Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Ник Тарасов

Соавторы: Ян Громов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 2

В какой-то момент вечера, я задумался, глядя на опустевшую тарелку перед собой, – тут же должна быть распространена репа?

Мой голос в полутьме прозвучал громче, чем я ожидал. Видать, я это сказал вслух. Головы повернулись в мою сторону, и я продолжил, уже увереннее:

– Из неё же делают много разных блюд, причём… – я порылся в памяти, вспоминая скучные уроки истории, где сонный учитель монотонно рассказывал о пищевых привычках наших предков, – вкусно же?

Степан, сидевший у края стола, вытер рукавом бороду, на которой блестели капли кваса, и усмехнулся.

– Вкусно-то вкусно, барин, – кивнул он, – да только не разгуляешься нынче.

– А сколько посадили репы? – я задал свой вопрос, не обращаясь конкретно ни к кому.

Степан вздохнул, и в этом вздохе слышалась вековая крестьянская печаль.

– В этом году немного, – он покачал головой, и свет от лучины скользнул по его лицу. – Клятый староста зажал семена. Говорил, всему свой черед, а семян на всех не хватает. – Степан сплюнул в сторону, показывая свое отношение к старосте. – Поэтому в лучшем случае хватит до Рождества. А там… – он развел руками, словно показывая пустоту, которая ждала нас после праздников.

Я задумался, машинально постукивая пальцами по деревянной столешнице. Звук получался глухой, как будто я отстукивал ритм какой-то старинной песни, которую никто уже не помнил.

– А что если… – начал я, и глаза присутствующих снова обратились ко мне. – Что если сейчас посадить репу? В достаточном количестве? А собрать перед первыми заморозками…

Фома, сидевший справа от меня, хмыкнул, но ничего не сказал. Его широкое лицо, обрамленное густой бородой, выражало скептицизм, но не откровенное неверие.

– Наоборот, хранить будет легче, – закончил я свою мысль, чувствуя, как в голове складывается план.

Я повернулся к Фоме. В его глубоко посаженных глазах отражался огонь от факела, делая взгляд пронзительным.

– Надо бы в город съездить, – сказал я ему, – обязательно купишь семена. Сколько сможешь найти.

Фома кивнул, не говоря ни слова.

Я обратился к Степану:

– И неплохо бы посадить ещё редиски. – Мысли лились потоком, – Теплицу видел, как я делал? Пара недель – и будем кушать свежую.

– Сделаем, барин, – уважительно кивнул он.

Ужин подходил к концу. Миски опустели, кувшины с квасом опорожнились. Люди начали зевать, прикрывая рты ладонями. Кто-то уже поднялся, чтобы идти спать, благодарно кивнув хозяину дома.

Я оглядел стол, и внезапная мысль кольнула меня:

– А знаете, чего не хватает? – спросил я, и головы снова повернулись ко мне. – Наливочки. Или вина.

Прохор, сидевший в дальнем углу, закашлялся от неожиданности. Его фигура затряслась в приступе смеха или кашля – трудно было различить.

– Вина, говорите? – прохрипел он, когда снова смог говорить. – Это по праздникам разве что у боярина на столе бывает.

Я кивнул, вспоминая, что из всех уроков истории, вино было упомянуто как достаточно дорогой напиток, доступный лишь знати или в особые дни.

– Но наливку-то можно сделать, – заметил я. – Ягоды есть?

– Ягоды-то есть, – медленно проговорил Степан, поглаживая бороду. – В лесу много чего растет, Бог не обидел.

– Вот и славно, – я хлопнул ладонью по столу, заставив подпрыгнуть пустые миски. – Завтра и обсудим.

Люди стали расходиться. Я тоже поднялся и направился в дом.

Засыпая, я несколько раз прокручивал мысли о репе, редиске и наливке.

Но Машка не дала погрузиться в сон так легко. Она тихо проскользнула ко мне под одеяло.

– Не спишь, Егорушка? – шепнула она, и в её голосе слышалась улыбка.

Я приподнялся на локте, вглядываясь в темноту. Лунный свет, проникавший через ставни, выхватывал из мрака лишь часть её лица – изгиб скулы, мягкую линию губ, блеск глаз.

– Теперь уже нет, – ответил я, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.

