Текст книги "Дорога в горы"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава восемнадцатая

«Где она, куда девалась? – рассуждал Митрич. – Может, к тетке в Стрелецкую ушла? Туда не пройти, там везде немцы… А вдруг убили? Нет, не может этого быть! Прячется где-нибудь, а то и в горы подалась».

Развернув копну сена, старик достал винтовку, щелкнул затвором – все в порядке. Осмотрелся по сторонам и пошел по росистой траве к старой, покосившейся хате на юру. Лунная ночь не нравилась деду, да что поделаешь – ждать некогда.

Тихо, как тень, потянулся к окну, стукнул пальцем о стекло:

– Открой, Дарья!

– Вы, Митрич?

– Открывай, не бойся!

Дарья приходилась Митричу дальней родственницей, сын ее, Егорка, второе лето был у старика подпаском. Наталка часто бывала у Дарьи. Может, и теперь здесь?

Пропустив Митрича в хату, Дарья увидела в его руках винтовку и удивилась:

– Что это вы надумали?

– А ничего… Собак много развелось – мирному человеку не пройти, – хмуро ответил дед.

Но женщина уже догадалась: опять, как в гражданскую, партизанить собрался. Хотела расспросить подробнее, да разве Митрич скажет?

– Внучка, часом, у тебя не была? – спросил дед.

– С той недели не видела. Может, дома?

– Не поминай, Дарьюшка. Нема у нас дома…

– Что вы, Митрич?

– Спалили… Как есть все спалили!

– Ой, божичко! – всплеснула женщина руками: – А Наташа?

– Думал, ты знаешь.

– Господи, и моего сынка нема, – встревожилась Дарья. – Как ушел, так и пропал. Думаю, где ж ему быть, как не у вас? Что ж теперь делать?

– Ну, хватит, хватит, – остановил ее дед. – Раз и его нема, значит, вместе и подались.

– Да куда ж они подались? Кругом немцы…

– Куда, куда! Ты что, маленькая? Теперь всем одна дорога: в горы – вот куда.

Митрич поднялся со скамейки, готовясь уходить, но Дарья схватила его за рукав:

– А мне как же? Хоть бы посоветовали…

– Потому и зашел. – Старик погладил ее по плечу. – Ты, Дарьюшка, баба в летах, к тому же хворая… Лучше, коли дома будешь: фашисты тебя навряд ли тронут. А нам тут свой человек вот как нужен, поняла?

Дарья закивала головой.

– Ну, прощай! При случае подам весточку.

– Прощайте, Митрич!

Через час старик был уже за речкой, на колхозной бахче, где под лунным светом лоснились кавуны величиной с волошскую тыкву, пахли медом перезревшие дыни. В прошлом году в эти дни колхозные машины одна за другой уходили отсюда в город. Бахча принесла немалый доход. А теперь гниет добро, и никому нет до него никакого дела…

Третий год сторожит колхозные кавуны и дыни старый друг Митрича Игнат Закруткин. Когда-то вместе служили в одной казачьей сотне, вместе и на германской были… Разом парубковали, а потом поженились в один и тот же год… В последнее время, живя по соседству, часто сходились и зимними вечерами вспоминали старину. Про новую жизнь гутарили… Вот и захотелось Митричу повидаться с Игнатом, посоветоваться, обсудить, что и как. Может, и внучка у него скрывается.

Митрич направился было к шалашу, да вдруг остановился, чуть не выпустив винтовку: Игнат лежит, раскинув руки! Бросился старик к другу, схватил за плечи, а тот уже охолодеть успел.

Долго стоял Митрич над телом друга, не чувствуя, как текут по щекам скупые стариковские слезы. Потом разыскал в шалаше лопату, выкопал могилу и, обернув тело казачьей буркой, с которой Игнат никогда не расставался, предал его родимой земле.

Глава девятнадцатая

Поляну, усеянную цветами, со всех сторон обступили могучие дубы. Они растут так тесно, что их ветви густо переплетаются в вышине, заслоняя солнце. А у подножия дубов, огибая поляну, неутомимо шумит речка. Быстрая, мелкая, она спотыкается о камни, сердито пенится, разбрасывая брызги, и торопливо мчится в глубь чащи. Таких безымянных речек в Кавказских горах бесчисленное множество. Все они начинаются где-то у вечных льдов, бегут еле заметными ручейками, сливаются по пути, падают с отвесных скал и, пробиваясь сквозь ущелья и густые леса, образуют Кубань, Терек, Лабу и многие другие горные реки.

