Текст книги "Дорога в горы"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Глава десятая

Уже совсем рассвело, когда они остановились в садочке на краю хутора. Донцов тотчас отправился во двор узнать, что здесь и как: обстановка на войне быстро меняется, и кто знает, не явились ли гитлеровцы…

Едва он приблизился к сараю, как откуда-то выскочила большая, похожая на волка, собака. Степан схватил попавшуюся под руку палку, начал отмахиваться, пятясь к сараю, пока не уперся спиною в дверь. Нажал, и дверь отворилась, да так, что Донцов застыл на месте: посередине сарая, с лопатой в руках, стояла девушка. Испуганное круглое лицо, обнаженные до плеч загорелые руки… Видно, услышала лай собаки и поторопилась вылезти из ямы, которую для чего-то копала в сарае.

– Доброе утро, – совсем некстати буркнул солдат.

Девушка молча кивнула в ответ, не зная, как быть, не понимая, что за оборванец ввалился к ней. Вроде солдат, но почему босой, без шапки и ремня? Что за деревяшки торчат из его карманов?

– Не пугайтесь, гражданочка, – поняв ее состояние, сказал Донцов и попытался пригладить свои растрепанные волосы.

Он успел уже рассмотреть тесный, полутемный сарай. В углу на подкладках, чтобы не прели полозья, – сани-розвальни. На санях нечто вроде постели: рядно, подушка. У дверей – скомканное белье, цветные девичьи платья, пальто с рыжим лисьим воротником. Донцов понял: прячет вещи от гитлеровцев.

– Что же это вы сами копаете? – стараясь успокоить хозяйку, спросил солдат. – Аль мужиков в доме нет?

Девушка посмотрела на его большие, запыленные, все в ссадинах ноги, на вьющийся, как у многих казаков, чуб и ответила чуть смелее:

– Есть конечно… С дедом мы проживаем…

И вдруг сама спросила:

– А вы из какой станицы?

Донцов чуть было не назвал первую пришедшую на память, но вовремя спохватился:

– Тут недалечко…

– То я и чую по говору, что вы казак… А як же вас звать?

– Степаном… по фамилии Донцов.

– Донцовых тут богато. Вы, часом, не родня Кузьмы Донцова? В Бережной проживает…

Никакого Кузьмы, конечно, солдат не знал, но вида не подал. Спросил, закрепляя знакомство:

– А вас как величать прикажете?

– Та на шо величать? Як батько с матерью назвали, так и вы: Наталкою кличьте.

– Хорошо назвали, – солдат улыбнулся. И тут же, согнав улыбку с лица, серьезно добавил – Вот что, Наташа, тут в садочке раненый…

– Раненый?

– В бою. Можно его сюда?

Девушка бросила лопату в сторону:

– Так шо ж вы молчите? Тут холодок, гарно… Несите сюды, – и бросилась к двери. – Минуточку, только Серка на цепь возьму.

Донцов поспешил в сад, где его сердито встретил Пруидзе:

– На шашлык попал, а? Целый час ждем!

– Кому что, а тебе шашлык!

– Не нужен мне твой шашлык! Время нужно! Понимаешь? Время!

– Тихо, не шуми. Не все сразу делается, – успокаивающе заговорил Донцов. – Ну-ка, помоги!..

Вместе с Вано подняли раненого и понесли в сарай. Наталка уже ждала их со взбитой подушкой в руках.

– Вот сюда, на дедову постель, – показала она на розвальни и выбежала во двор.

– Видели, товарищ командир? – проводил ее глазами Пруидзе. – Апельсин!

Лейтенант не ответил.

Девушка вскоре вернулась, неся кувшин молока с запекшейся, розовой пенкой. Положила на край постели белую, пшеничную паляницу. Кувшин был теплый, только что из печки.

– Вот это я понимаю! – оживился Донцов. – Ну и хозяюшка! Сразу видать – казачка!

Пруидзе лишь с благодарностью взглянул на Наталку.

Солдаты пили из одной кружки по очереди. Раненому девушка подала стакан и осторожно присела на уголок саней, внимательно разглядывая лейтенанта.

