Текст книги "Сладкая песнь Каэтаны"
Автор книги: Нелида Пиньон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Франсиско прервал его тирады хохотом. По счастью, большинство присутствующих были на его стороне, особенно те, кому он подавал двойную порцию за цену одной.
– Я всегда был мужчиной, только мне не давали возможности доказать это, – возгласил он так громко, чтобы слова его разошлись по городу и без его помощи.
Перед лицом опасности учитель закрыл глаза, пытаясь погрузиться в забвение, близкое сну, но снова вернулся почти в бодрствующее состояние, когда услышал знакомый баритон:
– Что тут за крик?
Этот голос заставил всех в зале умолкнуть, и Виржилио, словно расколдованный, открыл глаза. Полидоро подошел к нему и выразил сожаление по поводу десятиминутного опоздания и ущерба, который ссора нанесла, видимо, обеим сторонам.
– Слишком много мужчин развелось в наших краях, – упрекнул он буфетчика.
Тот сделал вид, что не заметил Полидоро, в полутьме он ощупывал столики в поисках подноса, оставленного в момент вторжения отряда проституток.
Посетители сразу успокоились и выпили за Бразилию, которой предстояло завоевать кубок Жюля Риме. Франсиско, переходя от столика к столику, подавал щедрые порции.
Полидоро прошел по залу, он не мог решить, куда сесть, так его смутило присутствие женщин. Джоконда заметила его смущение. Он был представителем общества, которое высасывало из них соки без единого слова благодарности за доставленное удовольствие.
– Хорошо, что вы пришли, Полидоро.
И Джоконда указала Полидоро на стул между Пальмирой и Себастьяной, чтобы он отдышался, ибо дыхание его с трудом вырывалось из заросших волосами ноздрей. Полидоро отказался.
– Могу я узнать зачем?
– Настала пора объявить, что мы теперь актрисы.
Ощущая поддержку своего воинства и помня о недавних прерогативах, Джоконда вызывающе поправила локоны. Диана встала и зааплодировала, за ней – ее подруги. Сидевшие за столиками поддержали, и поднялся всеобщий гвалт.
Полидоро провел рукой по лицу: пробившаяся к вечеру щетина на щеках старила его. Не хватало духу спорить с Джокондой. Он побаивался горечи, накопившейся в душе этой проститутки, которая горела жаждой мести из-за того лишь, что для нее, как и для него, Каэтана вернулась с опозданием на двадцать лет.
– Актрисы мы или нет? – продолжала она, уперев руки в боки.
Полидоро прокашлялся: голос иногда отказывал.
– Обслужите дам, Франсиско, – приказал он. Посмотрел на Джоконду, ожидая одобрения. Но та, живя с Тремя Грациями в новом для них мире, бросила ему вызов и ждала ответа.
– Они на самом деле великие актрисы. Скоро дебютируют, – сказал Полидоро.
Помолчал. Последней фразой он честно попытался воздать Джоконде должное.
– Что-нибудь еще? – Глаза его потемнели от скрытого гнева.
– На сегодня хватит. – Джоконда отвернулась от Полидоро и села к столику; начала просматривать раздел вин в меню.
Полидоро устроился за столиком подальше от женщин: их вульгарный смех звучал для него как оскорбление. Откинувшись на спинку стула, он не скрывал усталости и переживал собственный позор. Поискал глазами Виржилио – учитель стоял у стойки и раздумывал, куда ему пойти.
Сжалившись над ним, Полидоро знаком пригласил его к себе. В этот вечер при колеблющемся свете люстры, не спеша потягивая виски, которое Франсиско начал, наконец, разносить, он чувствовал, насколько ему не хватает чьей-то постоянной заботы.
Когда начальник полиции Нарсисо выскочил из «джипа» у гостиницы «Палас», штаны его грозили вот-вот свалиться. Скрип тормозов привлек внимание следившего за движением на улице Мажико. Прежде чем войти, Нарсисо огляделся. Росшая поблизости жекитиба была подходящим укрытием для засады. Начальник полиции тщательно затянул ремень вокруг пуза, которое росло от солодового пива, проклиная должность, требующую частых поездок по безобразным, выжженным солнцем пустошам. Повсюду умирающие деревья да пасущиеся коровы, терзаемые клещами. Опавшие фрукты нагоняли на него тоску: хоть бы кто-нибудь собрал их в корзину.
