Текст книги "Дорога в горы"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава двадцать пятая

Дед Матвей с солдатами прибыл в Орлиные скалы на рассвете.

Последние сутки весь гарнизон ожидал их с северной стороны, а они, вопреки ожиданиям, явились с южной.

– Вот тебе и на! – удивился лейтенант Головеня. – Какими судьбами?

Еще недавно и Пруидзе, и Митрич уверяли его, что обойти Орлиные скалы невозможно. А выходит, враги могут появиться с тыла?

Митрич прищурил глаза:

– Куда им… Далеко куцему до зайца!

– Но вы-то прошли?

– Да то ж мы! Мы тут росли, все знаем!

Но лейтенанта трудно было разубедить. Такая неожиданность расстраивала все его планы. Надо было срочно принимать какие-то меры: что там ни говорит Нечитайло, а если прошел он, могут пройти и враги. Придется срочно перестроить оборону. Но как? Это связано с большими трудностями: нужны дополнительные силы, оружие, а где все это взять?

Вано тоже пытался успокоить командира. Он взял палку и начал чертить на песке скрещения оврагов и тропок, где, по его мнению, требуется особенное чутье, чтобы попасть в тыл Орлиных скал. Прежде чем нащупать обходной путь, надо знать, когда и куда повернуть с главной тропы, уметь разобраться в тропках, найти спуск в нужный овраг. А оврагов столько, что в них сам черт голову сломит!

– Что же вас заставило идти в обход? – спросил Головеня.

– Разведка ихняя! – ответил дед.

– Так точно, товарищ лейтенант, – подтвердил Пруидзе. – Мы только на поляну…

– А они – шасть в кусты! – вставил Митрич.

Пруидзе строго посмотрел на старика:

– Только на поляну, а их трое…

– Шут их поймет, может, и больше, – снова вмешался дед.

– Не больше, а трое, товарищ лейтенант, – настаивал на своем Пруидзе. – Дед очки потерял, вот и не разглядел.

– Оно, конечно, без очков не того, – сконфуженно признался старик.

Сообщение о вражеской разведке еще больше встревожило командира гарнизона. Дело не в том, сколько было разведчиков. Здравый смысл подсказывает, что, если разведка появилась, значит, недалеко и основные силы врага. В горно-лесистой местности разведка далеко не отрывается.

Приказав Подгорному усилить наблюдение и выставить дополнительный пост, Головеня принялся расспрашивать солдат о том, что они видели и слышали на территории, занятой фашистами. Спрашивал всех по очереди, пока черед опять не дошел до Митрича. Тот поправил пояс на фуфайке, откашлялся, как бы готовясь произнести целую речь. Егорка не сводил глаз со старого пастуха: казалось, дед скажет сейчас такое, что все ахнут! В глазах Егорки дед был героем: на поясе у него огромная, как кочан капусты, противотанковая граната, в руках – винтовка, карманы полны патронов. И сам дед как будто помолодел в эти минуты.

– Ну, значит, мы выползли на опушку, – начал вспоминать Митрич, – а кругом тишина мертвецкая.

Светает, Что ж, говорю, подкрепиться надо. Заворачивай, хлопцы, на бахчу! Ну, хлопцы довольны: почитай, с того утра, как ушли отсюда, маковой росинки во рту не было. Прилегли мы на меже и давай кавуны кроить. Подкрепляемся, значит… Глядь, по дороге фашисты скачут наметом! Скажи на милость, тоже кавалерия! Нас, конечно, не видят, а мы их – как на ладони! Дело-то, видишь, в том, что на машине в горы не проедешь, а потому конь и есть решающая сила… – Митрич, помолчав, продолжал: – А часть ихняя, это правильно, под горой стоит, у мэтаэсэ. Оттуда и тропа начинается. Дальше пускай товарышок Вано обскажет: сам туды ползал, разведку вел.

Пруидзе, как всегда в таких случаях, принялся чертить на земле палкой. «Это – дом. Это – липы, – пояснил он. – А тут, понимаешь, они… Получалось, вся усадьба изрыта щелями. По меньшей мере там находится триста – четыреста гитлеровцев».

Дед, слушая Пруидзе, развязал мешки и начал выкладывать на траву масло, головки сыра. Пшено оказалось вперемешку с патронами и кубиками тола, похожими на бруски мыла. Командир удивился, как они донесли все это.

– Так мы на коне! – сказал Пруидзе.

