Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 4 (СИ)"
Автор книги: Ник Тарасов
Соавторы: Ян Громов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Глава 3
После обеда я решил наведаться к кузнецу – проверить, как продвигается работа над формами. День выдался жаркий, и по улицам Тулы идти было душно. Солнце палило немилосердно, заставляя прохожих жаться к тени домов. Я вытер пот со лба и ускорил шаг – хотелось поскорее завершить дела и вернуться на постоялый двор, чтобы не оставлять Машку надолго одну.
Кузница встретила меня привычным жаром и грохотом. Мастер Савелий Кузьмич, увидев меня на пороге, отложил молот и вытер руки о кожаный фартук.
– А, барин пожаловал! – прогудел он, улыбаясь в густую бороду. – Вовремя, как раз закончил ваш заказ.
– Уже? – удивился я, не ожидав такой расторопности. – Ты ведь говорил, что больше времени понадобится.
– Так ведь интересная работа попалась, – кузнец подмигнул мне. – Не мог оторваться. День и ночь работал, помощников своих загонял. Зато глядите, что вышло!
Он прошёл вглубь кузницы и вернулся с двумя металлическими формами, точь-в-точь повторяющими ту деревянную модель, что я ему давал. Даже на первый взгляд было видно, что работа выполнена мастерски – каждая деталь тщательно сделана, стыки идеально подогнаны, поверхность отполирована до блеска.
– Ну-ка, – я взял одну из форм, внимательно осматривая её со всех сторон. – Дай проверю, как всё сходится.
Форма состояла из двух половин, которые должны были плотно смыкаться, образуя полость для стеклянной бутылки. Я соединил части – они сошлись идеально, без малейшего зазора.
– Добрая работа, – похвалил я, не скрывая удовлетворения. – Как и было заказано.
Кузнец приосанился, довольный похвалой:
– А то! Мы тут в Туле кое-что умеем. Скоро блох подковывать научимся.
Я чуть ли не в голос рассмеялся, вспоминая повесть Николая Лескова «Левша», которую тот напишет только через лет семьдесят. Сам же сказал:
– И механизм смыкания работает без заедания, – я попробовал несколько раз открыть и закрыть форму. – Гладко ходит.
– Так ведь сказано было – для стекла, – кивнул кузнец. – Тут точность нужна особая. Чуть что не так – вся бутылка насмарку пойдёт.
Он с любопытством посмотрел на меня:
– А для какой такой надобности бутылки эти? Особенные, видать?
– Особенные, – подтвердил я уклончиво. – Для одного… хм… целебного состава. От хворей разных.
– А-а-а, – протянул кузнец, хотя по глазам видно было – не поверил ни на грош. Впрочем, выпытывать не стал. – Ну, коли так, то и форма должна быть особая. Я, почитай, каждую грань напильником дорабатывал, чтоб гладко было.
– Сколько с меня? – я достал кошель, готовясь расплатиться.
– Как уговаривались, – кузнец почесал бороду. – Двадцать пять рублей за обе штуки.
Я отсчитал деньги и протянул их мастеру. Тот, пересчитав, спрятал их за пазуху и с некоторым сожалением посмотрел на свою работу:
– Жалко даже с ними расставаться. Душу вложил, можно сказать.
– Зато теперь у тебя опыт есть, – подбодрил я его. – Я эти опробую и если все получается так, как я задумал, то еще несколько штук сделаешь.
Кузнец просиял:
– Буду ждать, барин! Такие заказы не часто выпадают. В основном всё по мелочи, что в ходу. А тут, считай, искусство настоящее.
Он бережно завернул формы в чистую холстину и отдал их служке, которому наказал отнести ко мне на постоялый двор.
– Береги их, – напутствовал он меня. – Если ухаживать правильно, сто лет прослужат.
– Спасибо за работу, мастер, – я пожал его огромную, мозолистую руку. – Дело своё ты знаешь крепко.
Попрощавшись с кузнецом, я отправился обратно к себе, предвкушая, как покажу Машке наше приобретение.
На постоялом дворе меня встретил взволнованный Захар:
– Егор Андреич! Хорошо, что вы вернулись. Там… – он замялся, переминаясь с ноги на ногу, – там к вам гости прибыли. Важные.
