Текст книги "Смерть умеет улыбаться"

Автор книги: Ника Шахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Хорошо, что не кое-какой. Чем бы утешился этот самый психолог, если бы ему изменила жена, – тем, что ничего страшного не произошло? А если бы при этом она его регулярно обманывала, придиралась по пустякам и время от времени поколачивала?

Далее предлагалось несколько способов, при помощи которых можно воскресить угасшие чувства.

Один совет глупее другого – вроде того, что забудьте о плохом и начните отношения с чистого листа. Э, психолог, я же не робот, которому какую программу задашь, такую он и выполнит. Я не умею забывать насильно.

Ладно, думаю, попробую, раз психолог советует, – хуже не будет, хуже-то не куда. Пробую, а сама пристально посматриваю на блудного муженька, изучаю нюансы его реакций. И вдруг замечаю, что мой благоверный врет напропалую и вдохновенно. Это чертовски неприятно, но хотя бы объяснимо. Однако он врет не только, чтобы сходить налево, но и просто так, без определенной цели. Не знаю, по привычке, что ли, или ради искусства, или для поддержания спортивной формы. Короче, что я ни делала, он продолжал врать и гулять, гулять и врать.

Помыкалась я, воскрешая упертых мертвецов, но добилась только того, что довела себя до исступления. Чтобы укрепить психическую прану, Лялька посоветовала заняться йогой. Что ж, капелька нирваны мне не помешает, – решила я.

И вот однажды, медленно вдыхая через левую ноздрю и растягивая вдох на восемь секунд, я достигла первой стадии просветления. Забыв выдохнуть через правую, я побежала выбрасывать журналы в мусорку – плохие они советчики, вредные у них советы. Чувства – они как люди: живут, стареют и умирают.

Нельзя воскресить египетскую мумию, не стоит тревожить покой мертвецов, они этого не любят и по своему мстят.

Живому природой положено тянуться к живому, если ему не мешать – не сдерживать и не понукать, оно само пробьет себе новый путь. Собрала я вещички и, тихо прикрыв за собой дверь, вернулась в свою девичью квартиру.

Кто подумал, что Петренко обрадовался, освободившись от преевшейся жены, или хотя бы вздохнул с облегчением, тот совсем не знает мужчин. Дело не в воставших из гроба чувствах, дело в том, что в любовном треугольнике он чувствовал себя королем: две женщины отдавали ему две любви, две заботы и две ревности, которые тешили его дурное тщеславие. Когда треугольник распался, Петренко испытал настоящий шок. Не потому что лишился меня, а потому что уполовинилось его королевство. Караул, ограбили! После краткого шока он принялся отвоевывать потерянные земли. И я с таким трудом отбилась от бывшего муженька, что до сих пор не пойму – жива или мертва осталась.

Вот почему я так остро ненавижу бабников и любую, даже свою собственную, ложь.

А Ванда врет. Если бы она хотела подбодрить растерянную тетю и помочь детям выбраться из паутины зависимостей, почему бы ей прямо ни сказать: так, мол, и так, Лизонька, твои дети выросли, пусть живут как могут. Вместо этого она предпочла воспользоваться именем дяди, по сути она солгала.

Значит, ей движет некий шкурный интерес. Однозначно. Как бы выяснить – какой?

Нет, я совсем сошла с ума, одни подозрения на уме.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонил обеспокоенный Фаба, у которого успел побывать следователь. Оперативно, – вскользь отметила я и спросила, есть ли новости о завещании. Фаба ответил, что пока нет, но он не теряет надежды.

Тетя с удобствами устроилась возле телефона, подложив под спину подушку, из чего я сделала вывод, что это надолго, и поковыляла в свою спальню. Быстро прибралась там – хорошо, что вещей у меня немного.

Задвинула ящики комода, заглянула в сумку и проверила содержимое – все оказалось на месте, поправила Дали – его-то зачем трогали? Поговорила с Сем

Семычем, потрепала его по загривку, потом переоделась в длинную широкую юбку – крупные маки на желтом – и свободную футболку, заколола волосы шпильками. И, между прочим, осталась довольна неземной красотой, отразившейся в зеркале.

Четверка с плюсом. Полбалла украл короста Петренко.