Бледный, худой… Над темными печальными глазами– широкие густые брови, сходящиеся у переносицы. Лицо командира показалось Наталке строгим, даже суровым, и в то же время очень молодым.

– Значит, так и проживаете тут с дедом? – заговорил Донцов, возвращая пустой кувшин.

– Так и проживаем… Да вот нет его что-то, – озабоченно нахмурилась Наталка.

– А батько с матерью, сестры, братья?

– Никого больше нема, – голос девушки дрогнул.

Справившись с волнением, она начала рассказывать о себе.

Это был грустный рассказ. Отца ее, колхозного бригадира, мобилизовали двадцать второго июня, в первый же день войны. Спустя месяц умерла мать. Единственный брат, Петр, еще подростком уехал на учебу в Крым. Где он сейчас – неизвестно. А со вчерашнего дня и дед пропал.

– Что с ним сталось? Может, убили?

– Ничего, придет! – постарался успокоить Донцов. – Кому он, старый, нужен?

Девушка с сомнением повела плечами: придет ли? А вдруг фашисты схватили…

Лейтенант молчал, прислушиваясь к отрывистому разговору. Может, от выпитого молока, а может, от всей этой спокойной обстановки ему стало как будто легче. Наталка спросила:

– Вы тоже из наших мест?

– Нет, я из Белоруссии.

– Может, из Минска?

– Немного не угадали: из Минской области. А что?

– Батько оттуда первое письмо прислал… – и замолчала.

Головене стало жалко ее, захотелось чем-нибудь успокоить.

– Да вы не печальтесь, – начал он. – Напишет еще. – И лейтенант заговорил о белорусских лесах, о партизанах, о том, что и отец ее может сейчас быть среди них, а письма оттуда не ходят.

Донцов поднялся с саней, вытер рот ладонью:

– Спасибо за угощение, хозяйка! Поели – пора на работу! – и, взяв лопату, полез в яму.

Вано принялся помогать ему. Наталка принесла сноп околота. Солдаты выложили дно и стенки ямы досками, покрыли ровным слоем соломы. Через час все вещи были надежно спрятаны в яме. Донцов посыпал свежую землю мякиной и, подмигнув, заключил:

– Сам Гитлер и тот не найдет!

Поговорив с командиром, солдаты вскоре куда-то ушли. Наталка осталась возле раненого. Головеня начал расспрашивать ее о советских частях: может, видела, куда они двигались? Спросил, не организуется ли где поблизости партизанский отряд.

Девушка покачала головой:

– Кто ж его знает.

– А что люди говорят?

– Люди? Та якие тут люди? У нас тут одни бабы. Известно, плачут… – И, помолчав, спросила: – Правда, будто немцы Москву взяли?

– Москву? – глаза лейтенанта вспыхнули. – Врут!

– Ихнее радио передавало…

– Ложь! Москву им не взять!

– А почему наши отступают?

Спросила и сразу пожалела об этом: такая острая боль исказила лицо лейтенанта. Он со злобой посмотрел на свою беспомощную ногу, будто во всем виновато его ранение.

– Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Давай-те-ка перевязку сделаю, – забеспокоилась Наталка.

Она выбежала из сарая и скоро вернулась с пузырьком йода. Разорвала чистую простыню и, опустившись на колени, начала снимать с ноги лейтенанта окровавленную тряпку.

Головеня следил за каждым движением девушки, почти совершенно не чувствуя боли.

– Ось и готово, – поднялась Наталка с колен. – Еще коли-нибудь вспомянете, як я вас лечила.

– Доктор вы мой дорогой, – с благодарностью улыбнулся раненый.

Во дворе послышались шаги, и в сарай вошел сияющий Донцов. Лихо притопнув, он горделиво выставил вперед левую ногу, демонстрируя перед командиром и девушкой большие сыромятные постолы:

– Хороша обновочка?

– Где подхватил? – сдерживая невольную улыбку– уж очень смешно выглядел Донцов, – спросил Головеня.

– Подарочек, товарищ лейтенант! – весело ответил Степан. – Иду, значит, по улице, а бабка из ворот высунулась, подзывает. Миленький, говорит, погоди! Бачу, говорит, набил ты свои солдатские ноженьки. Старая, а, видать, понятливая. Смотрю – тащит. Носи, говорит, на здоровье. Там и обулся. Эх, товарищ лейтенант, вот это обувь!

