Текст книги "Смерть умеет улыбаться"

Автор книги: Ника Шахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Выбросив мусор в корзину, я спрятала вторую спицу на дно сумки, огляделась – ничего не забыла? – дернула за шнурок и под бравурный аккомпанемент сливного бачка вышла из туалета.

Какое счастье, что все получилось.

Барменша, от нечего делать протиравшая идеально чистую стойку, посмотрела на меня с сочувственной улыбкой. Я глянула в зеркальную витрину и увидела, что щеки мои раскраснелись, губы сложились в довольной улыбке, а глаза – о, голубые! – засветились поистине неземным блаженством.

Мне было безразлично, о чем подумала улыбчивая барменша. О чем бы ни подумала – дело житейское.

Приветливо улыбнувшись в ответ, я заказала кофе и минеральную воду со льдом.

В пустом зале ненавязчиво играла музыка. В минералке плескались кубики льда, спица успокоительно холодила руку. Я сбросила сандалеты и поставила разгоряченные, измученные беготней ступни на прохладный кафельный пол.

Блаженство. Неземная услада. Настроение резко пошло вверх. Еще порция сливочного мороженого с карамелью – и я справлюсь с любыми превратностями судьбы.

***

– Нюся, я достала деньги, – отслюнявив несколько бумажек, я передала их домработнице, – Живем! Где Грета? – и, не дожидаясь ответа, выскочила из кухни.

– Грета, ау, где ты? – крикнула на весь дом.

– Я здесь, – донеслось из соседней комнаты. Интересно, что она там забыла. Я вбежала в комнату с криком "радуйся, я охмурила Гейтса!" и обмерла.

Предупреждать надо.

На потертом диване, томно прикрыв глаза, распластался Андрей. Рядом с ним сидела Грета, наполовину одетая в шелковое декольте, наполовину им раздетая, и читала вслух, кажется, Мопассана.

Словом, полный интим в ажуре. Или ажур в интиме. Кому как нравится.

– Ой, извините, – я попятилась назад. Карие глаза распахнулись и пригвоздили меня к месту:

– Кого это ты охмурила? И где тебя черти носили?

Грета встала и молча удалилась из комнаты.

О-ей, что будет! Бедная девочка...

А он что, дурак?.. Гарема ему захотелось? Я те покажу гарем глазами евнуха!

– Пока ты там охмуряла Гейтса, здесь тебя домогался некий молодой, – он подчеркнул это слово колким взглядом, насмешливой интонацией и нехорошей ухмылкой, – Ну очень молодой человек. Он передал, что зайдет завтра после обеда.

О-о-о!!!

Ексель, про свидание с женихом-то я и забыла! Убей, не могу вспомнить как бишь его там. Ой... – я оторопела, – кажется, мы не знакомились. Точно не знакомились! То есть об именах речь у нас пока не заходила. Про замужество – да, заходила, а про то, как зовут, – нет. Вот молодежь пошла!

Ни культуры отношений, ни элементарной, как говаривал мой первый муж, эстетики семейной жизни, ни уважения к седым традициям. Один ветер в голове и неясное томление в членах.

– Может, объяснишь, что за Гейтс такой, – деланно равнодушным тоном спросил Андрей, – Что за пацан, называющий себя твоим женихом?

Вот еще.

– Потом! – я выскочила из комнаты, запрыгала по лестнице козочкой-резвушкой предбальзаковского возраста и без стука влетела в

Гретину спальню:

– Ты здесь?

Она была здесь. Сестрица, красавица... Я знаю, что поднимет ей настроение.

– Грета, пляши, я достала деньги. Покупай трико с утяжками, – я схватила ее за руки и принялась кружить по комнате, напевая собачий вальс.

Главное в пении не слух и не голос, – я правильно говорю? – а эмоциональный порыв.

– Ника, сумасшедшая, отстань! – она тихо засмеялась. Значит, оттаяла.

– Чтоб завтра же повела маму в тренажерный зал, – приказала я, выпуская кузину из объятий.

Нечего тете сидеть дома. Не курочка ряба, золотого яичка не высидит. К тому же практика показала, что наше фамильное гнездо – не самое безопасное место во вселенной. Павлик-то сидел, но это его не спасло.

– Только не оставляй ее одну, договорились? Ты в сауну – и она в сауну, ты в бассейн – и она в бассейн.

