Текст книги "Похождения Штирлица (Операция 'Игельс')"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

... Штирлиц засмотрелся на дам и решил с ними познакомиться. Встав с полотенца, он, прихватив тележку с обожаемой тушенкой, подкатил, радостно сверкая очками и улыбаясь, к обнаженным красотам экватора. Красотки недоуменно посмотрели на тележку. Штирлиц завязал с ними разговор о победе Мировой Революции и роли Штирлица в русской истории.

... Подхалим Шелленберг за спиной Штирлица, элегантно облокотившегося на тележку, завалился на простыню, отвесил губу и захрапел. Хлопоты Шеллеберга тяжело отразились на его здоровье и поэтому он не мог контролировать свои действия.

Борман выполз на противоположном конце острова и удовлетворенно потер руки. День обещал быть на редкость приятным и захватывающим. Он бодрым шагом возник на пляже, ликуя и улыбаясь. Он подошел к Штирлицу и, многозначительно сказав "А девочки ничего...", прошел к Фюреру, как наиболее нейтральному лицу. Штирлиц поперхнулся. Через полчаса Борман осознал, что Штирлиц находится не на изначальной позиции, и возвращаться явно не собирался. Еще через полчаса он понял, что сидит на пустой консервной банке. Шелленберга было жаль, но поделать было ничего нельзя. Мерзопакостные устройства Бормана срабатывали неукоснительно и при испытаниях страдал даже сам изобретатель.

Медленное исчезание шпиона всех разведок возвестило об начале акции.

Шелленберг проснулся и неудовлетворенно поморщился. Стало холодно снизу и жарко сверху. Открыв глаза, он действительно понял, что его тело на расстоянии двух метров не различается. Он подвигал конечностями и этот жест был последним целенаправленным движением на этот день и на многие последующие. Скрытая система веревочек и проволочек сковала его прочно и надежно. Перед удивленными взглядами офицеров Рейха медленно и верно, как Христос, Шелленберг начал подниматься из песка. Скрытые реактивные двигатели работали на всю катушку (пронырливый Борман проник в самые сокровенные места фиделевского склада. Фидель не знал, из чего сделан самолет и запасливо отложил запасные части Боинга в укромный уголок). Струи песка волнами разлетались вокруг. Шелленберг оказался на платформе, к которой были прикреплены двигатели от ракеты для взятия проб воздуха. Внезапно появившийся пузырь неприятно хлопнул Шелленберга по лицу, размазав более неприятную массу. Секретом приготовления этой массы поделились с Борманом негры, вернее Борман их попросил, еще вернее, Борман применил одно из адских приспособлений. Масса применялась для ублажения богов. Нечто вязкое размазалось по всему Шелленбергу, причиняя нестерпимое жжение и повышение потенции.

На этом злопыхания Шелленберга не кончились. Также внезапно отрубившиеся двигатели устремили шпиона вниз. Пляжники разбежались.

Последним шел Штирлиц, одной рукой удерживая новую радистку и назойливо прося остаться со словами "Ну куда вы, мадам! Мировая Революция не за горами!", другой таща тележку.

Шелленберг в гордом одиночестве плюхнулся в прибрежную воду.

Натянутые по всему побережью веревочка вызвала к действию мины. Прекрасный фейерверк приятно порадовал зрителей, сидящих на крыше обширного дома Фиделя. Шелленбергу зрелище не понравилось...

Дальнейшее словами не передавалось. Известно, что Шелленберг два месяца ходил на костылях, прилипшие перья не давали не то что взлететь (летать самолетами "Аэрофлота" Шелленберг не любил), но и сесть, вонючая жидкость первичным воздействием не ограничилась и Шелленберг приобрел повышенную потенцию на всю жизнь, но его внешний вид отпугивал дам на расстоянии трехсот метров. Тело шпиона было покрыто язвами и рытвинами, лицо представляло большой волдырь, волосы неприлично вспучены как глаза, уши забиты клеем "Момент", пол-лица закрывала детская пластмассовая маска для игры в хоккей, причем она была приклеена тем же клеем, пальцы были свернуты и завязаны в узел. В рот напихано "Бустилата" и зашито нитками. Как мог извратиться Борман до такой степени, сам мелкопакостник не знал, но переход в иной стиль явно почувствовался. Борман ходил на подъеме, хотя цель не достигла конечного пользователя – Штирлиц продолжал наслаждаться тушенкой, радистками и другими прелестями жизни. До него с самого начала понял, для кого предназначался пирог, но внимания не подавал. И к тому же Штирлиц нес сложное бремя – бремя разведчика. Бремя в лице мерзопакостника Бормана вырывалось и дрыгало ногами.

