Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 4 (СИ)"

Автор книги: Ник Тарасов

Соавторы: Ян Громов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

После разговора с отцом мы с Машенькой поднялись к себе в комнату. Тусклый свет единственной свечи, отбрасывал на стены причудливые тени, создавая вокруг нас особый мир – маленький остров покоя среди бушующего моря жизненных забот. Я смотрел на её лицо – такое знакомое и в то же время будто увиденное впервые. Она стояла у окна, и лунный свет серебрил её волосы.

– Ты замёрзла? – спросил я, заметив, как она обхватила себя руками.

Машенька покачала головой, но я всё равно подошёл и обнял ее сзади. – Не верится, что мы теперь муж и жена, – прошептала она, не поворачиваясь. – Словно сон какой-то.

– Если это сон, то пусть он никогда не закончится, – ответил я, осторожно поворачивая её к себе.

Её глаза, зелёные с золотистыми искорками, смотрели на меня с волнением и надеждой. В них отражалось пламя свечи – маленький огонёк, похожий на тот, что теплился теперь в наших душах. Я поднял руку и легко коснулся её щеки, словно боясь, что от более смелого прикосновения она растает, исчезнет, оставив меня наедине с мечтой.

– Помнишь, как мы впервые встретились? – спросила Машенька, подаваясь навстречу моей ладони. – Ты тогда пришел к нам в Липовку и угадал как меня зовут. – Машенька улыбнулась, и в уголках её глаз появились маленькие морщинки – те самые, что я полюбил с первого взгляда. Еще там – в двадцать первом веке. Они делали её лицо живым и настоящим.

– Я что-то отвечала тебе и заметила, как ты слушаешь, – сказала она, делая шаг ко мне. – Не перебиваешь, не стараешься показать себя умнее. Просто слушаешь, словно каждое слово для тебя – драгоценность.

– Так и есть, – кивнул я, притягивая её ближе. – Особенно твои слова.

Мы стояли так близко, что я чувствовал тепло её тела, аромат волос. В нём была вся она – простая и сложная одновременно, как песня, в которой слова понятны каждому, но мелодия уходит куда-то в глубину души.

Я наклонился и поцеловал её – сначала легко, едва касаясь губ, потом мы слились в долгом и глубоком поцелуе.

Время остановилось. Растворилось в ощущении её губ, в шелесте одежды, в тихом потрескивании свечи. Мир за стенами нашей комнаты перестал существовать – не было ни торговых дел, ни козней конкурентов, ни родительских ожиданий. Только мы двое, и обещание счастья, повисшее в воздухе между нами.

Я отстранился первым, чувствуя, как колотится сердце – так громко, что, казалось, его стук должен разбудить весь дом.

– Ты прекрасна, – выдохнул я, глядя на её раскрасневшееся лицо, на прядь волос, выбившуюся из причёски и теперь падающую на лоб.

– Ты говоришь так, будто я какая-нибудь царевна, – смутилась Машенька, опуская глаза. – А я всего лишь…

– Для меня ты важнее всех царевен мира, ты моя жена, – сказал я, и это была чистая правда.

Она подняла на меня взгляд, и я увидел в её глазах слёзы – не от горя, а от того переполняющего чувства, которое иногда становится невыносимым в своей силе.

– Я не умею красиво говорить, как ты, – прошептала Машенька. – Но я могу показать, что чувствую.

Она взяла мою руку и положила себе на сердце. Под тонкой тканью платья я чувствовал, как оно бьётся – часто-часто, словно птица, пойманная в силки.

– Оно всегда так стучит, когда ты рядом, – призналась она. – С самой первой встречи. Я даже спать не могла по ночам – всё думала о тебе, о твоих руках, о твоём голосе.

Её откровенность тронула меня до глубины души. Здесь, в этой маленькой комнате, освещённой одинокой свечой, родился новый мир – наш собственный, где можно было быть собой.

Я снова поцеловал её, на этот раз медленнее, позволяя нам обоим прочувствовать каждое мгновение. Её руки скользнули по моим плечам, несмело, но с растущей уверенностью. В этом прикосновении не было опыта, но была искренность, которая стоила дороже любого умения.