***

– Ника, мне очень неудобно, – начала Нюся, когда я спустилась на кухню, – Если бы я могла... Если бы у меня что-то было, то я бы, конечно...

Но у меня ничего нет. И где взять? Ума не приложу.

– Нюсечка, давай проще. Что случилось?

– Ну это... – она смутилась.

– Нюся! – я шутливо погрозила ей пальцем.

– У меня кончились деньги, – наконец, решилась она.

– Деньги на хозяйство? – догадалась я. Она кивнула.

– Последний раз хозяин дал мне месяц назад. Я тянула во всю. Ты и сама видела – на столе никаких разносолов, не то что в прежние времена. Но не могу же я кормить вас одной картошкой! – пылко воскликнула она, – Вот, – достала из недр буфета стопку листов бумаги, исписанных мелкими аккуратными буквами и передала ее мне.

– Картошка – пятнадцать кэгэ, баклажаны, морковь, – начала читать я вслух, – Что это?

– Список покупок. Я всегда вела его. У меня каждая копейка на учете, ты не думай! – опять воскликнула она, как будто я могла, как будто я имела право упрекнуть или заподозрить ее в чем-либо, – Каждый месяц я отдавала список хозяину, – продолжала Нюся, – Он просматривал, говорил, чего надо – овощей там побольше или что, и давал деньги на следующий месяц.

Я пробежала глазами длинный список, заглянула в кастрюли и опять уткнулась в список.

– Ты забыла записать сегодняшнего кролика. Надеюсь, он будет в сметане? И, кстати, где кальмары с форелью?

Она стояла, глядя в пол, как провинившаяся школьница, и молчала.

– Ты потратила свои, – огорчилась я.

– Хозяин дарил на дни рождения и восьмые марта, вот я и... Но мне они не нужны, – Нюся подняла на меня преданные глаза, – Вы мне родные. Было бы больше – больше бы отдала, чтобы вы жили, как раньше. Но больше-то нету.

Я вспомнила, как она кормила меня манной кашей. Наверняка, она кормила и чем-то другим, но в памяти осталась только сладкая размазня, которую, как только мама Нюся отворачивалась, я успевала размазать по груди, по столу, по Павлику (непременно и с неописуемым восторгом), а остатки скармливала хиреющему фикусу. То ли мало скармливала, то ли он не любил манную кашу, только фикус захирел окончательно.

– Не девка, а бусурман растет, – ругалась Нюся, обтирая громко ревущего Павлика полотенцем. Бусурман у нее – самое ругательное слово. А произносит она его мягко, с улыбкой.

– Возьми пока, – я вытащила купюру из кармана. Она вытерла руки о передник и приняла деньги. Я мягко попросила ее, – Постарайся, пожалуйста, экономить, никаких кроликов больше, никакой семги, лады?

Она снова кивнула и проворно спрятала деньги на груди.

– Скажи, как дядя платил тебе?.. Да не жмись ты, говори как есть.

– Я ела с общего стола, а из одежды мне ничего не надо. Хозяин переводил на книжку, говорил, на старость, чтобы я чувствовала себя уверенно. Но от вас мне ничего не надо!.. Я бы и с книжки-то сняла, только банк в Москве, как до него добраться?

– Покажи книжку.

– Ника...

– Покажи книжку! – приказала я, вложив в голос металл, и хлопнула ладонью по столу.

Когда она вышла из кухни, я поймала себя на мысли, что ожидаю очередного осложнения. И оно не замедлило объявиться.

Ровный столбец цифр, из которых следовало, что дядя переводил деньги каждые три месяца. День в день. Я посмотрела на последнюю дату. Так и есть: три месяца истекли на прошлой неделе. Я отдала книжку Нюсе и в задумчивости вышла из кухни, прихрамывая на ходу.

– Ника, – окликнула Нюся.

– Да?

– ...Нет, ничего... Я хотела сказать, что обед почти готов.

В холле я столкнулась с кузиной, которая что-то искала в старом шкафу.

Увидев меня, она, кажется, перепугалась, как воришка, застигнутый на месте преступления, и быстро захлопнула ящик.

Попалась. Пока не забыла, надо поговорить с ней о тете.

– Грета, дорогуша, – обратилась я к кузине, – Скажи, пожалуйста, тебе не жалко маму? Ночью она общается с духами, днем спит, а вечером ходит по дому квелой сомнамбулой. Если ты сама не догадываешься, то я объясню тебе на пальцах, почему такой режим необычайно вреден для здоровья.

