Текст книги "Вулкан жив (ЛП)"

Автор книги: Ник Кайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Глава 15 Жуткий пир

Если музыка питает душу, то что питают крики?

Конрад Керз, Ночной Призрак

После моего позорного поражения обо мне на время забыли. Керз не посещал меня, Феррус подозрительным образом избавил меня от своего злобного присутствия, и я даже начал скучать по призраку мертвого брата. Компанию мне составлял только запах погибших, спустя часы и дни превратившийся в тошнотворное облако, окутывавшее меня смрадом вины.

Феррус оказался прав: я был слаб. Я не сумел спасти людей от гибели, я не сумел справиться со смертельной ловушкой Пертурабо. Керз сменил тактику. Я понятия не имел, почему. Вместо того, чтобы пытать мое тело, он начал пытать мое сознание.

И я начал терять волю к борьбе.

Погрузившись в поток оборванных мыслей, я неподвижно сидел в темноте камеры и, как бы ни было стыдно мне это признавать, впервые испытывал истинное отчаяние.

Солнца вставали и опускались, звезды рождались и умирали вновь. Космос вращался вокруг меня, и время вскоре перестало иметь значение. Я был статуей из оникса, согнувшейся, безвольно опустившей руки, прижавшейся лбом к земле. Из-за повреждений способный лишь дышать, я чувствовал, как постепенно атрофировались мышцы в конечностях и нарастал голод в груди. Жизнь покидала меня, как пар покидает остывающий металл, и я был рад этому.

Смерть стала бы избавлением.

Легионер может жить без пищи многие дни. Его организм улучшен настолько, что он способен совершать марши, сражаться и убивать, даже когда истощен. А наш отец сделал своих сыновей еще сильнее, но я знал, что со мной что-то не так, как знает это человек, умирающий от рака. Телесные соки вышли из равновесия, многочисленные раны, нанесенные Керзом, и его психологические пытки начали сказываться. Когда силы совсем меня покинули, когда даже воля начала угасать, я с готовностью погрузился в благословенное забытье.

Покой мой долго не продлился.

Меня привело в чувство тихое капанье над ухом. Открыв глаза, я осознал, что до сих пор находился в камере смерти, но теперь ее начинала заполнять вода. Она окатила щеку, холодя лицо. Раскрыв запекшиеся губы, едва шевеля пересохшим языком, я попытался пить, но вода оказалась соленой, с привкусом металла. Внутренности скрутило от мучительного чувства голода, словно организм пытался пожрать сам себя. У меня не было сил встать или даже приподняться, и мне оставалось лишь смотреть, как вода размеренно втекает через открытые шлюзы в основании стен.

Мгновение спустя вспыхнула электрическая искра, и у меня была лишь пара секунд на то, чтобы понять, что происходит, прежде чем пошел разряд, и меня в ломающем кости спазме оторвало от пола. Мое замученное тело, исчахшее без еды и воды, взвыло; мои мышцы, почти атрофировавшиеся от бездействия, загорелись. Из моего горла, высушенного, как пепел в пустыне, с трудом вырвался крик.

– Вулкан…

Мое имя прозвучало так, будто я находился на дне глубокого колодца, а мой спаситель звал сверху.

– Вулкан… – раздалось снова, но на этот раз голос стал четче. Я потянулся к свету, яростно брыкаясь в попытке достигнуть поверхности, выбраться из воды.

– Вулкан, ты должен поесть.

Распахнув глаза, я понял, что, судя по всему, терял сознание, потому что очнулся я в другой части корабля.

Я сидел. Мои руки и ноги были связаны.

Напротив меня, за широким банкетным столом, восседал, отвратительно улыбаясь, мой мертвый брат.

– Угощайся, – сказал он, указав пустыми глазницами на расставленные перед нами яства. – Ты должен поесть.

Мы находились в длинной галерее. Вычурные канделябры, покрытые слоем пыли, давали дрожащий свет. Серебряные люстры над нами тихо покачивались от вялого сквозняка. Между ними протянулись тонкие нити, напоминая сети древних, давно вымерших арахнидов. Сам стол тоже был покрыт мучнистым, серо-белым налетом.

