Текст книги "Мое королевство. Бастион (СИ)"

Автор книги: Ника Ракитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

И еще подумал, что нельзя оставлять государыню над тетрадкой и бесплодной мыслью, летит ли к Сану ее текст. Ни за что нельзя.

– Хорошо, идемте. Какой странный обычай – елка в новогодье.

– Красивый, – возразила она. – Хотя деревьев жалко. Но… словно погружаешься в лес, в тайну, в ожидание чуда. Пахнет хвоей, мерцает мишура. И вспоминаешь игрушки, забытые на год, как старых друзей. Некоторые были хрупкие и старинные… – Алиса словно прислушивалась к себе, – старше меня уж точно. Красно-желтый прозрачный шар с полосками по экватору. И еще один: серебристо-розовый, Фигурная изнанка просвечивала сквозь стекло. Грустная девушка в шубке, девчонка на санках… И бусы надо было вешать осторожно, чтобы не оцарапаться о надколотые бусины.

– Я сделаю тебе такой праздник, Алиса. Огромную елку под свод, игрушки, какие захочешь, и снежинки из белой бумаги, и медную канитель, и вальс на золотом паркете тронного зала. Я обещаю!

Государыня посмотрела прямо:

– Невозможно, Даль. Но спасибо. За намерения.

Они вышли в слабо освещенный тронный зал. И Крапивин сперва не опознал в плюгавом мужичонке у трона Хранителя. Синий рабочий халат, нарукавники, шапочка, очечки… Любой мастер маскировки опух бы от зависти.

Одна из химер у ступеньки стояла с откинутой головой, и Сорен смазывал механизм.

– Давайте часики, я отдам. Милейший!

Феликс вернул на место уродливую голову и нехотя обернулся. Быстро склонился, уставившись в пол. Даль двинулся к нему, заслоняя от государыни:

– У меня есть дело.

– Я не хочу есть дело! – Алиса засмеялась. – Я хочу есть крем-брюле.

Комиссар порадовался, что она поздоровела, успокоилась и даже шутит. Надо бы переманить эйленского кудесника Михаила Антоновича в столицу. Но ведь милейший доктор Веска обидится.

– Назад!!

Предупреждение запоздало. Стоило Крапивину переступить невидимую черту – химеры у трона зашевелились. Метнулись, приподнявшись на хвостах, гремя чешуей и взмахивая медными крыльями.

Только мгновенная реакция спасла ему руку, но кожу рассекло глубоко.

– Даль!

– Алиса, – он отступил, поддержал государыню здоровой рукой. – Я жив и почти цел.

– Только неосмотрителен, – проскрипел Сорен. – Этот древний защитный механизм опасен для непосвященных.

Он сунул часики в карман халата.

– Давайте-ка я отведу вас к врачу, мессир. Простите, ваше величество.

На лицо Алисы вернулись краски. Она протянула платок:

– Затяните пока.

Хранитель склонился, перевязывая Даля, к ней спиной. Повел его, подволакивая ногу.

– Она… – Крапивин обернулся через плечо.

– Ее не тронут, – сказал Сорен. Даль снова вспомнил о мистической связи Твиртове и государыни, о химерах на уступах, которые некогда защитили Алису от преследователей, а после помогли ей взять крепость и город. Медно-каменная армия и сейчас была наготове. Ночью наверх вообще никто подниматься не смел. Уборщики рассказывали всякую жуть, завоевывая внимание дворцовых горничных.

– Аккуратнее, Даль Олегович, – попенял Сорен, когда они достаточно отдалились. – Я запустил механизм трона, защищающий Алису от покушений.

– Ладно.

Комиссар, постанывая, вкратце изложил историю своей поездки в Шервудский бор.

Феликс даже распрямился:

– Нож? Говорите, нож?! Это хорошо, это прекрасно! Просто это означает, что Халецкий не делился с учениками своими планами. А значит, они непременно наделают глупостей.

И оставил Даля у квартиры Веска, чтобы вернуться в тронный зал.