Понятно?

– Угу, я в туалет – и она в туалет. В одну кабинку, – съязвила свежеразмороженная Грета, – А ты с нами пойдешь?

– Хоть на край света.

– А в сауну?

– Нет, это слишком далеко. На завтра у меня другие планы. Но сдается, что вы чудненько справитесь и без меня... Скажи, – я решилась и заглянула в невыносимо прекрасные глаза, – Тебе угрожали? Скажи честно, не бойся, тебя шантажировали?

– Что? – удивление кузины было вполне натуральным, – Кто угрожал?

Зачем угрожал? Ника, о чем ты?

– И правда... о чем? – я сделала вид, что обескуражена. Впрочем, чего скрывать, я и впрямь была обескуражена, – Кажется, я перегрелась на солнце.

Пойду, пожалуй, прилягу. Что-то мне нехорошо, – я схватилась за лоб, – Вот и голова закружилась.

Актриса из меня никудышная – всегда переигрываю. Пора линять отсюда, пока она не опомнилась.

– Ника... – остановила меня кузина, – Дай почитать, что написал Макс.

Мама сказала, но я не верю...

Я вспомнила, что открытка осталась у следователя.

Осторожно! Грету, как тетушку, голыми баснями не накормишь, но полуправду она, пожалуй, скушает.

Я бы открылась, рассказала все-все, только боюсь, что у мистера

Грязные-Руки есть помощник среди домашних. Пусть невольный, пусть втянутый шантажом, но все же помощник. Иначе как бы он узнал о привычках Павлика?

– Представляешь, я куда-то сунула Максову открытку и нигде не могу ее найти, – для убедительности я похлопала себя по бокам и щелкнула замком сумочки, болтающейся на плече, – Сама хотела перечитать, и нету, – я суетливо всплеснула руками. Осторожно: спица! – Ума не приложу, – зачастила я, – Куда она делась.

Наверное, осталась в машине, – я вывернулась из-под пронзительного взгляда, удалилась на безопасное расстояние, к окну, и встала против света, чтобы скрыть бегающий взгляд и предательский румянец, – Да, в следующий раз обязательно посмотрю в машине. Может, завалилась под сиденье... Но я прекрасно помню, о чем он написал, и могу пересказать... Получается, – я вымучила улыбку, – Что зря мы волновались, все оказалось проще пареной репы: Макс хочет пожить самостоятельно, поэтому ушел из дома. И еще он сожалеет, что не увидится со мной до отъезда. Все.

– Ника... Ты что-то скрываешь? – кузина мяла в руках поясок платья и медленно, но верно приближалась ко мне.

Осторожно.

– Да нет же! – я сделала вид, что рассердилась, – Спроси у своей мамы,

она тоже читала, – я отступила вправо, восстанавливая безопасную дистанцию,

– Я не виновата, что твой брат написал только то, что написал, и ни словом больше.

Она наступала на меня мелкими шажками, а я отступала. Так мы и кружили по комнате.

– Но почему он не позвонил, не объяснил?

– Учти, я знаю не больше твоего. Может, Макс не хотел, чтобы мы принялись его отговаривать. Ведь принялись бы? Еще как! Он написал, что позвонит, когда полностью устроится на новом месте.

– А подписка?

– Ну, знаешь, я надеюсь, что он не уезжал из Озерска, снял где-нибудь комнату или подался в общежитие... Мне кажется, единственное, что мы можем сделать сейчас для Макса, – это смириться и ждать новостей.

Я поняла, что маневр удался: Грета расслабилась и оставила поясок в покое. И меня тоже. Пронесло.

Солнце клонилось к закату, посылая на землю последние горячие лучи.

Безумно долгий день подходил к концу. Я стояла на крыльце, обдумывая житье-бытье и строя самые невероятные предположения. Почему со мной до сих пор ничего не случилось? Может, я не вхожу в узкий круг счастливчиков? И почему удивилась Грета? Где я просчиталась?

За моей спиной открылась дверь и – тишина: ни шагов, ни оклика. Я вздрогнула всем телом. Правая рука лихорадочно потянулась к спице.

Спокойно, старушка, не паникуй. Если действовать, то наверняка. Не хватает покалечить невинного.