– Какие ещё гости? – нахмурился я, смотря на мешок с формами. – Я никого не жду.
– Из губернской канцелярии, – понизив голос, сообщил Захар. – Карета с гербом. И казак при них.
Сердце моё ёкнуло. Неужели что-то узнали? Но о чём? Я ведь ничего противозаконного не делал.
– Где они? – спросил я, стараясь говорить спокойно.
– В общей зале ждут, – ответил Захар. – Хозяин постоялого двора их в лучшие кресла усадил, чаем потчует. Важные птицы, видать.
– А Машка где?
– Тоже там, – Захар улыбнулся. – Барыней себя держит, не хуже настоящих дворянок. Вы бы видели, как она с ними разговаривает – любо-дорого посмотреть.
Я ободряюще хлопнул Захара по плечу:
– Неси формы наверх, в комнату. Да поаккуратнее, не повреди.
– Сделаю, барин, – кивнул Захар и поспешил наверх, а я, поправив кафтан и пригладив волосы, направился в общую залу.
К вечеру таверна уже наполнилась народом – в основном приезжие купцы да мелкие чиновники. Гомон стоял изрядный, но в дальнем углу, за лучшим столом, действительно восседали двое: благообразный господин средних лет в мундире губернской канцелярии и молодой казак с шашкой на боку. Рядом с ними, разрумянившаяся от волнения и важности момента, сидела Машка, прямая как струна, с высоко поднятой головой.
Завидев меня, чиновник поднялся:
– Господин Воронцов?
– Он самый, – я слегка поклонился, чувствуя, как все взгляды в зале обратились на нас.
– Позвольте представиться, – чиновник расправил усы. – Коллежский асессор Сергей Петрович Тимофеев, служащий канцелярии губернатора. Прибыл к вам с особым поручением.
Он жестом подозвал казака, и тот протянул ему кожаную папку с бумагами. Чиновник извлёк из неё конверт, запечатанный внушительной сургучной печатью с гербом губернии.
– По высочайшему соизволению и милости Её Императорского Величества, – торжественно провозгласил Тимофеев, и в зале мгновенно стало тихо, – за ревностные труды на благо Отечества, Марии Фоминичне даровано звание личной дворянки, с привилегиями, оными положенными. А также разрешается вступление в брак с Егором Андреевичем Воронцовым без ущерба его дворянскому достоинству.
Я почувствовал, как у меня отвисла челюсть. Машенька же, сидевшая за столом, зарделась как маков цвет и опустила глаза, но было видно, что она готова прыгать от радости.
Чиновник с церемонным поклоном протянул мне конверт:
– Извольте принять.
Я взял конверт, который показался мне неожиданно тяжёлым, и осторожно сломал печать. Внутри лежали два документа, оба на гербовой бумаге с водяными знаками. Первый – Указ о пожаловании личного дворянства Марии Фоминичне, с подписью самого губернатора и большой гербовой печатью. Второй – Разрешение на брак, где чёрным по белому было написано, что я, потомственный дворянин Егор Андреевич Воронцов, могу сочетаться законным браком с личной дворянкой Марией Фоминичной без ущерба для своего положения в обществе.
– Благодарствую, – только и смог я вымолвить, глядя на чиновника.
– Рады служить, – уже менее официально ответил тот, видя моё замешательство. Потом, наклонившись ко мне, добавил тише: – Её Сиятельство княгиня Надежда Андреевна прислала особое ходатайство. Губернатор не мог отказать.
«Ай да Надежда Андреевна!» – мелькнуло у меня в голове. Вот уж поистине всемогущая покровительница. Знать, не забыла обещания своего, помогает как может.
– Разрешите откланяться, – чиновник слегка поклонился. – Поздравляю вас обоих с высочайшей милостью. Это большая честь.
– Подождите, – я слегка растерялся. – Может быть, вы отужинаете с нами? В знак благодарности за добрые вести.
Тимофеев покачал головой:
– Благодарю покорно, но вынужден отказаться. Нам ещё предстоит обратный путь в губернский город, а дорога не близкая.
Он ещё раз поклонился, казак козырнул, и они направились к выходу. Я проводил их до дверей, всё ещё не вполне осознавая произошедшее.
