Текст книги "Солнце любви"

Автор книги: Нэн Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Глава 8

Ее блестящие, зачесанные кверху волосы без единой седой пряди еще сохраняли свой золотистый оттенок. Высокая гибкая фигура не утратила былой стройности. Морщины не пролегли у нее на лице, и светлая кожа оставалась такой же гладкой и свежей, как в те дни, когда она была юной и беззаботной техасской красавицей.

Только глаза выдавали ее возраст.

Окруженная всеобщим уважением старая дева из Нового Орлеана, мисс Маргарет Энн Салливен до сих пор еще считалась красивой женщиной. Даже ее живые глаза не потеряли яркой синевы. Однако в их глубине безошибочно угадывалось знание жизни, которое дается только самой жизнью: тихая печаль, которую оставляют пролетевшие годы, горечь от расставания с юношескими мечтами. Молчаливое достоинство человека, принимающего жизнь такой, как она есть.

С двадцати пяти лет и по сей день Маргарет Салливен жила в комфортабельном одиночестве в роскошном двухэтажном особняке на обсаженной деревьями Сент-Чарлз-авеню в аристократическом зеленом районе города.

Дом принадлежал самой Маргарет. Ее старший брат Уолтер был столь щедр, что приобрел для нее этот дом, когда она покинула Техас летом 1839 года… в ту пору ей было двадцать четыре года. Сейчас она отметила свой сорок первый день рождения и все это время жила здесь – в белоснежном доме, украшенном коваными железными решетками.

За долгие минувшие годы она ни разу не съездила в Техас.

Более десяти лет Маргарет Салливен занималась исследовательской работой: она состояла в штате отдела генеалогии университетской библиотеки. В деньгах она не нуждалась. Уолтер Салливен был весьма богатым человеком и следил за тем, чтобы жизнь не причиняла особых неудобств его единственной сестре.

Маргарет проводила дни в библиотеке, находя в работе радость и удовлетворение. Она любила с головой уходить в кропотливые изыскания, ей нравился энтузиазм молодых одаренных студентов, и она с удовольствием совершала ежедневную прогулку длиной в три квартала – от дома до увитого плющом университетского здания.

Она радовалась, что у нее есть причина, побуждающая ее каждое утро вставать с постели.

День за днем, когда часы били три, Маргарет Салливен надевала шляпу и перчатки, раскрывала зонтик, защищающий ее от солнечных лучей, и шествовала домой. И всегда, поднимаясь по ступеням крыльца к галерее, опоясывающей дом, она возносила в душе молитву, чтобы, вступив в вестибюль, она увидела письмо в серебряной корзинке для визитных карточек, стоявшей на столике у входа.

Если никакого письма там не было, она сразу поднималась по лестнице на второй этаж и, оказавшись у себя в комнате, одевалась по-домашнему и снова спускалась по лестнице. Она отправлялась в солнечную гостиную, где радовали глаз зеленовато-серые занавески из дамаста, окаймленные белоснежными кружевами, великолепный серый брюссельский ковер и камин с отделкой из зеленовато-серого каррарского мрамора, садилась на кушетку с шелковой обивкой и ждала, когда появится ее экономка Стелла – негритянка средних лет.

Ждать приходилось недолго. Через пару минут Стелла приносила блестящий серебряный чайный прибор. Устанавливая поднос на столик перед Маргарет, она пожимала крепкими плечами и извиняющимся тоном произносила:

– Писем сегодня нет, мисс Мэг. Маргарет откликалась с улыбкой:

– Может быть, завтра…

– Хорошо бы хоть завтра. – Затем Стелла обычно печально добавляла: – Уж до того тут тихо стало с той поры, как мисс Эми в Техас вернулась, слишком даже тихо, коли вы у меня спросите.

Не переставая бормотать, она удалялась на кухню, а Маргарет тем временем неторопливо прихлебывала чай.

Маргарет сразу обнаружила ожидавшее ее письмо, когда в один из жарких дней июля, пешком преодолев привычное расстояние в три квартала, добралась до дома, истомленная влажной духотой луизианского лета. Как только ее взгляд упал на белый прямоугольник конверта, надписанного мелким аккуратным почерком, она немедленно взбодрилась и ожила.