Глава 8

– Где бы мне принять ребенка, Зина? – Даль присел на угол стола секретарши, мешая двигать каретку «Подлесицы», точно хотел флирта. Но выглядел озабоченным и усталым. Еще и рука болела. – Не хотелось бы спугнуть Суок официозом, но при этом куклу из департамента нельзя выносить тоже.

– А лекционный зал, Даль Олегович?

Он приподнял правую бровь:

– А у нас есть такой?

Естественно, Даль шутил, но при этом не выносил длительных заседаний и летучки для сотрудников проводил у себя и исключительно по делу. Для двух-трех человек за раз: сотрудники разных групп даже не всегда знали друг друга в лицо.

– Там уютно, фикусы в кадках, герани, тюль на окнах, пианино, – перечисляла Зина очевидные достоинства редкоупотребимого зала. – Я стол накрою, чаеварка, сладкое.

– Олекса при кухне служит, разносолами ее вряд ли удивишь.

Секретарша посмотрела на начальника в священном ужасе:

– Думаете, прислугу деликатесами потчуют?

– Ох… Это я, не подумав, сморозил. Простите меня, Зиночка. Делайте все на ваш вкус, тем более, он безупречен.

Даль освободил Зину от работы на вторую половину дня. Она сама организовала банкет, забрала Суок со стоянки дирижабля и на служебном авто привезла в департамент к оговоренному часу, перед этим показав столицу. И хотя сотрудники к вечеру по большей части разошлись, провела черным ходом. Там идти до зала было всего ничего: подвальной лестницей вниз, через коридорчик и парадным маршем с черно-золотыми коваными перилами до еще одного закутка направо: пропахшего пылью, плохо освещенного, – к тяжелой, обитой войлоком двери. А там пылало электричество в хрустальной люстре, искрилось в фарфоре обеденного прибора и в черных лоснящихся боках пианино с резным изгибом ножек и кенкетами с четверкой ароматных свечей.

Глаза у девочки и без того искрились, Суок тяжело вздыхала от восторга и комкала грязный передник – ее взяли с кухни в чем была.

– Мы сейчас помоем ручки и вернемся, Даль Олегович, – секретарша легонько подтолкнула Олексу к дверям.

Крапивин вздохнул. Ему инстинктивно не хотелось поворачиваться спиной к покрытому плюшевой скатертью длинному столу для заседаний, где графины с несвежей водой и пепельницы сменила огромная кукла, укрытая плащом.

Комиссар пересилил себя, сел к пианино и одним пальцем наиграл мелодию.

– А вот и мы! – объявила Зина оживленно. – Даль Олегович, если я вам больше не нужна?

– Погодите, вечером я свожу вас в «Шоколадную фею».

Он представил учтивых половых с полотенцами, перекинутыми через предплечье, их точные движения… вздохнул и снял крышку с супницы, наполнил тарелки. Налил Суок приторно-сладкой сельтерской воды. Себе плеснул коньяку.

– Ну, приступай, Олександра.

Девочка себя уговаривать не заставила. Схватила хлеб, намазала маслом, сверху бросила ложку икры и стала жевать за обе щеки, запивая супом.

– У тебя хороший аппетит.

– Уга… ага… ой…

Она застеснялась, потупилась, уронила ложку и нырнула за ней под скатерть.

Даль, слегка подсмеиваясь, терпеливо пережидал телодвижения Суок и с обедом не торопил. И только когда она отвалилась, зевая, прикрывая тощей ладонью рот, подал руку, сложенную баранкой, и отодвинул стул.

– Взгляни-ка, – отложил плащ, не открывая кукле лица.

– Ой, это мне? – Олекса сложила лапки. – Корабельщик, спасибо-спасибо!

– Видимо, тебе, – Крапивин откинул подол синего бархата, обнажая метку с вышитым именем. – Ты же Суок?

– Это мое фамилие, – серьезно ответила девочка, порываясь сгрести куклу в охапку. Но Даль не позволил.