Когда чиновник и его сопровождающий удалились, я вернулся к столу, где сидела Машка, белая как полотно, но с глазами, сияющими от счастья.
– Егорушка, – прошептала она, глядя на меня с таким восторгом, что у меня защемило сердце. – Неужто правда? Я теперь… дворянка?
– Правда, Машенька, – я сел рядом и взял её за руку. – Вот документы. Всё по закону, с печатями и подписями.
Она осторожно, словно боясь повредить, коснулась бумаг:
– И замуж за тебя можно? По-настоящему? Перед Богом и людьми?
– Можно, – я сжал её руку. – Теперь всё можно.
В этот момент к нам подошёл хозяин постоялого двора, сияющий так, словно это ему только что пожаловали дворянство:
– Поздравляю, ваши благородия! Такая честь! Позвольте в честь столь радостного события поднести вам лучшего вина!
Я кивнул, всё ещё не в силах осмыслить произошедшее. Вокруг нас уже собрались наши – Захар, Фома, Пахом, Никифор, Митяй – все с одинаково ошарашенными, но счастливыми лицами.
– Ну, барыня, – Захар неловко поклонился Машке, явно не зная, как теперь себя с ней вести, – поздравляю вас…
Машка, до сих пор державшаяся с достоинством, вдруг всхлипнула и бросилась ко мне на шею:
– Егорушка! Я ведь и помыслить не могла! Господи, какое счастье!
Я обнял её, чувствуя, как она дрожит всем телом, и вдруг осознал, что сам улыбаюсь как дурак. Внезапно все наши тревоги, все сложности, казавшиеся непреодолимыми, отступили перед этой нежданной милостью судьбы.
Хозяин принёс бутылку вина и стаканы, а вслед за ним служанки потащили блюда с угощениями – видно, решил расстараться для новоиспечённой дворянки и её жениха.
– За вас, барыня, – Захар поднял стакан. – За ваше благородие!
– И за Надежду Андреевну, – добавил я, встречаясь глазами с Машкой. – Нашу благодетельницу.
Мы выпили, и я поймал себя на мысли, что давно не чувствовал себя таким счастливым. Все трудности, все опасения – всё это вдруг показалось мелким и несущественным перед лицом этой нежданной удачи.
Утром ко мне пришел Игорь Савельевич купец, с которым мы сговорились на поставку досок. Он сидел за столом на постоялом дворе, степенно поглаживая бороду и поблескивая глазами из-под кустистых бровей.
– Доброго утречка, Егор Андреич, – встал и поклонился он, когда я спустился, – не помешал ли?
– Нисколько, – ответил я, жестом приглашая его войти. – Мы уже давно на ногах. Что-то случилось?
– Да нет, всё идёт как уговаривались, – сказал Игорь Савельевич. – Хотел сообщить, что скоро выезжаем в Уваровку за досками. Обоз готов, люди тоже. Вот-вот тронемся.
Я задумчиво потёр подбородок. Эта новость пришлась как нельзя кстати – можно было решить сразу несколько дел, не откладывая их в долгий ящик.
– А нельзя ли задержаться на полчаса? – спросил я, быстро соображая, как лучше организовать всё задуманное. – Мне нужно кое-что отправить в Уваровку.
– Отчего ж нельзя? – пожал плечами купец. – Можно и подождать малость. Дело-то не срочное.
– Вот и славно, – кивнул я и, подойдя к двери, крикнул в коридор: – Эй, кто там есть? Сбегайте-ка за Фомой, скажите, чтоб сию минуту ко мне шёл!
Снизу донёсся голос служки:
– Сей момент, барин!
Пока мы ждали Фому, я предложил Игорю Савельевичу присесть, но тот отказался, сказав, что не привык рассиживаться по утрам – ноги, мол, затекают потом. Мы перекинулись несколькими фразами о погоде, о дороге до Уваровки, о видах на урожай.
Наконец, по ступенькам послышались шаги, и появился запыхавшийся Фома – видно, бежал со всех ног.
– Звали, Егор Андреич? – он поклонился сначала мне, потом Игорю Савельевичу.