– Лучшего места и желать не надо! – поглядев вокруг, сказал Донцов.

Воины расположились у самой воды. Вано и Степан сразу же начали раздеваться: хорошо искупаться после дневной жары и духоты!

Войдя в воду по щиколотки, Донцов почувствовал ледяной холод и съежился, скрестив мускулистые руки на груди. Сильная, ладная фигура его стала похожей на статую.

– Эй, Апполон! Листика не хватает! – крикнул Вано.

Но «статуя» не шевельнулась, и Пруидзе, подняв камень, с размаху бросил его рядом с Донцовым в воду. Обданный брызгами, Донцов от неожиданности гаркнул на весь лес и нырнул в речку. Холодные струи воды ожгли тело, закололи, словно иголками, и Степан поспешил к берегу, уселся на камень, будто не глядя на то, как все еще раздевается его друг. Но стоило Вано нагнуться, пощупать воду кончиками пальцев, как Донцов вскочил и мгновенно обрушил на него пригоршни ледяных брызг.

– Ми-и-и-р! – завопил Пруидзе.

– Мир так мир, – согласился Донцов. – Давай сплаваем.

Они долго купались, уже не ощущая холода, барахтались в воде, со смехом топили друг друга.

Головеня от души хохотал, наблюдая за их возней. Взрослые дяди, обросшие бородами, а забавляются, как мальчишки!

Зубов тоже ухмылялся, сидя на траве. Купаться он не стал; ополоснул немного лицо, протер пальцами глаза и – хватит, «как бы вороны не унесли!».

На трепещущих листьях дубов переливались лучи заходящего солнца. То тут, то там они пробивались сквозь густую листву, зависая светлыми клиньями. Это было так красиво, что лейтенант залюбовался и речкой, и лесом. В этом дремлющем лесе, в журчании речки было что-то знакомое, родное, о чем хотелось думать, мечтать. Он закрыл глаза – и перед ним поплыли картины детства, прошедшего вот так же, у речки, в поле, в лесу. Милое детство!..

…Вот он с мальчишками скачет на лошадях в ночное. Подняв над головой палки, словно казачьи сабли, мальчишки несутся во весь опор, перегоняя друг друга. «Ура-а-а!»– неистово кричат юные конники и ловко сшибают палками чертополох.

Он, Сережка-бульбешка, как его в шутку прозвали товарищи, уже тогда мечтал стать военным. Потом школа, артиллерийское училище… Звание младшего лейтенанта… И вот война. Не чертополохи летят на землю, а головы людей. Горят селения и города. Рушатся заводы и фабрики. Кровью окрашиваются реки…

– Петка! – нарушает мысли голос Вано. – Иди, кацо, ягоды собирай!

Поужинать ежевикой или, вернее, попить кипяточку с ягодами – единственное, что можно придумать, когда нет продуктов. Донцов уже вернулся с пригоршней крупных темно-синих ягод, угостил командира и опять шмыгнул в кусты.

Зубов заворочался на траве, встал.

– Не Петка, а Петька, – поправил он солдата.

– Сто раз путал – научимся, Петка!

– Опять Петка… Дразнишься, что ли?

Вано блеснул глазами:

– Ты мне зубы не заговаривай! Какой мой дело, как тебя мама назвал? Чай хочешь – неси ягоды!

Уловив недружелюбную нотку в голосе грузина, Зубов нахмурился и молча побрел через речку, ступая с камня на камень.

– Мешок оставь! Целы будут твои шмутки! – крикнул вслед ему Вано.

Но солдат не обернулся.

Подвесив на треногу котелок, Вано достал «катюшу» и принялся высекать огонь. Мелкие сучья вспыхнули, костер разгорелся, и пламя начало лизать черный, закопченный котелок. Спасаясь от тучи комаров, Головеня подсел ближе к костру. Подбросив дров, Вано тоже ушел собирать ягоды.