– А почему ты решила, что тебе?

– Дак он обещал, барич.

– Какой барич?

Олекса снова застеснялась, прикрылась передником, выставляя лукавые глаза.

– Ну, такой барич. Письменник. Ласковый.

– А имя у барича есть?

– Мартын… Кривец.

Комиссар внутренне вздрогнул: вот это удача! Еще один фигурант из тех, кто, якобы, сгорел с Халецким на маяке. И Кривец связан с этой куклой! Или совпадение? Даль мысленно покрутил головой: совпадений не бывает. Каждый шаг обусловлен.

– И что у тебя с этим баричем было? – спросил он.

Суок степенно, как взрослая, сложила руки на переднике:

– Любовь была.

Даль опустился на ближайший стул, стараясь не смеяться. А Олекса продолжала:

– Им же, пансионерам, тронуть барышень не дозволяется, а я никто, прислуга. Можно пихнуть, ущипнуть, лапать. А он меня нежно трогал… тут вот… и тут, – показала девочка, – защищал. Пообещал куклу огромную и жениться, когда вырастет. Он мне как брат был.

Хорош брат, подумал Даль гневно, трогать грудь и промежность. Надо собрать попечительский совет и уволить мону Мону к лешему за такое.

– Только он сгорел же, – сказала Суок печально. – Или нет?!

– Тебя же Олександрой звать. Почему тут не имя?

– Так они все думали, что Суок – имя. Меня ж на кухне только так и выкликали: Суок да Суок. Олександра – долго.

Она мимо Даля прошмыгнула к плащу и открыла кукле лицо, стала щупать волосы:

– Ой, ну как живая!

А Крапивин крутил в голове биографию Мартына, прикидывая, где и как тот мог проявиться.

Жил пацан сиротой при живом отце. Мать его пропала едва ли не сразу после родов, соседи на этот счет трепали разное, чуть ли не сбежала с гвардейцем. А мальчонка, едва подрос, управлялся и по хозяйству, и в мастерской, и от отца тикал, бывало, потому как тот мог с пьяных глаз и колодкой прибить. Еще бы мать не сбежала: старший Кривец и до свадьбы норову был лютого, и невеста нареченная то синяк платком прикрывала, то кровоподтеки замазывала. Подай сразу официальное прошение – давно бы избывал грехи на каторге, нарезая торф на болотах Ровены, или подальше еще, в Искоростене. Но дура молчала, а увещевания ходящего под карабеллой и соседей Кривцу были, как о стенку горох.

Еще хуже стало, когда с открытием двух новых обувных фабрик мастерская захирела. Вовсе зверь.

Получив от священника очередное назидание, Кривец-старший, бывало, смягчался, и десяти лет мальчонку в школу отдал, хотя твердил, мол, лоб большой, зачем ему учиться, вон с семи годов на фабриках робят, и ничего.

С того все и вышло. Мартынка до двенадцати лет в школу ходил и рассуждения хоть кривые, тяжелые писал, но учительница очень их хвалила. В гимназию пыталась пацаненка определить. «Не дура ли?»

И тут отец положил: хватит науки.

Видели, как она с батькой говорить пришла и – тоже пропала.

Искать ее туда-сюда, ученики, инспекция – нету.

А тут сапожник с пьяных глаз и упал в реку.

Так бы и похоронили тихо, а мальчика в приют, не сыщи внимательный полицейский рукопись у Мартына в сундучке, еще и с датой. Где смерть отца в мельчайших подробностях описана была, вплоть до того, как раки сапожнику лицо поели. А ведь тела пацан не видел. И число…

Тут все живо зашевелилось.

Мастерскую и дом тщательно обыскали и нашли в подполе и учительницу, и мумию якобы сбегшей жены с проломленным на виске черепом. Лавку на аукцион, а Мартына Кривца – в «Бастион» с полным пансионом. А он вон отомстил за предобрейшее. Надо парня в Шервудском бору искать или рядом. Иначе с чего бы кукле там объявиться? Там рядом Савелов, Мартыновы родные места.