Машенька первой сделала шаг к кровати и я последовал за ней, не отпуская её руки.

– Я люблю тебя, – сказал я, впервые произнося эти слова вслух. – Люблю так сильно, что иногда мне кажется – сердце не выдержит этого чувства.

– И я тебя люблю, – ответила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы быть ближе ко мне. – С того самого дня, как ты вошёл в наш дом. Мне кажется, я ждала тебя всю жизнь, сама того не зная.

Её признание, простое и искреннее, было дороже всех богатств, которыми я когда-либо владел. В этот момент я понял, что нашёл то, что искал, сам не осознавая своих поисков – не просто жену, не просто спутницу жизни, а родственную душу, того человека, рядом с которым можно быть собой.

Я осторожно взял её на руки – она была лёгкой, как пёрышко – и положил её на кровать, опустился рядом, глядя в глаза, пытаясь запомнить каждую чёрточку её лица в этот важный для нас обоих момент.

Я склонился к ней, целуя глаза, щёки, губы. Каждое прикосновение было как открытие – нового вкуса, нового запаха, нового ощущения. Её кожа пахла лавандой и чем-то ещё, неуловимым, присущим только ей – запахом, который я узнаю из тысячи.

Мир за пределами нашей комнаты перестал существовать. Не было ни прошлого с его тревогами, ни будущего с его неизвестностью – только настоящее, только мы двое, сплетённые в единое целое.

Её дыхание постепенно становилось ровнее, глубже. Я смотрел, как она засыпает в моих объятиях – доверчиво, спокойно, словно птица, нашедшая своё гнездо.

За окном начинало светать. Первые лучи солнца пробивались сквозь щели в ставнях, рисуя на полу золотистые полосы. Новый день вступал в свои права – первый день нашей совместной жизни.

Я лежал, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить Машеньку, и думал о том, как удивительно устроен мир.

Скоро нужно будет вставать. Возвращаться к делам, к обязанностям, к суете повседневности. Но сейчас, в эти предрассветные часы, существовали только мы двое – муж и жена, две половинки одного целого.

* * *

Утром Фома подошел ко мне и сказал, что стекло то он привез. Я и забыл за этот момент – еще бы, столько событий, что не удивительно. Свадьба, визит родителей, козни конкурентов купцов – всё это вытеснило из памяти мысли о стекле, хотя поначалу именно оно было одной из главных причин моего приезда в этот город.

– Где оно? – спросил я, и в голосе моём проскользнуло такое нетерпение, что Фома усмехнулся в бороду.

– В сундуке, в моей комнате. Завёрнуто в тройной слой холстины и переложено соломой, как вы и велели. Довёз без единой трещинки, хоть дорога и была не из лёгких.

Я тут же послал Митяя найти Игоря Савельича. Парень умчался со всех ног, видать, почуял, что дело важное. Конечно, можно было бы и повременить, но какое-то внутреннее чутьё подсказывало мне, что именно сейчас подходящий момент. После оглашения в церкви и благословения родителей моё имя в городе было на слуху, а значит, и к деловым предложениям отнесутся с бо́льшим доверием.

Игорь Савельич появился на постоялом дворе буквально спустя час. Он был одет в кафтан синего сукна с серебряными пуговицами – видимо, Митяй передал мои слова так, что купец решил, будто его ждёт как минимум аудиенция у губернатора.

– Звали, Егор Андреевич? – спросил он, степенно кланяясь. На лице его читалось любопытство, смешанное с некоторым беспокойством.

– Звал, Игорь Савельевич, – я жестом пригласил его следовать за мной. – Дело у меня к вам есть. Важное.

Мы поднялись в комнату, подальше от любопытных глаз.

– Присаживайтесь, – я указал купцу на дубовый стул с резной спинкой. – Сейчас Фома принесёт то, о чём я хочу с вами потолковать.

Купец опустился на стул, положив на колени руки. По всему было видно, что ему не терпится узнать, зачем я его позвал, но степенность и купеческое достоинство не позволяли проявить излишнее любопытство.

Фома не заставил себя ждать. Он вошёл, бережно неся свёрток, завернутый в холстину. Длины свёрток был примерно в локоть, и нести его приходилось двумя руками, словно драгоценный поднос.