– Ой, а что я могу поделать, ну что, если она ложится после трех? Я говорила раз двадцать, чтобы ложилась раньше, но она не слушает. Скажи ей сама, может, тебя послушает.

– А ты по-прежнему ходишь на тренажеры? Вот и возьми ее с собой. Потом сходите в сауну с бассейном. Есть в вашей сауне бассейн? Потом – на массаж, по магазинам прогуляйтесь. Измотай ее так, чтобы сил не хватило на глупости. Считай, что это партийное задание, ясно?

– Ты правда хочешь, чтобы я взяла маму в тренажерный зал?

– Абсолютно.

– Тогда нужны деньги.

Сама напросилась. Однако тетю и правда надо встряхнуть. На это никаких денег не жалко.

– Сколько?

– Двойной абонемент на двадцать посещений стоит полторы тысячи.

– Долларов? – ужаснулась я.

– Нет, что ты, рублей.

– Хорошо, я дам деньги.

– Но у нее нет трико и резиновой шапочки для бассейна.

Оказывается, иметь родственников – разорительное удовольствие.

– Сколько? – обреченно спросила я.

– Смотря что покупать. Если турецкое, – она брезгливо поморщилась, -

Одна цена, если итальянское, с утягивающими вставками, очень элегантное, – цена совсем другая, ты ж понимаешь.

– Солнце мое, я не жена Гейтса, поэтому пойдете и купите что-нибудь попроще. Договорились? Учти, – предупредила я, – С сегодняшнего дня вводится режим жесточайшей экономии. Вот окручу какого-нибудь магната – сразу дам знать.

***

Мы сидели в гостиной. Грета по-прежнему казалась расстроенной. Ее голубые глаза потемнели еще больше, а широкие черные брови сдвинулись к переносице. Андрей, который вернулся через час после своего ухода, с любопытством поглядывал то на меня, то на кузину. Я чувствовала себя третьей лишней. Я бы ушла, да желудок против – очень, знаете ли, хочется кушать.

Нюся подала салат из кальмаров, запеченую в фольге форель, лимон к ней, а также нежную, как лепестки ночной фиалки, и хрустящие, как панцири кузнечиков, ломтики картошки-фри.

Разговор не клеился. Чтобы прервать тягостное молчание, я поделилась своими гастрономическими впечатлениями. Кузина посмотрела на меня так, как будто моими устами обнародовалось пятое откровение Ионна Крестителя.

– Ничего странного, – не дрогнул ни одним мускулом гость. Наш человек.

За такого можно отдать даже Гретку, – Люди вообще тянут в рот что ни попадя: лягушек, улиток, морских червей, кузнечиков. Корейцы едят друзей человека, а африканцы – своих собственных, если верить господину Дарвину, прародителей. Вернее, не их самих, а мозги. Даже считается, что недоразвитые извилины – это деликатес... Старик Фрейд умилился бы.

Он окинул нас солнечным взглядом.

На столе появился пышуший жаром самовар, чашки, яблочное повидло, масло и рокфор. Запахло душистой мятой. Обожаю.

– Обожаю чай с мятой, – улыбнулся гость Нюсе. Мысли он, что ли, читает?.. Судя по тому, с каким аппетитом Андрей уминал все подряд, поесть он любил и вообще, и в частности.

– Давайте я налью вам еще чашечку, – предложила кузина. Ага, – восхитилась я, – Да они на вы. Очень романтично и трогательно.

– Не откажусь, – блеснул белозубой улыбкой Андрей, – А где Елизовета Карловна?

Елизовета Карловна, переговорив со мной и Фабой, в который раз за день отправилась в нежные объятия Морфея. А это значит, что ночью она снова собирается терзать несчастных духов. Я им сочувствую.

Как бы положить этому конец, но тактично, не навязывая своего мнения?

Грета мялась, я молчала, предоставляя кузине законное право выкручиваться. Ее гость – пусть и выкручивается. Вспомнив об обязанностях и.о. хозяйки стола, кузина открыла прелестный ротик и выдавила:

– Мама расстроится, когда узнает, что... разминулась с вами. Она очень благодарна за помощь, которую вы оказали... Ну, – смутилась кузина, – Не только она... Мы все благодарны. Правда, Ника?