Суок между тем куклу схватила, перевернула, увидела следы от ножа в спине:

– Нет! Не хочу такую!!

Пришлось девочку ловить, успокаивать, звать Зину и совать ей крупную ассигнацию.

Шепнул на ухо – щечка секретарши заалела:

– В Эйле возвращать девочку не будем, она нужна мне под рукой. Купите, что ей требуется, куклу еще, какую захочет. Внушите, чтоб о визите к нам не болтала, и определите в приличный пансион, лучше при храме, где руки не распускают и не щупают.

– Я могу ее пока к себе взять.

– Буду премного обязан.

Он пожал Суок руку:

– Спасибо. Ты нам очень помогла.

А следующим утром в департамент заявился барон Эрнарский. Принес запах леса и дегтя на сапогах. Хотя при этом был безупречно одет и тщательно выбрит.

Явился не один.

– У лесника скрывался, паскуда, – Павел толкнул в кабинет мужика с синими следами баронского гнева на физиономии. – Тихий, сидел на горище книжонку кропал. На рассвете на променад выбирался только. А жена этого… за отдельную плату ему еще и готовила.

– Да кто ж знал, господин барон! – осмелел при свидетеле лесник. – Да он тихонькой, мухи не обидит. Мордатенький такой розовощекий, осьмнадцати лет.

– Розовощекий твой на государыню покушался! – рявкнул Эрнарский. – За компанию на каторгу захотел?!

Ноги мужика подломились.

– Да кто ж знал?! – талдычил он, размазывая по щекам слезы и грязь.

Далю было разом смешно и противно.

– Зина-а!! – проорал он. – Подайте воды. И водки, что ли…

Пока Зина бегала, Павел положил на угол стола бумагу:

– Вот описание жильца, имя, фамилия, возраст, когда приехал, уехал, что поделывал. За все дни. Снято с дуралея за подписью нотариуса и двух понятых. А я уж сам его накажу, с сумой пойдет.

– Не губите! – проныл лесник. Прямо как в представлении о несчастной душе, что снискало всеобщее умиление и слезы барышень в Большом художественном театре. Может, и этот хмырь на галерке семечки лузгал?

– «С моих слов написано верно…» грамотный.

– У меня все грамотные, – узкоглазо зыркнул барон и пнул лесника: – Слышь, хвать соловьем разливаться! За проступки отвечать нужно.

А комиссар вчитался в свидетельство:

– Мартын… Калюжный. Он, Кривец. А что восемнадцати лет, а не четырнадцати – так Ариша вон замуж выскочить успела!

Крапивин связался с полицейскими и прессой – двумя опорами департамента безопасности и печати, отослал к ним лесника с бароном и копии документов, объявляя Кривца-Калюжного в розыск, а через час главный редактор «Вестей Эрлирангорда» уже сидел у Даля в кабинете, пыжась от гордости за хорошо проделанную работу.

– Не объявление – конфетка, – чмокнул скрещенные пальцы Яша Зимовецкий. – «Разыскивается такой-то (все приметы) за покушение на жизнь государыни, тайный сговор, черное ведовство, запрещенное создательство и мошенничество». А что? Ведь присвоил он себе восемнадцать лет вместо положенных четырнадцати. Вот, художник наш постарался, состарил парня, а так один в один, – Якуб положил на стол распечатанный плакат. – И награда, соответственно. За такую награду даже мои парни будут землю когтями драть, чтобы Кривца твоего выкопать. Не говоря о простом народе. Тут, главное, чтобы при поимке не убили невзначай, у нас создателей не слишком любят.

– Вот что, Яша, – Даль придвинул к редактору «Вестей Эрлирангорда» коробку сигар с золотым ободком, – одна фигурантка у нас имеется, второй проявляется тоже. Пора кампанию в прессе начинать. Чтобы не казались они невинными жертвами государыни.