– Вот, – сказал Фома, осторожно опуская свою ношу на стол. – Как просили. Целые, без единой царапины.

Я кивнул и начал аккуратно разворачивать холстину. Игорь Савельич подался вперёд, не в силах сдержать любопытства. Когда последний слой ткани был снят, он выдохнул с явным изумлением.

На столе лежали два стеклянных листа размером локоть на локоть каждый. Прозрачные, как родниковая вода, без единого пузырька или мутного пятна, они казались настоящим чудом среди привычных нам слюдяных окошек, пропускающих свет, но не дающих рассмотреть, что творится снаружи.

– Что это за диво и откуда? – удивлённо спросил купец, не решаясь прикоснуться к стеклу, будто оно могло растаять от его прикосновения.

– Ну, откуда – можешь и сам догадаться, – усмехнулся я, наблюдая за его реакцией. – А диво это называется стекло.

– Да я понял, что стекло, – купец нахмурился, словно мои слова задели его. – Видел в Санкт-Петербурге такое чудо. В домах знатных вельмож. Только там оно мутноватое было, зеленоватое, а это…

Он запнулся, подыскивая слово, достойное описать то, что видел перед собой.

– Это как вода, – закончил он наконец. – Чистая, прозрачная вода, что в ручье течёт. Заморское, что ль?

– Не совсем, – я поднял один из листов, держа его за края. – Вот, смотрите.

Я аккуратно поставил стекло на подоконник открытого окна. Мир за ним слегка поплыл, искажённый мелкими неровностями поверхности, но видно было хорошо – и двор постоялого дома, и конюшню напротив, и даже кусочек городской площади вдалеке.

– Видите? – спросил я, поворачиваясь к купцу. – Всё как на ладони, а ведь можно закрыть окно и не пускать в дом ни сквозняков, ни пыли, ни дождя.

Игорь Савельич подошёл ближе, рассматривая стекло с благоговейным трепетом. Солнечный луч, проходя сквозь прозрачный лист, падал на пол золотистым пятном, и в этом пятне плясали пылинки, словно крошечные звёзды.

– А зимой? – спросил купец, и в его голосе я услышал нотки делового интереса. – Зимой-то от такого окна холодно будет.

– Если вот так, – я быстро нарисовал схему на листе бумаги, лежавшем на столе, – как сейчас делает Пётр для меня, то получится очень даже тепло зимой, и при этом будет видно, что снаружи.

На рисунке была изображена оконная рама с двумя стёклами, расположенными на небольшом расстоянии друг от друга.

– Два стекла? – купец недоверчиво покачал головой. – Да это ж какие деньжищи!

– Зато какое удобство, – парировал я. – Представьте, Игорь Савельич, сидите вы зимой в горнице, за окном метель воет, снег валит стеной, а вы в тепле, и всё видите, что на улице творится. Да и света в дом проникает втрое больше, чем через слюду. А значит, и свечей меньше потребуется.

Купец задумался, поглаживая бороду. Видно было, что в голове его происходят сложные расчёты – прикидывает, сколько можно заработать на таком товаре и кому его сбывать.

– И что вы предлагаете, Егор Андреевич? – спросил он наконец, осторожно притрагиваясь к стеклу, словно боясь повредить его пальцами.

– Предлагаю наладить его реализацию через вас, – ответил я просто. – Будет огромный спрос, но я отдам предпочтение именно вам, как уже доверенному лицу.

Игорь Савельич замер, обдумывая мои слова. Его глаза, маленькие и острые, блеснули, как у хищной птицы, заметившей добычу.

– Почему мне? – спросил он прямо. – Ведь других купцов хватает, есть те, у кого и лавки побогаче, и связей поболе.

– Потому что вы, Игорь Савельевич, человек дела, – ответил я, глядя ему прямо в глаза. – С вами мы уже торговали, и оба остались довольны. Кроме того, мне нужен не просто купец, а партнёр. Тот, кто видит не только сегодняшнюю выгоду, но и завтрашнюю. А стекло – это завтрашний день, поверьте мне.