– Я тебе покажу пирог, – грозно обещал Штирлиц, останавливаясь передохнуть. Борман трепетал. Он знал, что от Штирлица можно ожидать таких пинков, которых не удостаивался ни один китайский шпион. Еще русский разведчик любил бить своих жертв ногами, а ноги у него были сильные, как у страуса.

Неожиданно вдалеке показалась телега. На ней, в обнимку с канистрой бензина, ехала Ева Браун. Штирлиц бросил Бормана, который не преминул быстро уползти, и прислонился к карте СССР, которые везде развешали рабы Фиделя специально для Штирлица. Русского разведчика неукротимо рвало на Родину. Такая реакция на Еву Браун у Штирлица вырабатывалась годами.

Не доезжая двух шагов до Штирлица, корова, запряженная в телегу, упала, высунув наружу сухой жесткий язык.

– Однако, бензина кончилась! – радостно сообщил Штирлицу извозчик со странными чертами лица, явно с крайнего севера, завернутый в телогрейку и с унтами на кривых тощих ногах.

Отобрав у Евы Браун канистру бензина и лишив ее таким образом возможности сопротивляться падению в кучу навоза, извозчик отвернул крышку и начал поливать корову бензином. Корова удивилась и вылупила глупые зеленые глаза.

Остатки бензина извозчик с крайнего севера предусмотрительно вылил корове под хвост. Почувствовав увеличение температуры и жжение в некоторых частях тела, корова решила сделать ноги, точнее, копыта, обутые в старые рваные унты. Телега изрыгнула Еву Браун, успевшую взобраться обратно и помчалась вслед за обалдевшей коровой.

– Однако, бензина хорошая! – радостно сообщил извозчик, доставая из кармана странный музыкальный инструмент. Испуская из него нудные тренькающие звуки, извозчик подтянул штаны и отправился вслед за убежавшей коровой.

– Мадам, – недовольно сказал Штирлиц, с трудом сдерживая рвание на Родину. – Вылезайте из навоза, а? Ведь Фюрер обидится, увидев вас в таком виде.

– Не боись, – грубым знакомым голосом сказала Ева Браун, вытирая следы навоза рукавом телогрейки. – Не обидится твой дурик Фюрер. Фига он меня с Германии в ету Кубу волок? Пущай теперя обижается...

Штирлиц обиделся и отвернулся к своей карте.

Любимый Фюрер Еву Браун не ждал. Он долго прыгал вокруг телеги, пока Ева Браун искала, куда наступить носком валенка.

"И чего он в ней нашел?" – негодующе думал Штирлиц, отворачиваясь от своей карты. – "Такая и замычать может. И валенки у нее рваные."

"Дались тебе мои валенки", – обиженно подумала Ева Браун. Фюрер объял необъятную талию Евы Браун, с трудом угадав ее местоположение, и потащил на виллу.

Американский шпион пришел к Штирлицу поздно вечером и прямо с порога бросился в кресло и потребовал незамедлительных доказательств беззаветной преданности Штирлица ему, американскому агенту. Доказательства последовали незамедлительно. Охающий шпион, поддерживая одной рукой свернутую кастетом нового типа челюсть, медленно сполз с кресла и стал покрывать Штирлица отборной американской бранью.

Очередной удар кастета вернул шпиона на Родину.

– Хороший свинец попался, – сказал Штирлиц вслух.

– Ага! – обрадованно поддакнул Борман, держа формочку для кастета, позаимствованную у Мюллера в песочнице. Формочка изображала профиль любимого Фюрера, и с ее помощью Мюллер лепил из песка портреты вождя.

– Борман, а не пора ли нам связаться с Центром? – доверительно спросил Штирлиц.

– Ага! – вторично поддакнул Борман, и его лысина обрадованно засверкала на заходящем солнце.

