Текст книги "Мое королевство. Бастион (СИ)"

Автор книги: Ника Ракитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава 4

Глава 4

Порученец вернулся с целой кипой газет, пахнущих свежей типографской краской, и свалил их на угол стола. Первые страницы и обложки изданий украшали фотографии таинственного мужчины в шляпе и пальто-реглан и очаровательной спутницы в белой шубке, в обнимку подходящих к некоему помпезному зданию. Интрига должна была разворачиваться постепенно. И фотографии, и короткие заметки под оными служили не столько чтобы опорочить Адашева или его юную супругу, сколько намекнуть, что Ариша явилась в Эрлирангорд.

Убедившись самолично, что Якуб Зимовецкий, главный редактор «Вестей Эрлирангорда» и конфидент департамента безопасности и печати, оказался на высоте, Даль вышел в приемную. Порученец, курлыкавший с секретаршей Зиночкой, вытянулся в струну. Зина тоже поднялась, оправляя ладонью на груди безупречную белую блузку.

Крапивин отправил парня покупать билеты на вечерний скорый до Эйле, а внимательной Зиночке растолковал, что ему требуется.

– Ох, что вы, никаких денег не нужно, – сопротивлялась она, но комиссар все же всунул девушке в руки несколько радужных бумажек.

– А еще забронируйте места в недорогом пансионе на ваш выбор. И в полдень примите мессира Веска, перепечатайте бумаги от него и заставьте подписать, – Даль пригладил волосы. – Доктора вечно царапают, как курица лапой, и я боюсь перепутать рецепты. Промаркируйте также лекарства, которые он принесет.

Зина закивала. Она по-настоящему обожала начальника и готова была для него горы свернуть.

– Вызовите напарницу и отправляйтесь, – он поцеловал девушке руку. Та зарделась и взялась за телефонную трубку. – Я вернусь к обеду. Надеюсь, все к этому времени будет готово.

Даль подмигнул.

Зиночка улыбнулась:

– Да, мессир.

Комиссар кивнул и вышел. Распогодилось, и к моне Гюльше Камаль он решил прогуляться пешком. Благо, жила она совсем недалеко, на задах Твиртове. Параллельно заседаниям в Круге торговала книгами и с делом своим расставаться не желала. Надо же на что-то жить беглой ненаследной принцессе. По крайней мере, сама мона Камаль так говорила. А о других причинах умалчивала.

Магазин Гюльши назывался «У висельника». Собственно, до пришествия Одинокого Бога звалась лавка как-то иначе, но после – то ли в назидание авторам и книготорговцам (подозревали, что Гюльша прячет у себя книги из «Индекса запрещенных»), то ли просто спьяну – вздернули там гвардейцы неизвестного писателя. И при том обильно полили смолой, чтобы не завонялся и не прельщал местных ворон. Болтался себе, к покойнику как-то все привыкли, и его исчезновение привело местный народ к некоторому замешательству и потере ориентира. Вот Гюльша после победы мятежа и сменила лавке название. Хотела, было, повесить и просмоленное чучело, но департамент безопасности и печати не одобрил фрондерства. Не позволил бросать тень на Государыню и Круг. Мона Камаль смирилась, но обиду затаила. Самую мелкую из обид. А искоростеньцы всегда отличались терпением и злопамятностью. И потому разговор следовало вести осторожно.

У дверей из красного дерева с молочным стеклом висел серебряный колокольчик. Даль вытер ноги и позвонил. Открывать не спешили. Тогда он просто толкнул створку и вошел.

Ненаследная принцесса мыла пол. Заправив за пояс подол черного с галунами прямого платья, светила полными ляжками в полутьме, возя половой тряпкой по мозаикам между книжными полками и книжными стопками и напевая под нос. Пахло пылью и сырой штукатуркой. Крапивин чихнул. Гюльша подпрыгнула. Распрямилась, опустила тряпку в ведро.

– Мессир, вы напугали меня! И не надо так пялиться, – она обдернула подол. Сунула ноги в тапочки и стала мыть руки под рукомойником.

– Я так понимаю, вы не оставите меня в покое. Что вам нужно?

– Заприте магазин и пройдемте… туда, – он указал подбородком на занавеску из стеклянных шариков, отделяющую служебные помещения.

– Вежливые люди стучат!

– Я звонил.