Купец опустил глаза, но я успел заметить в них блеск удовлетворения. Он был польщён моими словами, хотя и старался не показывать этого.

– Это очень большое доверие с вашей стороны, – сказал он после паузы. – И я ценю его. Не подведу при дальнейших делах, даю вам слово Игоря Савельевича.

Он протянул мне руку, и мы скрепили наш уговор крепким рукопожатием.

– А я в ответ гарантирую вам и цену разумную, и поставки регулярные. Сначала, конечно, объёмы будут невелики, но если дело пойдёт… – задумчиво размышлял я.

– Пойдёт, – уверенно перебил меня купец. – Ещё как пойдёт! Я уже вижу, кому такой товар можно предлагать.

Он замолчал, явно представляя, как будет разворачиваться дело. Я не стал его прерывать, давая время осознать все перспективы. Наконец, он встряхнулся, словно выходя из транса, и вновь посмотрел на меня.

– Когда начнём? – спросил он деловито. – И какие условия?

Я тут же перевел все деловые стрелки на Фому (его же тоже нужно было подымать) и добавил уже Игорю Савельевичу, что доверие моё авансом, так как стекло – это уже не доски. Пусть пробивает пути реализации, но уже может быть не в Туле, а пора выходить на Санкт-Петербург. Тот согласился, так как товар был уж очень дорогой и специфичный.

– Поищите спрос на рынке на изделия из стекла, – сказал я, вспоминая, как учитель истории в школе описывал первые стекла как раз в эту эпоху в Питере…

Я сделал паузу, собираясь с мыслями. Странно было вот так, походя, упоминать о своей прошлой жизни, о школе, об учителях – обо всем, что осталось где-то там, за невидимой чертой. Но Игорь Савельевич и Фома, похоже, не заметили ничего необычного в моих словах – для них я просто как будто задумался.

– Знаю, что за небольшое стеклышко, в четыре-пять раз меньше чем наше, отдавали около десяти рублей за штуку, – продолжил я, стряхнув наваждение. – Поэтому смело могу сказать, что стартовая цена за наше стекло в пятнадцать рублей будет обоснована. Но обязательно торгуйтесь.

Игорь Савельевич присвистнул и покачал головой, явно пораженный названной суммой. Его глаза загорелись азартом – я видел, как в них мелькали цифры, и он, вероятно, уже подсчитывал возможную прибыль.

– Пятнадцать рублей за стекло… – протянул он задумчиво, теребя бороду. – Дорого, Егор Андреевич, ох дорого… Но качество соответствует, да размер впечатляет… В Петербурге на такой товар спрос особый будет, это верно. Там ведь сейчас строительство идет, дворцы возводят, вельможи друг перед другом красуются – кто богаче, кто пышнее.

Фома смотрел на нас широко раскрытыми глазами, словно не веря тому, что слышит. Для него, суммы казались заоблачными.

– А что, Фома Степанович, – обратился к нему Игорь Савельевич, – справитесь с таким делом? Стекло – товар хрупкий, с ним не то что с досками обращаться нужно.

Фома выпрямился, расправил плечи. В нем будто проснулось что-то новое – гордость мастера, уверенность в своих силах.

– Справимся, Игорь Савельевич, – ответил он твердо. – С Божьей помощью да с советами Егора Андреевича все сладится.

Я с удовлетворением наблюдал за Фомой. Вот оно – начало возвращение купца в свою стезю, в человека дела. Именно такие перемены я и хотел видеть, когда затевал всю эту историю со стеклодувной мастерской.

Игорь Савельевич, не мешкая, извлек из внутреннего кармана кафтана кожаный кошель. Развязав тесемки, он отсчитал ровно тридцать рублей и выдал их мне.

– Это аванс, когда точная цена будет – рассчитаюсь окончательно – сказал он.

– По рукам, – я протянул руку, и мы скрепили договор крепким рукопожатием, как и положено в купеческом деле.

Затем Игорь Савельевич пожал руку Фоме, что для последнего было явно неожиданной честью. Фома даже слегка смутился, но руку протянул твердо, как равный равному.