Я почуял запах мяса, только он казался странным, словно мясо было местами испорченным или сырым. На фруктах и хлебе виднелись намеки на плесень, несмотря на их кажущуюся свежесть. Стол был заставлен графинами с вином, но в некоторых оно прокисло, приобрело пробковый тон и начало горчить.

Хотя угощения загнивали, зрелище заставило меня изойти слюной и забиться в путах в безуспешных попытках добраться до еды.

– Ешь, Вулкан, – уговаривал меня Феррус. – Ты совсем зачах.

Я хотел ответить, но горло так пересохло, что мне удалось издать лишь хрип.

– Говори погромче, – сказал Феррус, шевеля безгубым ртом, каким-то образом способным воспроизводить слова несмотря на то, что в его зияющей черноте не было языка. Он широко повел костяной рукой. – Мы все жаждем тебя послушать.

Только теперь я заметил других гостей.

Семнадцать мужчин и женщин сидели за банкетным столом. Как и предыдущие пленники, которых показывал мне Керз, они были как солдатами Армии, так и мирными имперскими жителями. Я даже увидел среди них летописцев, в том числе одного, похожего на Вераче. Из всех гостей он один выглядел спокойно и равнодушно. Разумеется, он не мог на самом деле быть летописцем, потому что Вераче не был человеком в строгом смысле этого слова. Он был лишь оболочкой на существе, носящем этот облик, как одежду.

Их кожа была натянута, как тонкий пергамент, из-за губ виднелись десны, под глазами залегли темные круги – смертных тоже определенно морили голодом.

Но в отличие от меня они не были связаны.

Вместо этого им отрезали кисти рук, а в прижженные обрубки воткнули длинные зазубренные ножи и трехзубые вилки. Некоторым удалось подцепить кусок мяса или отрезать ломоть хлеба, но из-за длины прикрепленных приборов поднести еду ко рту было невозможно.

Они сидели на роскошном пиру, но могли лишь смотреть, как портилась и гнила еда, и умирать с голода.

Феррус привлек мое внимание, подняв кубок.

– Могу я произнести тост, брат? Полагаю, это стоит сделать сейчас, пока этот жадный сброд не смел все.

И вновь я попытался заговорить, но горло словно расцарапали лезвиями, и я лишь сипло выдохнул. Я сжал и разжал кулаки, слабо натягивая путы. Застучал ногами, повреждая и ломая кости.

– За тебя, дорогой Вулкан, – сказал Феррус, поднес кубок к губам и опорожнил его. Темно-красное вино полилось в горло, сквозь разрубленную шею, а затем наружу из щелей в грудной клетке – где броня и плоть уже начали отваливаться под действием разложения.

Феррус огляделся на других гостей, как будто озадаченный.

– Возможно, они ждут тебя, брат? – предположил он. – Они еще ни крошки не съели.

Путы на запястьях начинали впиваться в кожу. Я проигнорировал боль, зло стиснув зубы и дрожа всем телом.

– Ко… р… – прохрипел я. – Ко… рм…

Феррус повернул голову, словно прислушиваясь, но его уши давно превратились в комки гнилой плоти.

– Говори погромче, Вулкан. Чтобы мы все тебя услышали.

– Ко… рм… ите. Кормите. Кормите! Кормите друг друга!

Я взревел и забился в путах, но высвободиться не мог.

Феррус покачал головой, медленно и убежденно.

– Нет, Вулкан. Мне жаль, но они тебя не слышат.

Он указал костяным пальцем на одного дергающегося человека: из его уха вниз по щеке бежала полоска засохшей крови.

Они были глухи.

Когда несчастный человек повернулся ко мне лицом, я увидел, что радужка у него была мутно-белой.

И слепы.

Им оставались только обоняние, осязание и вкус. Какая жестокость: быть совсем рядом с тем, чего так жаждет тело и что рисует разум, и не иметь возможности это получить.

– Алчные не могут и не хотят ничего слышать, – сказал Феррус. – И ты не сможешь их заставить. Алчность человечества рано или поздно его уничтожит, Вулкан. Помогая им, ты лишь отсрочиваешь неизбежное.