Неожиданно из чащи донесся лай собаки. Лейтенант прислушался. «На тропе», – подумал он и увидел бегущего Донцова.

– Слышали? – спросил Степан.

– Слышал. Беженцы, наверное.

– Как бы не эсэсовцы. Они тоже с собаками ходят.

– Не пойдут они на ночь глядя. Впрочем, идите навстречу и если что…

– Понятно, товарищ лейтенант.

Донцов не успел уйти: вернулся Пруидзе и доложил, что люди совсем близко. Лейтенант поднялся, морщась от боли.

– Много?

– Двое.

– Беженцы… Кто же иначе.

Вскоре из-за кустов показался низкорослый парень, за ним мальчик-подросток и собака. Выйдя на поляну и увидев костер, они остановились. Донцов шагнул к ним и вдруг закричал полным радости голосом:

– Сергей Иванович! Вано! Да вы гляньте!..

От неожиданности Головеня едва не выронил палку из рук:

– Наташа!..

И девушка тоже узнала друзей и бросилась к ним, протягивая руки.

Как не похожа была она сейчас на прежнюю себя в этом лыжном костюме! Только челочка на лбу осталась, а так – парень, да и только!

Несколько фраз оказалось достаточно, чтобы объяснить, почему она тут, в лесу.

– А што они там делають! – говорила Наталка. – Страх подумать. Дом спалили, все разграбили…

– Лысуху зарезали, – вставил мальчик.

Лейтенант только теперь заметил немецкий пистолет, висящий на ремне у девушки.

– Вот как? – удивился он. – И вы тоже?

– Фашисты всему научат, – вдруг став очень серьезной, ответила она. – Доведется стрелять – не промахнусь.

– Людей жалко, – сказал Донцов и, меняя тему разговора, повернулся к мальчику: – Тебя как звать, герой?

– Егором, – ответил тот.

– Ну вот, Егорка, зараз чайку попьем… Да ты садись! Чаек с ягодами – это, брат, ого! А ягод тут – пруд пруди! Батько на войне?

– Батьку убили…

– Да-а-а, – протянул солдат. – Что поделаешь, на то и война… Но ты не горюй, Егорка! Мы еще вернемся. Они нам за все заплатят!

– А у вас винтовка есть? – оживился мальчик.

Степан смущенно хмыкнул: не объяснять же, где осталась его винтовка.

– У меня, брат, гранаты, – и, как бы оправдываясь, показал на торчащие из карманов деревянные рукоятки. – Был бы солдат, а винтовка найдется.

– Уже чай кипит, а Петки нет, – забеспокоился Вано.

– Покричи его, – посоветовал Донцов. – Может, заплутался в чаще.

Пруидзе поднялся, отошел к речке, несколько раз позвал Зубова, но тот не откликнулся.

– Ничего, придет. Не маленький, – вернул его лейтенант.

Головене все еще не верилось, что здесь, с ними, Наташа. «Вот ведь как бывает, – думал он, – час назад вспоминал ее, беспокоился, а теперь она и сидит рядом, и говорит, и улыбается».

– Ой, да вы, верно, голодные! – спохватилась девушка. – Ну конечно голодные. Егорка, давай узел!

Она вынула из узла большую паляницу, порезала четвертинку сала:

– Вечеряйте, товарищи!

Друзья действительно были голодные, но не спешили приниматься за еду.

– Что же вы? – удивилась Наталка.

– Новичок наш запропастился, – озабоченно объяснил Донцов. – Не подождать ли?

– Да вы ешьте, ему оставим! – успокоила девушка и, положив ломоть хлеба и кусочек сала, отодвинула в сторону. – Придет и поест.

За речкой послышался наконец треск сучьев и показалась темная фигура солдата. Он подошел к костру и, увидев новые лица, поспешил сесть подальше от света.

– Ходишь-бродишь! – сердито глянул в его сторону Вано.

– Будь они прокляты твои ягоды! – послышалось в ответ. – Чуть не заблудился. Километров пять отмахал, пока выбрался на огонек.

Наталка вздрогнула, услыхав этот голос: неужели он, тот самый, что был в Выселках и стрелял в Серко? Будто подтверждая ее догадку, пес оскалил зубы и зарычал в темноту, где сидел только что пришедший солдат. Пришлось Егорке схватить собаку за ошейник. «Подожду до утра, – решила девушка, – там поглядим: он или нет».