– А о чем думаешь? – спросила она, наклонившись ко мне так близко, что я чувствовал тепло её дыхания.

– О репе, – честно ответил я, и она тихо рассмеялась – звук, похожий на перезвон маленьких серебряных колокольчиков.

– О репе, значит, – в её голосе слышалось притворное разочарование. – А я-то думала…

Она не закончила фразу, но её рука легла на мою грудь – теплая, мягкая и такая приятная.

Я хотел что-то ответить, но она приложила палец к моим губам.

– Не говори ничего, – шепнула она.

Машка дала уснуть только глубоко заполночь, когда звезды уже начали бледнеть на предрассветном небе. Я провалился в сон, как в глубокий колодец, с улыбкой на губах. И даже во сне чувствовал тепло её тела рядом, слышал её ровное дыхание, ощущал мягкость её волос на своем плече.

Проснулся утром с первыми лучами солнца. Комната медленно наполнялась золотистым светом, проникающим сквозь неплотно закрытые ставни. Машкино тепло грело бок, её рука обвивала мою шею. Аккуратно, стараясь не потревожить её сон, выскользнул из-под одеяла.

Но не тут-то было. Едва мои ноги коснулись прохладного деревянного пола, как Машка подскочила, словно и не спала вовсе, а только притворялась.

– Егорушка! Уже проснулся? – её голос звенел утренней свежестью, а в глазах плясали весёлые искорки. – Сейчас, миленький, сейчас я завтрак приготовлю.

Она засуетилась по избе, как маленький вихрь – тут подмела, там протёрла, загремела горшками и плошками. Длинная рубаха до пят не мешала ей ловко двигаться. Русая коса, ещё не расплетённая после ночи, раскачивалась в такт движениям, словно маятник.

– Да не хлопочи ты так, – попытался я её остановить, но куда там.

– Как же не хлопотать? – отмахнулась она, уже расставляя на столе нехитрую снедь.

Я только головой покачал, наблюдая за этим домашним танцем.

Завтрак был простым, но сытным – холодное молоко, пирог с лесными ягодами, собранными вчера детворой, мёд в деревянной плошке. Ел жадно, с аппетитом, чувствуя, как с каждым глотком в теле прибавляется сил. Машка сидела напротив, подперев подбородок ладонью, и смотрела на меня с такой нежностью, что становилось неловко.

– Что? – спросил я, вытирая рукавом молочные усы.

– Ничего, – улыбнулась она. – Глядеть на тебя люблю.

Покончив с завтраком, вышел на крыльцо. Утро обдало свежестью, запахом травы и влажной земли. Солнце уже поднялось над лесом, но ещё не успело растопить росу, и она сверкала на каждой травинке, словно россыпь мелких бриллиантов. Где-то мычала корова, скрипело колесо телеги, слышались голоса людей, начинающих свой трудовой день.

Набрав полную грудь воздуха, я крикнул, глядя в никуда:

– Степан!

Эхо разнесло имя по деревне. И не успело оно затихнуть, как из-за угла амбара вынырнула коренастая фигура. Степан шёл быстрым шагом, на ходу вытирая руки о штаны. Его появление, словно по щелчку пальцев, абсолютно меня не удивило – за время, проведённое здесь, я привык к его удивительной способности материализоваться ровно там, где нужно, и ровно тогда, когда требуется.

– Звали, Егор Андреевич? – спросил он, остановившись у крыльца. На его обветренном лице читалась готовность выполнить любое поручение.

– А скажи-ка мне, Степан, где у вас тут растёт вишня? – спросил я, глядя на него сверху вниз.

Степан задумчиво почесал затылок, сдвинув шапку на лоб. Его лицо приняло сосредоточенное выражение, словно решал сложную задачу.

– В нескольких верстах растёт, в лесу, – наконец ответил он. – Дикая вишня, сладкая как мёд.

– Это хорошо, – кивнул я. – А когда там поспеет?

– Мы когда на прошлой неделе траву косили, она ещё зелёной была, – Степан прищурился, словно видел перед собой те вишнёвые деревья. – Я думаю, ещё пару недель, и будет в самый раз. Сочная станет, аж лопаться будет.

– Как раз отлично, – я спустился с крыльца, похлопал его по плечу. – Организуешь ребятню да баб, пусть насобирают и чтоб много. Вёдер десять-пятнадцать, не меньше, а там будет видно.