– Именно так! – оживился дед. – Вышли, значит, на луг, смотрим – стоит! В седле, честь по чести. А казак-бедолага, хозяин его, руки раскинул, вечным сном спит. Закопали, вечная ему память, а коня взяли. Только он на глаза оказался порченым. Слеза так и бьет: осколком, видать, посекло.

– Дедусь, а куда вы коня дели? – заинтересовался Егорка.

– Туда и дели… То есть, значит, как заметили разведку, так по боку его – иди гуляй, с тобою не спрячешься! После оно тяжковато было, да что поделаешь – жалко добро бросать…

Командир остался доволен походом первой группы. Одно огорчало: на всем пути, туда и обратно, солдаты не встретили ни партизан, ни кого-либо из отставших советских воинов.

Гарнизон продолжал укрепляться. Солдаты выкладывали из камней ходы сообщения, расчистили пещеру под лазарет. Минер Якимович подготовил к взрыву скалу над тропой, иссеченную глубокими трещинами. По расчетам, она, рухнув, должна была завалить тропу и сделать ее непроходимой. Гарнизон вгрызался в камни, осваивал расщелины, отроги, превращал Орлиные скалы в крепость.

После полудня, взяв с собой Донцова, командир пошел в ту сторону, откуда ожидалось появление фашистов. Добравшись до рощи, они принялись внимательно разглядывать Орлиные скалы. Ничего не выдавало там присутствия человека. Острые шпили утесов, глыбы, рухнувшие от времени, зияющие черные расщелины – все казалось мертвым, необитаемым. У самого подножия скал виднелась чахлая растительность, напоминающая терновник… Маскировка что надо.

Лейтенант прикинул на глаз расстояние до скал: метров триста – четыреста. Но ведь глаз может подвести. И, осторожно ступая на больную ногу, Головеня медленно пошел к скалам, считая шаги. Донцов шагал следом, тоже шепча про себя. Солдат быстро обогнал хромающего командира и, когда тот приковылял наконец к ущелью, сказал:

– Моих – триста!

– Ничего себе! – рассмеялся лейтенант. – Верблюд и тот позавидует. У меня больше на сорок четыре.

– Вы же совсем по-воробьиному шли.

– Нет, братка, давно выверил: шаг – метр. Ты не смотри, что нога забинтована. Хочешь – проверь.

Впрочем, разница в длине шагов не меняла положения. Ясно было, что вести огонь по площадке надо с прицела два.

Они постояли еще немного, разговаривая о товарищах, ушедших за оружием: пятый день на исходе, а их все нет. Не занята ли уже тропа фашистами? Если так, больше никто не пройдет по ней и надеяться на пополнение гарнизона нечего.

– Еще бы с десяток стрелков, – вздохнул лейтенант.

– И еще бы хоть один пулемет, – добавил Донцов. – Вот тогда бы…

– Оно, конечно, и миномет не плохо бы, – в тон ему продолжал Головеня.

Они посмотрели друг на друга, понимая, что желания так и останутся желаниями, и пошли на огневые.

У пулемета лежал Зубов.

– Как настроение? – спросил командир.

Зубов вскочил и четко ответил, что настроение у него самое прекрасное.

Командир и Донцов пошли дальше к скале, о чем-то разговаривая вполголоса. Зубов проводил их недобрым взглядом. Настроение! Какое у него может быть настроение в этой дурацкой обстановке? До каких пор придется торчать здесь? Нет, надо уходить. И чем скорее, тем лучше! Но как? С кем? Одному плохо в горах: чуть свернул с тропы в сторону – и пропал… Пробовал подговорить Крупенкова, вроде бы поддается, но кто его знает: не притворяется ли? Да и что Крупенков? Серость. Гор не знает. К тому же хилый, от такого не жди помощи…

Лейтенант вернулся в штаб, когда уже стемнело. Под скалой он увидел спящую Наталку: свернулась калачиком, прикрывшись шалью, и кажется совсем маленькой.

Рядом – Егорка. Поодаль отдыхают караульные. Лежа на спине и обняв винтовку, храпит Черняк.

Лейтенант опустился на охапку травы возле деда и увидел, что он не спит.

– Бодрствуете, Митрич?

– Все думаю. Плохи дела, сынок.