– Я не слышала!

– Мона Камаль, ссориться со мной не в ваших интересах.

– Да уж, – она изогнула луновидные губы и прошла в кабинетик. Крапивин глянул на свои грязные следы на свежевымытом полу и поморщился.

– Садитесь, пишите, – он придвинул Гюльше письменный прибор.

– Бланк магазина брать?

Глава департамента пожал плечами. Сбросил пальто на спинку стула и уселся сам. Мона Камаль подтянула желтый хрусткий лист, обмакнула перо в чернильницу.

– Обязуюсь никому и ни при каких обстоятельствах не раскрывать содержание последующего разговора между мной и мессиром Крапивиным. Подпись, дата, время, – он щелкнул крышкой карманных часов и подставил Гюльше циферблат.

– Нате вашу бумагу, – фыркнула она, докончив писать и просушив чернила. – Могли бы просто взять с меня слово.

– Я не доверяю словам. И даже поступкам, – он сложил бумагу вчетверо и сунул за лацкан.

– Мне вас жаль.

Мона Камаль достала из ящика стола бархатный кисет и стала набивать трубку. Затянулась. Ароматный дым поплыл по кабинету.

– А вроде нормальный человек, – произнесла «бархатный голос Метральезы» задумчиво. – Так пялились на мой тыл, будто желали овладеть мною, не сходя с места.

Даль тонко улыбнулся:

– Нет, меня просто заинтересовал национальный искоростеньский обычай. Ведь есть куда более удобные способы мытья полов.

Гюльша громко фыркнула и закашлялась, подавившись дымом.

– Так! Говорите, зачем пришли. У меня масса дел.

– Я желаю показать вам одну презабавную книжицу. Прошу.

Он выложил на стол перед книготорговкой новую сказку Халецкого. Мона Камаль отложила трубку и достала очки, заправила костяные дужки за уши. Повертела книжицу, едва касаясь кончиками пальцев. Вдохнула запах, поднесла к глазам.

– Переплет клееный. Обложка коленкоровая… Издание для малоимущих. Рисунок… – ногтем Гюльша обвела дудочника. – В халепской манере, удлиненный, пропорции искажены, цвета чистые: синий, черный, красный… Стиль легко узнаваем, но художника не определишь… Названия нет.

Они обменялись взглядами.

– Записная книжка? Можно заглянуть внутрь?

– Разумеется, – Даль разулыбался широко и откровенно, раскрывая книгу на форзаце с адресом моны. Она поправила очки.

– Чей это почерк?

– Не припоминаю.

Комиссар закрыл и убрал книгу.

– Что же, мона Камаль, если вы не желаете со мной сотрудничать, я приглашу вас на официальный допрос. Вы же знаете, что бывает за дачу ложных показаний?

Гюльша опять закурила, щуря на Даля сквозь очки агатовые глаза.

– Обязуюсь изучить Кодекс за отпущенное мне до ареста время. А теперь, ежели угодно…

– И вам не интересно, что это за книга? Кому принадлежит? Вас не смущает, что Александр Халецкий послал новую любовницу к старой?

Ему показалось, что в голову сейчас прилетит пресс-папье. Но Гюльша лишь закашлялась, подавившись дымом. И ткнула трубкой едва ли ему не в лицо.

– Зарубите на носу, молодой человек! Я не была Сану любовницей. Как ненаследная принцесса, я прошла обучение при храме Бастет и помогала всем, кому требовалось утешение. И перестаньте порочить имена покойных!

– Полюбопытствуйте.

Гюльша стиснула кулаками края газеты, разглядев фотографию.

– Это… низко… Воспользоваться сходством и играть роль Александра. А кто она?

– Я вас представлю, когда у меня будет больше времени, – Крапивин встал. – Последний вопрос, госпожа Камаль. Где можно достать «искоростеньскую иглу»?

Книготорговка полностью справилась с собой и вальяжно откинулась на скрипнувшую спинку готического кресла.

– Плохо спите? Замучила совесть?

Комиссар уперся руками в стол, наклонился, заглядывая глаза в глаза:

– А я ведь могу добиться вашей экстрадиции, принцесса. И формальные поводы есть. Полагаю, ваш брат через столько лет будет счастлив удушить… заключить вас в братские объятия.