Зимовецкий приставил два пальца к виску:

– Пора так пора, Даль Олегович. В лучшем виде сделаем.

Крапивин вздохнул:

– Не пересоли. Толпа не должна жалеть бедных сироток. Только факты.

– Важны не факты, важна подача, – Якуб ухмыльнулся и вышел.

Дорогой и талантливый сотрудник, не подведет.

Даль перелистнул календарь. Пора было заниматься корзиной моны Сабины и курсантом Володей.

Комиссар вызвал к себе куратора по корзине. Замызганный, мелкий, тот привел себя в порядок в приемной и все равно стыдливо приземлился на краешек кресла, разложив заметки перед собой. Но рассказ лился плавно и занимательно.

– Дали мы отмашку Одинокому богу. И все вышло как по писанному.

– Стало быть, корзины подменили…

– Да. Девица в кацавее и коричневом с белой полоской платке. Такие деревенские бабы носят. Ловко так проделала, с опытом. Мона Сабина торговались и ейных манипуляций не заметили. Или приказано было не заметить. Корзинки, кочаны – все в точку. За моной Краон проследили, оне с базару сразу домой борщ варить. А вот девка в проходной подъезд шуснула, потом еще в один, и на чердаке за трубой облик поменяла. Весь узел старья там запрятала, мы все перещупали, описали и взад поклали, как было. А вышла уже курсисткой: юбка, жакет, сапожки модные на шнуровке. И коса мотляется. Росточком повыше стала, мордахой тоньше. Но я все одно эту фрю узнал, мигом, а на рынке еще сомневался. Мята Залевич, шило в нашей заднице. Просю пардону.

– Да что вы, я и сам так думаю, – ухмыльнулся комиссар.

Быть может, мятежный дух передал своей воспитаннице мессир Халецкий, а может, Мята всегда такая была: кусачая, драчливая, пацаненок в юбке. С того момента, как Сан с группой воспитанников в недоброе время пересекся с Краоном на маяке и пожертвовал собой, спасая детей, Мята успела вырасти в ладную чернокосую девицу, разбивающую сердца. Но все черты детского характера лишь обострились, превратив шебутную девчонку в пламенную революционерку, пламенного заступника «несчастных создателей, угнетаемых Кругом и государыней». И хлесткого, ядовитого репортера. Что-что, а речи Мята толкать умела. Пикеты, митинги, фельетоны были ее стихией. В крупные серьезные издания одиозную девицу не брали, что заставляло ее подозревать заговор, продажность и обличать своих оппонентов с еще большим жаром. Досталось и департаменту Даля, получившему в определенных кругах имя «крысятник» с легкой руки Залевич. В общем, уже можно было браться за голову.

– И куда же она после этого пошла?

– В лавку Гюльши Камаль.

Круг замкнулся. А ведь Даль почти ненаследной принцессе поверил. Слишком легко она рассталась с Иглой, вот что. Или это перевод стрелок? Или Гюльша тоже промежуточный этап?

– Пробыла Залевич там с открытия аж до полудня и вышла со стопкой книжек, бечевкой перевязанных. Пошла домой.

– Телеграмму передала? Со стороны Камаль телодвижения были?

– Наш сотрудник входил под видом покупателя, нырял за стеллажами и в заднюю комнату пролез. Передала. Гюльша никуда не ходила. Пришли к ней.

Он выложил список на стол.

«Гай Сорэн», выделил Крапивин знакомое имя. Этот, как и Мята, успел отметиться во всех подрывных организациях и на учете в департамента состоял.

– Хорошо. Прошерстите всех. И этого тоже.

– Но… – развел куратор руками.

– Мне плевать, кто его дед. Идите и работайте.

Даль выпил чаю, чтобы успокоиться, и тут вошла покрасневшая Зина:

– Там этой наивной руки крутят. К вам рвалась. Ну, репортерша.

– Залевич? – комиссар фыркнул. Пламенность Мяты превосходила только ее наивность. На ловца и зверь. Достаточно девицу позлить, и вся цепочка заговорщиков будет у него в руках.