Сегодня Нарсисо встал в дурном настроении, о чем свидетельствовали небритые щеки. Семья его в Рио, на загородной вилле Майера, в поте лица зарабатывала свой хлеб. Грубую мимолетную ласку он видел только от проституток Джоконды. Когда хотелось излить кому-нибудь свои горести, он искал досужих собутыльников в баре гостиницы «Палас».
Ему позвонил Мажико: чуть ли не рыдая, просил представителя власти приехать и навести порядок в гостинице, пока сумасбродства Каэтаны не создали полный хаос.
Нарсисо мямлил что-то невразумительное, так как от жирной пищи в животе у него бурчало, и тогда Мажико геройски выпалил:
– Разве вам не платят по-королевски за выполнение вашего долга?
Мажико не стал звонить Полидоро: побаивался Додо, которая, если вдруг вернулась в город, начнет расспрашивать, нюх у нее как у легавой.
– Добро пожаловать, сеньор начальник. – И Мажико протянул руку в знак примирения; пальцы его слегка дрожали.
– Лучше бы у вас были добрые основания, чтобы вытаскивать меня из берлоги, – процедил сквозь зубы Нарсисо, не замечая протянутой руки.
Мажико не отставал от него ни на шаг.
– Беда в том, сеньор, что, пока другие развлекаются с женщинами, эта проклятая гостиница сводит меня с ума. – И указал на позеленевший фасад. Мох добрался уже до шестого этажа. – Взгляните, что делается со стенами! И никто не хочет спасать это чудо архитектуры.
Нарсисо, равнодушный к судьбе здания, вошел в гостиницу, презрительно толкнув скрипучую вращающуюся дверь. Решив нагнать на кого-нибудь страху, начальник полиции держался гордо, несмотря на живот, выступавший вперед, точно нос корабля. Он без конца поправлял поля фетровой шляпы, стараясь, чтобы тень от них закрывала его крючковатый нос, унаследованный от деда и выдававший его семитское происхождение.
Из уважения к постояльцам гостиницы Нарсисо сунул револьвер в кобуру, хотя обычно засовывал его за широкий матросский ремень, рождественский подарок старшего сына.
И вдруг Нарсисо остановился, не веря своим глазам: перед ним на специально для этой цели натянутых шнурах симметричными рядами висели простыни, мешавшие постояльцам проходить через холл.
При свете люстры он увидел Балиньо – тот лихорадочно выжимал выстиранные простыни. Картина эта напомнила Нарсисо задний двор в усадьбе его дяди, где он когда-то учился доить коров. Вода с мокрых простынь капала в три кадки, кое-как расставленные в холле.
Это зрелище угнетало Мажико. Утешала только мысль о том, что в ближайшие минуты Балиньо будет схвачен и увезен в полицейский участок.
– Что я вам говорил, сеньор начальник? – Мажико гордился тем, что сумел поставить правильный диагноз, заявив, что обстановка в гостинице на грани хаоса.
В полицейской практике Нарсисо научился размножать предметы, которые видел перед собой, несколько раз открывая и закрывая глаза. Ему казалось, что так он воспринимает окружающую действительность под особым углом зрения. После приема внутрь обильной порции макарон он становился придирчивее, искал конкретных доказательств, не подтверждающих то, что создавало его воображение. С этой целью он пощупал кончиками пальцев ткань ближайшей простыни: хлопчатобумажное полотно с многочисленными заплатами, на котором был намалеван какой-то пейзаж. Готовая расползтись ткань благоухала кокосовым мылом.
– Они были такие грязные. Хорошо еще не выцвели! Я истер о них целый кусок пемзы! – воскликнул Балиньо, продолжая свою работу.
Нарсисо был весьма чувствителен к любому нарушению порядка. На его плечи тяжким бременем давило правосудие, которое он представлял, А тут нахальный юнец не только вторгся в чужие владения, но и не собирается чистосердечно признаться в правонарушении и покаяться перед представителем власти.