– Да, еще узнайте у фармации, нужны ли им стеклянные бутылки, – добавил я, обращаясь к Игорю Савельевичу. – Может даже тут, в Туле. В них и лекарства, и настои разные хранить можно. А еще в виноделии тоже может быть спрос.

Игорь Савельич оживился еще больше. Его глаза заблестели предпринимательским азартом.

– О, это дельная мысль, Егор Андреевич! – воскликнул он, хлопнув себя по колену. – У меня как раз есть знакомый аптекарь, немец, Карл Фридрихович. Он давно жалуется, что бутылки для своих снадобий вынужден заказывать аж из самой Германии – дорого выходит, да и бьются в дороге частенько. А тут, если наладить производство рядом… Да и виноделы наши тоже будут рады. Они сейчас в основном в бочках держат, а для особых сортов, для подарков знатным особам – бутылки нужны, да покрасивее.

Я кивнул, довольный его реакцией. Все шло именно так, как я и планировал. Конечно, я мог бы рассказать ему куда больше о перспективах стекольного дела – о витражах для церквей и дворцов, о зеркалах, которые в эту эпоху ценились на вес золота, о хрустальной посуде, что вскоре войдет в моду у аристократии. Но лучше было действовать постепенно, шаг за шагом, не пугая слишком смелыми идеями.

– Вот это я понимаю! Егор Андреевич, да вы… вы просто клад для нашего города! С такими мыслями, с такими знаниями! – сказал Игорь Савельевич, потирая руки.

– Не преувеличивайте, Игорь Савельевич, – я скромно улыбнулся. – Просто стараюсь применить знания с пользой. Ну что ж, договорились мы с вами. Будем ждать вестей из Петербурга, а пока продолжим совершенствовать производство.

Мы еще раз обменялись рукопожатиями, и проводили Игоря Савельевича.

– Егор Андреевич, – проговорил Фома, когда мы остались одни, – неужто и впрямь такие деньги за стекло платить будут?

В его голосе слышалось сомнение, смешанное с надеждой. Я положил руку ему на плечо.

– Будут, Фома Степанович, будут, – ответил я уверенно. – И даже больше. Ты еще не представляешь, какое дело мы с вами начинаем. Стекло – это будущее. И мы стоим у истоков.

Фома задумчиво покачал головой, пытаясь осмыслить всё происходящее. Для него такие перспективы казались почти сказочными.

– А не боязно вам, Егор Андреевич? – спросил он вдруг. – Дело-то новое, непривычное. Вдруг не выйдет?

Я улыбнулся, глядя на его озабоченное лицо.

– Боязно, Фома, конечно боязно, – ответил я честно. – Всякое дело страх вызывает. Но если страха бояться – так и с места не сдвинешься. А мы не просто деньги зарабатываем – мы историю делаем. Может, через сто лет вспоминать будут: вот, мол, были в Туле мастера, что первое русское стекло выдували. И имена наши в тех рассказах будут.

Глаза Фомы загорелись при мысли о такой исторической перспективе. Он выпрямился, расправил плечи, и я увидел перед собой будущего промышленника, человека дела.

Когда Фома вышел, я быстро сделал несколько чертежей на оставшейся парусине, где изобразил точно такие же формы для бутылок, как сделал кузнец, только по четыре штуки в одной форме, но размером меньше каждая раз в пять (это указал отдельно). Кликнул Митяя, велев тому отнести кузнецу, пока мы собираемся и дал задаток в десять рублей, чтоб тот сделал две таких формы и при первой возможности передал в Уваровку.

Глава 7

На следующий день, с самого утра, мы собрались и поехали к родителям в родительский дом. День выдался ясный, почти безоблачный, и солнце щедро заливало золотистым светом пыльную дорогу, по которой мы ехали в семейной карете, присланной отцом специально по такому случаю. Машка всю дорогу нервничала, теребила кружево на рукаве и то и дело поправляла прическу, хотя та и без того была безупречна.

– Да не переживай ты так, – сказал я, накрывая её руку своей. – Теперь уже всё решено, не выгонят же они нас?

– А вдруг я им не понравлюсь? – тихо спросила она, впервые на моей памяти выглядя по-настоящему неуверенной. – Может, они только для виду согласились, а на самом деле…

– Тогда мы просто уедем обратно, – отрезал я. – Я же не маленький мальчик, чтобы родительского одобрения выпрашивать.