– Пущай у вас посидит часок, попьет чаю с бараньками, – хмыкнул он. – Доведите ее до белого каления, а тогда уж ко мне.

Зина захихикала:

– Ой, вы рискуете, Даль Олегович, выцарапает она вам глаза.

– Еще чего-либо не было? – спросил он наугад, чувствуя плотность событий.

– Я вам сводки принесла, – Зина показала на отчеркнутое красным. – Мне описание юноши знакомым показалось.

Даль впился в выделенный абзац глазами:

– Мне тоже.

На первый взгляд, ничего особенного в происшествии не было. Парень пытался пересечь реку по железнодорожному мосту. Охранник пытался его задержать и стрелял дробью. Парень сбежал. Даже не ясно, подстрелили ли его. Было это на ранней зорьке, в тумане. Толком нарушителя сторож не разглядел, но приметил, что белявый, кособочится, и левое плечо выше правого. Еще досталась сторожам стопка отсыревшей бумаги. А стрелка – переведена, и не угляди это вовремя, быть бы аварии. При том, что никто посторонний на мост не всходил точно и даже к стрелке не приближался.

– Дрянь! – сказал Даль. – Давай этого сторожа ко мне. И напарника его. Может, удастся зацепиться. Но я почти поручусь, что это Ленцингер-младший. И бумаги эти ко мне срочно. И чтобы не читали.

Сторожа смущенно прятали под стулья ноги в сапогах, хотя Зина снабдила их суконками и щетками, чтобы привести себя в порядок перед визитом в высшие сферы. Потели, мялись, краснели, точно раки в кипятке.

– Да не читали мы, мессир комиссар, Кораблями клянусь. Я только печатными умею, мой младший и вовсе не того почти, деревенский. А там такие бумажки, ровно курица лапой, и слиплись все, как, звиняйте, жопа от меда. Мы выкинуть хотели, а потом подумали, вдруг что-то важное.

– Правильно подумали.

Даль позвонил. Вплыла Зина с расписанным цветами подносом, на котором пыхала жаром чаеварка и стояли стаканы в серебряных подстаканниках, сахарница и ваза липких леденцов.

Комиссар первым налил себе чаю, показывая пример, щипчиками наложил в стакан колотый сахар. Сторожа проводили Зину восторженными взглядами и тоже стали пить, присербывая, выпросив пару блюдечек.

– Сахару берите.

– Да как можно? Только к третьей чашке.

И опять потек рассказ, прерываемый наводящими вопросами. Мужики успокоились, фуфайки расстегнули и на подробности не скупились.

– Ранетый он, – старший погладил бороду, вытрясая крошки. – Я ему точно в зад дробью поцелил. Убегал он, кустыкая, ровно заяц. А мы потом на шпалах кровь видели.

– Будет он себе дохтура искать в округе, – добавил младший.

– Доктора в округе… – Даль побарабанил пальцами по столу. Что же, придется заняться больницами, амбулаториями, частными практиками. Где-нить Ленцингер-младший да объявится. Вопрос только, где?

– Что ж вы не догнали его? – спросил с досадой.

– Да потеряли в тумане, вода только хлюпнула.

– Зина! – выглянул в приемную комиссар. – Узнайте в полиции, не находили ли утопленников под Новодевичьим мостом. И репортеров подключите, скажите Яше Зимовецкому, пусть и тут носом землю роют, награда будет. Но в печать что без моей подписи просочится – голову сниму. Ковригина группу ко мне, пошлю на этот холерный мост. Может, найдут что. Хотя…

– Сделаю, Даль Олегович, – моргнула секретарша.

– А вы, милейшие, получите награду в канцелярии. Зина, пропуска им подпиши и отведи за деньгами.

Тут как раз телефонировала Инна.

– С вас три рубли с полтиной, Даль Олегович! – весело объявила она.

– Почему?