– Вы что же, не видите, что перед вами блюститель закона? – спросил начальник полиции, поигрывая револьвером, и голос его прозвучал глухо среди развешанных простынь.
Балиньо через плечо Нарсисо глянул на проем двери, желая узнать, какая погода: собирался дождь. При повышенной влажности простыни не скоро высохнут, а Каэтана с ее бурным темпераментом не потерпит задержки. И Балиньо продолжал выжимать простыни, только чуть помедленнее.
Мажико испугался, что Нарсисо сейчас откроет стрельбу и пуля может угодить в единственный из восьми витражей, остававшийся в холле. Но Балиньо, никак не реагируя на револьвер, который Нарсисо сунул обратно в кобуру, продолжал трудиться.
Брюки Нарсисо утратили складку, наведенную утром с помощью старого духового утюга. В замешательстве поглаживая рукоять револьвера, он видел перед собой противника, молодого и без гроша в кармане, но способного на крайности, ибо его кружил вихрь, который заставлял Балиньо ограничиваться четырьмя часами сна в сутки, лишь бы нашлись слушатели его бесконечных историй.
Нарсисо оценил моральную весомость свидетелей. Они понадобятся для разбирательства, раз уж постояльцы «Паласа», возмущенные необходимостью пробираться между мокрых простынь, чтобы выйти на улицу, попрятались по номерам в ожидании, когда же солнце высушит белье.
– Кто отвечает за это вторжение? – примирительным тоном спросил Нарсисо.
Балиньо прервал работу: он изнемог. Каэтана выставила его из номера рано утром, отдав недвусмысленные распоряжения.
– Я хочу, чтобы простыни были со мной на сцене. Не могу же я забыть о них в день моего торжества, – взволнованно сказала она.
Пожелтевшие от старости простыни вместе с радиолой дядюшки Веспасиано были реликвиями горьких времен. Они не раз пересекли Бразилию на вьючных мулах, поездах, влекомых паровозиком «кукушкой», на телегах, скрип колес которых помогал мечтать, если мечту не прерывали крики встречных погонщиков скота.
– Ах, Балиньо, этой страны уже нет! Она испарилась под пятой прогресса, точно аромат из открытого флакона духов. Не осталось даже самого флакона, который можно было бы поднести к носу и вдохнуть остатки хранившихся в нем воспоминаний.
Каэтана выдвинула ящик комода. Там лежали ноты, письма поклонников и колода карт для покера или биски. Она осторожно порылась в ящике.
– Возьми в стирку и эту цыганскую блузку. Помнишь гадалку, предсказавшую мне судьбу?
Балиньо вновь почувствовал тоску замурованной в номере Каэтаны. Она прощалась с узелком отдаваемого в стирку белья, точно собиралась отмыть свою душу, лишить ее последних воспоминаний.
– Я отвечаю, сеньор начальник. Неужели вы хотели бы, чтобы я развесил белье во дворе, где любой мелкий воришка может снять его и унести в свою конуру? Таким людям наплевать на историю. Они не отличат обыкновенную простыню от такой, которая побывала на аренах и подмостках нашей страны в качестве декорации! Эти простыни пропитаны нашим потом. Нам никогда не хватало денег, чтобы написать декорации на жестком картоне. Такие не улетали бы со сцены, но они стоят дорого. Эти простыни трепали и морской бриз, и ветры с гор, издали они похожи на беспокойные призраки.
Балиньо приводил все новые и новые доводы. Нарсисо с трудом успевал следить за нитью повествования, взглядом он призвал на помощь Мажико. Администратор гостиницы, имеющий дело с постояльцами, наверное, лучше поймет столь высокохудожественные описания с символикой, которая ничего не говорила ни уму, ни сердцу начальника полиции.
– В Бразилии очень мало артистов, которые делали бы деньги и жили припеваючи. В большинстве своем мы скитаемся по провинции, нам не суждено выступать на сценах знаменитых театров и читать свое имя в неоновых огнях рекламы. Но Каэтана, например, никогда не изменяла своему призванию. Искусство предпочла деньгам, не пожелала ехать в Рио-де-Жанейро, где рисковала стать дорогой проституткой, помыкающей ливрейными лакеями.