Собравшись с духом, я резко оглянулась и увидела элегантного до невозможности мужчину с рукой на перевязи, лбом, изуродованным большой пластырной нашлепкой, желтыми от йода губами и одним глазом.

Второй заплыл и налился багрянцем.

Фу-у-у... – облегченно выдохнула я. Страх отступил, но осталась противная слабость в коленках. А что это с ним?

– Андрей? – ахнула я, – Тебе что, по дороге в больницу добавили?

– Что? – не в меру рассеянно откликнулся он. "Позер" , – подумала я беззлобно.

– Ах э-это... – Андрей слегка пошевелил рукой, повисшей плетью на черной повязке, – Ты заметила только что? Ну даешь... – он недовольно покачал головой, – Значит так, у меня вывих предплечья, шов на лбу и целых семь гематом, – перечислил он с плохо скрываемой гордостью. А я подумала:

"Хлебом его не корми – дай поиграться в войнушку. Ничего не поделаешь: мужчина без драки томится" .

– И все по твоей милости, – позабыв о свежем шве, он картинно выгнул правую бровь, чтобы, видимо, сразить меня наповал, но сморщился от боли.

"Ага, позер, получил?!"

– ...А вы, сударыня, даже не замечаете. Как это понимать?

– Да вы легко отделались, сударь. Но, увольте, не по моей милости, – в тон ему ответила я.

– Н-да? – с сарказмом спросил он.

– Да! – решительно отмела я сомнения.

– Я считаю, нам нужно поговорить начистоту.

– О ваших ранах, мой смелый рыцарь? Это всегда пожалуйста. Однако хочу заметить: синяки и легкие ссадины скоро пройдут, а безобразные шрамы только украшают мужчин. Но, – я отбросила шутовской тон, – Тебе следует немедленно отправиться в постель. Мало ли что. И как только врач отпустил тебя, не понимаю.

Просила, как человека, – присмотрите. Так нет...

– В постель, говоришь? – его черные брови вопросительно взметнулись, корежа пластырь, и на лице появилось выражение... как бы сказать... выражение полной боевой, а заодно и трудовой готовности. И ведь не больно ему!

Навязался, ексель, на мою голову.

Сверху палило заходящее солнце, снизу припекал нагретый за день камень, а с боку прижигал взглядом побитый, но не изменивший своим принципам (или отсутствию таковых) красавец. Была бы снегурочкой – растаяла. Чес-слово! Но после второго развода растаять сложновато – нечем.

Если только трогательной горсткой пепла. Не дождется. Остатки моей трогательности останутся при мне. Как память о несбывшихся надеждах.

Насколько я поняла, уходить он не собирался. Пришлось пригласить обратно в дом – не держать же пострадавшего на солнцепеке. Я крикнула Нюсе:

– Тащи квас герою!

– Как вы себя чувствуете? Вам лучше? – с сочувствием поинтересовалась

Нюся, ставя перед соседом большую кружку охлажденного кваса.

– Терпимо, – ответил Андрей, всем своим видом показывая, что на самом деле ему пришлось гораздо хуже, чем Наполеону при Ватерлоо. "Артист" – подумала я. Он отхлебнул кваса и произнес, – Спасибо, Нюся, за вашу доброту и ласку.

– Если хотите, – предложила польщенная домработница, – Я принесу вам чего-нибудь легкого. Жареной печеночки, например, или оладушек с вишнями. В больнице-то, небось, изголодались.

Ну да, изголодался до дистрофии. И суток, между прочим, не прошло.

Надо намекнуть Нюсе, чтобы не больно его опекала, пока он ходит в соседях.

Вот женится на Гретке – тогда пожалуйста.

– И компрессик не мешает поставить.

– Спасибо, Нюся, вы – гастрономический гений, оазис заботы и внимания посреди, – он стрельнул взглядом, – Зыбучих песков Сахары.

Булыжник приземлился в мой огород. Ладно, проехали, что взять с побитого, кроме анализов. Но зачем мне анализы? Я и без них вижу его насквозь.

Нюся хихикнула в ладошку и вышла.

– Доктор сказал, мне повезло. Если бы не ваша помощь...

– Сожалею. Дикость какая-то! Напасть на человека в саду, избить...

Тебе не приходило в голову, кто бы это мог быть?

– Приходило. Мне ясно сказали – не трогай... м-м-м... барышень

Приваловых, значит...