– Хорошо! – Гюльша так рванула нижний ящик стола, что отвалилась ручка. Бросила перед Далем сафьяновый футляр. – Берите. И видеть вас больше не желаю!

– «И в маске щегольнет иной»… Каково ощутить себя фокусником, Гюльша Ревазовна?

– Я не таскаю кроликов из шляпы, – заметила она сварливо. – Но ставлю обол против рубля, что вы досконально изучили историю предмета, Даль Олегович. И вам известна и роль моего мастеровитого предка, и моя собственная. Как и горячее желание, чтобы вы убрались поскорее. Берите, дарю!

«Интересно», – подумал Даль. – «И чем же тебе так не терпится заняться по моем уходе? Впрочем, вскоре я удовлетворю свое любопытство. Скромные тихари поведают о каждом вашем телодвижении, прекрасная госпожа, включая мой визит к вам. Будете ли вы плакать над газетой, разыскивать Аришу или давать на главпочтамте телеграмму до востребования»…

– Чему вы улыбаетесь?

– Вещь, которой место в столичном музее археологии, вот так запросто лежит у вас в ящике стола, – комиссар приподнял вечко, раскрыл футляр и отвернул папиросную бумагу. Тускло блеснули каменное оголовье и покрытое резами золото. – Я должен проверить.

– Проверяйте, леший вас дери!

Гюльша выхватила «искоростеньскую иглу» из коробки и дернула бегунок.

– Полчаса мертвецкого сна вас удовлетворит?

– И вам не страшно, Гюльша Ревазовна?

– Вы собираетесь проверять «иглу» на мне?!

Даль ухмыльнулся.

– Интересно, за счет чего она действует? Какой-то особенный яд?

– Древний и неувядающий, – буркнула принцесса. – Не думаю. Предок писал о локальном вторжении, заключенном в материальную форму. Кстати, сказку о спящей красавице первым придумал тоже он.

Она смочила салфетку эфиром и тщательно протерла иглу. Даль невольно чихнул.

– У вас прямо стол изобилия!

– Не про вашу честь! Держите!

Изогнувшись, Гюльша шлепнула себя по заду:

– Подставлять комиссару верхнюю четверть неблагородно. Плечико? Ай-яй! Рукавчик узкий… Где там у нас еще нету крупных сосудов?

Стремительным движением она задрала платье на бедре. Полном, особенно белом на фоне черного с золотом. Полюбовалась оторопелым лицом Даля.

– Почему вы без чулок?

– Вы не в комиссариате нравственности! Впрочем… я мыла пол и побоялась их испачкать. Но могу надеть, исключительно ради вас. Потом оплатите мне их стоимость.

– Нет, спасибо.

– Ну! Чего вы ждете? Втыкайте!

Комиссар был слишком раздражен. Игла вошла наискось, брызнула кровь. Но Гюльша даже не вскрикнула. Веки сомкнулись, лицо отяжелело. Женщина сползла на поручень кресла, дыша с присвистом, даже всхрапнула слегка. Крапивин приподнял и выпустил ее полную руку. Та упала, словно бескостная. Похоже, Гюльша не прикидывалась, а действительно спала. Но мгновенно проснулась, едва Даль выдернул иглу. Зыркнула на ногу.

– О-о, как больно… Вы изуродовали меня.

– Полагаю, среди ваших запасов найдется пластырь, – он обтер иглу и, морщась от вони эфира, стал убирать ее в футляр. – А любовники… утешаемые… немного повременят. Тут следует проветрить.

– Вон!

– О, укрой свои бледные ноги! – не удержался комиссар от гадости напоследок. И пресс-папье полетело-таки вдогон, разломав филенку двери.

Что-то во всем этом было неправильное. Несколько смутных догадок не должны были мгновенно привести к искомому. Затраченные усилия казались неадекватны результату. Пойди туда не знаю куда, просей миллиарды песчинок, перекопай сотни навозных куч… Прыгни выше головы. И тогда, возможно, судьба сделает тебе подарок, который ты сочтешь заслуженным. Всяко, Даль относился к жизни именно так. И внезапная удача настораживала. Он промучился этим ощущением до собственного кабинета и даже там не мог выкинуть из головы.

Порученец выпутался из дивана, поспешно дожевывая маковую булку и запивая чаем, чтобы скорее пролезла. Обдернул мундир и щелкнул каблуками, вскидывая два пальца к виску.