Я бросил слушать болтовню своего мертвого брата, перестал обращать на нее внимание. Вместо этого я закричал. Я проклинал Керза, пока мой голос не пропал.

А потом я сидел, словно король на жутком пире, пока его гости медленно гибли от голода.

Как бы ни было слабо мое тело, оно не умирало. Керз знал, что я проживу дольше смертных, и когда последний из них испустил дух, я остался один.

Свечи превратились в огарки, слой пыли потушил огонь в них и в люстрах надо мной, погружая зал в темноту, и в этот момент я заплакал.

– Керз… – всхлипнул я.

– Керз! – на этот раз громче благодаря гневу, придавшему мне столь необходимые силы.

– Керз! – провопил я теням. – Керз, проклятый ты трус. Выходи! Добей меня, если сможешь. Даже теперь я не сдамся.

Тихий вздох заставил меня вздрогнуть; он прозвучал так близко, что я не сомневался: он раздался с соседнего стула.

– Я здесь, брат, – произнес сидящий рядом Керз. – Я всегда был здесь. Смотрел. Ждал.

– Чего ждал? – просипел я, с трудом говоря после крика.

– Что будет дальше.

– Разрежь мои путы и узнаешь, брат…

Керз рассмеялся:

– Все бушуешь, а, Вулкан? Монстр внутри еще до конца не присмирел?

– Убей меня или сразись со мной, только покончи с этим, – рыкнул я.

Керз покачал головой.

– Я никогда не хотел, чтобы ты меня молил. Я и сейчас не хочу, чтобы ты меня молил. Я не стал бы так тебя унижать. Ты выше и лучше этого, Вулкан. Во всяком случае, ты лучше меня. Или ты так считаешь.

– Я не молю, я предоставляю тебе выбор. Так или иначе, тебе придется меня убить. Как собаку – или как своего равного.

– Равного? – взорвался вдруг Керз. – То есть мы с тобой теперь товарищи? Владыки вселенной, скованные узами общей цели и крови?

– Мы воины и по-прежнему братья, несмотря на то, как низко ты пал.

– Я никуда не падал. Мое гнездо все так же высоко. А вот ты… Ты рухнул с небес. Что, в тенях не получается сохранить благородство? Скажи, Вулкан, теперь, когда ты барахтаешься в грязи, как и я, что ты видишь в черном зеркале перед собой? Действительно ли все мы – сыны своего отца, или некоторые все же получше остальных? Как ты думаешь, когда он создавал нас, рассчитывал ли он, что каждому из двадцати найдется предназначение более важное, чем оттенять сверкание его любимчиков?

– Зависть? Дело все еще в ней? Поэтому я здесь?

– Нет, Вулкан. Ты здесь для моего развлечения. Я не могу завидовать тому, кто не сильнее и не слабее меня.

– Развяжи меня, выйди против меня без всех этих игр, и мы посмотрим, кто кого слабее.

– Я убью тебя на месте, брат. Ты на себя давно смотрел? Теперь ты выглядишь не так уж и грозно.

– Тогда к чему все это безумие, все эти смерти? Если хочешь меня убить, убей. Покончи с этим. Почему ты просто не…

Со скоростью тени Керз вырвал вилку из запястья одного из мертвых людей и вонзил ее глубоко мне в грудь.

Я чувствовал, как та пронзает кость, как грязный металл направляется к сердцу. Склонившись надо мной, Керз погружал тупой прибор мимо ребер, разрывая плоть груди и шеи, и моя артериально-черная кровь брызжела на его пластрон.

– Я пытался, – злобно прорычал он, вгоняя вилку до самого подбородка, и на периферию зрения начала вползать темнота. – Я отрезал тебе голову, пронзал сердце, проламывал череп, протыкал все основные органы. Я даже сжигал тебя и расчленял. Ты возвращался, брат. Ты возвращался. Каждый. Раз. Ты не можешь умереть.

Объятый ужасом, потрясенный признанием брата, я умер.

Керз сделал то, о чем я просил, о чем я молил, и убил меня.

Глава 16 Сожженный

Вес копья почти не ощущался, а его поверхность холодила руку, однако Элиас прекрасно понимал, как значим приближающийся момент и какую важную роль сыграет здесь это оружие.