Я не знала, о какой помощи она говорит, но на всякий случай кивнула.

Андрей промакнул губы салфеткой и сказал:

– Всегда рад. Как продвигается следствие?

– Мы не знаем, – равнодушно ответила кузина. Я вообще заметила, что покушение на Павлика не всколыхнуло Приваловых. Поначалу они испугались, но быстро пришли в себя. Видимо, решили, что так кузену и надо и будь что будет.

Сразу после припозднившегося обеда Гретка влезла в парадно-выходные туфли, подкрасила губы и выскочила вслед за уходящим Андреем.

Оставшись одна, я мысленно пересчитала свои финансы, пропевшие жалобные романсы до самого последнего куплета, и поняла, что надо что-то делать. Можно, конечно, позвонить Ляльке, она соберет, сколько сможет. На первое время хватит. А что потом? Я не смогу постоянно содержать семью из трех человек и их домработницу. Мне это просто не по карману. Я сосредоточенно потерла переносицу, подошла к телефону, чтобы позвонить Фабе, и услышала в трубке: "А он что?.. А ты?.. Ну а он?" Это проснулась тетушка.

Я извинилась и положила трубку.

Как сказать тете, что семья за гранью банкротства? Она сразу пустится в слезы, и тогда продолжать разговор будет бесполезно. Это у нее защитный рефлекс такой: чуть что – сразу в слезы.

Раздался звонок в дверь, и я поплелась открывать. На крыльце стоял молокосос с лопастями вентилятора вместо ресниц.

– Здравствуйте, я из компании "Озерские молочные продукты" , – официально представился он, – Наша компания проводит социологический опрос.

Не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

– Валяйте, задавайте, – разрешила я, присматриваясь к нему. Может, обозналась? Нет, это он, только в строгом костюме и при галстуке.

– Вы покупаете продукцию нашей компании?

– Насколько я знаю, да.

Он поставил галочку на планшете, который держал перед собой.

– Какую? Мы выпускаем молоко, сливки, кефир, ряженку и творожную массу с цукатами.

Я ответила, припомнив яркие упаковки с логотипом, и он поставил галочки.

– Вы довольны нашей продукцией?

Откуда я знаю? Но зачем обижать парня? Совершенно не за чем.

– Н-да...

– Вот купон, по которому вы сможете покупать продукцию компании "Озерские молочные продукты" со скидкой, – молокосос протянул картонку.

– Спасибо.

Очень вовремя. Экономить – так экономить.

– И последний вопрос: вы не раздумали выходить за меня замуж?..

Я обалдела. Видя мое замешательство, молокосос взял инициативу в свои руки:

– Тогда приглашаю вас в краеведческий музей... Вы удивлены? Но куда еще я могу пригласить невесту? Театров у нас нет. В кинотеатре крутят "Кровавого Джека" – не очень романтично, правда? На дискотеках тусуется малышня, а в кафе мы уже были.

Так что остается краеведческий музей. Ну же, решайтесь!

Какой напор! Достойный, честное слово, лучшего применения.

– Хорошо... Завтра... Нет, послезавтра... Нет, давайте созвонимся на следующей неделе.

– Прекрасно, я зайду за вами завтра. Скажем, после обеда, – он взмахнул ресницами – меня чуть не сдуло ветром – и ушел.

***

Не дождавшись возвращения Макса, мы поужинали кроликом, может быть, последним в нашей жизни.

Я прилегла перед мерцающим экраном телевизора с книжкой в руках и сладко вздремнула. Через некоторое время меня разбудила Грета и позвала к вечернему чаю. Значит, уже одиннадцать. В этом доме все шиворот-навыворот.

– А пирожков не будет? – недоуменно спросила Грета, намазывая толстый слой масла на тост.

– Имей совесть, урезонила я кузину, – Нюся ходила на рынок, готовила обед и ужин, стирала. Да плюс к тому вычищала авгиевы конюшни после обыска. И в твоей комнате в том числе. Скажи, а что делала ты?

– А я что, а я ничего, – скороговоркой выпалила кузина, – Нервная ты какая. Уже и спросить нельзя.

– Думай, – я постучала указательным пальцем по лбу, – Прежде чем спрашивать. Полезно, знаешь ли.