– Вот билеты! – приняла огонь на себя Зина.

– Я хотел взять в литерный вагон, но… хрум-хрум-буль…

– И правильно. Дожевывайте спокойно. Игорек?

– Ихар… Ифанович…

Далю стало весело. Он отвернулся. Зина тоже хрюкнула в ладошку.

– Так вот, Игорь Иванович, – как можно суше, чтобы не смеяться, сказал комиссар. – Закончите трапезу и подберите для меня в нашей гардеробной костюм средней руки чиновника. Или гимназического инспектора. Грим, бородку. И багаж: чемодан и несессер… Содержимое на ваше усмотрение, но не выходя из образа. Все в мой кабинет. Еще… к шести вечера добудьте пролетку с лошадью, самые обыкновенные… Сами переоденьтесь в извозчика, зипун, армяк… что там положено? Неопрятную бороду, шапку спустите на глаза.

Игорь закивал.

– И ждите меня у грота «Лунный камень». На сиденье положите свежую герберу в белой бумаге.

– Бу сделано!

– Молодцом.

– Николай Иванович передал саквояж, я все устроила, как вы просили, – доложила секретарша. – Вещи к вам поставила… Машу отпустила. Звонков серьезных не было.

– Отлично, – Даль потер руки. – Пойдемте, Зиночка. Поможете мне разобраться.

Крапивин подхватил булку с блюда, припомнив, что сегодня не завтракал и даже не обедал. И, вгрызшись в нее зубами, прошел в кабинет.

– Может, чаю вам, Даль Олегович? – побеспокоилась сердобольная Зина.

Он лучезарной улыбкой одарил подчиненную:

– Разберемся с делами – и я отвезу вас обедать. Да, подшейте на досуге, – Даль отдал секретарше подписанный моной Камаль документ о неразглашении. – Так, что тут у нас?

Зина постаралась. Дамские вещи были разложены на столе аккуратными стопками, рядом стояли открытый пустой чемодан и шляпная коробка с капором.

– Юбка, две блузки, платье… Все чистое, выглаженное, вы не сомневайтесь. Пелерина на цигейке. В Эйле сыро в это время просто ужасно, бр-р, – секретарша передернула плечиками. – А чулки и белье я купила новые, но неброские. И туфли тоже. Неприятно в чужой пот наступать. И вот еще, – Зиночка зарделась, вытаскивая из-под белья коробку с духами. – Недорого совсем, такие любят провинциальные учительницы.

«А ведь Алиса и была провинциальной учительницей, пока не погибла…» Крапивин нагнулся над ящиком письменного стола, чтобы Зина не поняла, что с ним происходит. Полезных вещей тут было не меньше, чем в столе у Гюльши. Комиссар выбрал пару паспортов и вручил секретарше коробку с дорогими духами.

– Вы отлично справились, Зина. И у меня для вас подарок. Вообще-то я собирался вручить его в день коронации, но там соображу что-то еще…

Восторженно ахая, девушка развязала пышный бант и залюбовалась золотыми каракками, украшающими белую коробку.

– Но… это же ужасно дорого!

– Смелее.

Зина вытянула граненый флакон из бархатного нутра. Принюхалась к аромату. Пробкой нанесла духи на запястья и за ушами.

– Спасибо, Даль Олегович! Я все для вас сделаю.

Он изогнул бровь.

– Ну, хорошо… Садитесь на диван и расстегните блузку.

Личико Зины залилось свекольным румянцем. Она зажмурилась, стремительно задышала и, откинувшись на лоснящиеся черные подушки, стала одну за другой расстегивать пуговички.

Вид простенького полотняного корсета почему-то вызвал в Дале отвращение. С другой стороны, Зина живет на одно жалованье, содержа к тому же больную мать и брата-гимназиста.

– Вы меня неправильно поняли. Не надо целиком раздеваться. Выпростайте плечо.

Секретарша послушалась. Комиссар сбрызнул ей руку духами и воткнул «искоростеньскую иглу».

Глаза и губы Зиночки распахнулись, но почти сразу она завалилась на бок, уложив руку под щеку и подтянув колени к подбородку. Даль благородно укрыл девушку пледом и, пока она спала, успел умыться, побриться и сменить рубашку на свежую.