– Поклонник Греты? – предположила я. Пусть знает, что не один он такой. Подчас одна капля ревности способна сотворить чудо и подтолкнуть упирающегося жениха в сторону ближайшего ЗАГСа. Главное – знать меру и не накапать больше.

– Плутовка! Мне сказали во множественном числе, значит – поклонни-ки... Греты... и? Разве милый носик, – он легко задел указательным пальцем кончик моего носа, – Не в пушку? Учитывая близкое присутствие юного жениха и наличие на горизонте некого Гейтса, я бы рискнул предположить...

Я схватилась за нос. Ексель-моксель! Молокосос! Гейтс отпадает по понятным причинам, а молокосос... Пока я обдумывала, способен ли мой безымянный жених на членовредительство, Андрей исподволь наблюдал за мной.

И что-то во мне ему решительно не понравилось. Как я его понимаю: ну чему там нравиться? Нечему абсолютно. Самая обычная внешность,

среднестатистическая. Такую увидишь в толпе – не запомнишь.

– Я не Привалова. Я – Шахова, – запоздало, но с достоинством парировала я.

– Это не аргумент. Вряд ли они имели в виду Елизавету Карловну. Не хочу сказать ничего плохого, но принять ее за девку – пардон, это цитата – даже в безлунную ночь со спины, – он описал здоровой рукой тетины габариты,

– Невозможно.

Вот нахал! А меня, значит, можно?

– Ты не расслышал, что тебе сказали, или перепутал.

– Я все расслышал правильно, – с нажимом произнес Андрей.

Какого лысого он меня отчитывает? Даже если его избил молокосос, в чем лично я сомневаюсь – когда бы мальчик успел вникнуть в нюансы внутрисоседских отношений? Ладно, допустим, мальчик оказался на редкость сообразительным, но при чем тут я? Нашел крайнюю. Но я тоже хороша. Хватит оправдываться, не школьница.

– Допустим, ты расслышал правильно. Допустим, на тебя напали наши с

Гретой поклонники. Но я предложила вызвать милицию, я не просто предложила, я настаивала, а ты отказался. Ответь, почему?

Он устало прикрыл глаза и заиграл желваками. Обиделся. Интересно было бы знать: на что.

– У меня болит голова. Пойду домой, – он сделал слабую попытку встать с кресла, явно рассчитанную на то, что его остановят. И я, забыв, с кем имею дело, клюнула:

– Нет! – жестом преградила ему путь, – Во-первых, Нюся специально для тебя жарит непредусмотренную в меню печенку, так что имей совесть.

Во-вторых, ты не ответил на мой вопрос. Я все еще жду.

– Неужели не понятно? Я подумал, что вам и так, без меня, несладко, и не захотел осложнять ситуацию.

– Из благородных побуждений, значит? – я недобро усмехнулась. Вот на что он обиделся – на то, что никто не заметил и не оценил его благородства и жертвенности.

– Ты не веришь мне? – вкрадчивым тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался он.

Хороший вопрос – простой и понятный. Но к нему прилагается паршивый ответ: конечно, не верю. В последнее время я никому не верю, и он не исключение. Больше того, я сама не исключение. Вот это действительно обидно.

Меня выручила Нюся, которая вовремя внесла поднос с лапшой, овощным салатом, жареной печенкой, оладьями и компотом. Увидев еду, Андрей позабыл, о чем спрашивал. Я вышла, чтобы своим присутствием не портить ему аппетит и не напоминать о хороших вопросах, а когда вернулась, чтобы забрать тарелки, его уже и след простыл. На диване лежала записка: "Ушел зализывать раны.

Душевные" .

Однако я собиралась отдать долг за поминки. Чужие деньги жгли руки, и мне хотелось избавиться от них поскорее. А раз хотелось – вынь да положь.

Такая у меня особенность характера. Я быстро приняла холодный душ, поцеловала Сем Семыча. Он, паршивец, даже не проснулся. Надела простенький сарафанчик из голубого ситца, причесалась и вышла.

Идти через темный сад не рискнула: вдруг там прячутся вчерашние хулиганы? Пошла по улице вдоль длинного забора. Открыла свежеокрашенную калитку и ступила во двор.

Недавно отремонтированный дом сиял большими чистыми окнами, пах свежей стружкой и краской.