Хотя, говоря по правде, мне и самому было не по себе. Одно дело – получить формальное благословение в церкви, при всех, когда отказать было бы почти невозможно. И совсем другое – приехать в родительский дом, где не то, что все, а каждый угол помнит тебя сорванцом в разорванных штанах, и представить свою невесту, девушку из совсем другого круга.

Родительский дом показался на горизонте – большой, основательный, с колоннами у входа и окнами из слюды, выходящими в сад. Я вдруг увидел его глазами Машки – богатый, почти дворянский, совсем не похожий на тот купеческий дом, где она выросла.

Но волновались мы напрасно. У самого крыльца нас встретила Агафья Петровна, моя нянька, та самая, которую я увидел первой, очнувшись в этом, ставшем мне уже родным мире.

– Сыночек! Кровинушка! Вернулся! – запричитала она, заключая меня в объятия. – А я верила, что у тебя всё получится и батюшка простит за пригрешения твои.

Я отмахнулся, чувствуя, как к горлу подкатывает ком:

– Всё хорошо, нянечка. Вот, познакомься, моя жена, Маша.

Агафья Петровна всплеснула руками, окинула Машку пристальным взглядом с головы до ног, и вдруг, к моему изумлению, заключила её в такие же крепкие объятия, как и меня.

– Красавица! Настоящая боярыня! А глаза-то какие умные! Давно пора было нашему Егорушке остепениться. Пойдемте, пойдемте в дом, заждались вас уже все.

Машка, растроганная таким приёмом, улыбалась сквозь выступившие слезы, и я видел, как с её плеч словно упал тяжелый груз. Первое испытание она прошла – нянюшка, приняла её как родную.

В просторной прихожей, где на стенах висели охотничьи трофеи отца и темнели старинные портреты предков, нас ждали родители и бабушка. Я невольно расправил плечи, готовясь к холодному приёму, но, к моему удивлению, отец шагнул вперёд и крепко обнял меня.

– Не ожидал, сын, – сказал он, и его голос, обычно властный и суровый, звучал необычно мягко. – Думал, что уже не станешь на путь истинный, а оно вот как вышло. Рад за тебя, искренне рад. Ты уж прости, что набросился на тебя так при встрече, не ожидал тебя встретить, дела пошли плохо, буквально перед встречей состоялся диалог с купцами не самый приятный. А тут ты со своей свадьбой, уж не серчай на меня. И Маша твоя пусть не держит зла.

Мы еще раз обнялись, и я почувствовал, как что-то давно застрявшее в груди отпускает, растворяется.

– Как уже случилось, – сказал я примирительно, – хорошо, что сейчас всё наладилось.

Подошла матушка и, утирая слезу кружевным платочком, тоже обняла меня, а потом Машеньку. Она выглядела растроганной до глубины души.

– Машенька, деточка, – говорила она, держа руки моей невесты в своих, – ты уж прости нас за всё. Мы люди старой закваски, не всегда понимаем, как нынче молодежь живёт. Но я вижу, Егорушка наш выбрал достойную девушку. Добро пожаловать в семью.

Бабушка, сидевшая в своём любимом кресле у окна, подозвала нас к себе. Несмотря на возраст, она сохранила ясный ум и цепкий взгляд, от которого, казалось, не могло укрыться ничего.

– Ну-ка, подойди ближе, голубушка, – сказала она Машке, – дай на тебя посмотреть.

Машка приблизилась и, к моему удивлению, опустилась перед бабушкой на колени, склонив голову для благословения. Бабушка положила сухую, покрытую старческими пятнами руку на Машкину голову.

– Хорошая девка, – сказала она удовлетворенно, – крепкая. Такая и род продолжит достойно. Благословляю вас, дети мои. Рада, что внук мой за голову взялся наконец. Давно пора было.

После этого нас повели в гостиную, где уже был накрыт стол для чая. Машка держалась с удивительным достоинством – не заискивала, но и не дерзила, отвечала на вопросы прямо и с умом, и я видел, как в глазах родителей растёт уважение к моей избраннице.