С улыбкой сняв шляпу и перчатки, она небрежно бросила их на столик и схватила письмо. Подобно юной нетерпеливой девочке, она немедленно присела на вторую ступеньку лестницы и поспешно разорвала конверт.

Милая тетушка Мэг!

Неужели в Новом Орлеане такая же жара, как в Орилье? Надеюсь, что нет: по-моему, твои прекрасные бегонии просто не смогли бы пережить такое лето, какое стоит у нас.

Ой, тетушка, мне кажется, что прошло сто лет с тех пор, как я уехала из Нового Орлеана. Так много случилосьвсякого! Ты можешь сохранить секрет? Я знаю, чтоможешь, и обязательно сохрани его! По крайней мере на какое-то время.

Помнишь, я тебе рассказывала о том, как Тонатиу никогда не обращал на меня внимания и вел себя так, будто он намного старше меня, хотя на самом деле у нас только год разницы?

Ну вот, все это изменилось. И он изменился! Он теперь настоящий мужчина и такой красивый, что просто дух захватывает.

Тетя Мэг, мы с ним влюблены друг в друга! Разве это не чудесно? Я никогда раньше не была такой счастливой, но, ПОЖАЛУЙСТА, не говори об этом папе. Ты же знаешь папу, он начнет ворчать, что мы слишком молоды и сами не знаем, чего хотим. Но мы знаем. Мы хотим быть вместе.

Я ничего никому не сказала, и Тонатиу тоже. Все думают, что мы просто друзья, и сейчас это самое лучшее.

Больше писать уже некогда. Педрико уезжает в Сандаун, и я хочу, чтобы он отвез письмо на почту. Кроме того, нам двоим – мне и Тонатиу – уже пора отправляться верхом на Пуэста-дель-Соль. Мы туда ездим каждый день, чтобы поплавать.

Я по тебе очень скучаю! Перебирайся сюда, в Техас, в Ори-лью… ведь это твоя родина!

Твоя любящая племянница Эми.

Все еще улыбаясь, Маргарет опустила письмо, бережно сложила его, как было, и поместила в тот же конверт. Поднявшись к себе в спальню, она проследовала к белым легким дверям, что вели на небольшой балкон, распахнула их и глубоко вздохнула, набрав полную грудь плотного влажного воздуха.

Затем она отошла от дверей, положила письмо на письменный стол розового дерева и снова взяла его в руки. Усевшись за стол, она еще раз вынула письмо из конверта, перечла его… и ее улыбка угасла.

Она сидела, прижав письмо к груди, и тревога затуманила ее синие глаза. Следует ли ей безотлагательно написать Уолтеру и предупредить, чтобы он получше присматривал за Эми? Нет. Это будет нечестно по отношению к Эми, которая доверила ей свою тайну. Да и потом, возможно, это всего лишь девичье увлечение, порожденное долгой разлукой между двумя детьми.

А если их чувство перерастет в серьезную стойкую привязанность – так можно ли еще желать лучшего? Судя по тому, что говорил Уолтер, не было в мире более достойного друга, чем дон Рамон Кинтано, и более благовоспитанного и трудолюбивого мальчика, чем Луис.

Маргарет Салливен надеялась, что ее решение не выдавать Эми окажется правильным. Счастье Эми – вот то единственное, что имело значение. Бог свидетель, она не хотела, чтобы Эми выпала такая же участь, как ей самой.

Холодные одинокие вечера рождественских сочельников, когда все другие собираются в кругу семьи. Душные летние ночи в постели, предназначенной для двоих.

Томительные воскресные дни, которые тянутся бесконечно. Внезапные тропические ураганы, налетающие с Мексиканского залива… и где же были оберегающие руки, которые могли бы ее защитить?

Одна. Всегда одна. Есть, спать, смеяться, плакать – в одиночестве.

Маргарет Салливен научилась переносить все это и не сетовать на судьбу. Но для Эми она хотела лучшей доли. Эми должна получить все то счастье, которого она сама была лишена. Это должна быть полная, насыщенная жизнь, на которую не может рассчитывать женщина, если у нее нет мужа. Верного, любящего мужа.