– Девочки, не ссорьтесь, – попросила бледноликая тетушка.

– Что-то Макса долго нет. Не случилось бы чего, – тихо сказала Нюся.

– И правда, – подхватила тетя Лиза, – Где он? – она прижала ухоженные руки к затрепетавшей от волнения груди.

Да, где он? Волна беспокойства настигла и меня. Можно сказать, накрыла с головой.

– Мама, перестань. Никуда Макс не денется. Я думаю, он у женщины, – спокойно заявила Грета.

– Почему у женщины? – в один голос спросило старшее поколение.

– Из-за презервативов, – ответила Грета, пожимая плечами, – Для чего, как вы думаете, они ему понадобились? Думаю, к утру Макс вернется, и мы устроим ему хорошую взбучку.

– Ника, что делать? – обратилась ко мне тетя, – Заявлять в милицию?

Странное дело: я прекрасно помню, как добивалась полной свободы для Макса, помню, как ненавидела дядю, когда он лез не в свои дела. Но почему сейчас, когда Макс, по всей видимости, воспользовался долгожданной свободой, мне вдруг стало не по себе? Почему я поминутно прислушиваюсь к шорохам и кошусь на проклятую дверь? Ответ очевиден: потому что страшно.

Наверное, из-за Павлика. Пока преступник не разоблачен, я буду дрожать от каждого шороха, думая, что он бродит вокруг нашего дома. А преступник не разоблачен. По крайней мере, мне об этом ничего не известно.

– Нет, мама, нет, нас засмеют! – опередила меня кузина, – Максим совершеннолетний. Он ушел днем, а сейчас всего лишь половина одиннадцатого.

Вот увидишь, над нами будут смеяться.

– Но раньше он никогда не уходил надолго... Он даже не позвонил, что задерживается. Он хороший, добрый, внимательный мальчик, – тетя безудержно разрыдалась, – Он бы позвони-ил!

Тетя Лиза права. Макс всегда был маменькиным сынком.

– Он не пропустил бы разом обед и ужин. Уж я-то Макса знаю, – веско добавила Нюся.

И Нюся права.

– Послушайте, Макс – хороший, добрый, внимательный, но взрослый мальчик. Он мог поужинать с подругой в кафе. Он мог увлечься и потерять счет времени. Он мог влюбиться в подружку, у которой нет домашнего телефона, а все городские таксофоны раздолбаны. Да мало ли, что он мог! Оставьте его в покое, – Грета говорила с несвойственным ей воодушевлением, из чего я сделала вывод, что она в курсе Максовых дел и целиком на его стороне, – Если вы заявите в милицию, то Макса могут арестовать. Не забывайте, что он вместе со всеми давал подписку о невыезде, а мы не знаем, где живет его подружка. Может, она из пригорода или вообще из Твери. Подумайте об этом на досуге.

И Гретка права. Если Макс влюбился, то что ему какая-то подписка о невыезде? Так, фантик.

– Ника, – тетя обратила на меня взгляд, омытый слезами, – Почему ты молчишь? Скажи, наконец, что нам делать! – потребовала она.

Все посмотрели на меня, ожидая окончательного вердикта. Бремя ответственности придавило меня к земле. Тяжела ты, шапка Мономаха...

– Будем ждать, – помассировав переносицу, решила я. Конечно, Грета права – Макс загулял. Рано или поздно это должно было случиться... – Иди, тетушка, постарайся заснуть. Нюся, проследи, чтобы она приняла успокоительное, – сказала я, но вспомнила, что тетя проспала целый день, поэтому успокоительным ее не проймешь. Чтобы нейтрализовать тетину истерику, а это необходимо сделать во что бы то ни стало, потребуются более радикальные средства. Поэтому я сказала Нюсе на ушко, так, чтобы никто больше не услышал, – Нет, лучше дай ей снотворное, две таблетки.

Нюся хотела было возразить и даже открыла рот, но неожиданно передумала. Когда обе женщины, поддерживая друг друга, вышли из комнаты, я обратилась к кузине:

– Так где, говоришь, живет его подружка?

– Не знаю.

– Но ты говорила...

– Я предполагала.

– Понятно... Ты звонила его друзьям, знакомым?

– И ты туда же! – недовольно воскликнула Грета, – Ладно, – быстро смирилась она, – Если хочешь, позвоню.