Балиньо мог говорить без конца, но Мажико, не желая разжигания воинственных страстей, решил немного охладить пыл молодого человека. Деликатно набрал в пригоршню воды из кадки, стоявшей под простынями, и предложил Балиньо попить. Тот согласился – горло пересохло.
– Быстрей, Балиньо, а то не останется ни капли, – нервничал Мажико.
Балиньо вылизал пальцы Мажико; соленый привкус пота лишь усилил его жажду.
Нарсисо потерял терпение: о его заботах никто не думает. Члены семьи звонят по междугородной только затем, чтобы ставить перед ним все новые и новые проблемы. А Мажико – тоже мне хозяин, не предложил даже чашечку кофе.
– Вернемся к интересующему нас вопросу. Сколько часов белье должно сохнуть? – спросил он, вновь обретая властный тон.
– Перед сном я сниму белье, – ответил Балиньо. Мажико отметил про себя капитуляцию начальника полиции, которого теперь можно было считать сообщником нарушителя.
– А как же постояльцы? Многие в знак протеста отказываются выходить из номеров! – воззвал он к гражданской совести блюстителя закона.
– Пускай позлятся. Что мне их – через окно вытаскивать? Так я не пожарник, а полицейский чин! – Начальника полиции особенно раздражал форменный пиджак Мажико с золочеными нашивками на плечах и рукавах, с воротничком, лоснящимся от долгого употребления.
– Тогда распорядитесь освободить подход к лифту, загроможденный тюками и чемоданами. Не знаю, сколько уж раз багаж Каэтаны путешествует то вверх, то вниз, – сказал Мажико не то мятежно, не то смиренно.
В тот день начальник полиции столкнулся с необычными обстоятельствами. Он увидел с близкого расстояния, как простая бытовая ситуация осложняется в отсутствие Полидоро. И в то же время Нарсисо в полной мере насладился ощущением власти, дающей ему, как представителю закона, право вторгаться в дома, дурно обращаться с преступниками и подозреваемыми. Он даже может упечь за решетку самого Полидоро и ему подобных.
Нарсисо вдохнул благотворного воздуха власти вдали от губительного воздействия Полидоро, от которого он время от времени получал жалкие подачки, тем самым обрекая себя на вечное раболепие. Никогда Полидоро не выделил ему куш, на который можно было бы купить квартиру у пляжа Копакабана, чтобы вывозить туда честолюбивых членов семейства, а мелочь лишь подвергала опасности его честь и карьеру. И просыпался он с сыпью на затекших ногах, вены на которых вздувались от переедания и неудовлетворенности.
Нарсисо затянулся черным дымом контрабандного табака. Жизнь казалась ему мрачной, а последние недели условия существования казались ему тяжкой ношей, от которой мнется одежда, придавая ему еще более нескладный вид.
– В этом случае я посажу в тюрьму не вас, а Каэтану. Она – виновница нарушения порядка, – сказал Нарсисо, наклонив голову. И он подумал о своей жене. Когда он приходил к ней в постель, что случалось все реже и реже, она царапала ему бока, но не для того, чтобы удержать его подольше в себе, а наоборот – чтобы поскорей вернуть его городу. Она позабыла, что когда-то вышла за человека гордого, быстрого в движениях, который до самой свадьбы бросал цветы с улицы на балкон их дома в предместье, а потом махал белым платком.
– Каэтана – как птица, вы это хотите сказать, Балиньо?
Нарсисо старался понять актерскую братию, людей, которые, подобно улитке, таскали на себе свой дом, то бишь чемоданы, набитые поношенными пестрыми нарядами, а еще декорации и театральный реквизит: кастрюли без ручек, гипсовые графины, чурбачки вместо стульев. Сами простыни, хоть краски на них и повыцвели, будили воображение, переносили зрителей в холодные страны, изображая нарты и косматых северных оленей, и это придавало крылья мечте.
– Никто не сажает артиста за решетку, – печально сказал Нарсисо. Он подозревал, что искусство в лице даже старого, полуслепого актера пленяет человеческое воображение и уже не отпускает от себя.