В отличие от Гюльши, Зина очнулась не сразу. Крапивин успел спрятать «иглу» и привести блузку девушки в относительный порядок.

– Ой, сморило меня! Простите, Даль Олегович! И сон какой снился… неприятный.

– Ничего-ничего. Вы трудились сегодня, как пчелка. Можете и отдохнуть.

– Значит, вы не сердитесь? Ой, плечо-то как болит… И на блузке кровь!

Даль взял девушку под локоть:

– Всего-то капелька. Зацепились где-нибудь. Давайте, Зиночка. Я умираю с голоду.

Крапивин повез секретаршу в «Лунный камень», тот самый, у которого назначил встречу Игорьку. Несколько узких, как печные трубы, домов – наполовину каменных, наполовину деревянных, с облезающей яркой краской – стояли так близко к берегу Глинки, что едва не сползали в воду. Ресторанчик располагался в одном из полуподвалов и был оформлен под старинный грот: романтичный мрак, едва разбавляемый фонарями на столиках и в стенных нишах, сырые своды, неровный пол, привкус вина и гнили в воздухе. Но хорошая недорогая кухня и богема делали «Лунный камень» одним из наимоднейших мест в столице. Меценаты, импресарио, признанные и непризнанные гении, критики, кокотки, топтуны, поклонники – жизнь била ключом. И простому смертному с улицы просто указали бы на двери. Но Даль не был простым смертным, потому гостей почтительно препроводили к столику у возвышения, и расторопный половой немедля принял заказ.

Зина с восторгом оглядывалась по сторонам. Ее начальник был очень мил, заказал даме пирожных и вовсе засмущал девушку.

Между тем на край возвышения вышел юноша с копной вьющихся черных волос, в узких черных брюках со штрипками и блузе с отложным воротником. Он поднял скрипку к подбородку и извлек долгую, высокую ноту. Пока зал утихал, держась за уши, кто-то неприметный вынес на возвышение мягкий стул с похожей на лиру спинкой. И тут же гренадерским шагом к стулу проследовала дама в мехах и высокой прическе. Решительно поддернула черную полупрозрачную юбку с треном и взгромоздила на стул ногу в сетчатом чулке. Треснула пропоротая каблуком обивка. Дама обратила к залу набеленное и нарумяненное лицо.

– Жуть… – не воздержался от комментария Даль.

– Это же сама Аграфена Гарпиус! – выдохнула Зина.

На них зашикали. Аграфена продавила комиссара взглядом. Скрипач заиграл что-то соловьиное. И под него заунывным басом, словно вбивая гвозди в головы слушателям:

…И я такая добрая,

Влюблюсь – так присосусь.

Как ласковая кобра я,

Ласкаясь, обовьюсь.

И опять сожму, сомну,

Винт медлительно ввинчу,

Буду грызть, пока хочу.

Я верна – не обману…(1)

Извинившись, Даль оставил Зину внимать и, под сердитый шепот завсегдатаев, похожий на змеиный шип, вышел из ресторана.

Вернулся он, когда Аграфена, иссякнув, обходила зрителей с пахитоской в одной руке и надпитым бокалом в другой, ненадолго присаживаясь на колени к тем, кто совал ей за лиф купюру.

Звякали столовые приборы, бренчала пианола, и можно было разговаривать спокойно.

Комиссар накрыл рукою Зиночкину ладонь:

– Возьмите ключик.

– Золотой?

– От нумеров. Прямо над нами. Отвезете туда багаж и дождитесь меня. Если заметите подозрительное – телефонируйте.

– Хорошо, Даль Олегович.

Секретарша уткнулась носом в платочек. Крапивин приобнял ее за плечи:

– Что с вами, Зиночка?

Девушка всхлипнула:

– Они великие! И тут… я… Мне так стыдно!

Комиссар снисходительно потрепал девушку по щеке:

– Вы куда лучше, милая. Хотя бы потому что не пишете стихов. Впрочем, здешние пииты безопасны и местами забавны. Именно потому мы их не разогнали до сих пор.

Он махнул рукой, подзывая полового. Расплатился по счету и что-то прошептал парню на ухо. Тот подобострастно кивнул, пряча радужную ассигнацию в карман передника, и буквально через минуту явился с тощей книжицей, обрамленной виньетками. Через обложку наискось тянулась кривая чернильная надпись: «Зинаиде от Аграфены на добрую память».