Он решил снять броню и вернулся к кафедре, к своему жертвенному алтарю, облаченный в простую священническую одежду.

Вокруг ямы в готовности стояли восемь новых молельщиков, включая того, который ждал на коленях перед Элиасом, у каменной кафедры. Позади них темнели силуэты семи самых преданных учеников темного апостола. Эти мужчины и женщины не были раносскими жертвенными агнцами – они были последователями культа, истинными верующими. Ни один из них не дрожал и не плакал, они просто молились, и при звуках их молитв сердце Элиаса наполняла радость.

– Покажите свою ревностность! – прокричал он восьмерым, и культисты в ответ скинули одежду, обнажая изрезанную плоть.

Под багровой тканью скрывалась кожа, замаранная нечистыми, жуткими символами. Культисты ритуальными ножами изобразили на себе змея, протянувшегося поперек их тел. Восьмым был молельщик самого Элиаса, и на его груди его собственной еще не свернувшейся кровью была нарисована голова змея.

– И это хорошо, – проговорил он, забываясь в грезах.

Ад придет на Траорис, а он, встав стражем у ворот, впустит его в мир смертных.

Читая имена нерожденных, Элиас начал ритуал. Он чувствовал пульсацию силы в копье, видел молниевое свечение между приступами экстаза и понимал, что в его руках лежит инструмент вознесения. Не Эреба, даже не Лоргара – его.

Вальдрекк Элиас получит то, чего всегда жаждал. Вознесение.

Взывая к демонам эфира, молясь, чтобы привлечь их к психической вибрации копья, он чувствовал, как нарастает жар от клинка. Сначала это просто доставляло неудобство, было необходимой платой за желанную награду, но потом начало причинять боль. Опустив взгляд на сжимаемое в руке оружие, Элиас увидел, что копье охватил огонь, а вместе с ним – и его руку.

Он начал читать проклятые строфы быстрее, а его ученики в ответ запели с еще большим пылом.

Оно продолжало гореть.

Сияние было таким ярким, что осветило жертвенную яму, прогнав тени, медленно текшие из древних руин, как пролитые чернила. Они словно отпрянули – как отпрянули и молельщики, от чьих изуродованных тел начал подниматься пар.

Одна женщина вскрикнула, и Элиас едва не запнулся в чтении отработанной молитвы, но Несущий Слово тут же крепко схватил ее. Остальные тоже выказывали признаки неудовольствия: корчились и кашляли, снедаемые очистительным огнем. Этот огонь – этот горящий свет – расползался, неумолимо накрывая последователей.

Имена нерожденных, столь важные для ритуала, вылетели у Элиаса из головы. Боль в руке стала такой сильной, что он схватился за нее. Плоть уже почернела, и зрелище неожиданно изуродованной конечности заставило его замереть и осознать, что подчинить себе мощь копья было ему не по силам. Она была необузданна, как конь, сорвавшийся с узды. И она была мстительна.

– Убейте их! – крикнул Элиас с куда большим страхом, чем хотел, но было поздно.

Ничем не сдерживаемая сила вырвалась из фульгурита и сплошным потоком хлынула наружу. Бросив Элиаса, она устремилась вперед, как молния, ищущая громоотвод.

Она нашла семь.

Рухнув на колени, выронив ритуальные кинжалы, ученики погибли быстро и мучительно. Боевые доспехи их не защитили.

Фуркас схватился за горло, и предсмертный крик вырвался наружу струей дыма. Долмарот, державшийся за голову, превратился в сплошную массу сплавившихся плоти и металла. Имареку перед смертью удалось сорвать с головы шлем, но вместе с ним он снял и половину лица, приклеившегося к внутренней стороне. Элигор задрожал и, расплавившись, как воск, вытек сквозь отверстия в броне. Остальные погибли похожим образом, и Несущие Слово, наблюдавшие сзади, попятились, боясь разделить судьбу братьев.

Молельщики превратились в куски обугленной плоти и кости еще до того, как пал первый из учеников, а нахлынувшая волна огня вовсе оставила от них лишь пепел.