Степан кивнул с серьёзным видом, принимая задание. Я же, не давая ему времени задуматься над моими планами, продолжил:

– А сейчас, Степан, возьми мешок зерна и давай сделаем солод. Как раз за это время будет готов.

Он моментально развернулся и пошёл к ангару, где хранились запасы и инструменты. Через пару минут вернулся, легко неся на плече мешок зерна, который весил не меньше трех пудов.

– Куда нести прикажете? – спросил он, даже не запыхавшись.

В его глазах читался интерес – он догадывался, что я затеваю что-то новое, необычное для их деревни. И эта мысль ему явно нравилась. Вокруг нас уже собрались любопытные.

– Всё, мужики! – объявил я, хлопая в ладоши, чтобы перекрыть гомон голосов. – Гулять – хорошо, но пора и делом заняться. Будем солод готовить!

Лица присутствующих вытянулись, как у школьников, которым вместо обещанной прогулки объявили контрольную по алгебре.

– Чего замолчали? – я обвел взглядом собравшихся. – Пиво сами себе варить будем или как? Или, может, хотите за каждую кружку по десять монет платить?

Этот аргумент сработал как волшебство. Мужики зашевелились, заулыбались. А вот бабы, подозрительно переглянулись.

– Ну-ка, ну-ка, – подала голос Настасья. – А бабьего участия, значит, не требуется?

Я улыбнулся самой хитрой улыбкой, на которую был способен.

– Как же не требуется? Очень даже требуется! – я выдержал паузу. – Только учтите, кто солод делать научится, тот потом и сам дома сможет. А там, глядишь, и пиво варить начнет…

Настасья сощурилась, явно просчитывая выгоду. Домашнее пиво – это не только экономия, но и власть над мужем, который за кружечку-другую и крышу перекроет, и забор починит.

– А показывайте свою науку, – решительно заявила она, закатывая рукава.

За ней потянулись и другие женщины. Мужики тоже не отставали – солод для пива был вещью серьезной, почти сакральной.

– И так, берём зерно, – объявил я.

– Первым делом его нужно промыть. И не как-нибудь, а тщательно! Кто не промоет – получит пиво с привкусом пыли и мышиного помета!

Бабы охнули, а мужики заухмылялись.

Мы вытащили большие деревянные корыта, и я высыпал в каждое по пол меры зерна. Настасья уже командовала бабами, которые таскали ведра с чистой колодезной водой.

– Так, – я закатал рукава и погрузил руки в первое корыто, – смотрите и запоминайте. Зерно нужно промыть два-три раза. Вот так, аккуратно перемешиваем…

Руки погрузились в прохладную воду, пальцы ощутили твердые зернышки. Я начал методично перемешивать, показывая всем процесс.

– Видите, какая вода мутная стала? В ней пыль, шелуха, может даже жучки какие-нибудь. Всё это нам ни к чему.

Желающих помочь оказалось больше, чем нужно. Каждому хотелось попробовать, и скоро вокруг корыт столпилась целая очередь. Бабы оттеснили мужиков и взяли дело в свои руки.

– Не так, Дарья! – наставляла Настасья молодуху. – Ты не бельё полощешь! Нежнее надо, нежнее!

Дарья, покраснев до корней волос, стала аккуратнее перебирать зерно в воде.

Когда первая промывка закончилась, мы слили мутную воду и залили чистую. Процесс повторили еще дважды, пока вода не стала почти прозрачной.

– Теперь, – объявил я, когда последняя порция грязной воды была слита, – начинается самое интересное. Замачивание!

Я снова наполнил корыта чистой водой, на этот раз с запасом, чтобы уровень был сантиметров на пять выше зерна.

– Вода должна быть не холодной и не горячей, – объяснял я, пока бабы рассматривали плавающие зёрна. – Летней температуры, чтобы зерно проснулось, но не сварилось.

– Как мужик после бани, – хохотнул кто-то.

– Именно! – я подхватил шутку. – Не разморенный до беспамятства, а бодрый и готовый к правильным подвигам!

Бабы захихикали, прикрывая рты ладонями.

– И сколько так держать? – деловито поинтересовался Степан, который тихо подошел и теперь внимательно наблюдал за процессом.