– Не оригинально, зато от души, – хмыкнул Даль. – Это вам, Зина, чтобы скрасить ожидание. И не плачьте больше: вы же знаете, как я этого не люблю.

1. Зинаида Гиппиус

Глава 5

Глава 5

Маскировка была продумана до мелочей. Вплоть до платочка, уголком выглядывающего из-за обшлага жакета.

Широкая сборчатая юбка, прикрывающая рант высоких ботиночек, приталенный серый жакет, сумка на затяжной веревочке, глубокий капор и круглые очки – Алиса сошла бы за кого угодно: за курсистку, гувернантку, провинциальную учительницу, барышню из машбюро. Но только не за государыню.

Даль на локте нес за ней тяжелый плащ-пелерину. Подволакивал правую ногу, опирался на трость со скрытым клинком. И в неуклюжем пальто на ватине, с подкладными плечами; с острой бородкой и обжимающим нос пенсне казался еще более смешным и провинциальным, чем спутница, нахально копируя милейшего доктора Николая Васильевича.

Распогодилось. Но, избегая нежелательного внимания, комиссар приготовил для поездки до пансиона самое неприметное и ободранное из городских авто.

Крапивин ключом отпер заржавленную решетку в сырую арку, от стены до стены почти полностью занятую автомобилем. Бросил пелерину на сиденье. Помог государыне взойти на приступку и расположиться на фиолетовых подушках. Пристроил трость между сиденьями, стянул и уложил пальто. Похлопал по карману с револьвером. Запер заднюю решетку и отомкнул переднюю. Облачился в кожаную куртку. Обмотал кашне шею и подбородок. Сменил шляпу на кепи, опустил на глаза очки и стал похож на образцового шофера.

Поднял верх кузова, заслоняя пассажирку от чужих глаз. Завел двигатель, выехал из обшарпанной подворотни, затормозил и запер решетку за собой.

– С Богом.

И автомобиль влился в городское движение.

Попетляв вокруг «Лунного камня», Даль загнал рыдван между дровяных сараев и провел государыню через черный ход и лестницу для обслуги. Там было тесно, деревянные ступеньки «ходили» под ногами, зато обошлось без ненужных встреч.

Крапивин поскребся в двери:

– Зина!

Секретарша открыла и несколько секунд в изумлении пялилась на него.

– Вас не узнать, Даль Олегович. Входите, пожалуйста. Я все сделала, как вы просили, – она указала на коробки и чемоданы, составленные в углу. Комиссар поцеловал ей руку:

– Замечательно! Закажите нам еды в дорогу и отдыхайте. До среды вы мне не нужны.

Несмотря на неказистый облик, пансион приносил изрядный доход. И чтобы провинциалы подивились столичным чудесам, хозяин установил в каждую комнату механический подъемник, связанный с рестораном. Рядом висели медная травленая табличка со списком услуг, слуховая трубка и сонетка электрического звонка.

«…Кофе. Звонить три раза», – близоруко щурясь, Зина вела пальцем вдоль столбца. – «Ужин»… «Корзинка для пикника»…

Она беспомощно оглянулась на начальника:

– Ох, лучше я спущусь и сама за всем прослежу.

– Минутку.

Держа руку в кармане с револьвером, он оглядел места, где в комнате могли бы скрываться посторонние, но убедился лишь в нерадивости горничных и позволил Зине идти.

Нумер был обставлен с мещанской роскошью: тюлевые портьеры на окнах, герани и ваза с восковыми фруктами на подоконнике. Высокие кресла с полосатой обивкой, вышитые подголовники. Купеческая кровать с горой подушек; строй корморанских кошек на туалетном столике. На вздутых сыростью шпалерах литографии с «Гибелью Одинокого бога» и «Взятием Твиртове». А на противоположной стене «Всадник Роганский на белом жеребце» и «Принцесса Гюльша», совершенно не похожие на оригинал.

Ритуальная лампада-кораблик в углу и кусок обугленной доски: рассмотреть удалось только кудрявую бородку и часть алого плаща. Крапивин потряс головой, и доска пропала. Он досадливо хмыкнул. Там, где времена после Вторжения не притерлись и не обжались толком, могло и вовсе примститься несуразное. Как, например, подземный поезд, в клубах черного дыма вылетающий из-под земли и через какое-то время ныряющий обратно.А ведь инженеры доказали, что на сырых грунтах столицы при современном уровне прогресса существование подобного невозможно.