Мажико сомневался в неожиданной тонкости чувств начальника полиции: такой грубый человек, как Нарсисо, не мог сразу войти в мир хрупкого хрусталя, смертельной тоски и слез, не разбив киркой самые искренние и глубокие чувства.
Если Мажико сомневался, то сам Нарсисо с удивлением ощутил трепет сосков на скрытой рубашкой груди, слыша странные удары своего сердца, вовсе не похожие на те, что возникают после неумеренного увлечения фасолью с вяленым мясом.
Он впервые оказался в сферах, состоящих из компонентов, которые не знал даже как назвать. Когда речь заходила об искусстве, нервы его обретали особую чувствительность, даже суставы ног, словно смазанные маслом, позволяли ему двигаться как смолоду. Он рисковал прийти к мысли, что не был рожден для должности начальника полиции: с такой прозрачной душой как сможет он теперь воевать со скотоподобными людьми, хулиганами, безжалостными убийцами?
Глядя на ни в чем не повинные простыни, Нарсисо находил все больше доводов в пользу того, чтобы уехать из Триндаде. Этот город вынуждал к бездействию всякого, кто в рамках закона пожелал бы бороться за исполнение желаний Каэтаны, за осуществление ее мечты.
Нарсисо дружески тронул Балиньо за плечо. Он верил, что молодой человек храбро борется за права бразильских артистов, оставаясь глухим к звону золота.
– А что, если дать дорогу искусству Каэтаны здесь, в Триндаде? Если она захочет, я подыщу ей помещение. Например, для представления можно было бы использовать этот зал. Развесить простыни, расставить кадки – и успех обеспечен. Получилось бы лебединое озеро. Я поговорю с Каэтаной.
Балиньо стал отговаривать его от посещения Каэтаны: после многолетнего утомительного путешествия по Бразилии она отдыхает. В каждой поездке она подвергалась суровым испытаниям, но осталась стойкой до конца.
– Злые люди заставляли ее страдать, но ничего не могли сделать с искусством, которое она носит в солнечном сплетении. Гении работают на трапеции без предохранительной сетки, – подчеркнул он, чтобы чуточку умерить пыл начальника полиции.
Нарсисо понял, куда тот клонит: с помощью метафор приглашает принять участие в своих выдумках, надеть кольчугу, которая безжалостно придавала бы его телу иную форму, но зато и помогла бы взлететь в горние выси, где он чувствовал бы себя хозяином. Хотя Нарсисо был польщен, доля акробата на трапеции его не прельщала. Он не смог бы соответствовать химерам Балиньо. Ему не хватало изящества и тяги к бездне, все трудней становилось преодолевать каждую неделю. Тем более в Триндаде, где по воскресеньям жизнь омрачалась намного раньше, чем предгрозовые тучи закрывали небосвод.
– Предупредите Каэтану, что я иду к ней. – И начальник полиции решительно подтянул штаны.
Каэтана приказала Балиньо не пускать на шестой этаж никаких непрошеных гостей. Она была теперь донельзя независима и властна, в особенности потому, что никто уже не мог лишить ее хлеба и супа, так как об этом заботился Полидоро. В конце концов она пообещала ему бесценное сокровище – свою близость. Ни с какой другой женщиной он не смог бы делать свое мужское дело столько раз подряд. И каждый раз – с полным удовольствием. Кроме всего прочего, в сердце актрисы тревоги и обиды наслаивались друг на друга, как благородные металлы.
– Каэтана любит, чтобы ее почитали на расстоянии. Она очень скромна, краснеет из-за любого пустяка. Чем больше она взволнованна, тем охотней отдает себя искусству. А искусство, сеньор начальник, ходит тайными путями. Просачивается сквозь стены, как сырость, и менее чем через месяц стены обрастают мхом.
От слов Балиньо Нарсисо испытал невиданное волнение. Под влиянием мечты, превратившей его в артиста, он в ближайшие минуты поднимется на шестой этаж, ничто его не удержит.
– Хочу целовать руки Каэтаны, пока губы не высохнут. Это будут невинные поцелуи, без всякой задней мысли, – грустно сказал он.
