в партизанах росло. Его нужно было как-то разрядить. И Снегуровский поставил вопрос ребром:

– Есть еще время перебросить войска за Амур?

– Нет, уже опоздали, лед не выдержит; нужно ожидать, когда очистится Амур… А пар…

– Пароходами!.. – Снегуровский перебил. – Ну, что ж, не плохо… Подождем: войска отдохнут, а потом и перевезем их…

Балашов согласился, и на совете штаба было решено удержаться от нелепого и опасного наступления на Хабаровск.

…Дым, а в дыму только и видно силуэт маленького сгорбленного человека под абажуром у лампы. Он что-то пишет, не выпуская трубки изо рта. Тут же, положив на стол морду и лапу, внимательно смотрит своими умными, немигающими глазами его собака – огромный волкодав.

Этот маленький узловатый человек – начальник штаба фронта.

Пять часов заседает совет командиров всех партизанских отрядов и не может решить… нет авторитета – нет Штерна… А так – разум подсказывает и Балашову и вспотевшему и совсем освирепевшему Снегуровскому: погибель всей армии, если решат наступать. А остальные командиры – реванш и только: демагогия сделала свое дело.

Кончено.

Большинство решило наступать…

Балашов и начштаба уже разрабатывают диспозицию общего плана операции. Снегуровский, уходя к себе в вагон, только предупредил: «Моя бригада – в главном резерве… Пусть они ломают шеи первыми».

Балашов в дислокации так и отметил, а Снегуровского назначил своим заместителем.

Но утром, когда еще не успели разъехаться к своим частям командиры, от Хабаровска двинулись цепи японцев.

Генерал Судзуки предупредил партизанов, сам пошел в наступление.

Кольцо было разорвано – партизанские передовые отряды были смяты, и на их плечах японцы цепями докатились без сопротивления до Красной Речки.

Бумм! – рвется снаряд около штабного вагона. Буумм!.. – второй перелетом.

Растерянные, без командиров, партизанские цепи бегут. Бегут группами, в одиночку, обливая штабные эшелоны возбужденным взволнованным ревом и паникой, проносясь дальше в тыл…

Балашов, уезжая за бегущими частями, бросает Снегуровскому:

– Ну, значит… – и еще улыбнулся! – ты тут со своим резервом побудь… Удержи сколько можешь японцев, а я там буду собирать их… – И уехал; за ним начштаба и адъютанты.

Снегуровский оглянулся: сзади стоял комиссар его бригады, его друг и товарищ по походам в сопках – Сибирский.

– Что, Валентин? Ловко это мы со своим главным резервом оказались в авангарде… и будем принимать весь удар японского наступления.

Валентин, молодой, черный, звонким голосом пропел – прокричал в гул шрапнели:

– Будем!!..

Всю станцию очистили от эшелонов Снегуровский и Сибирский, дружно командуя эвакуацией.

– Штабной поезд идет последним! – гаркнул на ходу дежурному по станции Снегуровский и чуть присел. Жжжах!.. – снарядом скосило дежурного.

Саша комсомолец, лежавший раненым в штабном вагоне Снегуровского, кубарем вывалился без пересадки на пути и на ходу вскарабкался на уходящий первым эшелон.

Валентин крикнул ему вдогонку:

– Рыло… не сорвись, смотри.

Но Сашка ничего не ответил: некогда было.

Валентин рассмеялся и побежал к стрелкам заменить убитого дежурного – пропустить последние эшелоны.

А бригада Снегуровского в это время залегла на рубеже и дралась долго, упорно – и таяла.

Когда был отправлен последний эшелон, а за ним штаб и наконец броневик, – Снегуровский скомандовал бригаде:

– Поднять цепи – очистить рубеж!..

И вместе со штабом, отступая, двинулся в арьергарде бригады.

Красная Речка была оставлена японцам.

– Вот здесь! – остановился Снегуровский. К нему подошел штаб.

– Снимай рельсы, ребята: иначе наскочит японский броневик на наш тыл…

Кто-то густо выругался.

– Какой там тыл!..

Динамита не оказалось ни у кого, и пришлось разбирать полотно руками и прикладами винтовок…

– Настоящий революционный штаб – отступает последним!.. – весело, звонко смеется Валентин, сбрасывая шпалу под откос насыпи.

А армия – далеко впереди…

Собственно армии и нет даже: есть разве группы, оторванные от всякой связи и объединения. Уцелели только потрепанные батальоны бригады Снегуровского – эти отступили организованно.

– Молодцом, ребята! Молодцом, товарищи! – весело, подбадривающе кричит Снегуровский, приветствуя – пропуская цепи своей бригады.

А там, далеко в тылу, Балашов в это время собирает остатки армии, части которой, стихийно завладев пароходами, сами перебросились за Амур, только-что вскрывшийся и двинувшийся лавиной льда.

– …Вот это и надо было сделать всем… Только организованно… – говорит Снегуровский по фонопору, докладывая из заставы Балашову, командующему несуществующей армией.

Валентин так же звонко сплевывает через зубы, как он звонко кричит, распоряжаясь, и, выругавшись, подводит итог в подтверждение слов Снегуровского.

У них – полный контакт: они двое с коммунистическим отрядом в 30 человек заменяют весь фронт – и разведку, и авангард, и охрану, и резерв…

– Нет! теперь только осталось за Амур… – резюмирует положение Снегуровский.

А утром переговорил с Ревкомом, доложил обстановку, убедил: предревкома Кувшинов согласился.