В тот июльский день, когда Эми и Луис, выезжавшие верхом за ворота ранчо, попались на глаза Бэрону Салливену, спустя пару часов он отыскал отца в библиотеке, где Уолтер восседал за своим сосновым письменным столом. Он был там не один. Напротив него за столом сидел дон Рамон. Бэрон так и оцепенел при виде дона Рамона, занятого просмотром счетных книг ранчо Орилья. Всю свою жизнь Бэрон не мог примириться с простой истиной: этот испанец – полноправный совладелец Орильи! Конечно, он много раз слышал историю о том, как к его отцу явился Дон с предложением: «Я отведу мою воду, а вы поделитесь своей землей».

Бэрон считал, что в этой сделке отец дал себя облапошить. Он должен был предъявить свои права на воду этого Кинтано, а всю землю оставить себе. Для Бэрона была непереносимой одна лишь мысль о том, что зеленоглазый испанец и его индейский сын-полукровка считают себя ровней – ему, Бэрону! По его понятиям, они не были и никогда не могли стать равными ему.

Уолтер Салливен поднял взгляд на старшего сына, вошедшего в библиотеку:

– Да? Что там такое, Бэрон?

Бэрон крупными шагами пересек комнату.

– Папа, мне надо с тобой поговорить.

– Что у тебя на уме? Бэрон взглянул на Дона.

– Дело семейное, папа.

Дон тактично поднялся с места:

– Con permiso[9]9
  С вашего разрешения (исп.).


[Закрыть]…

– Нет-нет, сиди, Рамон, – жестом удержал его Уолтер. – Ты же только что пришел. – Затем он обратился к Бэрону: – Мы закончим наши дела не позже чем через час.

– Ну а мое дело не терпит даже часа, – возразил Бэрон, бросив еще один негодующий взгляд на Дона. – Может, оно и к лучшему, что вы тоже тут, Кинтано. То, что я намерен сказать, касается и вас в той же степени, как и моего родителя.

Уолтер Салливен был явно озадачен:

– Тогда говори.

– Луис и Эми смываются куда-то вместе во время сиесты, когда мы все спим. Я это уже несколько раз замечал. И сегодня видел, как они выезжали из ранчо.

Уолтер Салливен откинулся назад в своем кресле и скрестил руки на груди. Его тяжелый подбородок выдвинулся вперед, а открытое честное лицо покраснело от гнева.

– Никто у нас никуда не «смывается», разве что, может быть, ты сам. Господи Боже мой, лето на дворе! Детки ездят на Пуэста-дель-Соль, чтобы пошлепать босиком по воде!

Оскорбленный в своих лучших чувствах, Бэрон переводил взгляд то на отца, то на Дона.

– Ты хочешь сказать, что знаешь об этом? И позволяешь ей ездить?

– Какая муха тебя укусила, парень? Конечно, я ей позволяю ездить. С чего бы мне вдруг не позволять? Есть у тебя хоть один резон?

– То-то и оно, что есть. Как по-твоему, чем они в самом деле там занимаются… вдвоем?

– Я же только что тебе сказал. Они скидывают свои сапоги и…

– Могу побиться об заклад, они там не только сапоги скидывают. Лучше положи этому конец, а не то твоя драгоценная доченька может угодить в беду. – С ухмылкой он пояснил: – Если ты еще не опоздал.

Уолтер Салливен не усидел в своей невозмутимой позе и вскочил на ноги:

– Попробуй только еще раз брякнуть что-нибудь подобное, и я тебя выкину вон из ранчо! Я не выделю тебе ни единого акра земли в Орилье! Ты не только свою сестру позоришь, ты еще намекаешь, что сын Дона не заслуживает доверия! Я этого не потерплю, слышишь? Ты обязан извиниться, черт тебя побери!

Дон Рамон примирительно помахал смуглой рукой:

– Это не обязательно.