– Очень хочу.

Грета удалилась. В доме установилась благословенная тишина. Я выключила свет в холле и поднялась, привычно прихрамывая, в спальню.

Постояла несколько минут в темноте, раздвинула мексиканские шторы и присела на широкий подоконник.

Сияющее небо раскинулось надо мной по-восточному роскошным шатром. Первые звезды, перебивая друг друга, зашептали о главном, о вечном, но я почти ничего не разобрала. Сказать честно, я не прислушивалась. Не то настроение было.

Вернулась поникшая Грета.

– Ну?

С нарастающей тревогой я ожидала, что она ответит, но совсем не удивилась, услышав:

– Макса нигде нет.

Кузина переминалась с ноги на ногу.

– И никто не в курсе про его подружку. Ника, ты думаешь, с ним... он... Макс попал в беду?

– Ничего такого я не думаю, – я выдержала испытующий взгляд кузины, – Но говори тише: твоя маман услышит.

– Ника... – она схватила меня за руку, – Ника...

Батюшки, да она волнуется! Впервые вижу, чтобы Гретка волновалась.

– Не паникуй раньше времени. Хорошо? Раз решили ждать до утра – подождем. Иди, Грета, отдохни, я сама покараулю Макса, – но она не двинулась с места, и тогда я прикрикнула, – Иди же, прошу тебя!

Я настояла на своем, и Грета, зыркнув напоследок глазами-льдышками, ушла. Но пришла Нюся. Я готова была взвыть от отчаяния. Когда меня оставят одну? Почему они ополчились против меня? Что я им сделала?

– Лизавета уснула. Я дала ей две таблетки снотворного – до утра не проснется.

– Хорошо, иди и ты спать.

– Ника...

– Да?

– А как же Макс? Надо что-то делать, он пропадет один.

– Что делать? – отозвалась я, – Ты знаешь? Я – нет.

– Может быть... в милицию?..

– Нет, Грета права, нельзя нам в милицию. Не забывай, что идет следствие. Если мы заявим, что Макс пропал, он станет подозреваемым номер один.

– Я могу пойти поискать...

– Где, Нюся? И как? Выйдешь на улицу и будешь кричать ау? Сама в милицию попадешь. А если Грета права, и Макс всего лишь загулял?

Старушка поджала губы.

– Нет, ты скажи, – прицепилась я, – Есть маленькая надежда на то, что Макс загулял?

Старушка не ответила, но гримаса тревоги и отчаяния, исказившая ее доброе лицо, красноречиво свидетельствовала о полном отсутствии надежды.

– Есть, – заявила я, вложив в голос непоколебимую уверенность, которой на самом деле не испытывала.

Напротив, я была убеждена: заведись у Макса интрижка, он бы давно проговорился: в лучшем случае я бы знала только имя интрижки, в худшем – цвет волос, габариты, привычки и особые приметы, разбросанные природой по интимным местам, поскольку, однажды открыв рот, Макс не закрывал его часа полтора, а то и больше, скрупулезно припоминал все, что мог, часто утомляя слушателя ненужными подробностями. В последние часы многое изменилось, и худшее с лучшим поменялись местами. О, знай я приметы интрижки, мы бы с

Гретой, которая не зря училась в художественной школе, составили фоторобот.

Остальное – дело техники и терпения. Но примет я не знала, поэтому была убеждена – интрижки не существует.

Что-то случилось еще днем. Макс метался по дому, но никто из нас не поинтересовался, что, собственно, лишило его душевного равновесия. А надо было, надо. Мы так привыкли, что он сам обо всем рассказывает... Макс, вернись, пожалуйста!

– Ника, – сказала Нюся дрожащим от волнения голосом, – Я хотела сказать... Я хотела... – и она осеклась.

Только бы Макс поскорее вернулся.

– Ты хотела что-то сказать? – напомнила я.

– Да нет, это сейчас неважно. Как-нибудь потом, когда уляжется...

За открытым окном раздался неясный звук – то ли кто-то протяжно вздохнул, то ли ветер взъерошил траву. Мы с Нюсей замолчали, прислушиваясь.

Тишина.

– Ты слышала?

– А ты?