Мажико, чуждый этим человеческим страстям, возмутился: начальник полиции бессовестно предал его. Первый раз в жизни позарился не на деньги, отдавал себя за сладкие судороги, которые обещает искусство Каэтаны. И Мажико поклялся отомстить. Тихонько прошел за стойку своей конторки, набрал номер телефона – и тут ему повезло. Ответил сам Полидоро:
– Выкладывайте.
Ему надо поспешить в «Палас», чтобы сдержать сладострастный порыв Нарсисо, невольно вызванный Каэтаной, которая скромненько сидит в своем номере на шестом этаже.
Полидоро пришел в ярость, оттого что другой мужчина домогается его женщины. Он верил, что Каэтана на протяжении долгих лет разлуки сохранила себя для него в неприкосновенности. Он мысленно повесил ее портрет рядом с нишей, где стояла фигура Божьей Матери Явленной, покровительницы Бразилии. Никогда он не мог представить себе, как перед чьим-то разбухшим от похоти грешным отростком открываются врата святыни.
– Быстро оседлаю коня и пройдусь по его лицу шпорами.
Но даже галопом вовремя не доскачешь, лучше ехать на автомобиле.
Нарсисо и Балиньо скрепляли новорожденную дружбу, обменивались тайными надеждами. Колдовская сила слов несла с собой и бремя безволия. Нарсисо не трогался с места, чтобы расчистить путь к лифту от багажа, предназначенного к отправке в кинотеатр «Ирис», но и подниматься по лестнице тоже не хотел: не может он предстать перед Каэтаной запыхавшимся, не способным вымолвить ни слова.
Лень в душе его боролась с желанием обнять Каэтану. Наконец, охваченный жаждой приключения на пути, ведущем к счастью, он выпрямился.
– Сейчас я уберу чемоданы от лифта.
Нарсисо отер пот со лба и решительным движением поправил причиндалы. Ширинка, слава Богу, застегнута.
– Куда ставить чемоданы?
Тут он понимающе улыбнулся. Эти чемоданы, обвязанные веревками, с заржавевшими замками, как видно, попутешествовали побольше, чем он за всю свою жизнь.
Не только по Бразилии, по стране, которую видишь через дно бутылки из зеленого стекла, но и по разным этажам гостиницы «Палас».
– Поставьте у лестницы.
Балиньо заставил Нарсисо потрудиться с чемоданами. Тот повиновался, но, когда кончил, никак не мог перевести дух.
– Почему бы вам не навестить Каэтану завтра? Вы будете не такой усталый.
Не мог Нарсисо приветствовать даму, когда воздуха хватает не больше, чем на три слова.
Предложение Балиньо противоречило интересам Мажико. Ему нужно было, чтобы Полидоро застал начальника полиции на шестом этаже в разгар беседы с Каэтаной.
– Никогда не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня, как говаривала моя бабушка, – заметил Мажико.
Нарсисо задумался. Больше всего он сейчас ценил в себе голос молодости. Надо прислушаться к совету Мажико. К тому же, исполняя свою должность, Нарсисо давно привык подозревать злой умысел в чем угодно, поэтому он не очень-то поверил Балиньо.
– Вы говорите как друг или хотите унизить меня? Кто его знает, может, молодой человек усомнился в его мужских достоинствах и совет его – не более как намек на половое бессилие? Настолько застарелое, что ни одна женщина не сумеет поставить его инструмент на боевой взвод?
Раздосадованный возможным подозрением, Нарсисо опустил глаза на ширинку. Действительно, никакого возбуждения. Мало того, что дыхания не хватает, но и молодость ушла, а вслед за ней мечты.
– Почему бы вам не отдохнуть у себя в кабинете? – Балиньо хотел спровадить гостя, и голос его зазвучал громче.
Прислонившись к перилам, Нарсисо подбадривал себя. Актриса ждет его. Как раз ее миссия: сеять не только зерна искусства, но и мечты. Каэтана издалека наполняла его грудь теплым воздухом молодости.
Результат появился тотчас же. Нарсисо сбросил с себя прицепившуюся к нему старость, задышал ровно и глубоко. Даже почувствовал, что в состоянии обойтись без лифта. Поднялся на одну ступеньку – значит, бегом поднимется на пять пролетов.