– Да-а, дела…

– Хлеб выдался – давно такого не было. Теперь бы убирать, да куда там! Не дает, проклятый! А что и уберут, так опять-таки сжигают: каждую ночь скирды горят. И разве одни скирды? Люди горят! Невинные погибают! Малых детей и то не щадит. А за какую вину? Спроси его, так и сам не знает… Поначалу думал, останусь в Выселках – куда старому вакуироваться. Да куда там. Звери они, вот кто! Ворвались, как бесы из преисподней: хватают, бьют, вешают. Бережную, слышь, на второй день спалили. Ну, скажем, там коммунисты были, а у нас на хуторе все ж беспартийные! Да вот и меня в подвал сажали. А за что, спрашивается? Ох, коли б не наши летчики – там бы и сгнил. Ироды, и только!

Старик раскурил трубку, наклонился к самому лицу лейтенанта, так, что тот ощутил его мягкую, как лен, бороду, и с сердцем продолжал:

– Не может того быть, чтоб мы Гитлера не здужали! Вот как перед богом клянусь – здужаем! Иначе во веки веков нам прощения не будет!

Головеня слушал, понимая, что у старика наболело, и не мешал ему. «Пусть говорит, – думал он, – пусть отведет душу».

Глава двадцать шестая

Приподняв край палатки, Зубов посмотрел на лежащего рядом Донцова, прислушался. «Спит или притворяется?» Он уже знал, что Донцов всегда спит тихо, спокойно, не храпит, как, например, Черняк. Тому стоит «приземлиться», и сразу такой концерт задаст, что за версту слышно. Что ни делай, хоть из пушки пали – не проснется! «А этот, – он снова посмотрел на Донцова, – этот не такой. Одним глазом спит, другим мышей караулит».

– Товарищ командир, – негромко позвал Зубов.

Донцов не отозвался.

– Спит…

Все эти дни Зубов никак не мог уединиться, чтобы связаться с Хардером. Получается так, что он занимается чем угодно, только не тем, из-за чего пошел в горы. А радировать крайне необходимо. Там, наверное, уже нервничают. Особенно тот эсэсовец, штурмбанфюрер. Перед ним не оправдаешься. Как это он выразился тогда? Ах да: «Точность – благородство королей!» Будьте спокойны, Квако не подведет. Он – за благородство. Гарнизон Орлиные скалы – это же новость! Только бы самому потом смотаться…

Зубов встал и тихонько, на цыпочках, подался к скале. Но едва сделал несколько шагов, как сзади послышался кашель. Зубов обернулся.

– Ты, Петька? – спросил Крупенков.

– До ветру… Что тебе?

– Дай-ка огонька… Спичек нет, а курить – прямо уши опухли. Смотрю – топаешь…

Зубов подал зажигалку, подождал, пока Иван уляжется, и пошел к ущелью. Повернул налево и сразу, боясь потерять время, начал настраивать рацию. Радиостанция типа «Телефункен» удобна: смонтирована в небольшой пластмассовой коробочке, там же внутри и питание. Стоит выбросить антенну, нажать кнопку и – работай!

Он с полминуты выстукивал позывные, потом, затаив дыхание, стал слушать. Но ответа не было. Может, волну перепутал? Накрывшись палаткой, Зубов чиркнул зажигалкой. «Фу, черт! Так и есть – сбилась!.. Хуже нет, когда волнуешься…»

Проходит несколько минут, и вот наконец ответ: «2-14-А, 2-14-А», – звучит в ушах. Немецкий радист готов записывать. Как же передать ему о гарнизоне? Ах, вот: «В двадцати километрах…» – начал Зубов, и тут сзади опять послышался кашель. Крупенков! Что ему надо? Зубов сорвал наушники, спрятал аппарат за пазуху. А Крупенков уже рядом:

– Петька!

– Чего тебе? – как можно спокойнее отозвался Зубов.

– Табак, понимаешь, отсырел… Чего это ты так долго?

– С животом у меня…

– Так и знал, – и Крупенков почему-то рассмеялся.

Чувствуется, что он выспался и теперь хочет поболтать. А на душе у Зубова скребут кошки: «Черт его принес! Так и не смог передать сообщение!»

– Соли выпей, – советует Крупенков. – Сразу пронесет, и вся музыка!

Зубов надеется, что Крупенков уйдет, но тот не торопится. Держа в зубах цигарку, сворачивает для чего-то еще одну. Заводит разговор о краснодарских садах, хвалит крымскую зеленку, против которой, по его словам, вряд ли найдутся яблоки вкуснее. И вдруг с горечью произносит:

– Жрут наши яблоки фрицы!

– Ладно, пойдем.

– Пойдем, – соглашается Иван.