Рассердившись не на шутку, Уолтер встряхнул головой:

– Ах ты дьявольщина, да ведь Эми с Луисом – это пара самых славных ребят, какие только могут быть на земле, и мне никогда ни на минуту и в голову не приходило в них усомниться! – Он обошел вокруг стола и встал лицом к лицу с сыном. – Только посмей ляпнуть что-нибудь насчет любого из этих детей, и ты мне за это ответишь! Понял?

Бэрон кивнул, его глаза отсвечивали ледяной голубизной.

– Конечно, папа. Чего ж тут не понять.

– А теперь убирайся отсюда и перестань устраивать всем одни неприятности.

Проводив сына хмурым взглядом, Уолтер вернулся к своему креслу и тяжело опустился в него. Он испустил глубокий вздох и сказал:

– Я приношу извинения за непростительную грубость Бэрона. – Он закрыл глаза и вновь открыл их. – Это моя вина. Я избаловал своих парней, вместо того чтобы заставлять их усердно работать. Я должен был воспитывать их так, как ты воспитал Луиса.

– Amigo[10]10
  друг (исп.).


[Закрыть], кто может сказать, что правильно, а что неправильно? Если я разумно воспитывал своего сына… может быть, это потому, что мы пришли из страны, которая познала, что такое обнищание. Из бедной страны, где человеку приходится действительно упорно трудиться, просто чтобы выжить, где люди готовы жизнь отдать за клочок земли.

Салливен кивнул:

– Да, может быть, ты и прав. Ты богатый и влиятельный человек, но твой сын, никогда не заносится перед наемными работниками, не старается показать, что он выше их. Он трудится изо всех сил… совсем не то, что двое моих лодырей.

Довольный тем, как похвалили его сына, Рамон улыбнулся и вернулся мыслями к годам минувшим.

– Если припоминаешь, и за Луисом в детстве водились такие грешки, как непомерная самонадеянность и заносчивость. Но потом наступил день, когда он пожелал заполучить в свое распоряжение дорогого племенного жеребца, которого я купил в Кентукки, да не просто пожелал, а стал требовать, чтобы я отдал ему того красавца. Я так и поступил. Только вместе с жеребцом передал ему десяток других лошадей. И сказал, что теперь ему придется всех их кормить, купать, тренировать… и вообще делать все, что положено. – Дон улыбнулся, с удовольствием вспоминая, какой тяжкий труд пришлось взвалить на себя его мальчику. – Не каждый способен вполне оценить, насколько это неаппетитное занятие – выгребать грязь из стойл. Оно быстро отучает тебя от мысли, что нет на свете ничего важнее, чем ты сам.

Уолтер усмехнулся:

– Что ж, ты можешь гордиться пареньком.

На это дон Рамон не ответил. Он достал из нагрудного кармана новую сигару, и некоторое время оба друга сидели в молчании. Когда же Дон заговорил, в тоне его слышалась настороженность:

– Уолтер, как ты сказал Бэрону, Луис и Эми просто дети. Но предположим, когда они станут старше, их отношения изменятся? Что, если они влюбятся друг в друга?

– Старина, да разве это не то самое, чего бы хотелось нам обоим? Разве нам не хотелось, чтобы они поженились? Чтобы мои внуки были и твоими внуками? Чтобы Орилья стала по-настоящему общей?

Дон почувствовал, как наполняется радостью его сердце, и коротко ответил:

– Это мое самое заветное желание.

– И мое тоже. Конечно, забегать вперед особенно не приходится… а сейчас это просто двое отличных детишек. – Он от души рассмеялся. – Детишек, которые любят пошлепать босыми ногами по воде.

Глава 9

В сиянии солнечных лучей на вершине скалы стоял обнаженный индеец.

Ниже, на камнях, лежала белокурая девушка, такая же нагая, как и он.

Луис Кинтано стоял не шевелясь на высоком базальтовом выступе у водопада реки Пуэста-дель-Соль. Брызги от обрушивающихся каскадов осыпали его благородную темноволосую голову и гибкое бронзовое тело. Капли воды держались на длинных густых ресницах немигающих черных глаз, прикованных к прекрасной обнаженной белой девушке, что лежала внизу.