Рядом с домом лежали кучи жирной земли и бордюрный камень. Между кучами торчали колышки, указывая расположение будущих клумб и небольших грядок.

Я обошла завалы и поднялась на крыльцо. Не найдя звонка, постучалась.

– Войдите, – раздалось изнутри.

Я вошла.

– Идите прямо, потом налево, – направил меня голос.

Я пошла прямо, мимо стеллажей с книгами, а потом повернула налево и уткнулась в дверь.

– Андрей, ты здесь? Я на минутку. Можно?

– Проходи. Я не успел распаковать вещи, так что не обращай внимание на беспорядок.

Беспорядок? Вселенский хаос – ничто по сравнению с тем, что предстало моему взору, избалованному Нюсиной аккуратностью и дядиным педантизмом. В центре огромной комнаты со стенами, облицованными светлыми деревянными панелями, возвышался Монблан из распечатанных коробок, чемоданов, разнокалиберных сумок, свернутых в рулоны ковров, посуды и чехлов с одеждой. На бежевом кресле, еще обтянутом целлофаном, в близком соседстве с теркой для овощей лежали носки, надеюсь, что чистые. На полу безобразно раскорячилась люстра-модерн. Кровать заменял новый полосатый тюфяк, на котором приютился бледный, осунувшийся Андрей.

– Что, болит? – я подошла к нему и участливо склонилась над больным, за что тотчас поплатилась.

– Положи руку на лоб... Да не на свой, тетеря... Вот так, хорошо...

Нет-нет, не убирай, мне опять плохо.

Я так скажу: в первую очередь нашу сестру губит жалость. Простое, кажется, чувство, а сколько от него хлопот. Чуть зазевалась, подруга, и участь твоя решена. В его пользу. Навеки и обжалованию не подлежит...

Как там? Она его за муки полюбила, а он – что сделал он? – грубо воспользовался ее минутной слабостью, сел на хрупкую шею и ножки свесил. Да еще и пришпоривает. А попробуй согнать с насиженного места – такой вой поднимет, что черти содрогнутся. Припомнит все тяжкие, начиная с первородного греха и заканчивая невымытой с вечера посудой. Это он сейчас, пока холостой, нетребователен и безропотно уживается с Монбланом, а потом – что ты! – сживет со света за лишнюю песчинку на грядке.

Кстати о первородном грехе. Бедная Ева. Вот кому действительно досталось по полной программе...

Мужчины так ловко свалили на нее ответственность за изгнание, что от несправедливости сводит скулы. А несчастная, пребывая в ветхозаветном покое, не имеет ни малейшей возможности достойно ответить зарвавшимся клеветникам. Можно подумать, она изнасиловала этого Адама. Можно подумать, он сам не хотел. Блин, что за мужик?.. Если бы я была медиумом, как Ванда, то вызвала бы дух Евы и расспросила его – или ее? – как все было на самом деле. Уверена, что услышала бы много нового, проливающего свет на бедного-несчастного-наивного-совращенного-обманутого-изгнанного по вине несносной женщины (если есть желание, можно продолжить) Адама, начиная с которого малодушие, безответственность и беспринципность стали возводиться мужчинами в сугубо мужское достоинство. Вот. Красиво сказано, черт возьми!

– Андрей, я пришла отдать долг, но если ты плохо себя чувствуешь, я могу зайти завтра.

Он снял мою руку со своего лба и легко потянул на себя. Потеряв равновесие от неожиданности, я неловко шлепнулась на край тюфяка. Сумка соскользнула на пол и раскрылась. Я хотела поднять ее, но Андрей прижал мою ладонь ко рту и стал ласково пощипывать ее губами и щекотать языком.

Ексель...

– Андрей, давай поговорим, – я попыталась выдернуть руку, но он не дал. Сильный, однако.

– Давай.

– Как ты собираешься говорить, если во рту у тебя посторонний предмет?

– Ничего, я буду слушать. Мне нравится твой голос, говори.

– Я по поводу денег, тех, что ты потратил на дядины поминки. Почему ты ничего не сказал?

– Тебя больше ничто не интересует? Я, к примеру. Иди сюда, – он потянул меня к себе.

Бабник. Как Петренко... Бедная Грета.

– Я по поводу денег, – упрямо гнула я свое.

Хорошо, что у него действует только одна рука. Со второй я бы не справилась. Ну почему хулиганы не вывихнули ему обе конечности, что им стоило наподдать разок и с другой стороны!..