– Восемь-двенадцать часов, – ответил я. – Потом воду сливаем, зерно снова промываем и заливаем свежей водой еще на столько же.

– Почему дважды? – нахмурился Степан.

Потому что зерно – как упрямая девка, – вмешалась Настасья, прежде чем я успел ответить. – С первого раза не разговоришь, нужно время.

Все засмеялись, а я уважительно кивнул Настасье:

– Истинно так! Зерно должно напитаться водой, размягчиться, проснуться от спячки. Один раз замочишь – только-только просыпаться начнет. А второй раз – уже подготовится к росту.

– А если дольше держать? – поинтересовалась Дарья.

– Закиснет, – я покачал головой. – Всему своё время. Как там Захар говорит? Поспешишь – людей насмешишь, а промедлишь – врага потешишь.

– Это точно, – кивнул Степан. – А дальше что?

– А дальше, – я выдержал интригующую паузу, – самая важная часть. Проращивание!

Я подошел к сараю, и поманил к себе Степана.

– Берешь доски и делаешь штук пять широких деревянных подносов с низкими бортиками. Чтоб до завтра сделал.

– Справлюсь барин.

– Так вот, после второго замачивания воду сливаем, и зерно выкладываем на те самые подносы, которые сделает Степан – я провел рукой по гладкой поверхности доски. – Слоем в палец-два толщиной, не больше. Если навалить горой – задохнется, заплесневеет.

– Как в тесноте на печи, – понимающе кивнула одна из женщин. – Дышать нечем, когда много народу.

– Именно! – я обрадовался точному сравнению. – Зерну нужно дышать. И еще ему нужна влага. Поэтому сверху накрываем влажной тканью.

Я демонстративно взял приготовленный кусок чистой ткани, намочил его в ведре и слегка отжал.

– Вот так, чтобы капель не было, но влажная. И ставим в теплое место.

– А как часто поливать? – деловито уточнила Настасья, явно прикидывая, как организовать работу.

– Каждые шесть-восемь часов ткань смачиваем заново, а зерно аккуратно перемешиваем, – я показал движение руками. – Не как тесто месить, а нежно, бережно. Перевернуть, чтобы нижние зерна наверх попали, верхние – вниз.

– А сколько дней так держать? – спросил Степан.

– Три-пять дней, – ответил я. – Всё зависит от температуры и самого зерна. Главное – следить за ростками.

– А как понять, что готово? – спросила Дарья, которая, кажется, всерьез заинтересовалась процессом.

Я улыбнулся:

– Когда росточки будут длиной примерно с ноготь мизинца, вот такие, – я показал пальцами расстояние около трех миллиметров. – Не больше! Если перерастут – солод будет горьким.

– А если недорастут? – не унималась любопытная Дарья.

– Тогда сладость не проявится, – я подмигнул девушке. – Как с человеком – недоспит, злой ходит, переспит – вялый. Всему своя мера нужна.

Настасья хмыкнула, оценив сравнение:

– А потом что? На солнце сушить?

– Можно и на солнце, если погода хорошая, – кивнул я. – Но лучше в печи. Только не в горячей! Температура должна быть такая, чтобы руку можно было держать и не обжечься.

– Это после того, как хлеб испекли, – понимающе кивнула пожилая женщина. – Когда жар спал.

– Верно! Градусов сорок-пятьдесят, не больше. Раскладываем пророщенную пшеницу тонким слоем и сушим часов шесть-восемь. Печь приоткрытой оставляем, чтобы влага выходила.

Степан внимательно слушал запоминая и изредка кивая сам себе.

– А как понять, что высох правильно? – задал он практичный вопрос.

– Правильно высушенное зерно хрустит на зубах, но не твердое, как камень, – объяснил я. – И запах… – я зажмурился, пытаясь подобрать слова. – Запах особенный. Сладковатый, хлебный, с ноткой… свежести, что ли.

– Как хлебная корка, только нежнее, – неожиданно вставила Дарья и тут же смутилась от всеобщего внимания.

А Настасья окинула её оценивающим взглядом, словно впервые увидела.

– Так, – я хлопнул в ладоши, возвращая внимание к делу. – Замачиваем зерно прямо сейчас. Через двенадцать часов, значит…

– К закату, – быстро подсчитал Степан.