Не сговариваясь, мы бросились из комнаты. Точнее, бросилась одна Нюся, а я, чертыхаясь, похромала за ней. Мне очень мешала тугая повязка на ноге, но боли как таковой я не чувствовала. Проклиная сторонников высотного строительства, я сползла со второго этажа и добралась до распахнутой настежь двери.

На крыльце увидела Нюсю, склонившуюся над черной бесформенной массой.

– Макс? – я почувствовала, что силы оставляют меня и ухватилась за косяк одеревеневшими пальцами.

– Что здесь происходит? – раздался над ухом встревоженный голос Греты.

– Помогите мне, – сдавленно прошептала Нюся, не разгибаясь, – Надо внести его в дом.

Грета отстранила меня, приподняла тело, издавшее слабый стон, за плечи и волоком потащила через порог. Кобылка. Нюся изловчилась и подхватила тело за ноги.

Если сломан позвоночник – ему конец, – запоздало и как-то отстраненно подумала я.

Грета с Нюсей, не сговариваясь, потащили тело в комнату, которая располагалась между кухней и библиотекой и предназначалась для приема незванных гостей. Стол, несколько простых стульев, трюмо и потертый диван – вот и вся меблировка. Домашние редко забредают сюда. Разве что Нюся время от времени наведывается, чтобы прибраться. Но в отличие от кухни, библиотеки и бельевой, здесь был диван, на который можно пристроить тело, а в отличие от комнат на втором этаже, не было лестницы, по которой это тело пришлось бы поднимать.

Я включила свет. Мужчина зашевелился и издал первые членораздельные звуки. Прокричав шепотом, чтобы не разбудить тетушку, начальные такты оды к радости, я раздвинула женщин и разглядела бледно-окровавленное лицо соседа.

– Андрей? – удивилась я, – Что случилось?

Нюся, грубо отпихнув меня острым локтем, склонилась над пострадавшим, осмотрела кровоточащую рану над правой бровью, наливающийся вокруг глаза фингал, распухшую нижнюю губу и, буркнув себе под нос, пошла за аптечкой.

– Ты что, – не дождавшись ответа на первый вопрос, спросила я, -

Целовался с камнем?

– Кажется, его избили, – предположила Грета.

– На нашем крыльце? – уточнила я.

– Откуда я знаю, – зло ответила кузина, – Андрей, ты можешь говорить?

Андрей лежал с мученической улыбкой на распухших губах. Шалый взгляд метался от меня к Грете и обратно.

– Что это с ним?

– Не стой столбом, – распорядилась я, – Немедленно вызывай скорую!

– Не надо, – прошамкал сосед разбитыми в кровь губами.

Нюся принесла мокрое полотенце, зеленку и пластырь.

– Что значит не надо? – возмутилась я, – Судя по всему, пластырь не поможет, у тебя такая рана на лбу, что надо накладывать швы. Нюся бы справилась, но у нее нет подходящей иголки.

Грета внимательно выслушала меня, покосилась на Нюсю и, не встретив возражений с ее стороны, пошла на кухню звонить.

– Эти сволочи хорошо меня отделали, – слегка пришепетывая, сообщил он, как будто я ослепла. Хорошо – не то слово. Его отделали прекрасно, любо-дорого посмотреть. Евростандарт в натуре.

– Кто они? И почему ты оказался здесь?

– Я дозвонилась, – сообщила Грета, когда вернулась, – Сейчас приедут.

Я попросила, чтобы на всякий случай возле нашего дома подежурила неотложка, мало ли что еще случится...

– Ага, – откликнулась я, – Не помешает. Но одной неотложки мало. Надо бы вызвать дежурный наряд милиции, бригаду МЧС и отряд спасателей Малибу, только тогда я почувствую себя в безопасности. Надеюсь, в милицию ты позвонила? Нет? Так иди и звони.

– Не надо.

– Как это не надо? – повторно возмутилась я, – Да тебя чуть не убили!

Если бы удар пришелся в висок, нам бы осталось пропеть "аминь" .

– Не надо, Ника. Грета, не надо милиции! – Андрей умоляюще посмотрел на нас. Он мужественно улыбался, пока Нюся обрабатывала рану зеленкой, а

Грета шумно дула на нее сверху. Трогательная картина.

– Рассказывай, что случилось, – потребовала я, когда экзекузия завершилась.