– Ну и пошел отсюда, – пинок Штирлица вынес Бормана на улицу. "Проклятый Штирлиц", – подумал Борман, выдергивая из носа колючки. -"Вечно у него секреты со своим Центром. А тут старый коммунист от скуки погибает!"

Борман вытащил из кармана засаленный, как у настоящего коммуниста, партийный билет, выданный ему Штирлицем и снова перечитал его содержимое. Удовлетворенно чмокнув, он спрятал партбилет в карман и, кряхтя, полез на карниз.

Штирлиц при помощи старого ржавого топора настраивал рацию. Рация вопила и ругалась на всех языках мира. Наконец Штирлиц услышал родные позывные Центра.

"Штирлиц – Центру", – открытым текстом, обеими руками застучал Штирлиц по ключу. – "Нехорошие люди (злыдни) обезврежены. Служу Советскому Союзу"

"Это харашо." – ответил Центр с характерным акцентом. – "Даем вам па-аследнее задание."

"Я слушаю Вас, товарищ Сталин", – Штирлиц вытянул руки по швам. "Харашо бы всех ваших новых друзей па-асадить в...

Э-э-э...

Ну, во что-нибудь и отправить в Москву."

"Есть, товарищ Сталин!" – Штирлиц радостно выключил рацию и счастливым ударом кастета сбросил подслушивающего Бормана с карниза. Борман не знал азбуки Морзе, но шпионил из чисто профессионального интереса.

"Куда бы их всех посадить?" – думал Штирлиц. – "В ящик из-под тушенки все не поместятся. В вагон из-под тушенки не полезут. А если кастетом по голове вопить начнут."

– Тут надо технически, – сказал Борман, высовываясь из-под карниза.

– Ну, – Штирлиц достал кастет.

– Давай построим бар из досок и заманим всех пивом. Наши стосковались по пиву.

– Это мысль, – сказал Штирлиц, убирая кастет. – А где ты пиво возьмешь?

По коварному оскалу Бормана Штирлиц понял, что для Бормана это не проблема. Целую ночь Борман где-то пропадал, а утром принес Штирлицу большой ящик свежего чешского пива.

Все утро Штирлиц с Борманом строили из досок и ореховой скорлупы некоторое подобие бара. Мюллер ходил вокруг и критиковал, пока не лишился трех передних зубов.

Наконец, бар был готов. Штирлиц остался внутри, выбирая кастет потяжелей и побольше, а Борман вышел наружу и стал ждать, пока кто-нибудь рискнет пройти мимо.

Вылезающий из кустов Айсман увидел кружку пива и не устоял. Приглушенный вопль, раздавшийся из недр бара, показал, что Штирлиц взял самый большой из своих кастетов.

Следующим был любимый Фюрер, прогуливавший Еву Браун по зарослям Кубы. Увидев кружку пива в руке Бормана, он, естественно, здраво предположил, что дело нечисто, и решил быстренько удалиться. Ему помешала Ева Браун. Вытерев под носом рукавом телогрейки, она сделала резкий вираж, сунула сопротивляющегося Фюрера под мышку и решительно рванула внутрь. Раздался звук падающего бревна.

"Откуда там бревно?" – подумал Борман. В ответ ему раздались тошнотворные звуки – Штирлиц опять достал свою карту.

Кальтенбруннер, в поисках пропавших галифе, совершенно случайно проходил мимо новоявленного бара.

– Бар!!! – обрадованно заорал он на всю округу и, отпихнув Бормана, бросился внутрь. Горькое разочарование вырвалось из Кальтенбруннера сразу после удара кастетом.

К полудню все, как выразился главнокомандующий, новые друзья Штирлица в связанном веревочками Бормана виде находились внутри мнимого бара и ругали себя за пристрастие к алкоголю вообще и к пиву в частности. Осталось только затащить в бар Мюллера, сидящего в песочнице, и можно было отправляться в Москву. Борман радостно потирал руки при мыслях о том, сколько новых пакостей он применит в неизвестной ему стране.

Мюллер, как и всегда, сидел в песочнице и лепил куличи. Во время изготовления триста сорок седьмого кулича неведомая сила сбросила с него панамку и посадила в темный ящик, где плохо пахло мышами и кто-то противно храпел в углу.

Штирлиц запер свою постройку на огромный амбарный замок, предложенный ему коварным Борманом, и пошел к Фиделю Кастро говорить насчет доставки верхушки Третьего Рейха в Москву.