– Ника, у тебя мозги набекрень, точно говорю! Я безумно хочу тебя, а ты о каких-то деньгах, – он сердито засопел.

– Знаешь что, – разозлилась я, – С мозгами у нас семейное. Не нравится – не кушай. Только скажи, сколько мы тебе должны?

– Не вы, а ты.

– Сколько?

– Ночь любви.

Калека, а туда же.

– Я серьезно спрашиваю.

– А я серьезно отвечаю. Ты должна мне звездное небо... Поцелуй красавицы... Тихий стон, срывающийся с ее губ, – горячо шептал он в ухо.

– Андрей! – возмутилась я.

– Хорошо, я согласен на один поцелуй, но страстный.

Достал!

– Ты не в себе. Лучше я завтра приду.

– Если ты уйдешь сейчас, то сделаешь мне больно.

Ага, в ход пошел легкий шантаж.

Железная хватка ослабла.

– Решай сама.

И отвечай потом перед Гретой тоже сама. И расхлебывай сама, раз сама решила. Знаем мы эти фокусы с бумерангом. Кушайте сами.

– Поговорим завтра, идет?

Пока я решительно поднималась с тюфяка и подбирала с пола сумку, он демонстративно отвернулся к стене. Я наугад вытащила деньги, положила купюры на стул и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Дело сделано.

Не успела я разуться, как раздался телефонный звонок.

– Ника? Ты?.. – на другом конце провода билась в истерике Натка. Я

слышала, как она судорожно всхлипывает.

– Да, я. Что слу?..

– Ну ты и выдра!!! Я тут с ума схожу, хотела бежать к вашему вертепу,

думала, что тебя похитили или убили...

– Говори толком: что случилось?

– Ах ты не знаешь! – Натка перестала всхлипывать и, издав боевой клич, перешла в стремительную атаку, – Не знаешь, да? – я отстранила трубку от уха, испугавшись за сохранность перепонок, – А кто должен был звонить в десять тридцать шесть? Дед Пихто?

Я вспомнила о нашем уговоре и устыдилась.

– Прости, родная, забыла. Ну не плачь, пожалуйста! Ты разрываешь мое раскаивающееся сердце на клочки. Ну что мне сделать, скажи, чтобы ты успокоилась и простила, а? Радость моя, хочешь, я сяду в крапиву? А в муравейник? А хочешь, сочиню для тебя стишок? Слушай... Жила-была в Озерске

Натка – ума и обаяния палатка... Ну как, нравится?

– Че это я палатка? Не солидно, – отбрила меня подруга, но я почувствовала по ее голосу, что прощена.

– Палата не рифмуется с Наткой, – растолковала я, – Могу по-другому.

Жила-была в Озерске Натка, она была на сушки падка. Так лучше?

– Слушай сюда, поэтесса, если еще раз забудешь позвонить, я сама тебя укокошу, чтоб впредь не мучиться. Понятно? Отбой.

Спицу на ночь я положила под подушку.

***

Утро началось обычно – с ожидания обильного завтрака. Тетя с Гретой выпили по стакану морковного сока, при этом тетушка занудно ворчала, а потом они умчались на тренажеры. Темп задавала Грета, подгоняя свою полусонную мамулю мягкими шлепками пониже спины. Я цедила тыквенный сок, рассеянно слушая Нюсину болтовню, и смотрела в окно, за которым беспечно шуршала листва и пели беззаботные птахи. Как я им завидовала, потому что моя голова была занята Андреем.

Не нравится мне этот тип. Не нравится – и точка. Такие красавчики, как он, и в обычных-то обстоятельствах выглядят подозрительно, а уж в подозрительных обстоятельствах – и вовсе скверно. Не могу понять их отношения с Гретой. Девчонка влюблена, несомненно. Иногда задумается о своем, уставится в одну точку и... С нее мед течет – так, бедняжка, смотрит. А он ведет двойную игру, причем открыто, не стесняясь. И Грета молчит. Такая красавица, а терпит. На ее месте...

– Ты чем-то озабочена? – донесся до меня вопрос Нюси.

– Я думаю, почему в жизни все так нескладно. Когда-то я думала, что достаточно встретить человека и полюбить, как все проблемы решатся силой любви. Теперь я знаю, что ни любовь, ни замужество сами по себе не решают ни одной проблемы. Я не хочу проблем на ровном месте. Я устала!