– Ну вот, – комиссар щелкнул крышкой карманных часов и сверил их с каминными, которые несла в корзинке фарфоровая «девушка с фруктами». – У нас больше часа времени. Отдохните.

– Я не устала.

Алиса сняла капор и уродливые очки и подошла к стене, стараясь разглядеть эстамп через бликующее стекло.

– Гэлад, побивающий Одинокого Бога, – произнесла она отстраненно. – Народная память весьма избирательна, возводя в герои не тех, кто на самом деле этого заслуживает. Феликс Сорэн, вы его помните?

– Не имел чести встречаться.

Но был наслышан. Поговаривали даже, что истинной причиной безобразных истерик мессира Халецкого в Круге была его стойкая ревность к покойному.

– Жаль. Он был хорошим человеком. И умер, защищая меня.

Алиса наискось провела ладонью по стеклу – как по щеке.

– Не думайте об этом.

– Я не думаю. Оно приходит само. Как текст, который хочет на бумагу, и если его не записать, может разорвать тебя изнутри. Это как плясать с горячей картофелиной за пазухой.

Если бы государыня плакала или билась в истерике, Даль нашел бы, чем ее утешить. Но Алиса говорит обыденно: как о том, к чему привыкла, притерпелась, с чем приходится жить. И ее открытость делала комиссара беспомощным.

Шурша юбками, государыня обошла комнату. Подобрала оставленную Зиной книгу.

– Так вот что сейчас читают!

Бросила Гарпиус в камин. Поворошила кочергой. Глухо закашлялась.

Поднося ей воды, Даль отметил красные пятна на скулах, блестящие глаза и потрескавшиеся губы.

– У вас жар. Нельзя отправляться в поездку в таком состоянии. Добегались в тапочках! – болезнь – слишком простое и удобное объяснение. И потому никуда не годилось.

– Я не буду вам обузой.

– Конечно.

Комиссар отобрал кочергу. Усадил женщину на низкий диванчик и вытряхнул на стол запасы мессира Веска. Выковырял из ваты холодный градусник.

– И всем по порядку дает шоколадку, и ставит, и ставит им градусники… – пробормотала Алиса. Крапивин мимолетно улыбнулся:

– Добрейший Николай Васильевич… Он в этом разбирается. Ну-ка, суньте подмышку и плечом прижмите как следует. А я отвернусь. Хитрить не вздумайте!

– Ладно.

Комиссар засек время по часам и, сверяясь по списку, стал изучать склянки и пузырьки.

– Давайте, – сказал он через пять минут и, не поворачиваясь, протянул руку. Алиса сунула ему согревшийся градусник. Крапивин поднес его к глазам. Потом встряхнул и убрал на место. Заставил государыню выпить стопку растворенного в воде хинина. И заказал в нумер холодного чаю с лимоном.

Почти тут же вернулась Зина с обвязанной белым платком корзиной. Из-под платка торчала осургученная голова бутылки.

– Я взяла бланш-лили, курицу в брусничном желе, белые булки и немного сыру.

– Поставьте на чемоданы и идите сюда, – раздраженно прикрикнул Даль.

Секретарша склонилась над государыней:

– Даль Олегович, подайте одеколон. И клюквенного морсу прикажите.

Она сбрызнула Алисе виски и запястья и легонько помассировала, разгоняя кровь. Сунула подушки под спину, расстегнула пуговички на горле. Нацедила морс в тонкостенный бокал и придержала у губ государыни:

– Пейте по трошечки.

– Ловко вы управляетесь, Зина, – одобрил комиссар. Она повернула голову:

– Приходится.

– Вы не обидитесь, если я попрошу проводить нас на вокзал? Неловко получается: обещал свободный вечер…

– Да что вы говорите такое, Даль Олегович! – возмутилась девушка, брызгая одеколоном на платок и укладывая его на лоб Алисе. – И без того сегодня раньше освобожусь.

– Я прикажу Игорю довезти вас домой. И вот еще что, – Крапивин потупился неловко. – Книга, вам дареная, сгорела. Но я клянусь доставить новые. Надписанные любыми пиитами, каких пожелаете.

Он кинул взгляд на каминные часы:

– Звоните коридорному. Пускай снесет вещи вниз.