Эми Салливен лежала на гладком плоском камне на берегу холодного прозрачного потока, в густой спасительной тени высоких серебристых ив, ограждающих ее светлое обнаженное тело от испепеляющих лучей жгучего солнца пустыни. Там, рядом со спокойной рекой, она лежала распластавшись на своем каменном ложе, во всю длину вытянув стройные ноги и прижав к камню ладони широко раскинутых рук. Ее распущенные золотистые волосы веером разметались вокруг головы. Густые темные ресницы были полуопущены, прикрывая яркие синие глаза, прикованные к красивому обнаженному индейцу, что стоял на высоком уступе.

Лето подходило к концу.

Убывающие дни знойного сентября вскоре должны были смениться чуть более прохладными октябрьскими днями. С того самого июньского полдня, когда Эми спустилась с подножки вагона и увидела Луиса, ожидавшего ее прибытия, они уже не замечали вокруг никого, кроме друг друга. Они лишились сна. Они еще пытались обороняться против того, что – это понимали оба – в один прекрасный день должно было случиться.

Сегодня этот день настал.

Доскакав до реки и спешившись, они немедленно начали раздеваться. Но Луис, скинув только рубашку и сапоги, на этом остановился. Опустив руки, он молча наблюдал, как Эми высвобождается из своих плотных брюк. Оставшись только в нижнем белье с кружевной отделкой, она принялась заплетать свои пышные волосы в тугую золотистую косу, а потом, взглянув на юношу, нахмурилась и спросила:

– Чего ты дожидаешься? Снимай штаны! Он не послушался.

Он продолжал всматриваться в нее таким испытующим взглядом, что щеки у Эми залились ярким румянцем. На ладонях у нее выступила испарина. Самый воздух, которым она дышала, был насыщен возбуждением и ожиданием.

Луис шагнул вперед и остановился, глядя на нее с высоты своих шести футов. Рослый, худощавый, сильный. Откинув голову и встретившись с ним взглядом, она задрожала. Он обвил длинной рукой талию Эми, привлек девушку к себе и поцеловал так, как еще никогда не целовал прежде, – медленно разгорающимся, полностью подчиняющим поцелуем, от которого коленки у нее подогнулись, а тело словно начало таять.

Когда, наконец, прервав поцелуй, он поднял голову, Эми прижалась щекой к его голой груди. Несколько секунд его рука гладила ее волосы, а потом скользнула по ее шее к плечу. Он сдвинул в сторону и отвел вниз узенькую лямку, и через мгновение его длинные пальцы уже были внутри низко вырезанного кружевного лифа ее тонкой сорочки. Эми оторвала пылающее лицо от его груди, сделала шаг назад и взглянула Луису в глаза.

– Позволь мне увидеть тебя, Эми, – сказал он, и голос у него прозвучал на удивление мягко и тихо. – Всю тебя. Большего я не прошу.

Она не в силах была сказать ни слова и просто кивнула головой, когда его ласковая рука спустила лиф с ее левой груди. Она слышала, как резко он вдохнул воздух, и видела, как заходили мышцы на его бронзовой шее, когда он с трудом сглотнул слюну.

– Тонатиу… – едва дыша выговорила она, когда он быстрым движением спустил окаймленный кружевом край сорочки до ее талии.

В его черных глазах, устремленных на ее обнажившиеся груди, полыхал такой огонь, что она ощутила взгляд этих глаз, как горячее прикосновение, и ее тело мгновенно откликнулось: мягкие, атласные соски немедленно напряглись и затвердели.

– Эми, какая ты красивая… – проговорил он, и изменившийся голос друга детства красноречиво свидетельствовал о том, какой восторг он испытывает при взгляде на нее.

Его восхищение порождало и в ней чувство счастливого ликования и торжества. Когда его руки подобрались к узкому пояску ее панталон, она и не подумала воспрепятствовать этому. Она лишь издала короткий изумленный возглас, когда, уступив непреоборимому побуждению – постичь все ее женские чары, Луис сдернул вниз с ее бедер белье.

Эми инстинктивно вздрогнула. Теперь она была полностью обнажена; на ней оставались лишь жалкие лоскутки батиста и кружев, державшиеся на щиколотках голых ног. Она невольно подалась назад, когда Луис молниеносным движением опустился перед ней на колени.