Тем временем Борман открыл ящик при помощи второго ключа, выпустил Мюллера, который незамедлительно скрылся в джунглях и посадил на его место свежепойманного крокодила.

Это должно было стать лучшей шуткой Бормана.

Фидель, чтобы отвязаться от Штирлица, пристающего к нему с неясными требованиями, ткнул пальцем в "Боинг", стоящий на поле и что-то сказал на испанском языке. Штирлиц понял смысл спинным мозгом и ответил тем же самым, но по-русски. Затем он взглядом профессионального разведчика осмотрел самолет и волюнтаристски велел Борману притащить ящик внутрь. "Хорошо, что там крокодил, а не Мюллер", – подумал Борман. – "Мюллер раза в два тяжелее"

Рано утром самолет неизвестной миру авиакомпании "Кастро, Штирлиц и Борман" (такое название написал на борту Борман) взлетел с неровного поля Кубы и направился в сторону северо-востока.

Внутри его стоял ящик, в котором копошились офицеры Рейха, ругаясь и толкаясь головами, поскольку руки и ноги у них были связаны.

– Это все вы виноваты, Айсман, – зашипел любимый Фюрер, стукая Айсмана лбом. – Это все вы и Ваше пристрастие к пиву ...

– А что! Нормальное пиво, – обиделся Айсман.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

За окном стоял счастливый Штирлиц, ящик из необструганных досок и хорошая погода.

Товарищ Сталин отвернулся от окна и спросил:

– Товарищ Жюков, вас все еще не убили?

– Нет, товарищ Сталин, – счастливо ответил Жуков.

– Тогда дайте закурить.

– Не могу, товарищ Сталин! – ответил Жуков, – папиросы уже того...

В смысле кончились...

– Это плохо, – сказал главнокомандующий.

Через десять минут он спросил:

– А как там дела на западном фронте?

– На каком фронте? – недоуменно спросил Жуков.

– А! Ну да... – сказал товарищ Сталин.

– А как там чувствует себя товарищ Исаев? – спросил он через двадцать минут.

– Да вон он стоит, – кивнул Жуков на улицу.

– А! Ну да... Это харашо, – сказал вождь. – У нас есть для нэго новое задание?

– Он просился в отпуск, – печально ответил Жуков.

– Товарищ Жюков, – сказал Сталин, прищурившись от яркого солнца. -Вождь сказал – задание, значит – задание. И вообще, товарищ Жюков, у нас я вождь! Так что идите и па-адумайте.

Продолжение следует...

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Эпиграф:

"... При выкапывании ямы следует учитывать почвенные качества и коэффициенты темности и противности почвы... "

(М. Р. Борман, "Оконченному Пакостнику")

ПРОЛОГ

За окном стояла помойка и просто хорошая погода. Теплое весеннее солнце ласкало пухлое брюшко товарища Сталина и пробуждало в нем инстинкты, пришедшие от далеких предков – джигитов и ... Гоги и Гиви Джугашвили. Запах, исходящий из помойки, оскорблял нежный нюх вождя. Товарищ Сталин хотел отвернуться от окна, но упал. Телохранители с нежным шуршанием бросились поднимать его, а по пути любимый вождь всех времен и народов сказал:

– Послушай, Жюков, в ка-аком лагэре сидит теперь товарищ Штирлиц ?

– Вообще-то ни в каком, товарищ Сталин, – смущенно ответил Жуков, предвещая конец своей политической карьеры. "Беломор" кончился еще прошлой весной, – А что, товарищ Сталин ?

– Как же так, товарищ Жюков ? Для почти что шестнадцать раз героя Са-аветского Са-аюза, почти что генерала Гестапо ваши люди не могут найти приличной камеры ? Ну погодите же, я с вами разберусь..., – Сталин заворочался, так как инстинкты стали невыносимы, запах помойки тоже. Понимая, чего хочет вождь, один из телохранителей подобострастно поднял его руку и потряс ей, изображая показывание вождем кулака.

– Дать закурить ? – с надеждой спросил Жуков, шурша в кармане подмокшей махоркой.