– Звал, – кивнул я. – Дело есть срочное. Слушай внимательно: обоз идёт за досками в Уваровку, – я кивнул на купца. – Собирайся, бери с собой Пахома и Никифора. И езжайте вместе с обозом прямо сейчас.
Фома слушал меня, округлив глаза, но не перебивал.
– Но прежде, чем отправиться, – продолжал я, – быстро закупи зерна, муки, мёда. Бочонков десять пива, да пару мешков картошки, и езжайте в Уваровку. Там проследи за погрузкой досок – чтоб всё честь по чести, без обмана.
– Будет сделано, барин, – закивал Фома. – А что-нибудь ещё?
– Да, – я понизил голос, словно делился секретом, хоть и знал, что Игорь Савельевич всё равно услышит. – У Семёна заберёшь четыре стекла. Остальные скажи, пускай Пётр делает оконные рамы так, как я ему говорил. Привезёшь стекло сюда. Очень аккуратно, чтоб не треснуло по дороге.
Фома слушал, часто кивая, словно боялся пропустить хоть слово. Я же продолжал сыпать указаниями:
– Отдашь Петьке с Семёном формы для бутылок. Я сейчас инструкцию напишу – пусть попробуют сделать. Накажи, что если с первой получится – пусть смело делают и дальше.
– А как же Пелагея? – вдруг спросил Фома, и я понял, что он беспокоится о своей жене – матушке нашей Машки.
– Жену свою, матушку Маши, на обратной дороге прихвати, – улыбнулся я. – Давай туда и обратно, через две недели свадьба. Не опаздывай!
Лицо Фомы просветлело, он широко улыбнулся:
– Будет исполнено, барин! Всё в точности сделаю!
– Ну, тогда ступай, собирайся, – я похлопал его по плечу. – Времени мало.
Фома поклонился ещё раз и выскочил за дверь. Я услышал, как он торопливо сбегает по лестнице, и его голос, окликающий Пахома.
Обернувшись к Игорю Савельевичу, я сказал:
– Прошу вас, уважаемый, чтоб по прибытию в Уваровку дали Фоме пол дня на сборы. Ему нужно будет всё обойти, указания мои передать.
Купец кивнул и, неожиданно улыбнувшись в бороду, предложил:
– А знаете что, Егор Андреич, давайте-ка сразу и рассчитаемся тут? Чего деньги с собой возить, время нынче неспокойное, разбойники на дорогах. А так – и вам спокойнее, и мне.
Я даже обрадовался этому предложению – было как нельзя кстати. Деньги сейчас не помешают, да и правда, зачем рисковать?
– Согласен, – кивнул я. – Разумное предложение.
Игорь Савельевич достал из-за пазухи кожаный мешочек, развязал его и начал отсчитывать деньги – неторопливо, аккуратно, слюнявя пальцы и проговаривая вслух:
– Вот сотенная… ещё сотенная… ещё… вот полсотни… ещё полсотни… двадцать пять… и ещё двадцать пять… и мелочью: вот десять, ещё десять, и пятёрка… Итого – четыреста семьдесят пять рублей, как и договаривались.
Я пересчитал деньги – всё сходилось. Мы пожали друг другу руки и остались оба довольны. Игорь Савельевич откланялся, сказав, что будет ждать Фому у ворот постоялого двора через полчаса.
Как только за купцом закрылась дверь, я поспешил к столу. Времени было мало, а написать надо было много. Я и кликнул управляющего – плотного мужичка с красным лицом и бегающими глазками.
– Любезный, – обратился я к нему, – нет ли у тебя пергамента с пером? Нужно срочно письмо написать.
– Как не быть, барин, – закивал управляющий. – Пройдёмте со мной.
Он провёл меня в маленькую комнатку возле стойки, где у него была обустроена нечто вроде конторы: стол, несколько стульев, полки с какими-то бумагами и книгами. На столе лежали чистые листы пергамента, стояла чернильница и несколько перьев.
– Вот, располагайтесь, барин, – управляющий сделал приглашающий жест. – Пишите на здоровье.