– Скинь все это, – тихо распорядился он, и она торопливо повиновалась, переступив через лежащие на земле предметы. Он поднял их и крепко стиснул в руках, словно боялся, что она может передумать и вновь наденет их, прежде чем он получит возможность на нее наглядеться.

Он не встал на ноги, как того ожидала Эми; он остался в той же позе – на коленях, и взгляд его горячих глаз бесстыдно задержался на треугольничке светлых завитков у нее между бедрами. И снова, как тогда, когда он смотрел на ее грудь, Эми испытала такое ощущение, словно что-то переворачивается у нее внизу живота; она чувствовала, как стягиваются напряженные мускулы… впечатление было такое, словно не только глазами, но и руками он ее ласкал, касаясь таких мест, где никто не мог ее касаться раньше.

– Dios, – шептал он хрипло. – Dios, querida[11]11
  Господи, любимая (исп.).


[Закрыть].

Эми даже дышать перестала, когда он вдруг выронил из рук ее кружевную сорочку. Его руки поднялись и сомкнулись у нее за спиной, он притянул ее к себе и прижался горячей щекой к ее животу. Она понимала, что глаза у него закрыты, потому что осязала своей чувствительной плотью беспокойное дрожание его ресниц.

– Эми… моя Эми, – шептал он, и его дыхание пламенем обжигало ее кожу.

Столь же быстро, как прежде прижался к ней щекой, он поднял голову, выпустил из рук ее стан и встал на ноги. Не отрывая от Эми жадного взгляда, он привлек ее к себе и поцеловал.

По неистовому биению сердца в его груди, которое она так явственно ощущала, она понимала, что он возбужден и взбудоражен, хотя она была слишком неопытна, чтобы сознавать, насколько возбужден. Когда, не прерывая жаркого поцелуя, он прижал ее к своему литому телу, она почувствовала внезапный жар и головокружение… словно это разбередило в ней некий новый вид жажды и томления.

Так чудесно было ощущать нажим его гладкой горячей груди! А знакомый золотой Солнечный Камень, зажатый между их телами, казался диском из расплавленного свинца, прожигающим ее грудь. Грубо заделанные швы брюк Луиса, словно наждак, царапали кожу Эми на бедрах и под грудью, но, как ни странно, это тоже оказывалось очень, очень хорошо!

Внезапно Луис оторвал свои горячие губы от губ Эми. Она даже моргнула от растерянности, когда он решительно отстранил ее от себя. Не понимая, что он задумал, она окликнула его и двинулась следом за ним, когда он повернулся и торопливо зашагал прочь.

– Стой где стоишь, – бросил он через плечо, и она, вконец сбитая с толку, остановилась. Она растерянно наблюдала за ним, когда он проворно взбирался по проложенной среди зарослей дикого винограда тропинке, ведущей к водопаду. Ей все еще было трудно дышать. Ошеломленная, обессиленная, она легла на плоские камни, пытаясь понять, что же в ее действиях так встревожило Луиса.

На какое-то время она потеряла его из виду, и глаза ее были устремлены наверх, к широкому каменному выступу. Но вот он появился на фоне пелены тумана, окружающего водопад, и она облегченно вздохнула.

Он сбросил брюки, шагнул к краю скалы и теперь молча смотрел вниз, на Эми, словно в глубоком раздумье. Наконец он слегка расставил ноги, медленно и глубоко вдохнул полную грудь воздуха и, не отводя глаз от своей избранницы, рванул кожаный шнурок узла, завязанного над бедром. И его заменитель фигового листка упал на камни.

Эми показалось, что ей нечем дышать. Пораженная, она уставилась не мигая на высокого нагого индейца. Она никогда еще не видела полностью раздетого мужчину. Ей случалось слышать шепотки школьниц насчет того, какие уродливые и противные тела у мужчин; и еще она слышала, как эти девочки делились друг с дружкой своими планами: позволять своим будущим супругам заниматься с ними любовью только ночью, в темноте.