Балиньо уже представил себе начальника полиции у двери Каэтаны.
– Главный недостаток Каэтаны – ее темперамент. Поднимает крик из-за сущего пустяка. Совсем не переносит, когда ее не считают любимицей бразильской публики.
Расстроенный Балиньо заломил руки перед грудью, голос его сел.
Нарсисо не знал, кого слушать. То ли уклончивые речи Балиньо, то ли голос собственного сердца, которое проповедовало в пустыне его груди, и это была сладостная и трепетная проповедь, она убеждала Нарсисо, что счастья надо искать у жалкого, но жестокого мыса Финистерре, где шхуны и яхты борются с волнами.
– Не покидайте нас, сеньор начальник. Сейчас я заварю вам кофе. – Мажико старался не показать, что он нервничает.
– Если бы по крайней мере я знал, что Каэтана хочет меня видеть! – сказал Нарсисо, поправляя поля шляпы. Он пытался уравновесить свои мысли, которые то уносились на виллу Майера, то возвращались в Триндаде, и это помешало ему отступить, услышав за спиной скрип вращающейся двери.
Появление Полидоро застало их врасплох. Он надвигался на них, как разъяренный бык. На нем был пиджак от домашней пижамы; ноздри раздувались.
– Я уж боялся, что вы не придете, – шепнул ему Мажико, чтобы Полидоро не выдал, кто ему позвонил. На этот раз ему повезло, и он не хотел, чтобы колесо фортуны повернулось в сторону его противников.
Полидоро не заметил протянутой дрожащей руки. Спешил получить удовлетворение.
– Что это за манера беспокоить моих друзей? – прорычал он, словно говорящий тигр.
– Кто это вам наплел? Я приехал защитить ваших гостей. Спасти Каэтану от наскоков этого управляющего, который ненавидит артистов.
Полидоро смерил Нарсисо строгим взглядом. Он подоспел вовремя, чтобы избавить актрису от притязаний человека, который жил на его счет. Потный Нарсисо вызывал у него отвращение. У начальника полиции достаточно пороков, чтобы быть соблазнителем, даже Три Грации принимали его с презрительной гримасой. Уступали одна другой удовольствие идти с ним в постель.
– Не принимаю отговорок. Возвращайтесь в участок, там ваше место. Столько воров разгуливают на свободе, вот ими и займитесь.
Нарсисо согнулся в дугу под бременем публичного унижения. Особенно неприятно было, что здесь присутствовал Балиньо, с которым он только что завязал дружбу. Перед этим Нарсисо испытал разные приятные ощущения. В их числе было неуместное увлечение актрисой, которую он и знал-то лишь по рассказам да по фотографии, которую хранил Виржилио. Она была сделана на площади, где стоял бюст Эузебио Алвеса, в дни краткого пребывания в Триндаде Жетулио Варгаса[27]27
Варгас, Жетулио Дорнеллас (1883—1954) – президент Бразилии в 1930—1945 и 1950—1954 гг.
[Закрыть] в избирательную кампанию 1950 года.
Фотография актрисы никакой ясности не вносила. На ней не видны были груди – судя по отзывам, великолепные. С детства, проведенного в предместьях Рио, Нарсисо изумлялся объему плоти, выпиравшей из женской груди как будто для того, чтобы уравновесить выпуклость сзади; формы эти волновали воображение и вызывали страсть. По словам Виржилио, груди Каэтаны были вдохновенным слепком грудей Фрины[28]28
Фрина – афинская красавица гетера, отстроившая за свой счет разрушенные Александром Македонским Фивы.
[Закрыть] и напоминали два винных кубка молочного цвета.
Как-то давно, сидя в баре «Паласа», Нарсисо с отвращением думал о женских половых органах. Всего-навсего щель между ляжек, проход для мужской плоти. Никогда он не испытывал желания приблизить лицо к заросшему волосами треугольнику, от которого пахнет как от дикого зверя.
Не понимал он французов, которые, насколько ему было известно, испытывали наслаждение оттого, что забирались языком во чрево, из которого выкарабкиваются на свет Божий дети.