Я сел за стол и принялся быстро писать, стараясь максимально подробно описать, как выливать бутылки из стекла. Чертил схемы, рисовал формы, указывал температуру, время, подходящие ингредиенты. Даже несколько зарисовок с пошаговой инструкцией сделал, чтобы нагляднее было. Написав последнюю строчку, я подул на чернила, чтобы быстрее высохли, сложил пергамент вчетверо и спросил у управляющего:
– А конверт найдётся?
Тот протянул мне конверт из пергамента и я, вложив в него инструкцию, запечатал его сургучом.
Вернувшись в общий зал, я застал там Фому, который уже успел обернуться с закупками и теперь нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– Всё, барин, закупили, – отрапортовал он. – Готовы в путь.
– Быстро же ты, – удивился я.
– Так ведь время дорого, – пожал плечами Фома. – К тому же Пахом мне помогал – я его на базар отправил, а сам к пивовару сходил.
– Ну и хорошо, – кивнул я, протягивая ему конверт. – Вот, Петьке отдашь. Там всё подробно расписано, как действовать.
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату влетела Машка – румяная, с блестящими глазами, в новом платке.
– Доброе утро! – воскликнула она, но тут же замерла, увидев сборы. – Что случилось?
– Да вот, батеньку твоего с обозом в Уваровку отправляю, – пояснил я, подмигнув ей. – Матушка твоя же захочет на свадьбе погулять.
Машка округлила глаза и приоткрыла рот, явно собираясь что-то сказать – может, спросить, почему её не берут с собой, или попросить передать что-то матушке. Но я опередил её:
– Нам с тобой оба воскресенья на оглашении нужно быть, – сказал я строго. – Да и в городе погуляешь – хотела же. Ярмарка, помнишь? Да и к портнихе сходить надо, платье свадебное заказать.
При упоминании о платье Машкино лицо мгновенно преобразилось – глаза загорелись, а губы расплылись в широкой улыбке:
– Егорушка, я прям как в сказке какой-то! – выдохнула она, прижимая руки к груди. – Не верится даже!
Фома смотрел на дочь с нежностью, но я видел, что ему не терпится отправиться в путь.
– Ну, я пойду, барин, – наконец сказал он. – Игорь Савельевич, поди, заждался уже.
– Иди, – кивнул я. – И помни: туда и обратно. Чтоб к свадьбе вернулся с матушкой Машиной.
– Будет исполнено, – Фома поклонился и, обняв напоследок дочь, вышел из залы.
Мы с Машкой подошли к окну и смотрели, как во дворе постоялого двора собирается обоз: телеги с товаром, верховые, возницы, слуги. Фома о чём-то говорил с Игорем Савельевичем, тот кивал и указывал на одну из телег. Наконец, всё было готово, прозвучала команда, и обоз тронулся, выезжая за ворота постоялого двора.
– Ну вот, – сказал я, обнимая Машу за плечи, – теперь твои родители точно будут на нашей свадьбе.
– Спасибо тебе, Егорушка, – она прижалась к моему плечу. – Я так рада, что матушка приедет. Она ведь ещё и приданое моё привезёт – там и полотенца, и рушники, что я сама вышивала…
– Да на что нам приданое? – усмехнулся я. – Мы и так не бедствуем.
– Всё равно, – упрямо мотнула головой Машка. – Так положено. Чтоб всё как у людей было.
Я не стал спорить – пусть будет, как она хочет. Для Машки важны эти традиции, обычаи, обряды. Да и мне, если честно, приятно было ощущать себя частью этого древнего уклада жизни, где всё идёт своим чередом, как заведено было испокон веков.
– Ну что, – сказал я, отходя от окна, – раз уж мы остались вдвоём, может, на ярмарку сходим? Ты ведь вчера не всё ещё рассмотрела.
Машка тут же оживилась:
– Правда? А можно к тем рядам пойти, где ткани продают? Я вчера приметила одну, голубую с цветочками – как раз на платье хорошо бы пошло.
– Можно, – кивнул я. – И к портнихе зайдём, закажем тебе платье свадебное. А потом, может, и к оружейникам заглянем – Тула ведь своими оружейными мастерами славится.
– Как скажешь, Егорушка, – Машка уже суетилась, доставая из сундучка платок. – Я готова!