Они закуривают еще раз. Зубов подходит к своему месту и, шурша палаткой, укладывается. Он видит, как поднимает голову Донцов:

– Живот, говоришь?

– А вы не спите?

– Сквозь сон чую – калякаете. Кто, думаю, спать не дает? Живот – это плохо…

Зубов притворно охает, закрывается с головой.

В эту ночь он так и не мог заснуть. Не сегодня-завтра Хардер пойдет в горы. Сведения о гарнизоне ему нужны, как воздух. Почему-то вспомнилась расписка, взятая штурмбанфюрером, и по спине пробежали мурашки.

Зубов боялся оставаться в гарнизоне. Начнется бой – под свою же, под немецкую, пулю попадешь. Нет, надо уходить. И как можно скорее!

Глава двадцать седьмая

Солдаты, ходившие за оружием, принесли и старый, как видно брошенный из-за неисправности, немецкий автомат. Донцов долго возился с ним: стучал какой-то железкой, что-то подтачивал камешком. И все-таки добился своего – починил! Он радовался, что теперь и у него есть личное оружие. Осмотрев еще раз смазку, вставил затвор, щелкнул – полный порядок!

– Ну что ж, поработавши, хорошо и песни петь, – сказал Степан.

– Не поработавши, а поевши, – поправил Черняк.

– Кому как. Петух и не евши поет.

– Так и поет: кукареку, и все.

– Сколько пива, столько и песен, – поддел Донцов.

– Петь так петь! – весело кивнул Черняк. – Начинай, – и тут же затянул:

 
Среди долины ровные
На гладкой высоте…
 

Голос у Черняка высокий, приятный, но слабый. Не поддержи его – быстро затихнет.

Но, как говорится, калякать хорошо порознь, а песни петь надо вместе. Солдаты, чистившие оружие, стали подтягивать: сначала Зубов, потом Крупенков. Донцов тоже не удержался, встал, подхватил песню, да так, что она сразу полилась, словно река полноводная.

Митрич положил винтовку, поднял голову:

– Добре спеваете.

Старику вдруг припомнилось былое, и он заговорил о том, что давно ушло:

– Помню, парубком был, эту самую спевали. Складная да певучая, тем и полюбилась.

– Э, когда это было! Ты сейчас подтяни, – попросил Пруидзе.

– Из меня песельник, как из тебя дышло. А вот был у меня дружок, Игнатом звали, так тот действительно спевать любил – хлебом не корми! Пойдем, бывало, на вечерницы, а он и зачнет: «Ни роду нет, ни племени…» И так спевает, аж плакать хочется. А потом – как гаркнет в конце, так, значит, лампа сама по себе заморгает и потухнет. Во какой голос был!

– Донцов не уступит.

– Эх, вы, хлопчики, – вздохнул дед. – Не те слова говорите. Нема Игната: убили. Сторожем на бахче был. Там его, бедолагу, прямо в живот…

Зубов отвернулся, будто не слыша его. Черняк завел новый куплет, размахивая шомполом, как дирижер палочкой, и четко выговаривая слова:

 
Ах, скучно одинокому
И дереву расти…
 

Дед снова заслушался, продолжая чистить винтовку. Он то и дело поворачивал ее к себе мушкой, заглядывая в ствол, прищуривая левый глаз. Подгорный заметил это, спросил:

– Разве так лучше?

– Стало быть, лучше!

– С казенки удобнее, дед. Держать легче.

– Легче-то легче, да спать жестче!

– Опять философствует, – шепнул Подгорный Черняку и рассмеялся.

– Никакого тут смеху! – сердито бросил дед. – Был у нас в ту войну фельдфебель. Сам, помнится, из Рязани. Отчаянный такой, четыре Георгия имел. Стало быть, полным кавалером назывался. Так он, скажу вам, только так и учил. С казенки, говорит, как не смотри – все чисто, гладко, потому пуля оттуда летит и все, значит, приглаживает. А ты, говорит, поверни, да от мушки глянь. Тут тебе вся нечисть и скажется. Тогда у нас в полку даже песню пели:

 
Поверни, от мушки глянь, —
Налицо и грязь, и дрянь…
 

– Ох, уморил! – схватился за живот Черняк.

Смех разбирал и Подгорного.

– Ну чего зубы скалите? Слова не скажи – все на смех! – рассердился дед. – Стало быть, фельдфебель знал! Не зря Георгиев носил!