– Верно, к закату промываем и заливаем снова. А утром, часов в восемь, уже выкладываем на проращивание.

– Я последнюю смену возьму, – вызвалась Настасья. – Всё равно встаю рано, хозяйство.

– А я ночью могу, – неожиданно сказал Степан. – Мне часто не спится.

Я благодарно кивнул:

– Отлично! Значит, так и порешим. Настасья с бабами первую смену берут, Степан – ночную, а утром я подключусь.

Пока мы говорили, работа уже кипела. Бабы, как заведенные, промывали и замачивали зерно, попутно обсуждая, кто и когда будет приходить проверять.

– А теперь можно и отдохнуть немного, – объявил я, когда последнее корыто было наполнено. – Следующие хлопоты через двенадцать часов.

– Отдыхать – это дело хорошее, – хмыкнул Степан. – Но, может, для начала по кружечке… ну, чтобы процесс лучше запомнился?

Я рассмеялся:

– Хитрый ты, Степан! Но правильно говоришь. По кружечке кваса – для закрепления науки – самое то будет!

Мужики радостно потянулись к бочонку с квасом. Что-то подсказывало мне, что солод у нас получится. Обязательно получится…

Степан подошел ко мне:

– Я всё запомнил, что вы говорили. И что хотел спросить… Если росточки достигли нужной длины, как дальше сушить, а то меня Марфа отвлекла⁈

– А вот об этом, – я понизил голос до заговорщического шепота, – поговорим позже. Это уже целая наука – сушка солода. От неё зависит, какой вкус у пива будет.

Глаза Степана загорелись интересом:

– А разный бывает?

– Еще какой разный! – я кивнул. – От светлого и легкого до темного и крепкого. Но об этом – после того, как первую партию солода сделаем.

Настасья, которая, оказывается, прислушивалась к нашему разговору, решительно вмешалась:

– Ну уж нет, барин! Раз начали учить – договаривайте до конца. А то мужики всё самое интересное себе оставят!

Все дружно рассмеялись на такое заявление.

Я же развел руками, признавая поражение:

– Хорошо, хорошо! Вот как первую смену отстоим – расскажу и про сушку, и даже про то, как определить готовность солода по запаху и вкусу.

– Вот это другой разговор, – удовлетворенно кивнула Настасья и, повернувшись к другим женщинам, громко объявила: – Слыхали? Всем быть тут к закату! Барин дальше учить будет.

Я посмотрел на замоченное зерно и почувствовал странное удовлетворение. Может, в другом мире я был бы офисным планктоном, сидящим перед компьютером. А здесь я учу людей делать солод и варить пиво, и в этом есть что-то… правильное. Что-то настоящее.

Степан протянул мне кружку с квасом:

– За будущий урожай солода!

– За урожай! – поднял я кружку. – И за тех, кто его вырастит!

Мой взгляд невольно скользнул в сторону Машки, которая мелькнула в окне, явно поглядывая за мной.

Глава 3

Проснулся я от какого-то шуршания. Сквозь дрёму слышались тихие шаги, позвякивание посуды и шелест ткани. Приоткрыв один глаз, увидел, как Машка суетится у стола, расставляя миски и кружки, а потом то и дело подбегает к окну, выглядывает и тихонько хихикает.

– Радость моя, – позвал я хриплым со сна голосом, – что ты там выглядываешь? Кошка с собакой подрались?

Машка обернулась, увидела, что я не сплю, и расплылась в улыбке.

– Да смотрю, что у зерна твоего там устроили, – она снова метнулась к окну. – Чуть ли не до драки дело доходит – кто будет промывать да новую воду заливать.

Она открыла ставни шире, давая мне возможность тоже посмотреть.

– Настасья локтями всех расталкивает, – с весельем в голосе рассказывала Машка. – А Дашка гляди-ка, руки по локоть в воде, и такая серьёзная, словно не зерно промывает, а младенца купает.

Я потянулся и сел на кровати, с интересом глядя в окно. Действительно, у корыт с зерном собралась целая толпа. Бабы в цветастых платках суетились вокруг, что-то громко обсуждая, а мужики стояли чуть поодаль, давая советы, которые никто не слушал.

– Лишь бы не покалечили друг друга, – я потёр лицо ладонями, прогоняя остатки сна. – А так – пусть развлекаются.