Мы вышли из комнаты, спустились по лестнице и направились к выходу. День обещал быть интересным и насыщенным. А впереди ждала свадьба, новая жизнь и множество забот и радостей, которые эта жизнь с собой принесёт.
Покидая постоялый двор, я ещё раз оглянулся в сторону, куда уехал обоз. Пыль на дороге уже улеглась, но я знал – сейчас решается многое. Если Петька с Семёном сумеют по моим чертежам наладить производство бутылок, то дело наше пойдёт в гору. А там, глядишь, и стекольную мастерскую расширим, и рабочих наймём, и торговлю наладим… Но это всё потом. А сейчас – ярмарка, Машкина радость и предвкушение большого праздника.
Глава 4
К оружейникам попасть сегодня не удалось. И завтра тоже. Как и послезавтра. Все дело в платье. Я не мог и подумать, что выбор ткани займет целый день. Потом примерки, снятие размеров, потом подгонка… Я было думал свинтить под предлогом что у меня дела, но видя, что Машке важно, чтоб я был рядом – я терпеливо находился с ней. Присутствовал, кивал, улыбался.
Честное слово, эта какая-то пытка, только пытка тканями. Сначала нас окружили горы шёлка, атласа и бархата всех мыслимых и немыслимых оттенков. Машка порхала между рулонами, словно бабочка в цветущем саду, а я лишь послушно следовал, пытаясь понять разницу между «бледно-лазурным» и «небесно-голубым». Лица мастериц светились энтузиазмом, они щебетали о фасонах, вытачках и какой-то кринолине, а я медленно погружался в пучину модного безумия.
– Как тебе этот оттенок? – спрашивала Машка, прикладывая к себе очередной кусок ткани.
– Восхитительно, – отвечал я, хотя предыдущие пятнадцать оттенков тоже назвал восхитительными.
– А этот? Кажется, он лучше подчеркивает мой цвет глаз?
– Несомненно, – кивал я с видом знатока, мысленно составляя план побега через заднюю дверь.
Когда мы перешли к выбору кружев, я познал истинную глубину отчаяния. Оказывается, существует не менее сотни видов этих дьявольских украшений, и каждое имеет свое название, происхождение и особенности. Брабантское, валансьенское, алансонское… Они сливались в моей голове в неразборчивый шелестящий хор, пока я героически сохранял на лице выражение живейшего интереса.
Пик испытания наступил при снятии мерок. Машку окружили три портнихи, вооружившиеся лентами и булавками, словно хирурги перед сложной операцией. Я сидел в углу, изображая восторженного зрителя, пока они обсуждали тонкости талии и размах юбки с серьёзностью генералов, планирующих наступление.
Нет, мне было приятно быть с ней, но выбирать ткань, все эти примерки. увольте… Я бы предпочел пройти через строй казаков, чем ещё раз услышать дискуссию о преимуществах шнуровки перед пуговицами. Но Машкино счастливое лицо стоило этих мучений. Я смотрел, как она крутится перед зеркалом, как светятся её глаза, и мое сердце предательски таяло, несмотря на весь этот модный кошмар.
Зато потом, когда портные взялись за выполнение заказа, мы наконец-то пошли к мастерам, которые делали оружие. Поначалу мне было все жуть как интересно. Мастерская оружейников встретила нас блеском металла и запахом масла, кожи и пороха – ароматом настоящего мужского дела! Стены были увешаны всевозможными образцами стрелкового оружия начала века. Тут даже красовались элегантные дуэльные пистолеты работы Лепажа с инкрустированными серебром рукоятями и тончайшей гравировкой на стволах – точь-в-точь как те, которыми будет стреляться буквально через несколько десятков лет Пушкин, которые скорее всего были привезены прямо с Франции. Рядом висели массивные кавалерийские карабины с потёртыми от службы прикладами.
Мастер, седой как лунь старик с цепким взглядом и руками, покрытыми мозолями от многолетней работы с металлом, с гордостью демонстрировал нам охотничьи ружья с двумя стволами, расположенными один над другим. Он объяснял преимущества кремниевых замков перед устаревшими фитильными, показывал как работает ударно-кремниевый механизм, где кремень, зажатый в губках курка, ударяет о стальное огниво, высекая искры, воспламеняющие порох на полке.