Но в Тонатиу не было ничего уродливого или противного. Он стоял там, наверху, облитый сияющим светом полуденного солнца, и она чувствовала, как сердце у нее наполняется гордостью. Он был так красив! Каждый темный блестящий дюйм его тела! Дон Рамон говорил, что, согласно воззрениям ацтеков, Тонатиу считался philli – ведущим род от благородных предков. В это было легко поверить. Все в нем свидетельствовало о силе, гордости и благородстве.

Эми снова медленно легла навзничь на гладкий камень. Она раскинула веером волосы вокруг головы, вытянула ноги и прижала к валуну ладони. Она ждала. При всей своей юности и неопытности она каким-то образом угадывала, что ее ацтекский Бог-Солнце сейчас ведет неслышимую беседу с древними духами. Она понимала, что он полностью поглощен неким странным медитационным ритуалом, который должен стать прелюдией к их любовному соединению.

Тонатиу намеревался заняться с ней любовью здесь, в этом тенистом уголке. Она не боялась. Она вздохнула, чувствуя себя сказочно счастливой и странно расслабленной. Невозможно было взгляд отвести от черноволосого обнаженного Бога-Солнца, от его ладно сбитого тела, покрытого капельками воды; ей было очевидно, что он сейчас намеренно обуздывает сжигающий его жар.

Он поднялся на носки пальцев, высоко воздел над головой руки, устремил взгляд прямо на солнце, горящее в небе, и оставался в этой позе несколько нескончаемых минут. Затем он спрыгнул с уступа в заводь и под водой проплыл прямо к каменистому берегу, где его ждала Эми. Сильными руками он легко подтянулся вверх, встал на ноги и тремя широкими шагами преодолел разделявшее их расстояние.

Теперь он стоял около нее, и капельки воды стекали по его блестящему медному телу.

Он поднял руки и отвел с лица влажные темные пряди, а потом стремительно опустился рядом с ней на колени. Под ее зачарованным взглядом он прижал руки к вискам, потом сложил их перед грудью, а затем прикрыл ладонями чресла.

– Моя голова, мое сердце, моя любовь… Все принадлежит тебе.

Тронутая до глубины души, она кивнула с самым серьезным выражением на лице. А его руки потянулись к ее вискам.

Ей не нужны были слова, чтобы безошибочно понять это движение, и она тихо проговорила:

– Да, Тонатиу, все мои мысли – о тебе. Его руки легли к ней на грудь.

– Да, – шепнула она, – о да…

Он переменил позу, присев на корточки, и, накрыв тыльную сторону ладони одной своей руки ладонью другой, легко коснулся светлых завитков на лоне у Эми.

– Д-да… – с трудом вымолвила она, пытаясь совладать с участившимся дыханием, – и это – твое. Вся моя любовь безраздельно принадлежит тебе.

Та рука юноши, что была сверху, поднялась в воздух; другая осталась и более уверенно скользнула глубже между ногами девушки. Его пальцы коснулись ее быстрым и властным движением, и затем он вытянулся на камне рядом с ней, крепко обнял ее и сказал:

– Эми, когда я стоял там, наверху, я просил солнце и духов древности, чтобы они подали мне какой-то знак, какое-то видение… чтобы они открыли мне, имею ли я право коснуться тебя… имею ли я право сегодня сделать тебя своей. – Его руки напряглись, и он еще теснее прижал ее к груди. – Но никакого ответа от них я не получил, так что я могу лишь предположить, что должен оставить тебя нетронутой. – Он шумно вздохнул. – Но это выше моих сил. И даже если мне неведомы верные сроки, я знаю, что ты моя tonali. Моя судьба. Моя неизбежность, записанная в звездных скрижалях тысячелетия тому назад. А если так, то почему я должен ждать другого дня, чтобы быть внутри твоего тела?

В ответе Эми звучали лишь самозабвенная преданность и безграничное доверие:

– У тебя нет причин ждать, Тонатиу. Я твоя.