Осознав всю опасность ситуации, стиснув зубы от боли в руке, Элиас вогнал наконечник копья в каменную платформу кафедры и упал назад, когда огонь вернулся.

Темный апостол прокатился по ступеням и жалкой кучей приземлился у подножия.

От его кафедры остался только выщербленный обломок почерневшего камня, из которого торчало еще светящееся копье.

Тяжело выдохнув, отчетливо ощущая полученные повреждения, Элиас закричал. Но не от боли, а от злости и разочарования. Он ждал вознесения, откровения – не краха всех планов.

Из всех последователей первым до него добрался Джадрекк.

– Темный апостол… – начал он, но попятился при виде руки Элиаса.

Она полностью сгорела, от плеча до кончиков пальцев. Кости сплавились, образовав искривленное и деформированное подобие конечности.

– Мои доспехи, – рявкнул Элиас, самостоятельно вставая и рыча в ответ на любые попытки помочь. – Принеси мои доспехи.

Джадрекк последовал приказу, поспешив к лагерю.

Элиас не обратил на него внимания. Он уставился на копье, вонзенное в камень. С оружия он перевел взгляд на легионеров, потом на стаю культистов и, наконец, на оставшихся жителей Раноса.

– Сгоните их всех, – приказал он своим воинам, пылая от стыда и ярости. – И казните. Никаких ножей или ритуалов, просто убейте их.

Элиас отвернулся, прижимая к груди изуродованную руку; смертные встретили его приговор потрясенным молчанием, а потом, осознав, что их ждет, – страхом. Окрики и глухо выдаваемые приказы перемежались с протестующим воем и мольбами.

Эти звуки заставили Элиаса усмехнуться. Они были отвратительны, и отвратителен был тот факт, что теперь ему придется обратиться к Эребу и молить о пощаде.

– И пусть кто-нибудь принесет мне это копье, – сказал он так, словно эта мысль пришла в голову только сейчас, после чего захромал в сторону своего шатра.

Глава 17 Лицо в крови

Он моргнул, и тонкая корка запекшейся на веках крови треснула и отвалилась.

Спина болела после целого часа, проведенного на столе в холоде. Все еще ощущая воспоминание о боли в боку, он опустил руку, чтобы ощупать повреждение, но обнаружил только восстановившуюся кожу и кость.

– Что, опять?.. – простонал Грамматикус и тяжело приподнялся.

Он сидел на импровизированном операционном столе в комнате, похожей на лазарет. Значит, они его перенесли. Он решил, что это хороший знак. Лампы не горели, но сквозь смотровое окошко в двери проникал слабый свет из куда более широкого помещения. Несмотря на сумрак, было видно, что все вокруг было залито кровью. Из-за нее стоял тяжелый, неприятный запах. Особенно много ее было на грязной боковой полке, заваленной какими-то примитивными инструментами и рваными бинтами. На результат работы хирурга это не походило. Он не обнаружил швов, однако даже новый покров плоти не избавил его от обширных кровоподтеков.

«Слау Дха, ублюдочный ты ксенос…»

Внимание Грамматикуса привлекла стоящая рядом металлическая миска, наполненная его кровью и обрывками алых бинтов. Поверхность жидкости была абсолютно неподвижной и необычайно зеркальной. Когда она замерцала, он понял, что происходит, и с трудом подавил желание опрокинуть миску со всем ее содержимым на пол. Это бы не помогло. Если он не заглянет в отражение, они просто найдут другой способ связаться. А отказ мог иметь для него плохие последствия.

Поэтому он склонился над миской и стал ждать появления лица.

Он ожидал увидеть Гахета, как всегда, но вместо него проступило высокомерное, но строгое лицо автарха. На мгновение Грамматикус решил, что Слау Дха каким-то образом «услышал» его недавнее замечание. Но он ошибался, как ошибался и по поводу личности того, чье лицо виднелось в крови.

– Ты не Слау Дха, – сказал он эльдар, смотрящему на него сквозь пространство и время.

– Ты проницателен, Джон Грамматикус.

– Чувство юмора? Ты меня удивляешь. Я думал, у вашего племени его нет.

– Нашего племени? Неужели мы тебя настолько утомили?