– А ты поплачь, дочка, – предложила Нюся, – Глядишь, и выплачешь усталость. Слезы для женского организма – первейшее дело. Иной раз полезнее лекарств и витаминов. Я знаю, о чем говорю, – доверительно сообщила старушка.

Нюся говорит, что в последнее время Андрей подружился с дядей.

Странная дружба, учитывая значительную разницу в возрасте и дядин несносный характер. Ну и кое-что еще... Необъяснимая дружба, что само по себе внушает подозрения. Не он ли искомый мистер Грязные-Руки? А что – вызнав, что у дядюшки водятся деньги, он мог придумать следующую комбинацию: втереться в доверие, чтобы беспрепятственно устранить всех наследников с Гретиного пути, вскружить ей голову, жениться и прибрать все денежки к своим рукам. А тут приезжаю я: извините-подвиньтесь. И он на ходу меняет сценарий... Очень похоже на правду.

Гнусно. Никогда не доверяла красивым мужикам и правильно, выходит, делала. Но где он, если это он, держит Макса? Понятно, что не в собственном доме...

Пойду-ка я тоже в тренажерный зал сублимировать отрицательные эмоции в здоровый образ жизни, – подумала я. Но плотный завтрак встал насмерть.

Пришлось обойтись без сублимации.

– Ты меня слышишь?

– А? – откликнулась я.

– Сходи, говорю, за хлебом, – попросила Нюся, – Весь кончился, а я и забыла. Совсем старая стала...

Я села на велосипед и, петляя с непривычки, выехала за ворота. Погода по-прежнему стояла шикарная, но чувствовалось приближение осени – неотвратимое и жестокое как похмелье после тризны. Всего за одну ночь листья на березах поблекли. Ветки яблонь выгнулись и громко затрещали под тяжестью плодов. Несмотря на яркое солнце и пронзительное, как глаза кузины, небо, от земли вдруг потянуло еще не холодом, нет, но уже холодком.

"Ты на грусть мою похожа-а, о-осень," – донеслось из окна, спрятавшегося за кустом сирени.

Когда я проезжала мимо соседской калитки, из нее вышел Андрей. Легок на помине. Долго жить будет.

Гад. Он элегантно придерживал за локоток раскрашенную девицу с ногами, заканчивающимися узкой полоской юбки на уровне моего подбородка.

Елы-палы! Вот это экземпляр, сдохнуть можно! Я вильнула в сторону и чуть было не скатилась в канаву. Не прав Александр Сергеевич, ох не прав, не перевелись еще ноги на земле русской.

Андрей сухо кивнул мне и, предусмотрительно огибая ухабы и рытвины (еще бы: сломать такие ноги – не шутка), бережно повел жирафу к перекрестку.

Нет, он не Павликов отравитель. Много чести! Он – типичный донжуан районного разлива. А после разлива непременно требуйте отстоя пены.

Бабник. Такие обычно смелы и расчетливы только в любви. Или в том, что они называют любовью. В остальном трусливы – как зайцы, глупы – как пробки, скучны – как... как дядины романы в больших количествах! Вот.

Надо ли предостеречь Грету, или со временем она сама во всем разберется? О-хо-хо... Настроение безнадежно испортилось. "О-о-сень, вместе будем до зимы, о-о-сень..." Ну вот, привязалась.

Вернувшись из булочной, я набрала номер:

– Извините, я не туда попала.

– Влипла, – прокомментировала мой рассказ подруга.

– Сама знаю, что влипла, лучше посоветуй, что делать, – обозлилась я.

Мы сидели в старой полуразрушенной беседке, заросшей диким плющом. Я сильно нервничала.

– И что тебя не устраивает? – спросила подруга.

– Все, – обдумав ответ, выдохнула я, – Я подозреваю его.

– Позволь полюбопытствовать – в чем?

– А во всем. Я не такая наивная, чтобы поверить, будто он сражен моей неземной красотой.

– Короче говоря, ты подозреваешь человека на том основании, что он увлекся тобой? Ну даешь! – развеселилась Натка, – И потом, ты сама говорила, что его избили, чтобы припугнуть Гретку. Он что, сам себе фингал поставил?