Сталин плюнул на стол и стал сморкаться в рукав пиджака одного из телохранителей, давая понять, что прием окончен. С некоторых пор вождю и отцу всех народов стали очень нравиться импортные сигареты, в частности "Маrlbоrо". Жуков, низко опустив голову, отстегнул портупею и, шатаясь и расстегивая пуговицы на галифе, вышел из кабинета. Темная личность прошмыгнула по двору и внезапный взрыв потряс Кремль, ГУМ и помойку.

ГЛАВА 1

Штирлиц спал под березкой, прижимая к телу банку с тушенкой, но даже во сне русский разведчик сосредоточенно думал о победе Мировой Революции. Рядом ползал Борман, держа в зубах противотанковую гранату. Глаза партайгеноссе радостно искрились в теплых лучах заходящего солнца. Он знал, как много пакостей можно устроить под темным покровом ночи, имея такую великолепную вещь и несколько достаточно крепких веревочек. По полю ходили равнодушные коровы, от нечего делать разглядывая широкую натуру Штирлица. Такой мелочью, как толстый партайгеноссе Борман, эти мощные полезные животные не интересовались.

– Штирлиц, а Штирлиц, – тихо позвал Борман, ласково тыкая русского разведчика гранатой в живот.

– Отстань, – попросил Штирлиц, отбрасывая партайгеноссе в соседний перелесок. Бывший рейхсляйтер пролетел метров сто – сто пятьдесят и приземлился толстым задом на весьма твердый пенек и ойкнул, вытаращив подслеповатые глазки, почти что на всю тульскую область. Что-то сильно не нравилось партайгеноссе в этой холодной России, а именно повсеместное наличие противных твердых пеньков.

Борман плюнул, отряхнулся и отправился домой. Они со Штирлицем жили в большом доме, оставшемся после раскулачивания одного смышленого кулака, так прекрасно передававшего немцам все известные ему секреты ( а секретов он не знал ни одного ).

Спустилась темнейшая деревенская ночь. Штирлиц хотел встать, отряхнуть росу, солому и лошадиный навоз и отправиться туда же, куда и Борман, но от вчерашнего деревенского самогона болели ноги, чесались зубы и раскалывалась голова, поэтому Штирлиц подтянул к себе поближе задремавшего от принятой из валявшейся в траве бутылки водки поросенка, потыкал его кулаком в бок, чтобы был помягче и поудобней, положил на него разбухшую от местных спиртных напитков голову и крепко уснул. Поросенок блаженно захрюкал и почесался пухлым немытым копытцем, смахивая блох.

Несмотря на плохое качество первача деда Кузьмы, известного на всю деревню крупнейшего самогонщика, русский разведчик никогда не терял своей профессиональной шпионской бдительности. Поэтому шесть человек, приехавших из Москвы арестовывать Штирлица на Всякий Случай, из заведения, именуемого официальными органами Куда Следует, очень удивились тому, что мерно спящий на поросенке и собственном валенке Штирлиц в ответ на легкое прикосновение наручников к запястьям весьма ловко отправил их на середину ближайшего грязного пруда, поправил сползшего в канаву блаженно храпящего поросенка, перевернулся на другой бок и уснул еще бдительней. Вылезши из пруда и сняв промокшие и наполненные вонючей тиной шапки-ушанки, кожанки и сапоги, оперуполномоченные, точнее, опернамокшие сотрудники НКВД засели в кустах и стали скрипящим шепотом обсуждать Умный План арестовывания Штирлица.

Ночью Борману спалось плохо. Мешали комары, фуражка и подтяжки, противно булькало в животе. Около часа ночи партайгеноссе встал, обул сапоги, взял кувшин с молоком и, побулькивая, переместил его содержимое себе в живот. Стало немного легче, но противное пищание наглых толстых комаров выводило Бормана из себя. Он вытер испачканный рот и попытался уснуть. Борман страдал от бессонницы и применял противовоздушную артиллерию около тридцати минут, а затем вскочил и решил идти жаловаться Штирлицу. Русский разведчик уж непременно спас бы его от этих наглых тварей каким-нибудь шпионским способом. Борман одел мундир, с которым не расставался с начала тридцать девятого года и вышел в сени. Противная кочерга, неосмотрительно брошенная Борманом вечером, как живая, подпрыгнула и совсем уже по-человечески врезала рейхсляйтеру по лбу. Партайгеноссе ойкнул и, завывая, схватился за ушибленное место. Крупная шишка набухала на глазах, точнее, на лбу. Борман морщился и понемножку копил злобность. Ярость кипела в нем, и он уже готовил множество пакостей, от которых должны были страдать жители деревни Замухлюевка. Осторожно, чтобы не наступить еще на что-нибудь прыгающе-дерущееся, Борман на ощупь выбрался из дома и, прислушиваясь к равнодушным воплям петухов, направился к Штирлицу.