– Я несу гибель всей своей расе, – ответил Грамматикус. – «Утомили» – это очень мягко сказано.

Эльдар не ответил на сарказм. Он был мужчиной с темными волосами, зачесанными назад, так что на лбу была видна вытатуированная руна. Только лицо и плечи изображались красными тонами, все остальное же терялось за границами миски.

– Ты, как я заметил, знаешь мое имя, – сказал Грамматикус. – А каково твое? Ты тоже из Кабала?

– Мы сейчас беседуем благодаря твоей связи с этой организацией, Джон Грамматикус. Мое имя же не имеет значения.

– Не для меня. Я предпочитаю знать, кто дергает меня за ниточки.

Эльдар поджал губы:

– Хммм. В твоем голосе мне слышится горечь.

– Как проницательно, – передразнил его Грамматикус. – А теперь скажи, чего ты хочешь.

– Вопрос, Джон, в том, чего ты хочешь.

– Кто ты?

– Я не агент Кабала, и мне известно, что ты хотел бы освободиться от их «ниточек», ведь так?

Грамматикус не ответил.

– Почему ты здесь, Джон Грамматикус? – продолжал эльдар. – Каковы твои цели?

– Ты, кажется, многое знаешь – во всяком случае, побольше меня. Почему бы тебе самому не ответить на этот вопрос?

– Хорошо. Ты ищешь осколок силы, материализовавшейся в виде фульгуритового копья. Также твоя миссия имеет отношение к примарху, Вулкану. Меня он тоже интересует, а помимо него – стихия земли. Я обратился к тебе, потому что мне нужна твоя помощь, и ты обладаешь исключительной возможностью ее предоставить.

– И с чего ты взял, что я желаю сменить одного кукловода на другого?

– Ты хочешь освободиться. Я могу это устроить – или по крайней мере показать, как ты можешь это сделать. Ты… долгожитель, верно?

– Подозреваю, что ответ на этот вопрос тебе тоже известен. Правда, ты вроде путаешь меня с одним моим другом. Я бы сказал, что прожил много жизней, а не одну исключительно длинную.

– Да, разумеется. Вы, вечные, все разные, и вдобавок не все являетесь людьми в строгом смысле этого слова.

– Ты про Императора?

– Ты встречал его однажды, верно?

– Да, мельком.

Личность ксеноса оставалась для Грамматикуса тайной, но независимо от того, правдой ли были его слова или нет, можно было не сомневаться, что он был могущественен, раз сумел связаться с ним подобным способом, и многое знал о ставках в этой войне. Давным давно, во время Объединительных войн, когда Грамматикус служил в Кавказском ополчении, он научился вести себя осторожно с теми, кто знал больше него. Он пришел в выводу, что в подобных обстоятельствах следует мало говорить и внимательно слушать.

Эльдар продолжил:

– Это было много лет назад, верно? Несколько жизней назад, если точнее.

Грамматикус кивнул.

– Нет, – равнодушно сказал эльдар. – Я имею в виду не его, а Вулкана. Он тоже не может умереть, но тебе это уже известно, так? В настоящий момент он находится в огромной опасности. Мне нужна твоя помощь в его спасении, ты готов ее предоставить?

– Готов ли я? – фыркнул Грамматикус. – Ты хоть понимаешь, почему я здесь, какое у меня задание? То есть, если верить всем твоим словам, ты предоставляешь мне выбор?

– Уверен, ты видишь, что я не лгу, – как уверен в том, что ты возьмешься за это дело.

– Тогда зачем спрашивать, если все предрешено?

– Вежливость, иллюзия свободы воли. Можешь придумать себе любую причину, это не имеет значения.

– Ты говоришь о выборе, но все равно это больше похоже на манипуляцию. Впрочем, дискуссии ради скажи, чего от меня хочешь.

– Приложи руки к проводнику, – скомандовал ему эльдар.

Грамматикус уже собирался спросить, что имеется в виду под «проводником», когда догадался, что речь о чаше, и сделал, как ему сказали.

– А теперь подготовься, – сказал эльдар, не нуждаясь в подтверждении того, что Грамматикус последовал приказу.

– К чему?

– К тому, что будет больно.