– Любимая моя, – только и мог он выговорить. Снова уложив ее на спину, он схватил тяжелый золотой медальон и через плечо закинул его к себе за спину, так чтобы он не мог как-нибудь повредить Эми. После этого он лег рядом с ней на живот, так что часть его торса закрывала грудь девушки. Испытывая непривычное беспокойство и даже страх, он начал целовать свою единственную. И пока он ее целовал, его рука легла к ней на горячую тугую грудь, и кончики его пальцев ласково играли с ее соском.

В делах любовных Луис был таким же чистым и неискушенным, как Эми. Его терзали опасения, что ей будет больно; в то же время он так страстно желал ее, что, казалось, не сможет выдержать больше ни единой секунды. И, разрываемый этими чувствами, он продолжал целовать и ласкать ее, надеясь, что как-нибудь сумеет понять, когда же она будет столь же готова к соединению, как и он сам.

А у Эми от его поцелуев кружилась голова; бережные прикосновения его рук вызывали такое ощущение, словно тысячи горячих иголочек покалывают кожу, и уж совсем сводила ее с ума пульсация тяжелой твердой плоти, прижатой к ее животу.

Когда Луис поднял голову и вгляделся в ее лицо, Эми, едва дыша, прошептала:

– Тонатиу, я не знаю в точности, что мне полагается делать. Тебе придется мне показать.

Мускул дрогнул у него на подбородке, и он сказал:

– Мы научились целоваться. Научимся и всему остальному.

Он снова поцеловал ее, а потом провел рукой по ее животу вниз – туда, между ногами. Ласково нажав кончиком среднего пальца на ее чувствительное местечко, он ощутил теплую влагу и позволил себе продвинуться чуть дальше. Эми содрогнулась от наслаждения, и ее спина выгнулась дугой.

Ее веки были опущены, когда она спросила:

– Тонатиу, а мне можно потрогать тебя… так, как ты меня трогаешь?

Изумленный и обрадованный одновременно, он поспешил ее заверить:

– Ничто не могло бы сделать меня более счастливым.

Она задумчиво улыбнулась, села на камне и мягким нажимом рук заставила его лечь на спину. Широко открыв глаза, она, преодолевая застенчивость, протянула к нему обе руки и обхватила ими могучий поднявшийся ствол, – обхватила так осторожно, словно опасаясь, что он может сломаться. И зажмурилась от восторженного изумления, когда ощутила его непроизвольную реакцию.

Она с радостью согласилась бы провести в игре и волнующих исследованиях весь остаток дня, но Луис с ужасом ожидал, что вот-вот взорвется. Сжав зубы, слыша гулкие удары своего сердца, он сумел выдержать эту блаженную муку лишь несколько мгновений, после чего отвел от себя ее руки и поспешно отыскал то место у нее между ног, которое указала ему природа.

Он успел ощутить преграду и уловил момент, когда эта преграда разорвалась; от него не укрылось выражение боли в глазах Эми. Но остановиться он уже не мог. Он не имел ни малейшего представления о том, как управлять собственным телом, вышедшим из повиновения. Он бурно ворвался в нее, и наслаждение было столь острым, что он застонал в экстазе. Через несколько секунд все было кончено.

Какое-то время они не размыкали объятий. Луис шептал слова любви и раскаяния, пылко утверждая, что никогда больше не причинит ей боли. Он обещал, что научится всему, чтобы стать более умелым любовником. А Эми, осыпая поцелуями его встревоженное бронзовое лицо, утешала его и клялась, что любит его так сильно, что просто быть в его руках – это восторг и ликование.

Луис на руках отнес ее к реке и выкупал с такой нежной заботливостью, что купание доставило ей даже больше радости, чем сам по себе акт любовного слияния.

И уж совсем несравненное блаженство она испытала, когда они выбрались из воды на берег и Луис пронес ее на руках по крутой тропинке всю дорогу до каменного выступа рядом с водопадом. Они улеглись на этой площадке, подставив себя солнечным лучам, чтобы обсохнуть. Они лежали, обнявшись, в мире и согласии, и солнце уже начало склоняться к западному краю горизонта.

Вздохнув, Эми положила ладонь на золотой медальон, что покоился на гладкой груди Луиса, и окликнула юношу:

– Тонатиу…

– Да?

– Расскажи мне побольше о Солнечном Камне.