– Ага, – хихикнула Машка. – Как дети с новой игрушкой. Вот точно, Егорушка, солод-то какой выйдет – самый лучший будет! Ведь каждое зёрнышко под присмотром, как боярское дитя!

Я рассмеялся:

– Это точно. Глядишь, скоро солод из нашей деревни на ярмарке с руками отрывать будут. А там, может, и пиво начнём варить на продажу. Будем первыми пивоварами!

– Ох, и размечтался ты с утра пораньше, – Машка покачала головой, но в глазах плясали весёлые искорки. – Иди-ка лучше умойся, а потом завтракать будем.

Я поднялся с кровати и уже направился к рукомойнику, как Машка вдруг охнула и преградила мне путь.

– Стой-ка, куда собрался? – она упёрла руки в бока. – Вчера весь день был занят, к себе не подпускал, а рану-то перевязать надо!

Я машинально потрогал рану, где была повязка. Вчера в горячке дел совсем забыл про неё.

– Да ладно, само заживёт, – попытался я отмахнуться, но Машка уже решительно подталкивала меня к лавке.

– Садись, не спорь, – в её голосе появились командные нотки. – Давай посмотрю.

Я послушно сел и протянул руку. Повязка местами пожелтела от сукровицы и присохла к ране.

– Экий ты неугомонный, – ворчала Машка, готовя всё необходимое. – Вот надо было тебе вчера с утра до ночи носиться. Теперь гляди, что получилось.

Она поставила на стол миску с тёплой водой, достала из сундука чистую тряпицу и какой-то горшочек с мазью. Осторожно прикоснулась к повязке и поцокала языком.

– Присохло крепко, – вздохнула она. – Придётся отпаривать.

Смочив тряпицу в тёплой воде, Машка начала аккуратно прикладывать её к повязке, постепенно размягчая засохшую кровь. Я сидел неподвижно, наблюдая за её сосредоточенным лицом. Брови сдвинуты, губы поджаты, а в глазах такая забота, что сердце щемило.

– Больно? – тихо спросила она, заметив мой взгляд.

– Нет, – честно ответил я. – С тобой – никогда не больно.

Она слегка покраснела, но продолжила своё дело. Когда повязка достаточно размокла, Машка осторожно, миллиметр за миллиметром, начала её снимать. Я невольно напрягся, ожидая боли, но её руки двигались так бережно, что я почти ничего не почувствовал.

Сняв старую повязку, она внимательно осмотрела рану.

– Затягивается хорошо, – с облегчением сказала Машка. – Но ещё не закрылась полностью.

Она обмыла рану тёплой водой, аккуратно промокнула чистой тряпицей, а потом открыла горшочек с мазью. По избе разнёсся резкий травяной запах.

– Что там у тебя? – поморщился я. – Пахнет, как медведь после зимней спячки.

– Зато помогает, – Машка зачерпнула пальцами зеленоватую массу. – Знахарка научила делать. Тут и подорожник, и зверобой, и медвежье ухо, и ещё кое-что… – она таинственно улыбнулась.

– Надеюсь, это не то, о чём я думаю, – шутливо нахмурился я.

– А ты о чём думаешь? – невинно хлопнула она ресницами, накладывая мазь на рану.

– О медвежьем помёте, конечно же, – я сделал серьёзное лицо. – Слышал, знахарки его в свои снадобья добавляют для крепости.

Машка фыркнула и легонько шлёпнула меня по здоровой руке:

– Ну и придумаешь же! Нет там никакого помёта.

Она закончила с мазью и начала накладывать свежую повязку из чистого льняного полотна.

– А вот если будешь дальше шутить, – продолжила она, туго затягивая концы повязки, – в следующий раз и вправду что-нибудь такое добавлю. Для крепости характера.

Я рассмеялся и, когда она закончила с перевязкой, поймал её руку и поцеловал пальцы:

– Спасибо, знахарка моя.

Машка зарделась, но руку не отняла.

– Вот, теперь и завтракать можно, – сказала она, помогая мне надеть чистую рубаху.

Завтрак был сытным – яичница с салом, свежий хлеб, творог со сметаной и мёдом. Я ел с аппетитом, поглядывая в окно на суету у корыт с зерном.