Многие уже закончили чистку оружия и теперь сидели, курили и слушали разговор. Дед наконец смазал канал ствола, взялся за сборку затвора. Надел пружину на ударник, приставил боевую личинку, стебель-гребень с рукояткой – все хорошо, как и следует быть. Но когда дело дошло до соединительной планки – растерялся. И так, и этак повернет – не подходит! Дед нахмурился, начал поносить мастеров – что, дескать, не винтовки, а ширпотреб выпускают.

– А ну, дай-ка сюда! – сказал Донцов.

Он слегка повернул планку, чуть нажал, и она, щелкнув, стала на место.

– Вот как надо! А ты – ширпотреб…

Дед смутился, но все же заговорил в свое оправдание:

– Вить она, та война, когда была? Сколько годов прошло. А память что решето: мука отсеялась, одни отруби остались.

Донцов подмигнул солдатам и стал рассматривать винтовку: все-таки интересно, как вычистил ее старый? Глянул в канал ствола через казенную часть – ничего, чисто. Посмотрел от мушки – то же самое. Вставил затвор, хотел возвратить винтовку и тут только увидел номер: 203720… Замигал глазами: что за оказия? И, меняясь в лице, повернулся к деду:

– Где ты ее взял?

– А тебе, извиняюсь, какая такая надобность? – усмехнулся дед. – Где б ни взял, винтовка моя!

– Нет, все-таки… Откуда она у тебя?

Думая, что его разыгрывают, Митрич насупился:

– Положь, говорю!

Но Донцов не мог успокоиться, не мог выпустить винтовку из рук.

– Слушай, Митрич, я ж не из любопытства спрашиваю, – взволнованно заговорил он. – Понимаешь, моя это винтовка, моя! Вот и номер на ней…

– Постой, постой, – старик пристально вгляделся в Степана. – Не ты ли тогда через Кубань плыл?

– Я, Митрич, я!

– Так тебя, выходит, не того?

– Выходит, не успели.

– Скажи, история! Значит, ты и есть тот самый?

– Выходит, так… Эх, Матвей Митрич, золотой ты человек! – и Донцов обнял старика.

Дед растрогался, однако не удержался, сказал:

– Все-таки негоже ружье бросать!

Донцов чувствовал себя виноватым, хотя и сам не помнил, как оказался в то время без оружия.

– Три года, как невесту, холил, – бормотал он. – Неужели не понимаешь? Хочешь, автомат за нее отдам? Вполне исправный. А что патронов мало, так не беспокойся: в первом же бою мешок наберем!

Дед наконец согласился, взял автомат, повертел в руках, но тут же замотал головой.

– Ей-богу, ни к чему это, – словно оправдываясь, заговорил он. – Винтовка – дело верное, а эта, трофея твоя, так, черт те что: ни штыка, ни приклада. Баловство одно!

– Ладно, – согласился Донцов, – бери винтовку. А мне, видать, и автомат послужит. Было бы чем бить гадов!

Глава двадцать восьмая

Еще раньше, осматривая рощу, лейтенант приметил высокую ель с ветками, начинавшимися почти от земли. Ее и облюбовал для передового наблюдательного поста. Ефрейтор Подгорный оборудовал на вершине ели нечто вроде гнезда, обрубил ветви, мешавшие обзору, и вот уже третий день тропа до самого поворота была перед его зоркими глазами. Подгорный уходил на пост рано утром и возвращался, когда становилось совсем темно.

Взобравшись на ель, он прежде всего осматривал тропу. Вдоль нее, до самого поворота, стояли сосны, молодые чинары, громоздились, выступая из леска, замшелые скалы. Да, здесь все как на ладони. Сунутся гитлеровцы– сразу будут видны. «Ну что ж, раз война, надо воевать», – думал Подгорный. Он никогда не унывал, всегда искал для себя какую-нибудь работу, потому что в работе веселее. Сам вызвался и на этот пост наблюдателем.

…Приставив бинокль к глазам, Подгорный невольно вздрогнул: на тропе, в легкой утренней дымке, показались люди. Протер стекла, всмотрелся еще внимательнее. Серые фигуры одна за другой медленно появлялись из-за поворота, вытягиваясь в цепочку. Фашисты! Подгорный не слез, а скатился с дерева. Тревога!

Гарнизон мигом поднялся на ноги.

Солдаты заняли боевые места, замерли в ожидании приказаний. По огневым позициям, как вихрь, промчался Егорка. За ним – Серко.