Над горами сгущалась ночь.

Все улеглись спать, только Донцов остался дежурить и мерно прохаживался в стороне. Лейтенанту не спалось. «Прошли километров двадцать, – думал он, – а до Сухуми двести. Продуктов нет. Что будет завтра, через три дня, через неделю? В горах безлюдье, вечные снега. Нет, надо решительно все продумать! А что, если остановиться? Ведь должны же здесь быть партизаны! В крайнем случае создадим свой отряд… Вот только рана… Но что рана? Война без ран не бывает…» Он уже пробовал ступать на раненую ногу – вроде ничего. День-два, пусть даже неделю – и полегчает. Вечером, перевязывая ногу, Головеня убедился, что пуля не задела кости: ему повезло. Если бы тогда, сразу, наложить жгут, наверное, уже ходил бы…

– Сергей Иванович, не спите? – зашептал подошедший Донцов.

– Нет. А что?

– На тропе вроде бы топот слышен.

Лейтенант поднялся, опираясь на палку:

– Идите. Если что – сигнал.

– Слушаюсь!

Встал и Пруидзе. Наталка тоже не спала. Серко насторожил уши. Шурша плащ-палаткой, заворочался Зубов. Один Егорка, умаявшись за день, по-детски сладко похрапывал на траве.

Зубов незаметно прислушивался к тому, что происходит вокруг. Его не встревожило появление девушки. Ну в чем она может обвинить его? Да и станет ли обвинять, не постесняется ли? Гораздо важнее то, что два часа назад он впервые радировал Хардеру. Радиограмму, наверное, уже получил штурмбанфюрер. Пусть знают: здесь путь свободен. Аппарат пришлось до утра оставить за речкой. Так безопаснее: уснешь, а этот чертов грузин надумает ревизию в мешке устроить…

Вернулся Донцов и доложил, что приближается группа солдат.

– Такие же, как и мы, – уверенно заявил он. – По разговору слышно.

Ждать пришлось недолго: на поляну один за другим стали выходить люди.

– Ложись, братцы! Привал! – послышался звонкий голос одного из них.

– Да тут, смотрите, занято…

– Не беда, места на всех хватит. Эй, у костра, пускайте на квартиру!

– Милости просим, – отозвался Головеня, – свои хоромы не запираем. Располагайтесь, как дома.

Некоторые солдаты сразу растянулись на траве, двое подсели к костру, начали свертывать цигарки.

– Откуда, друзья? – спросил Головеня.

– Известно откуда: от войны бежим! – невесело пошутил один из них.

Шутка задела лейтенанта, обидная была в ней правда. «В самом деле, – подумал он, – там идет война, а мы уходим подальше от нее. Если все уйдут, что будет?»

– Здравия желаю, товарищ лейтенант! Кажись, на переправе виделись?

Головеня обернулся и узнал курносого стрелка, с которым лежал в окопе за насыпью и вел огонь по фашистам.

– Друзья, выходит, встречаются вновь? – улыбнулся Головеня.

– Выходит… Ефрейтор Подгорный! – отрекомендовался парень и, подсев поближе, охотно продолжал: – Вы тогда на пароме остались, а я, как услышал жужжит– бултых в воду! Течением отнесло. Ничего – выплыл! А вот сержант… – Подгорный запнулся.

Головеня понял, что он говорит о Жукове: сержантов там больше не было. Расспрашивать о нем не стал: будь сержант жив, ефрейтор сам бы сказал об этом.

Разговор как-то сразу угас, перед глазами у каждого встало пережитое. Лейтенант спросил, есть ли у солдат продукты, и выяснилось, что продуктов у них самое большее дня на два-три.

– Как-нибудь дойдем! – бодрились солдаты. – На передовой труднее было, и то выжили.

– А что думает ваш командир? – спросил Головеня.

– Командир? Какой командир? У нас анархия! – горько ответил Подгорный. – Сколько раз говорил: давайте назначим или выберем командира. Так нет, на смех поднимают… Гуси, когда летят, и то вожака имеют. А мы – всякий сам по себе.