Игорек доставил их к поезду степенно и солидно, как и положено извозчику, у которого не свербит шило в заднице, зато есть жалость к лошадке и возку. И пусть те не новы и неказисты, зато досмотрены и ухожены. Хотя Даль подозревал, что порученец мгновенно выйдет из образа и станет форсить перед Зиной, едва избавится от недреманного ока начальства.

Сам он сидел рядом с государыней, глядел на цветок, обернутый белой бумагой, у нее на коленях; держал Алису за руку, как и положено обожающему жену провинциальному супругу. И мог сколько угодно оправлять на ней пелерину и целовать полоску кожи между рантом перчатки и манжетом. Вот только присутствие расторопной секретарши разломало хрупкую доверительность между Алисой и им самим, видимо, уже навсегда.

Потому когда экипаж выехал на шумную площадь перед вокзалом и пора было высаживаться, комиссар испытал облегчение.

Порученец привел матерого носильщика с бляхой на груди. Тот покривился при виде небогатых пассажиров, но, сунув за передник хрустящую ассигнацию, подобрел и сложил багаж на тележку. Зина («Мне совсем не тяжело!») подхватила несессер, саквояж с лекарствами и корзинку с провизией. Даль, опираясь на трость и преувеличенно хромая, под руку повел государыню за носильщиком, как за ледоколом.

Ах, железная дорога! Будь комиссар писателем, он упомянул бы все. И суматошное метание толпы. И крики носильщиков: «Посторонись!» И скрип петель чугунной калитки, ведущей на перрон. И кудрявого дылду, сломя голову несущегося за водой с жестяным чайником. И хрипло булькающего рабочего с молотком – неловкая барышня уронила под колеса его фонарь. Даль упомянул бы паровозные гудки, белый пар, покрывающий моросью платформу; горький запах дыма; блеск раскатанной колеи под фонарями; станционный колокол. Кофе в вокзальном буфете – невкусный, но горячий. Пузатого полицейского; обмотанную шерстяными платками торговку пирожками: с яблоками, лисичками, зайчатиной и капустой, – пышными, огромными. Цветочницу с хризантемами в круглой корзине. Посвежевший воздух вечера, и запах корицы – запах увядающих листьев и осени. А еще горечь калиновых ягод и водку в подсвеченном хрустале.

Но писателем Крапивин не был. А потому, отбросив сантименты, постарался благополучно доставить спутницу в вагон.

Вот кондуктор придирчиво разглядывает билет. Вот щипцы смачно клацают, пробивая в картоне дыру. Кондуктор салютует, два пальца вознеся к фуражке. И можно занять купе и перевести дыхание.

– Погуляйте в коридоре, Даль Олегович, – велела Зина, – я тут все устрою.

И отсутствовал Крапивин не так долго, а пелерина и жакет Алисы уже висят на плечиках, юбка и чулки на кронштейне; шляпка лежит в шляпной коробке. Ботиночки убраны, а на коврике между диванами стоят домашние туфельки и пантофли комиссара. Его шлафрок лежит на пледе с отогнутым уголком. Второй плед до пояса укрывает Алису, переодетую в плотный капот. Подушки под ее спиной старательно взбиты; ночник пригашен.

На столике выстроились пузырьки с каплями, пакетики с порошками, лежат очки, стоят бутылка «кислой» воды и чайник с сиренью.

– Замечательно, – Даль обошел раскрытый кофр – единственный, не занявший пока своего места. Развернул герберу и сунул в чайник между белыми гроздьями.

Секретарша придавила кофр коленом, застегивая замки. И проводник оттянул его прочь.

– Ну, прощаемся, – стоя на пороге купе, вздохнул комиссар.

– Пусть Корабельщик хранит вас, Даль Олегович, – Зина сдула воображаемый кораблик с раскрытой ладони. Потом вдруг приподнялась на цыпочки и чмокнула Даля в щеку. И убежала, глухо стуча каблуками по ковровой дорожке.

– Нате вам… – он постоял еще немного в ошеломлении, стер со щеки невидимый след и закрыл дверь купе изнутри.

Прошло еще несколько минут ожидания. Наконец, поезд тронулся, подались назад станционные постройки, деревья и фонари. Полосы света пробежали через купе. Состав дернулся на стрелке и стал набирать скорость.