– Слушай, – вдруг сказала Машка, задумчиво помешивая ложкой в кружке с травяным настоем, – а правда, что из этого солода потом можно будет такое пиво сварить, что даже в городе за него хорошие деньги дадут?

– Правда, – кивнул я. – Если всё сделать как надо, то наше пиво будет лучшим в округе.

Закончив с завтраком, я надел сапоги, накинул на плечи лёгкий кафтан и вышел на крыльцо. Утро выдалось ясное, солнечное. Деревня гудела как улей – везде кипела работа, слышался смех, переговоры, стук топоров.

Я окинул взглядом толпу у корыт с зерном и громко позвал:

– Петр! Петька, ты где?

Пока ждал, подошёл ближе к корытам. Увидев меня, бабы заулыбались, а мужики, стоявшие поодаль с важным видом, подтянулись ближе.

– Ну что, как наши дела? – спросил я, разглядывая промытое зерно.

Настасья, выпрямившись и вытирая мокрые руки о передник, начала рапортовать:

– Всё по вашей науке делаем, Егор Андреевич! Промыли трижды, воду сменили вовремя. Зерно хорошее, отборное – ни одного пустого не нашли!

– А я ночью проверял, – вставил Митяй, не желая оставаться в стороне. – Два раза заходил, смотрел, всё ли в порядке.

– И я тоже смотрел! – подхватил кто-то из мужиков.

– И мы воробьёв прогоняли! – звонко крикнула Дарья, и тут же смутилась от своей смелости.

– Воробьёв? – я поднял бровь.

– Ага, – закивала Настасья. – Утром налетели, прохвосты. Сидят на заборе, поглядывают на зерно, будто разбойники на купеческий обоз. А как только отвернёшься – шасть вниз и давай клевать!

– Я их метлой! – гордо заявила бойкая девчонка лет двенадцати, размахивая старой метёлкой. – А они не боятся, нахалы! Один прямо на метлу сел и смотрит, как будто это не я его гоню, а он меня!

Все засмеялись, а девчонка, довольная произведённым эффектом, продолжила:

– Тогда я такой крик подняла, что они всей стаей как рванули к лесу – только пёрышки в воздухе закружились!

– Вот это защитница! – я подмигнул девчонке. – С такой охраной наше зерно в безопасности.

Народ начал наперебой рассказывать ещё какие-то подробности, но, к счастью, в этот момент подошёл Петр, спасая меня от потока приятной, но ненужной сейчас информации.

– Звали, Егор Андреевич? – спросил он, вытирая руки о тряпку. Судя по опилкам в волосах и на одежде, он уже с утра занимался своим новым домом.

– Звал, – кивнул я. – Пойдём, покажешь, что там у тебя получилось.

Утро выдалось на редкость свежим и бодрящим. Мы с Петром погрузили пилы и новые крепления для каретки на телегу. Петр щёлкнул вожжами, и Зорька неторопливо двинулась в сторону лесопилки.

– Вы думаете, Егор Андреевич, правда сработает? – Петр покосился на меня, в его голосе слышалось волнение.

– Должно, – я кивнул, прикидывая в уме все тонкости задуманного. – Теория теорией, но пока не попробуем – не узнаем.

Петр довольно хмыкнул и поправил шапку:

– Ежели сработает, то купцы к нам в очередь становиться будут!

– Не спеши, – осадил я его. – Сначала сделаем, потом мечтать будем.

Дорога до Быстрянки не заняла много времени. Речка, как и всегда, неслась с весёлым журчанием, крутя огромное деревянное колесо лесопилки. Мощный поток воды бил по лопастям, создавая равномерное движение, которое через систему валов передавалось на пилы.

– Эк, разыгралась сегодня! – восхитился Петр, глядя на бурлящую воду.

– Дождь ночью прошёл в верховьях, вот и разгулялась, – раздался голос Семёна, который уже поджидал нас у лесопилки. – А я вас уже заждался. Что привезли-то?

– Новую жизнь привезли, – загадочно ответил я, спрыгивая с телеги.

Семён подошёл ближе, с интересом разглядывая наш груз.

– Чегой-то я не пойму, – почесал он затылок. – Пилы как пилы. Что в них особого?

– Не в пилах дело, – я начал выгружать крепления, – а в том, как мы их поставим. Давай сначала колесо остановим.