– А дед разве не командир? – вмешался солдат с басовитым голосом. – Все время идет впереди.

– Что за дед? – поинтересовался лейтенант.

– Генерал настоящий!

– Дед, а дед! На линию огня!

Среди лежащих поднялась невысокая фигура:

– Чего там еще?

– Лейтенант вызывает! – подзадорил кто-то.

Старик, ворча, подошел к костру, и тут Наталка, молча прислушивавшаяся к разговору, вскочила и бросилась к нему:

– Родненький ты мой!

Дед прижал ее голову к груди:

– Добре, добре, перепелка моя… Теперь нам одна дорога…

В этой же группе оказался и солдат Крупенков, служивший ранее во взводе Головени. Низенький, тощий, молчаливый, он и сейчас старался держаться в стороне, подальше от костра, хотя лейтенант успел заметить его. Это не удивило офицера: с Крупенковым у них в прошлом были довольно неприятные отношения, которые ни тот, ни другой не могли забыть.

Еще на Украине, во время ожесточенных боев с фашистами, лейтенант Головеня неоднократно выдвигался со взводом на передний край для стрельбы прямой наводкой. Так было и в районе села Крапивенки. Выкатив орудия, артиллеристы подбили два танка, но враг не унимался. Группа немецких автоматчиков, выскочив из-за леска, ринулась на артиллеристов, стремясь захватить орудия. О помощи своих нечего было и думать, бой развернулся по всей позиции, которую держало подразделение. Артиллеристы встретили врага ружейным огнем. Завязалась упорная борьба. Сержант Жуков со своим расчетом пошел врукопашную. Ни один фашист не достиг окопа, где с пулеметом засели Донцов и Пруидзе. И только Крупенков не принимал в этой схватке никакого участия. Забившись в траншею, он дрожал всем телом, пока не кончилось все. Да вдобавок еще и затвор от винтовки потерял, остался безоружным. Этого нельзя было простить, и Крупенкова судили, отправили в штрафную роту, откуда он в свою часть почему-то не вернулся.

И вот сегодня, неожиданно встретившись с бывшим командиром, солдат то ли не хотел, то ли не решался подойти к лейтенанту…

И Головеня решил пока не разговаривать с ним.

Глава двадцатая

Поднявшись на рассвете, лейтенант взял палку и, опираясь на нее, медленно пошел по поляне. Нога еще болела, но двигаться было можно. Проковыляв мимо кустарника к речке, Головеня увидел деда. Старик сидел на камне и задумчиво смотрел в воду. «Видно, давно проснулся, а может, и совсем не спал», – подумал лейтенант.

– Здравия желаю, папаша! – окликнул он деда.

– Доброго здоровья, сынок.

– Не спится?

– Какой там сон…

Лейтенант присел рядом. Они заговорили о том о сем, но вскоре свели разговор к главному, что вот уже второй год волновало всех советских людей.

– Как же так, – рассуждал дед, – немец в наш дом, а мы из дому? Неужели у него, проклятого, силов больше? Нет, сынок, этого быть не может. Оно и раньше войны бывали, много всяких супроть России шло, но чтобы так далеко забирались – ни-ни! А этот прет, как скаженный! И никакого ему удержу нема!

– Да, Матвей Митрич, кое в чем правы, – начал лейтенант, – но дело тут не только в силах. Силы у нас, конечно, есть, однако не следует забывать о том, как фашисты напали на нас. По-разбойничьи, внезапно… Вот и приходится пока отступать. На войне всякое бывает. Сначала отступаем, а придет время – наступать будем… Кутузов тоже отступал…

– Э, постой, постой! – перебил дед. – Кутузов – особь статья! Кутузов Москву сдал, это верно. Но как сдал? С умом! А мы? Какие хлеба стоят нынче, а кому от них прок? Не нам. Или скотину взять: думали-гадали, пока собрали гурты, а немец тут как тут! На дороге перехватил. Так отчего ж, спрашивается, заранее было не угнать? Почему добро наше врагу достается? Все, скажу тебе, можно было: и скот, и хлеб – туда, в Сибирь! Сибирь – она вон какая: конца-краю не видно.

– Есть, отец, есть. Все это правильно, но… внезапность.