– А черт его знает... На меня накинули какую-то тряпку, я только потом понял, что это самый обычный мешок, и стали избивать. Их было трое или четверо. Да, думаю, четверо. Иначе так легко они бы со мной не справились. Я бы им показал!

Ну конечно! Кто бы сомневался. Если бы да ка бы, то во рту бы росли грибы. Так говорит моя маман.

Во всяком случае говорила до отъезда в Токио. Что она говорит сейчас, ведомо одним японцам.

– Гад, – передохнув, продолжил Андрей, – От которого воняло чесноком, ударил по почкам, я и свалился. Тогда второй сказал: "Это тебе урок, засра..." Пардон. В общем, он сказал, что это мне урок и что я не должен трогать Приваловых. А другой добавил: "Особенно их девок" ... – Андрей снова помолчал, собираясь с силами, – И врезал мне ногой по голове. Думаю, в ботинке у него был свинец. Вот я и отключился.

Скажите, какая наглость! Назвать Грету девкой. Неслыханное дело!

Нюся, соглашаясь со мной, неодобрительно покачала головой. Грета вздрогнула. Еще немного, и из ее холодных глаз польются самые настоящие теплые слезы. Эдак проняло, бедняжку.

– Скажи, ты узнал кого-нибудь из них?

– Я не успел никого разглядеть – они сразу набросили мешок.

Н-да, чесночный запах – хорошая примета, ничего не скажешь, главное – редкая в наших широтах.

– Где это произошло? Неужели на нашем крыльце? Мы ничего не слышали.

Правда, Нюся?

– Да нет, на меня напали в саду... Я увидел, что у вас горит свет и решил зайти на минуту, чтобы пожелать спокойной ночи. (Вот присушила! Не ожидала от Гретки таких вопиющих талантов. Молодец, сестрица, так ему и надо.) Пошел через сад, – продолжал Андрей, – И там... А когда выпутался из мешка, у вас и свет погас, но до вас было ближе, а я хре... чертовски плохо себя чувствовал вот и решил... побеспокоить. Пока дошел... В общем упал на крыльце и не мог подняться. Никогда не чувствовал себя таким беспомощным, – с досады он громко скрипнул зубами. Это хорошо, значит, есть, чем скрипеть.

В дверь позвонили. Нюся пошла открывать и вернулась с доктором, немолодым мужчиной в круглых очках, перетянутых на переносице скотчем, и с потрепанным чемоданчиком в руках.

Добрый доктор Айболит.

– Где больной?.. Что ж, первая помощь оказана грамотно, – одобрил он,

осмотрев Андрея, – Молодой человек, идти сможете или позвать санитаров?

– Доктор, не надо в больницу, – жалобно попросил Андрей.

– Надо, дорогуша, надо, – заворковал врач, помогая соседу подняться с дивана, – Мы тебя обследуем, подлатаем, и будешь совсем как новенький...

Голова кружится? Нет? Ну и замечательно. В ушах звенит?

Чудненько! Зубы на месте?

Я поспешила за доктором, уводящим "дорогушу" . Грета семенила следом.

– Возьмите, – протянула я деньги.

– Ну что вы, – нахмурился он и отвел мою руку в сторону, – Скорая помощь у нас пока бесплатная.

– Нет, доктор, вы перепутали, в нашей мышеловке бесплатным бывает только сыр, – я быстро сунула деньги в карман застиранного халата, – И если что понадобится... Грета, запиши телефон... Звоните без всяких там интеллигентских заморочек. Прошу вас, – смягчилась я, – Присмотрите за ним.

Само собой разумеется, я попросила ради Греты, которая дышала огненными струями мне в затылок.

Доктор с достоинством поклонился, поблагодарил, сказав, что купит для Андрея лекарства, которых, сами понимаете, в больнице не хватает.

Спала я в ту ночь беспокойно. Мне снился рыдающий дядя, присушеный насмерть Андрей, непонятно чьи похороны, комья глины, летящие на крышку гроба, пегая борода, скачущая мячиком вниз по улице, и прочая галиматья.

Несколько раз я просыпалась от того, что кто-то тихо и без выражения, но довольно отчетливо окликал меня. Я всякий раз вскакивала с постели и спускалась в холл, чтобы открыть дверь. И всякий раз за дверью никого не оказывалось. Глюки.