– Ну дык полицейскому два рубли, что нас известил, остальные за бдительность извозчику, что, опять же, в полицию заявить не поленился. Сбежать задумали наши голубки, стало быть, Адашева и Верес. И то его насторожило, что не в храм, а из храма бегут.

– Когда? – мгновенно переключился Даль.

– Не волнуйтесь. В воскресенье токо должен он коляску у бокового входу в поселковый храм поставить и верх поднятый держать. А как девица на приступку встанет – рвануть что есть духу.

– Куда?

– До поворота на столичное шоссе, а там ему укажут направление.

– Заманчиво проследить… Но уйдет же, стерва. Ладно, выезжаю.

Комиссар оставил у Зины инструкции для Ковригина и, схватив пальто, выскочил вон. А через два часа был уже в поместье.

Кроны лип и кленов подъездной аллеи золотило заходящее солнце, холодало.

– То-то она паинькой себя вела, я уже беспокоиться стала, – ворчала Инна.

– Неужели ей на телеграмму ответили? – спросил себя Крапивин. – Инна, на почте она была? Сношения с кем имела?

– Через дупло…

– Что-о?!

– Ну, в старой романтической повести любовники записки друг другу в дупле оставляли. Настоящая конспиративная почта. Нет, не имела. Твердо, Даль Олегович. На свой страх и риск бежит. Может, Володя ей хованку приготовил. Или подельники заранее выбрали что.

– Не могли заранее. Не знал Сан, куда я ее повезу.

«Или знал? – подумал Даль внезапно. – Каждый мой шаг. Потому что он – это я. Знал, что не упакую, буду играться, как кошка с мышью. И мог предположить, что поместье Ленцингеров выберу. Но и я тогда его ходы обязан угадывать на раз».

– Дайте-ка мне карту окрестностей, Инна, – сказал он.

– Ужин?

– Ужин тоже.

Рука болела, мешала сосредоточиться.

Где поблизости схрон, куда местные просто не полезут? Нет смысла лезть? Заброшенный завод, ангары, железнодорожная ветка, хранилища водорода, сейчас пустые…

Он постучал себя пальцами по губам.

– Не годится. Не годится все. Огромное, неуютное, там не выжить. Разве кто заранее позаботился о еде и воде, о запасе дров, торфа или угля. Хотя такие объемы не протопишь. Подсобка? Кабинет мастера? Сторожка?

Даль сморщился.

– Надо туда послать людей, пусть глянут осторожно на предмет присутствия условий.

А вариантов множество, и ни один не кажется подходящим.

Вдруг поскачут в Эрлирангорд и растворятся, как сахар в чае?

– Следует маменьку и сестру Вереса прощупать, не в Академию же он Аришу повезет. Влюбленный юный дурак! Или в Академии приятели помогут? Не все бедные, есть и со связями. Их прощупать стоит тоже. С кем там Володя дружен?

Людей и времени недостает. Не успеешь оглянуться, а годовщина коронации рядом.

Крапивин покачал головой. Нет, следить рискованно, надо на выходе из храма брать. Одолжить у извозчика экипаж… С другой стороны, так и кортело комиссару натянуть армяк, приклеить бороду и так проехаться с конфидентами до конечного пункта назначения. Это во время Вторжения играть с моной Адашевой было опасно, а сейчас милота.

Посмотрю по обстоятельствам, решил он. Выругал себя мальчишкой. Проблему с беглыми создателями надо было решить быстро и кардинально, а не в бирюльки играть, пока Алиса страдает. Хранитель Хранителем, но и Феликс не всесилен. А государыня в день коронации не уедет, не спрячется. Как на том ноябрьском поле другого мира под прицелом арбалета, когда всего-то могла отречься от сказок. Как в пыточной Твиртове. Отречься и жить. Краон сдержал бы слово, такая-сякая честь у него местами была. Но Алиса при всех ее недостатках предавать не умела. Ни сказки, ни людей, ни себя.

К ржавым, подумал Даль. Я обязан переиграть Сана и я это сделаю. Даже если все силы зла встанут на моем пути.