– Незапность, незапность! – рассердился дед. – Только и остается, что на нее все наши беды валить! А я по-другому думаю: бить его надо, фашиста, чтобы подняться не мог! Вот тогда и не будем мы по лесам прятаться на своей-то земле!

Лейтенант не стал спорить: не о чем. Заговорил о другом:

– Я, Матвей Митрич, насчет хлеба хотел спросить. Можно его достать?

Дед все еще сердито пыхнул дымком из трубки:

– Хлеба? А за какие такие заслуги нас хлебом кормить?

Головеня не обиделся на этот укор, ответил спокойно и твердо:

– Перевал будем держать!

Митрич даже подскочил от этих слов, схватил его за руку:

– Голубчик ты мой, сынок! Да тут, я тебе скажу, один солдат целую роту сдержать может! Только патроны ему давай. Такие места скоро пойдут, что – ни в сторону тебе, ни в бок свернуть.

– Где же эти места?

– И вовсе недалеко. Ежели б на конях, совсем близко. Орлиные скалы называются… А насчет хлеба, так это вполне можно: тут, у самого подножия, станица богатая, так и называется – Подгорная. Фашист туда не пойдет, а нам – чего проще? Там у меня и родня проживает.

– Родня? – переспросил лейтенант.

– Как есть родня: моей старухи сестра. Старуха-то годов пять, как скончалась, царство ей небесное. А сестра, значит, живет, за родню почитает. Да ты не сумлевайся, будет хлеб!

…Над лесом поднималась заря, когда все опять тронулись в путь. Впереди, опираясь на палку, ковылял лейтенант, но Донцов и Пруидзе вскоре уговорили его воспользоваться носилками. Они радовались, что командир выздоравливает, и теперь еще больше оберегали его.

Началось мелколесье. Только изредка по сторонам тропы вставали сосны, да и те невысокие, чахлые. На пути все чаще попадались скалы, круче становились подъемы. Тропа извивалась между скалами, то отступая, то приближаясь к ним. Иногда над нею нависали такие огромные и страшные каменные глыбы, что, казалось, стоит приблизиться – и они рухнут, уничтожат всех. Такие места солдаты старались проходить быстрее и осторожнее, хотя глыбы и не думали падать.

Наталка впервые была в горах. Поднявшись на возвышенность, она с удивлением рассматривала суровый, однообразный пейзаж. В такие минуты ей казалось, что в мире нет ни городов, ни сел, ни даже морей и океанов, – есть только небо да эти однообразные серые скалы, которым не видно конца.

Она так и не успела еще, а вернее, не решилась сказать Головене о Зубове, хотя все время держалась поближе к носилкам лейтенанта. Сам же Зубов избегал девушки, делая вид, будто никогда не видел ее. Донцов и Пруидзе вели бесконечный спор о войне.

– Степ, а Степ, когда же война кончится? – начинал Вано.

Степан отмалчивался.

– Оглох ты, что ли?

– Отстань, ей-богу! Липнешь, как лишай!

Донцов и сам сто раз на день задавал себе этот вопрос, а ответить на него не мог. Да и кто мог бы ответить? Степан знал лишь то, что войне не видно конца, она унесла тысячи жизней, спалила, разрушила города и села, а может еще больше разрушить, сжечь, уничтожить ни в чем не повинных людей. И от этого росла и росла его ненависть к врагу.

Не мог не думать о войне и лейтенант. На его глазах фашисты заняли всю Украину, Донбасс, Кубань, сковали в огненное кольцо город Ленина, потопили в крови Белоруссию… И вот сейчас, в эти дни, сокрушая все на своем пути, они безудержно рвутся к Волге. Их манит Сталинград… А там? Понять не трудно, что будет дальше: снова на Москву…

И опять вспоминались родные белорусские поля и леса, знакомая с детства Свислочь… Там, на берегу Свислочи, родной дом… Мать… Вот она вышла на крыльцо, встречая вернувшихся из школы Клаву и Дашу…

– А ну, угадайте, кто у нас?

– Дядька Микола!

– Анисья Ивановна!

– Вот и не угадали, – смеется мать.

– Сережа! Сережа! – в один голос кричат сестры.