Полидоро никак не мог решить судьбу Нарсисо. Балиньо, отбросив всякую любезность, делал знаки Полидоро, чтобы тот наказал начальника полиции за злоупотребление доверием: стоя на страже интересов Каэтаны, актер предал новоиспеченного друга.
Но эти намеки не подстегнули кровожадных намерений Полидоро, а, наоборот, склонили его к милосердию: ведь Нарсисо не первый год верно служил ему. Начальник полиции заметил колебания Полидоро. Судьба его была всецело в руках фазендейро, которому ничего не стоило упечь его в какую-нибудь адскую дыру, откуда лишь изредка можно выбраться навестить семью, так что сыновья будут жениться в его отсутствие, и он не сможет обновить новенький синий костюм, хранящийся под нафталином в шкафу специально для брачных торжеств.
С сожалением подумал Нарсисо о том, что члены семьи вовсе не будут страдать из-за его долгого отсутствия. Когда он приезжал в Рио, приветствия были беглыми, поцелуи словно растворялись в уксусе. Через час-другой он уже ощущал себя чужим: сыновья не расспрашивали его даже о житье-бытье, а уж чувствами и вовсе не интересовались. Когда он просил кофе, надеясь, что его подадут свежезаваренным в хрупкой и элегантной чашечке, жена рекомендовала ему самому налить из термоса подслащенный и чуть тепловатый напиток.
В тех случаях, когда Полидоро колебался, эта его слабость тотчас отражалась и на лице. Не раз Додо упрекала его в малодушии за то, что он не наказывал своих обидчиков, но его обезоруживал жалобный плач.
– Если ты приказываешь убить кого-то, это поднимает твой престиж. Лучше – со всей семьей, чтобы некому было отомстить. Такие вещи – на всю жизнь и в назидание потомкам. Гляди, Полидоро, как бы ты для меня не сошел на нет. Кто его знает, может, я уже сейчас живу с покойником, – сказала Додо, садясь в машину, чтобы ехать на фазенду, и ничего не зная о предстоящем приезде Каэтаны.
Мажико принес кофе в эмалированном кувшине, словно насмехаясь над мечтой Нарсисо о величии. Кстати, никто не поблагодарил администратора гостиницы.
– Добавить сахару? – спросил он в надежде, что драма заденет его хотя бы краем своего богатого одеяния.
Полидоро искал достойный выход из создавшегося положения, который навеки запечатлелся бы в памяти этих простых провинциалов, чуждых эпическому размаху. Он уже готов был начать, как вдруг Нарсисо схватил его за руку.
Полидоро отреагировал не сразу.
– С каких это пор вы смеете меня хватать? И где же ваши наручники?
Драматический тон задавала Каэтана, на расстоянии, с шестого этажа. И он нахмурил густые брови, подавая знак, что скоро оглушит своих врагов.
Нарсисо и сам не верил, что так грубо схватил за руку Полидоро – подобную дерзость он осудил бы первым. Чтобы объяснить свой поступок и изобразить чувства, которых не испытывал, состроил хорошо знакомую Полидоро плаксивую мину.
– Какой еще начальник полиции был верен вам так, как я?
И быстро заморгал в страхе, что Полидоро не так его поймет. Однако жест его был искренним: он растерялся под наплывом противоречивых чувств.
Балиньо изобразил на лице чуть ли не угрызения совести, чуть ли не сострадание. Полидоро не устоит перед смирением Нарсисо, клюнет на эту удочку, уступит.
– Мне очень жаль, доктор Нарсисо, но место начальника полиции – в тюрьме, его обязанность – надзирать за заключенными, а не за артистами вроде нас.
Балиньо умолк, гордый тем, что оборвал последние узы, установившиеся было под сенью сохнущих простынь.
После такого выпада Полидоро ожесточился, вновь надел пурпурную мантию возмездия – не подводить же публику. Наконец, он всегда завидовал тем, кто наносил верные удары по усталым человеческим сердцам.
– Каэтану оставьте в покое. Тут замешана моя честь. – И, чтобы не дать заглохнуть довольно чахлому чувству мести, добавил: – Уходите, Нарсисо, уходите сейчас же.