К ужину к нам присоединились ещё несколько родственников, живших неподалеку – двоюродные братья отца с жёнами, его сестра с мужем. Все хотели посмотреть на девушку, сумевшую заполучить в мужья блудного сына семейства. Машка и тут не сплоховала – держалась просто, но с тем достоинством, которое не купишь ни за какие деньги.

Ужинали в столовой при свечах, и старинное серебро поблескивало в их мягком свете. Разговор тёк неспешно – все спрашивали, как дела в Уваровке, бабушка тоже любопытствовала, она там совсем давно была.

– А в доме-то каком живете? – интересовалась матушка, накладывая Машке румяный пирог с грибами.

– Дак в бабушкином, – ответил я, – но к осени или новый поставлю или этот утеплим и уже на будущий год новый возведем. Да и хозяйство растёт, работников прибавляется, надо всех разместить с удобством.

– Это правильно, – кивнула матушка, – о людях нужно заботиться. От того и достаток в доме.

С отцом разговор зашёл о делах. Я особо не распространялся на счёт стекла, но про лесопилку он сам спросил – видать, навел справки у своих знакомых купцов.

– Говорят, ты лес заготавливать начал? – спросил он, подливая мне наливки собственного приготовления, тёмно-вишнёвой, густой как кровь.

Я подтвердил, что стал лес заготавливать и на доски распиливать.

– Дело хорошее, – одобрил отец, – особенно сейчас, когда строительство везде идёт. Ты с кем торгуешь-то? С Игнатьевым, поди?

Я рассказал о своих торговых делах, умолчав, конечно, о конфликтах с местными купцами. Незачем родителей тревожить.

– Вот только с людьми беда, – пожаловался я, – даже с города стал переманивать. Желающих не так много, как нужно.

– Да, наслышан, – кивнул отец. – У самого такая же проблема. Все норовят в город уйти, полегче работу искать.

Он задумался, покрутил в пальцах серебряную рюмку, словно взвешивая что-то, и вдруг сказал:

– А что, если я тебе пару семей со своих деревень отдам? Есть у меня Ивановка и Петровка, не близко к твоим местам, но и не так чтоб совсем далеко. Там народ работящий, но земли маловато, теснятся. Я бы мог отпустить несколько семей, если обещаешь обустроить их как следует.

Я даже не сразу поверил своим ушам. Отец, который готов был меня сватать за непонятно кого лишь бы на пять тысяч озолотиться, теперь сам предлагал мне людей?

– Конечно, – согласился я, стараясь не выдать своего изумления, – обустрою как положено. И жильё справное, и работа по силам.

– Ну вот и порешили, – кивнул отец. – После свадьбы отправлю к тебе старосту, пусть всё оформит как следует.

Машка, слушавшая наш разговор, просияла. Она-то понимала, что это значит – отец признал меня не просто блудным сыном, вернувшимся в семью, но хозяином, которому можно доверить людей.

После ужина женщины ушли в гостиную, а мы с отцом остались в кабинете, куда он пригласил меня для более серьёзного разговора. Там, за бокалом старого вина, припасенного для особых случаев, он вдруг сказал:

– Ты не думай, сын, что я не знаю, как тебе досталось твоё дворянство и боярство для твоей Машеньки. Губернатор-то хоть и молчит, но люди говорят.

Я напрягся, готовый защищаться, но отец лишь усмехнулся:

– Да не кипятись ты. Я не в упрёк это говорю. Наоборот, уважаю. Не каждый сумеет так повернуть дело. Значит, есть в тебе деловая хватка.

Он отпил вино и посмотрел на меня долгим взглядом:

– Только помни, сын: с властями дружить – дело тонкое. Сегодня они тебе помогают, а завтра могут и спросить за это. Будь осторожен. И если что – знай, что отчий дом для тебя всегда открыт.

В этих словах я услышал не только предостережение, но и признание – признание меня как равного, как мужчины, способного принимать решения и нести за них ответственность. И это признание было дороже любых титулов и званий.

Поздно вечером, когда мы с Машкой наконец остались одни в отведённой нам комнате, она села на край кровати и вдруг разрыдалась – не от горя, а от переполнявших её чувств.