Проходя мимо покрытого тиной пруда, Борман услышал легкий шорох в кустах. На такие вещи партайгеноссе привык не обращать внимание – обычно предполагаемыми противниками в таких случаях становились кошки и куры, но сейчас там сидели звери покрупней. Услышав из кустов знакомое слово, которое Борман много раз слышал от Штирлица, партайгеноссе понял, что в кустах сидят люди, и, возможно, злые. Борман опустился на четвереньки и подполз поближе к кустам. Оперуполномоченные сидели весьма удрученные и ругались, кто первый будет хватать "объект". Одежда не сохла, стоградусный спирт кончился еще вчера.

" Что это за объект ? " – с интересом подумал Борман.

Внезапно один из оперов разрешил его сомнения, бросив сапог партайгеноссе в лоб с воплем " Чертов Штирлиц ! ". Борман поймал сапог и нахмурился. Зачем эти нехорошие люди хотят обидеть его любимого Штирлица ? Ну, он им покажет...

Прежде всего партайгеноссе залез в сельмаг и стащил большой моток веревки. Булавки, кнопки и гвозди он взял там же. Еще нужна была небольшая лопата ( побольше совка, конечно ), так как Борман придумал новое развлечение: теперь несчастная жертва, попав в ловушку Бормана, проваливалась в глубокую яму и сидела там, ожидая спасителя. Рейхсляйтеру очень нравилась должность Любимого и Единственного спасителя. Впрочем, скрипя сердце, Борман решил, что этих злых людей он спасать не будет.

Скоро оперы слегка подсохли и уснули. Громкий храп возвещал округе о их тяжелой и опасной службе. Спокойно спящий в лесу медведь проснулся, прислушался к столь громким звукам и решил, что этих хамов он съест завтра утром. Тем временем Борман приступил к выполнению своего опасного развлечения. После четырех часов ночной работы то несчастное место, где сидели оперы, было опутано сложной системой веревочек, заканчивающейся тяжелым ведром с камнями, подвешенным Борманом на дерево. Все подходы были хорошо заминированы банками с протухшей тушенкой, взрывавшимися даже от легкого прикосновения, и перекрыты самими глубокими ямами в тульской области. На дно каждой ямы была положена доска с вбитыми в нее гвоздями, причем что интересно: гвозди были остриями вверх. Сам Борман сидел в близлежащих кустах, предвкушая исполнение пожалуй, самой удачной пакости за всю историю его развлечений.

Вскоре расцвело. Лучи утреннего солнца ласково согрели партайгеноссе. Борман расслабился и подставил под них толстый живот в засаленном черном мундире.

Внезапно из кустов показался один из оперов. Ему чего-то сильно захотелось. Он рысцой подбежал к одной из ловушек Бормана и остановился, приплясывая на месте.

– Ну ! – довольно громко попросил Борман, с надеждой вглядываясь в возможную жертву. Жертва не торопилась. Наконец Борман не вытерпел и поднял голову повыше. Опытный, как крокодил по неграм, опер живо его заметил. Он быстро упал на землю, и Борман потерял его из виду.

– Черт... – разочарованно пробормотал партайгеноссе.

Тем временем опер, ловко огибая все его веревочки и ямы, приполз с совершенно другой стороны и, увидев Бормана, сильно испугался. Не менее сильно испугался и сам Борман, когда сзади него раздался истерический визг. С быстротой дикой кошки ( тигра ) он забрался на самое высокое дерево и сел там на самой длинной ветке, слабо покачиваясь от легкого утреннего ветерка.

Опер перестал визжать, поднял голову и стал рассматривать Бормана. Его сильно смущала его нацистская форма одежды.