– А вот это, сударь, новейшая разработка, – с особой гордостью сказал он, снимая со стены изящный пистолет с необычным механизмом. – Капсюльный замок! Никаких кремней, никакой осечки в сырую погоду. Медная капсюля с гремучей ртутью насаживается на брандтрубку, курок бьёт – и выстрел следует мгновенно!
Я с благоговением взял оружие, почувствовав приятную тяжесть в руке. Но вскоре энтузиазм начал угасать. При всём богатстве выбора, все же создавалось впечатление, что я нахожусь в Тульском государственном музее оружия. При чем музей – тут ключевое. Нельзя было ничего по-настоящему испытать, пощупать механизмы в действии, разобрать и собрать, почувствовать отдачу при выстреле. Мастера больше говорили, чем показывали, а когда я попытался прицелиться из особенно понравившегося мне пистолета, на меня посмотрели так, словно я собирался осквернить икону.
Я не раз замечал, что Машке было так же не интересно как и мне при выборе тканей, но она стойко показывала заинтересованность, слушая получасовую лекцию о разнице между испанскими и английскими стволами, хотя её взгляд блуждал по комнате, цепляясь за что угодно, лишь бы не смотреть на очередной образец оружия. Когда оружейник начал рассказывать об особенностях закалки стали для клинков, я заметил, как она тайком подавила зевок и тут же виновато улыбнулась, поймав мой взгляд. Её глаза говорили: «Я терплю это ради тебя, как ты терпел кружева ради меня». В этот момент мне захотелось поцеловать её прямо посреди мастерской, наплевав на чопорных мастеров и все их раритетные пистолеты.
Мы продержались в этом музее ещё около часа. Я уже начал подозревать, что нас водят кругами, рассказывая об одном и том же оружии разными словами, когда Машка тонко намекнула, что нам пора возвращаться. Её «нам нужно успеть до темноты» прозвучало как божественное избавление, хотя до заката оставалось не менее трёх часов.
Выходя из «музея», я снова остро почувствовал на себе взгляд. Это было странное ощущение – будто кто-то прижигает кожу между лопатками раскалённым прутом. Я замедлил шаг, что вызвало недоуменный взгляд Машки, и резко обернулся, скользя глазами по улице. В тени переулка напротив мастерской стоял мужик. Высокий, широкоплечий, в тёмном сюртуке и низко надвинутой шляпе, скрывающей лицо. Но даже издалека я разглядел тяжёлый подбородок и шрам, пересекающий левую щёку – точь-в-точь как в описаниях Фомы и Захара.
Наши взгляды встретились, и по спине пробежал холодок. В его глазах не было ни удивления, ни смущения от того, что его заметили. Был только холодный, оценивающий интерес хищника, примеряющегося к добыче. Он не отвернулся и не скрылся, а лишь слегка наклонил голову, словно отдавая мне какое-то мрачное почтение, а затем медленно отступил в глубину переулка, не сводя с меня глаз, пока тень не поглотила его фигуру.
– Что такое? – Машка дёрнула меня за рукав, заметив, что я застыл на месте.
– Ничего, – ответил я, беря её под руку и ускоряя шаг. – Просто показалось.
Но я знал, что не показалось. И судя по тому, как напряглась Машка, когда я положил руку на её талию, она чувствовала мою тревогу. Мы шли к извозчику в напряжённом молчании, и мысли о платьях и пистолетах улетучились, уступив место одной простой и тревожной мысли: за нами следят. И неизвестно, чем закончится эта слежка.
Через пару дней я опять заглянул к кузнецу. Тот предложил сделать еще мне или пилы или формы для бутылок. Пилы я заказал. А вот на счет форм – попросил повременить, мол те нужно опробовать.
А на следующее утро мы пошли в собор.
Раннее утро встретило нас прозрачной свежестью и звоном колоколов, плывущим над городом. Успенский собор вырастал из тумана величественной громадой, купола его ловили первые лучи солнца и вспыхивали золотом, словно сам Господь благословлял этот день. Машка шла рядом, непривычно серьезная, в новом платье цвета слоновой кости. Её волосы, обычно своевольные и непокорные, сегодня были уложены в строгую прическу под кружевным платком. Мне же пришлось облачиться в кафтан темно-синего сукна с серебряным шитьем по вороту и рукавам, который жал в плечах и заставлял держать спину неестественно прямо.