– Они приняли меня, – шептала она сквозь слезы, – по-настоящему приняли. Я так боялась, что они будут смотреть на меня свысока, считать недостойной…

Я сел рядом и обнял её за плечи:

– Глупенькая, как они могли не принять тебя? Ты ведь теперь боярыня Мария Фоминична, жена их сына. А кроме того, – добавил я, целуя её мокрую от слёз щеку, – ты просто самая лучшая девушка на свете. И они это сразу поняли, потому что не дураки.

Машка засмеялась сквозь слезы и прижалась ко мне, и в этот момент я почувствовал себя по-настоящему счастливым человеком – у меня была любимая женщина, уважение родителей и своё дело, которое с каждым днём росло и крепло. Что ещё нужно человеку для счастья?

А утро началось с традиций, которые я в своем двадцать первом веке и отродясь не знал. Одним словом – свадьба в родительском доме.

Разбудили нас ещё до рассвета – точнее, разбудили меня, ибо Машенька, как выяснилось, давно уже была утащена тётками и их сёстрами для каких-то таинственных приготовлений. Я же имел сомнительное удовольствие быть поднятым с постели своим новоиспечённым дядюшкой Степаном, который, судя по запаху, успел с утра пораньше приложиться к хмельному.

– Вставай, вставай, купец заморский! – гаркнул он, срывая с меня одеяло. – Готовься выкупать женушку свою!

– Какой ещё выкуп? – промычал я, пытаясь нащупать одеяло. – Мы уже венчаны.

Степан расхохотался так, что заходили ходуном стены.

– Это по церковному закону вы повенчаны, а по нашему, по родовому, ещё надобно выкуп заплатить! Уж не думал ли ты, что тебе такая красавица, как Машенька, даром достанется?

Я застонал и сел на кровати. Голова после вчерашнего гудела, как церковный колокол. Впрочем, вспомнив минувшую ночь, я не мог не улыбнуться.

– Вижу, вижу, вспомнил что-то приятное, – подмигнул Степан. – Ну-ка, одевайся быстрее, жених! Внизу уже все собрались.

– Кто – все? – спросил я, натягивая порты.

– Как кто? Родня, конечно! Тётки, дядьки, кумовья, сватья… Всех и не упомнишь! А ты думал, свадьба – это только «да» в церкви сказать? Э, брат, у нас так не делается!

Наскоро умывшись и одевшись, я спустился вниз и оторопел. Горница была полна народу – большей частью незнакомого. Судя по нарядам, тут собрались представители всех сословий – от зажиточных купцов до бояр. Увидев меня, толпа разразилась приветственными криками:

– Жених идёт! Жених пожаловал!

Я растерянно улыбался, пытаясь понять, что от меня требуется. На помощь пришёл Фома, вынырнувший из толпы с кружкой сбитня в руках.

– Вот, выпейте для храбрости, – шепнул он, сунув мне в руки дымящийся напиток. – Сейчас начнётся.

– Что начнётся? – так же шёпотом спросил я.

– Выкуп невесты, – хмыкнул Фома. – Вам предстоит пройти испытания, чтобы доказать, что вы достойны Машеньки.

Я едва не поперхнулся сбитнем.

– Но мы же уже… – начал было я, но Фома только махнул рукой.

– Знаю, знаю. Но традиция есть традиция. К тому же, людям повеселиться хочется. Вы уж не подкачайте.

И началось. Сначала меня заставили отгадывать загадки – одна заковыристее другой, при чем это все с учетом на начало девятнадцатого века. Потом пришлось пить из чаши, в которой, клянусь всеми святыми, была не медовуха, а какое-то зелье, от которого язык прилип к нёбу, а глаза едва не выскочили из орбит. Затем последовали силовые испытания – поднять мешок с мукой, перетянуть канат со Степаном (которого я, к его изумлению, всё-таки одолел), станцевать вприсядку (тут я, признаться, выглядел не лучшим образом).

И всё это сопровождалось требованиями выкупа: то платок шёлковый подай, то монету серебряную, то конфеты заморские. К счастью, я, наученный Фомой, заранее набил карманы всякой всячиной, так что отделывался малой кровью.