Втроём мы подошли к лебедке, закрепленной на опоре у колеса – простому, но эффективному механизму, позволявшему приподнимать колесо над водой. Натужно скрипнув, деревянные балки пришли в движение, и колесо медленно поднялось, прекращая своё вращение.

– Ну, теперь за работу, – я засучил рукава.

Семён сразу же включился в процесс, хотя явно не понимал, что мы затеяли.

– А зачем мы старые крепления снимаем? – спросил он, помогая Петру отсоединять крепления с каретки.

Петр выпрямился и с важным видом, как профессор перед студентами, начал объяснять:

– Понимаешь, Семён, когда мы ставим пилы на одинаковом расстоянии друг от друга, мы получаем доски одинаковой толщины.

– Ну, это я и так знаю, – буркнул Семён. – Не дурак.

– Так вот, – продолжал Петр, совершенно не смутившись, – если мы уменьшим расстояние между пилами, то получим доски тоньше. А если доски тоньше…

– То их из одного бревна выйдет больше! – догадался Семён, и его глаза загорелись пониманием. – Вот ты куда клонишь!

– Именно! – подтвердил я, затягивая новое крепление. – С каждого бревна не четыре доски, а семь.

– Ого! – Семён присвистнул. – Почти вдвое больше! А выдержат ли тонкие доски? Не поломаются?

– Вот сейчас и проверим, – я подмигнул ему. – Для крыши и внутренней отделки такие доски в самый раз. Даже лучше – легче будут.

Работа кипела. Мы снимали старые пилы, устанавливали новые крепления, регулировали расстояние между лезвиями. Петр то и дело сверялся с чертежами, которые мы набросали вчера.

– А этот брусок куда? – Семён вертел в руках деревянную деталь.

– Это распорка, – терпеливо объяснял Петр. – Она держит пилы на одинаковом расстоянии. Видишь, на ней зарубки? По ним выставляем.

– А-а-а, – протянул Семён, разглядывая зарубки. – Умно придумано. Это Егор Андреевич надоумил?

– Моя идея, его исполнение, – я кивнул в сторону Петра. – Вместе думали.

Петр приосанился, довольный похвалой.

– А если ещё больше пил поставить? – вдруг спросил Семён. – Ещё тоньше доски будут?

Я покачал головой:

– Всему есть предел. Слишком тонкие доски просто расколются при пилении. Да и пилам нужно пространство для работы – опилки должны куда-то деваться.

За разговорами час пролетел незаметно. Наконец, брусок был закреплен, последняя пила установлена.

– Ну что, запускаем? – я оглядел нашу работу.

– Давайте! – Петр потёр руки в предвкушении.

Мы опустили колесо обратно в воду. Постепенно набирая обороты, оно начало вращаться, передавая движение всей системе. Механизм заскрипел, застонал, приспосабливаясь к новой конфигурации, но вскоре заработал ровно и уверенно.

– Вроде идёт, – сказал Семён, прислушиваясь к звуку работающего механизма.

– Давайте бревно загоним и проверим, – предложил я.

Втроём мы закинули на желоб первое бревно и запустили подачу. Пилы вгрызлись в древесину, и воздух наполнился запахом свежих опилок.

– Смотрите, как идёт! – воскликнул Петр, не в силах скрыть волнение.

Я внимательно следил за процессом, готовый в любой момент остановить механизм, если что-то пойдёт не так. Переживал, что доски могут колоться из-за того, что они будут пилиться тоньше – всё-таки толщина пил была приличная. Но бревно медленно, но верно продвигалось вперёд, превращаясь в аккуратные доски. А мы закинули еще одно, чтоб оно подпирало первое бревно.

– Получилось! – радостно завопил Семён, когда первая партия досок вышла с другого конца пилорамы.

Я подошёл, внимательно осмотрел результат. Доски вышли ровные, гладкие, без сколов и трещин.

– А ну-ка, ещё одно бревно, – скомандовал я, желая убедиться, что успех не случаен.

Мы распилили ещё два бревна, и результат был таким же отличным – ни одна доска не сломалась, всё шло как по маслу, только теперь с каждого бревна выходило не четыре, а семь досок.

– Ну, Егор Андреевич, вы голова! – воскликнул Семён. – С такими досками мы теперь весь уезд застроим!