Увидав Егорку, Наталка догадалась, что произошло недоброе. Хотела спросить, что случилось, но мальчик, бросив на бегу «К бою!», скрылся в расщелине. Наталка залила костер, перекинула через плечо сумку от противогаза, в которой лежали бинты, и побежала наверх. Там никого не оказалось. Девушка прошла на огневые, увидела лейтенанта с биноклем в руках, попыталась заговорить с ним, но Головеня даже не обернулся. «Что-то серьезное», – поняла Наталка и побежала вниз.

У рощи показались фашисты. Их серые мундиры сливались с зеленой листвой. Только на фоне темных скал фигуры врагов вырисовывались ясно. Их оказалось немного, можно было пересчитать.

– Головной дозор, – сказал лейтенант, – значит, близко и основные силы.

Он бросил взгляд в конец рощи и увидел еще одну группу гитлеровцев. Перевел бинокль дальше, на седловину, – там тоже двигались немцы.

Донцов лежал у пулемета и ждал команду открыть огонь. Но команды не было.

На узкую тропу вышла еще одна группа солдат, растянулась зеленой змейкой. Гитлеровцы шли медленно, словно нехотя осматривались по сторонам. Справа – обрыв, слева каменная стена, впереди, до самых скал, ровная, голая площадка. Фашисты с любопытством заглядывали в пропасть, придерживая друг друга за руки. Впереди офицер. На площадке он построил солдат в колонну, что-то стал говорить им, показывая рукой на скалы. И в этот момент Головеня махнул рукой:

– Огонь!

Удар был настолько неожиданным, что колонна разом рассыпалась. Но после недолгого замешательства гитлеровцы открыли ответный огонь по скалам. Их офицер сразу исчез, затерялся среди солдат. А пулемет Донцова продолжал сечь врагов. Часть из них рванулась вперед, остальные заторопились назад, но уйти с заранее пристрелянного пятачка было невозможно. Пулемет хлестал по хвосту, загораживал смертельной стеной путь к отходу. Обезумевшие солдаты ринулись к скалам, надеясь укрыться под ними, но сверху на них полетели гранаты, с грохотом обрушились камни.

Прижавшись к земле, Наталка дрожала всем телом: ей было страшно в первом бою. Сзади послышался чей-то вскрик, девушка обернулась и увидела Егорку.

– Дедусь ранен!

Наталка вскочила, побежала вдоль каменной стены, свернула направо и остановилась, потрясенная увиденным: среди окровавленных камней, схватившись руками за грудь, лежал дед. Открытые глаза его, не мигая, глядели в небо. Наталка упала перед стариком на колени: дед был мертв. Егорка припал к его голове, заплакал во весь голос, а руки девушки сами потянулись к винтовке погибшего. Она видела сейчас только немцев – бегущих, падающих, уползающих от огня…

– Прицел три! послышался голос лейтенанта.

Донцов понял: надо перенести огонь за рощу, бить по отступающим. Он потянулся к прицельной планке, но рука не повиновалась. Головеня заметил это, подполз к пулемету:

– Ранен? Вниз! В пещеру!..

Донцов стиснул зубы, поднялся, побежал. А лейтенант, увеличив прицел, уже поливал огнем убегающих фашистов. Рядом лежал убитый Черняк. Где Зубов? Неужели и он погиб? Хоть бы кто-нибудь набивал диски…

А Зубов уже был на южной окраине Орлиных скал, мчался все дальше и дальше.

– Стой! – преграждая ему дорогу, закричал Крупенков, охранявший выход из ущелья.

– Что ты, Ваня?

– Назад, говорю! Приказано не пускать!

Зубов оглянулся:

– Я тебе, как человеку… А ты…

– Назад!

Зубов сверкнул налитыми кровью глазами и мгновенно сшиб Крупенкова с ног. Падая, тот успел ухватиться за его вещмешок, и оба покатились по земле, все ближе и ближе к краю обрыва.

Казалось, вот-вот они свалятся в пропасть. Зубов вскинул руку, выстрелил в упор, и Крупенков сразу затих. Из-за скалы выскочил Серко, бросился вслед за убегающим. Но едва настиг его, как тут же взвизгнул от выстрела и вытянулся на тропе.

Пруидзе видел все это, но, пока спустился со скалы, Зубова и след простыл. Вано подхватил Крупенкова на руки, отнес в пещеру и побежал к командиру. Лейтенант лежал за пулеметом и бил, бил по гитлеровцам. Поняв, что командиру сейчас не до Зубова, Пруидзе принялся заряжать диски.

Бой длился минут двадцать.

Фашисты отступили.