– Не смешно, – обиделась я, – Избиение могло быть подстроено, чтобы сбить меня с толку – это во-вервых. Во-вторых, увлекся мной – слишком сильно сказано, не забывай о Грете и стерве с ногами, а в-третьих, он очень даже может быть мистером Иксом, потому что постоянно крутится рядом, и все домашние давно привыкли к нему. Никто не удивляется, встретив соседа в нашем коридоре или на кухне. Раз пришел – значит нужно. Таких "своих" у нас двое – он да Фаба.

Повторяю, только свой человек мог беспрепятственно проникнуть в дом и отравить Павлика. Ты как хочешь, но родственников из списка подозреваемых я исключила. Фаба – тоже не в счет, он по-настоящему боготворил дядю и много раз доказывал на деле, что интересы нашей семьи для него священны и неприкосновенны. Так что маловероятно. А Андрей... вполне может быть охотником за богатым приданым или неизвестным наследником. С первым все понятно – не я, так Грета, чья доля окажется больше. А со вторым... Я подумала на досуге... Кому из посторонних, не членов семьи, дядя мог бы отрезать кусок пирога, учитывая его, дядину, адекватность и вменяемость? Он не был ни шизиком, ни меценатом, чтобы заниматься чистой благотворительностью, значит... Значит, либо кто-то когда-то здорово ему помог, и он таким образом отблагодарил человека за проявленное великодушие, либо – любовь. Но дядя всегда ставил себя в пример: учитесь, мол, мне никто никогда не помогал, всего, что у меня есть, я добился исключительно своей головой.

– Значит, любовь, – резюмировала Натка.

– Вот-вот, она. Но что за любовь такая?.. Я подошла к страшной семейной тайне, поклянись, что никогда никому не скажешь.

– Могила.

Этого вполне достаточно. Если Натка чего обещает, то обязательно выполнит. За одно это я готова простить ей лопатку.

– Знаешь ли ты, как появилась Мэй Валлоу?

– Никогда не задумывалась, но... Постой! Дай сама соображу...

Я ждала, наблюдая, как на подвижном лице подруги отражается лихорадочный ход мыслей.

– Мэй... Это по-английски май. Так?

– Так, дядя родился в мае.

– А Валлоу... Валлоу, валлоу...

– При... – подсказала я, увидев, что подруга зашла в тупик.

– ...Валов, – с восторгом закончила она, – При-валов!

Приятно, однако, поговорить с умным человеком.

– Да, но я не о том спрашивала.

***

– Давным давно, – собравшись с мыслями, начала я, – На скромного корректора издательства «Наука» свалилась подтаявшая на мартовском солнце сосулька. Очнулся бедолага в больнице с диагнозом легкое сотрясение мозга.

Из больницы он вышел другим человеком. Не скромным. И совсем не корректором.

Уволился со службы и вместе с сестрой Лизой и приживалкой Нюсей уехал прочь из Москвы.

Поселились они в глухом Озерске, в родовом гнезде Приваловых, к тому времени пришедшем в полный упадок.

Однажды дядя поцеловал сестру в щеку, закрылся в кабинете вместе с другом детства и зачудил на всю катушку... Вероятно, сотрясение мозга оказалось не таким легким, как заверяли эскулапы.

Нюся носила друзьям скромную еду – в основном жареную картошку – и жидкий чай.

– Господи, отведи, – шептала она, возвращаясь на кухню с пустым подносом.

– Что там? – допытывалась встревоженная сестра.

– Ходят кругами. И говорят как заведеные, – отвечала Нюся.

– И о чем говорят?

– А бог их знает. Не поняла я. Только сдается, о женщине говорят, об иностранке. Господи, отведи, – шептала Нюся и быстро крестилась.

Через несколько месяцев на московских развалах появился первый роман

Мэй Валлоу, который назывался "Горячее дыхание" . Прошло еще три месяца, и вышел второй бестселлер – "Знаем только мы" . И пошло-поехало: "Ветер с востока" , "Не дай умереть надежде" , "Леди в затруднении" ... Всего двадцать шесть книг.

Бессовестно прикрывшись женским псевдонимом, бывший корректор строчил бесконечные любовные вирши, обильно поливая их приторным сиропом из сентиментальных слез и посыпая ахами и охами. Он оказался неистощим на нежные поцелуйчики под тенью эвкалиптов и признания на берегу Темзы.