И он, Сергей, спрятавшись за дверью, уже слышит, как сестры бегут по коридору, бросаются к нему.

– Ух, как выросли! – удивляется он.

Да, это было в тридцать девятом, после училища… А что там теперь, в Белоруссии? Как они живут? Может, и в живых нет? Фашисты в Белоруссии с первых дней войны… Он читал о зверствах гитлеровцев, о заложниках… А какие бои шли! Жалко, не пришлось воевать в родных местах. Может, еще придется?

…Было уже за полдень, и в горах наступила нестерпимая жара. Люди обливались потом, жадно пили воду из попадавшихся на пути родников. На коротких привалах падали, как подрубленные, а немного отдохнув, опять снимались с места, вытягивались в цепочку и шли дальше.

Тропа завела в рощу с густыми развесистыми деревьями. Таких деревьев многие солдаты, еще не видели.

– Чинары, – объяснил Пруидзе.

– Так вот они какие? – удивился Донцов.

– Это что – мелочь! – продолжал Вано. – Дальше пойдем, в три обхвата увидим. И граб, и железное дерево– самшит увидим!

Донцов подошел к одной чинаре, похлопал по стволу ладонью:

– Вот бы на доски распилить!

– Распилить-то можно, – тотчас вмешался дед, – но как вывезешь? Ни конем, ни трактором не подъехать. – И заключил: – Сколько добра пропадает!..

– Война кончится – с пилами, с топорами сюда придем! Дорогу построим! – пообещал Донцов.

– Ты-то придешь, а мне хоть бы войну протянуть…

– Да ты, Митрич, еще и меня переживешь!

– Дай бог нашему теляти волка поймати.

– Вот именно! А то – «войну протянуть»! Да война еще год-два и кончится. От силы – три.

– Тьфу! Типун тебе на язык! – сердито сплюнул дед. – Три года! Да ты что, рехнулся? Нешто мы враги себе, чтоб столько беду терпеть?

Донцов только крякнул в ответ.

Опять голые скалы, в низине роща, а за нею – мрачные утесы. Между рощей и утесами каменная площадка. Справа от нее – пропасть.

– Орлиные скалы, – пояснил Пруидзе.

Головеня не смог больше лежать на носилках. Морщась от боли, пошел по тропе, не разрешая даже поддерживать себя.

А тропа, сдавленная горами, так сузилась, что на ней не разминуться и двум встречным. По бокам, подпирая тучи, – отвесные стены. Началось ущелье, и солнце сразу исчезло, словно наступил вечер.

Справа опять открылась пропасть. Лейтенант остановился и, чуть согнувшись, посмотрел в нее: внизу такое же нагромождение камней, хаос, где-то на самом дне шумит вода. Донцов с опаской следил за командиром, а когда тот отошел от края, даже вздохнул:

– Стоит оступиться и… поминай как звали!

– Зачем оступаться? – засмеялся Вано. – Ходи хорошо. Вот так! – И, балансируя, бойко пошел по самой кромке обрыва.

Наталка закрыла глаза: упадет!

А Донцов схватил Вано за руку и почти отшвырнул в сторону:

– Псих! Жить надоело?

Лейтенант осмотрелся вокруг и решил остановиться здесь. Начинать надо было с наведения порядка, с дисциплины, и он подал команду:

– Становись!

Солдаты переглянулись: это еще что такое? От самого Дона шли, кто как хотел, а тут снова строй? Но Донцов и Пруидзе уже вытянулись в струнку. Рядом с ними– Митрич, Наталка, Егорка, а потом и все остальные заняли места в шеренге.

– Приказание касается только военных, – начал Головеня, но дед сурово остановил его:

– А нам куда же? Мы теперь все военные!

Лейтенант, соглашаясь, кивнул:

– Правильно, Митрич, мы все военные! Все, кому дорога Родина. И Родина приказывает нам остановиться. Наше место здесь, товарищи. Будем защищать перевал!

– Что? – вырвалось у Зубова. – Перевал? А говорили– до Сухуми…

Головеня в упор глянул на него:

– Приказ не обсуждают. Предупреждаю: за нарушение присяги, за попытку покинуть боевой рубеж – расстрел.

Зубов угрюмо опустил голову.