" Странный он какой-то ", – подумал опер и сделал шаг вперед, чтобы получше рассмотреть Бормана. Тот с удовлетворением потер руки. Опер не успел даже крикнуть мама, как оказался на дне весьма глубокой ямы с отвесными краями. Борман ухитрялся копать такие ямы совершенно бесшумно, а также вылезать из них без каких-либо сложных приспособлений. Борман еще раз радостно потер руки и стал спускаться вниз. Он ловко перешагнул подряд шесть своих веревочек и заглянул в яму.

– Не холодно ? – ласково спросил он сидящего на гвоздях опера с идиотским выражением на лице.

– Не-а, – радостно ответил опер, принимая ласку Бормана за чистую монету.

– А не сыро ? – спросил партайгеноссе, расплываясь в улыбке.

– Да нет, хорошо, – сказал опер, вытаскивая колючки, булавки и гвозди.

– Это плохо, – сказал Борман, живо меняя выражение на лице. – Ну ничего, месяц посидишь, будет хорошо, то есть плохо. Ну ладно, ты понял. Я пошел.

Вставший рано утром Штирлиц произвел отрыжку, от которой упала с насеста и уронила яйцо курица, и стал искать, чем бы опохмелиться. Деревенский самогон ему уже не шел ни в одно место, а больше ничего в деревне Замухлюевке не было, разве только керосин.

– Кому бы в морду дать ? – мрачно вслух подумал Штирлиц. Желающих не было. Штирлиц сполз в канаву и стал одевать сапоги. Поросенок перевернулся на другой бок и блаженно захрюкал.

Спотыкаясь и матерясь, Штирлиц добрался до дома и попытался взойти на крыльцо.

– Черт, ну почему так ходить неудобно ? – ругнулся Штирлиц, тупо разглядывая надпись на двери "Bоrмаn & Sнтirliтz GмвН". Бормана рядом не было и некому было сказать русскому разведчику, что он надел левый сапог на правую ногу, а правый, соответственно, забыл в канаве. Штирлиц яростно снял единственный сапог и запустил его в курятник. Птицы дико заорали и разлетелись. Местный петух подлетел к внезапно разогнавшему весь его гарем сапогу и, склонив голову набок, долго его разглядывал. Клюнув пару раз неизвестного зверя, петух успокоился.

Штирлиц тем временем упорно дергал кран умывальника, приняв его за ручку двери, и думал, почему раньше он открывал дверь – не было мокро, а теперь мокро. Вскоре в умывальнике кончилась жидкость. Штирлиц с удовлетворением оторвал кран и стал думать, почему дверь так и не открылась. Появился Борман с разодранным мундиром. Он хотел оспорить приоритет на право поиздеваться над операми. Его соперником был небезызвестный медведь, решивший подкрепиться.

– Ну кому бы по морде дать ? – вслух спросил Штирлиц, искоса поглядывая на Бормана.

– Там ! – сказал Борман, показывая в сторону пруда и отскакивая на почтительное расстояние.

– Понял, – сказал Штирлиц, мучительно вспоминая, куда же он дел вчера кастет. В поисках кастета они с Борманом провели все утро. Наконец в горшке из-под каши ( которая, надо сказать, была сделана, конечно же, из тушенки ), стоящем в печке Борман обнаружил нечто весьма похожее. Партайгеноссе понимал, что если он покажет Штирлицу кастет, то пары выбитых зубов ему не избежать. Поэтому он осторожно положил кастет на стол и вылез в окно.

– Ну ? – спросил Штирлиц весьма равнодушно.

Борман показал пальцем на стол и исчез в лопухах. Штирлиц увидел свой любимый кастет, и лицо русского разведчика запылало любовью к родине.

– Борман ! – ласково позвал Штирлиц.

– Меня нет, – сказал Борман, быстро высунув голову из лопухов и молниеносно исчезнув там вновь.

– Ну ладно, – сказал Штирлиц довольно прозаично. Борман затаился в кустах. Штирлиц поправил портупею, лихо сдвинул набок буденовку и отправился расправляться с нехорошими людьми.

Нехорошие люди сидели каждый в своей яме и громко вопили. Наверху нервничал крупный толстый медведь. Веревочка на редкость крепко связала ему все лапы, и он не знал, как обычно освобождаются от таких вещей. Появление Штирлица обрадовало его. Медведь заворочался и попытался завилять хвостом. Штирлиц таких выражений преданности не заметил и, достав кастет, ласково улыбнулся. От сильного удара у медведя потемнело в глазах и также в ушах. Посыпался песок в одну из ям, и Штирлиц начал материться – он зацепился за одну из веревочек, расставленных Борманом. Сидевший в яме майор протер глаза и громко чихнул.