Перед входом в собор толпились люди всех сословий – от богато одетых купцов до скромных ремесленников в праздничных рубахах. Нас встречали любопытными взглядами, перешептываниями, а иные даже кланялись, признавая статус. Машка в ответ кивала с достоинством природной боярыни, хотя я-то знал, как непривычно ей это внимание.
Внутри собор поражал простором и величием. Высокие своды, расписанные библейскими сценами, уходили, казалось, в само небо. Солнечный свет, проникая через узкие окна, падал косыми лучами, в которых плавали золотистые пылинки и тонкие струйки ладана. Иконостас сиял позолотой и драгоценными камнями, лики святых глядели строго и проникновенно, будто читая наши души.
Мы встали недалеко от алтаря, среди других именитых горожан. Богослужение началось с тихого пения хора, постепенно нарастающего и заполняющего все пространство собора. Голоса певчих, чистые и звонкие, то взмывали под купол, то опускались до трепетного шепота, рассказывая о страданиях и славе Господней. Машенька слушала, прикрыв глаза, её лицо смягчилось, и я вдруг увидел в ней будущую жену – женщину, с которой предстоит разделить всю жизнь.
Служба текла своим чередом – величественная и неторопливая, как река времени. Священник в расшитых золотом ризах читал молитвы нараспев, кадильный дым поднимался к сводам собора серебристыми облаками, свечи горели ровным пламенем, отражаясь в позолоте окладов и драгоценных камнях богослужебной утвари. Паства стояла, благоговейно внимая словам, и даже дети притихли, зачарованные торжественностью момента.
Когда пришло время причастия, мы вместе с другими подошли к чаше. Священник, с глазами, полными внутреннего света, поднял потир – золотую чашу с вином и хлебом. Машка опустилась на колени первой, я за ней. Получив благословение и причастившись, я ощутил странное умиротворение, словно все сомнения и тревоги последних недель отступили перед чем-то большим и вечным.
После причастия началась проповедь. Батюшка говорил о любви и верности, о том, что брак – это не только союз двух тел, но и двух душ перед лицом Господа. Его слова, простые и мудрые, касались самого сердца, и я ловил себя на мысли, что слушаю его с непривычным вниманием. Машка стояла рядом, её рука в моей, и сквозь тонкую кожу перчатки я чувствовал тепло её ладони.
В конце службы, когда прихожане уже готовились расходиться, батюшка поднял руку, призывая к вниманию, и звучным голосом произнес:
– Братья и сестры! Имею радость огласить о намерении вступить в законный брак боярина Егора Андреевича с боярыней Марией Фоминичной. Кто знает о препятствиях к сему союзу, пусть объявит ныне или молчит вовеки.
Машка вздрогнула и подняла голову, явно не сразу осознав, что речь идет о ней. Боярыня Мария Фоминична – это звучало так чуждо и в то же время так… правильно. В её глазах мелькнуло удивление, потом смущение, и наконец, она выпрямилась, приняв на себя новую роль с тем достоинством, которое, казалось, было у неё в крови.
Собор наполнился шепотками, перешептываниями, но никто не выступил вперед с возражениями. Я уловил несколько фраз: «Боярыня-то в милости у губернатора», «Егор Андреевич издалека прибыл, говорят, с царевым поручением». Но все это были лишь отголоски мирской суеты, не нарушающие святости момента.
Батюшка благословил нас, коснувшись наших склоненных голов, и объявил, что венчание состоится через неделю, после положенных оглашений. Мы поклонились и медленно пошли к выходу, провожаемые взглядами всего прихода. Маша шла с высоко поднятой головой, каждым движением являя благородство, о котором сама не подозревала. В этот момент она и вправду была боярыней – не по происхождению, а по сути своей натуры.
У выхода из собора нас обступили люди – кто-то с поздравлениями, кто-то с любопытством, но все с уважением. Машка принимала добрые слова с улыбкой, благодарила каждого, и я видел, как менялось её лицо – от настороженности к светлой радости. Она словно расцветала под лучами этого нового признания, становясь еще прекраснее.