– Ага, – сказал Штирлиц, сняв сапог и поправляя портянку. Глубокая интуиция и невероятная находчивость позволили опытному разведчику догадаться, что в яме кто-то сидит. Через полчаса Штирлиц догадался, что это не Борман. Еще через полчаса он понял, что это не Кальтенбрунер – тот спрыгнул с самолета по пути в Москву и приземлился как раз в Нюрнберге. Через час Штирлиц посмотрел в яму. Майор увидел его и поправил сползший набок китель.

– Сидишь ? – с участием спросил Штирлиц.

– Ну да вот, сижу, – подтвердил майор.

– За что ? – спросил Штирлиц.

– Вообще то ни за что... – начал майор рассказывать трагическую историю своей встречи с партайгеноссе Борманом, но Штирлиц прервал его при помощи своего кастета.

– Кого же поймал этот Борман ? – вслух сказал Штирлиц, деловито шаря по карманам вытащенного из ямы майора. Помимо запасных шнурков и носка с махоркой майор принес с собой также и ордер на арест Штирлица. Русский разведчик заметил ордер только после того, как порвал шнурки и выкурил махорку.

– Каждая свинья с собой бумажки таскает, прямо как взрослая, – злобно сказал Штирлиц, выражая тем самым всю свою ненависть к бюрократии. Развернув ордер на свой арест, Штирлиц внимательно, как мог, перечитал его и, сказав "Нахал", врезал только что очнувшемуся майору еще раз. Майор упал навзничь и страдальчески заохал.

– Нет, ну кому бы в морду дать ? – думал вслух Штирлиц, изготавливая из ордера самокрутку. Для таких целей томно охающий майор уже не годился. Борман бегал где-то поблизости, но в зоне недосягаемости. Штирлиц ласково потрепал майора по щеке и пошел исследовать следующую яму.

– Ну Штирлиц, – умоляюще пропищал майор, держась за свернутую челюсть. поедем же в Москву... Тебя там вождь ждет...

– Товарищ Сталин ? – благоговейно переспросил Штирлиц.

– Да он же, черт бы его...

То есть тебя...

То есть меня... Ну, в общем ты понял, кого...

– Щас в глаз, – злобно сказал Штирлиц, поигрывая кастетом. Ехать в пыльную Москву не хотелось. Штирлиц не мог обменять парное молоко, комаров и Бормана на какую-то Москву, но к товарищу Сталину он питал симпатические чувства любимый вождь всех времен, народов и поколений мог бы гордиться этим, но он про это не знал. Штирлиц вздохнул, поправил сапоги и сказал:

– Ну ладно, черт с тобой... Только без Бормана я не по– еду.

– Да возьми ты с собой хоть трех Борманов... – милостиво разрешил майор.

– Трех не надо... Зачем нам три Бормана ? – быстро отказался Штирлиц. Ему живо представились сразу три веревочки, натянутые в каком-то темном коридоре и сразу три кирпича, падающие с ясного голубого неба с разных сторон. Штирлиц мотнул головой, чтобы отогнать неприятные видения, и стал звать Бормана.

ГЛАВА 2

Партайгеноссе Борман сидел на крыше поезда, который вез его в Москву, держа в руках по крупному камню, и ждал, когда внизу кто-нибудь появится. Никто не появлялся. Партайгеноссе вытер лоб, поправил сползшую набок пионерскую пилотку и вытер запотевший булыжник носовым платком. Внизу появился заспанный охранник. Борман приготовился к броску и оскалил кривые желтые зубы. Охранник так и не понял, почему вдруг стало так хорошо и откуда взялась эта ухмыляющаяся круглая рожа, повесившая ему на нос пару веревочек и старый продранный ботинок. Борман долго радовался, а затем залез на крышу и достал из кармана еще парочку камней. Поезд неожиданно тронулся, и Борман, стукнувшись лбом об торчащую из крыши вагона печную трубу, выронил камни и прикусил язык. Борман совсем по-русски упомянул чью-то мать ( почти как Штирлиц ), и подумал: "Не успеешь совершить доброе дело, как тебе тут же по морде трубой...".