И, притопывая от удовольствия, солдат скороговоркой пропел:

 
Постолы, вы постолы,
Не велики, не малы:
Шиты на ноги, как раз —
Пол-аршина про запас!
 

– Да это ж бабка Матрена! – догадалась Наталка.

– Не могу знать. Подарила и даже фамилии своей не сказала.

– На выгоне живет? Новые ворота?

– Именно!

– Я и говорю – она, Матрена Гавриловна! – И, помолчав, девушка с грустью добавила: – Совсем одна осталась. Двух сынов убили, третьего проводила – тоже не слыхать…

Дверь отворилась, вошел Пруидзе.

Глава одиннадцатая

Весь день Головеня и его друзья провели на Выселках, в трех километрах от большой дороги, по которой почти беспрерывно двигались вражеские войска. К Выселкам не было хорошего подъезда, да и стоял хутор в ложбине, скрываясь в зарослях так, что его нелегко было разглядеть с шоссе. Гитлеровцам пока тоже было не до него: они стремились вперед, в большие селения и города. Успешное наступление окрыляло их, кружило голову.

В сарае, затерявшемся в густом, запущенном саду, было тихо, спокойно, по словам Донцова, – «как дома». Да и Наташа стала для всех троих словно родная сестра. Она сама вызвалась постирать их белье, которое бог знает когда менялось. Узнав, что у Донцова нет нижней рубахи, принесла дедову:

– Носите, все равно ироды заберут.

К вечеру с гор потянулись черные тучи.

– Вроде как дождь намечается, – сказал Донцов. – В непогоду оно сподручнее.

Начали собираться в дорогу. Пруидзе отдал Донцову свой автомат, перекинул через плечо связанные ремни и подставил лейтенанту широкую спину. Головеня охотно повиновался: здоровая нога уперлась в ремень, словно в стремя, не давая сползать. Да и солдату так было легче.

Когда вышли из сада и скрылись в высокой конопле, Наталка, задумчивая, вернулась в дом. Стало тяжко, слезы на глаза навернулись: трудно придется в пути раненому. А солдатам? Ведь надо пройти не километр и не два.

Грустно было от мысли, что больше никогда не увидит этих простых, добрых людей. Тревожила и своя боль, и своя незавидная судьба: осталась одна-одинешенька на всем белом свете.

Но и сидеть, ничего не делая, было невмоготу. Заглянула на кухню, в спальню и вышла во двор. Вокруг – вечерняя тишина, где-то очень далеко поблескивает молния. Пора зажигать огни, а в хатах соседей темно. Люди сидят без света, так же как и она, с тревогой ждут прихода гитлеровцев.

Наталка подоила корову, прикрыла ведро полотенцем и пошла в дом. Но едва ступила на крыльцо, как скрипнула калитка и во двор вошел солдат: в одной руке мешок, другая беспомощно свисает, перехваченная выше локтя бинтом.

– Хозяюшка, может, молоко есть? – умоляюще попросил солдат.

– Только подоила, парное…

– Давай, – поспешил солдат к крыльцу.

Наталка поставила ведро, вынесла кружку, ломоть хлеба.

– Пейте на здоровьечко.

Солдат выпил одну кружку, зачерпнул вторую.

– Как же вы один… с такой рукой? – сочувственно спросила девушка.

А он будто и не расслышал. Зачерпнул третью кружку, жадно выпил и только после этого заговорил:

– На перевал надо… Объясни, как лучше…

– На перевал? – оживилась Наталка. – А ось так, прямо. Бачите тополь под окном? Мимо той хаты… Дальше речка будет – мелкая, в любом месте по колено. А потом по тальникам…

Ей стало жалко солдата и, желая хоть чем-нибудь помочь ему, добавила:

– Только сейчас трое ушли. Один, как и вы, раненый. Вы хоть в руку, а у него нога прострелена. Может, нагоните.

Солдат поставил кружку на завалинку, посмотрел на оставшийся кусок хлеба:

– Маловато в такую дорогу, тащи паляницу. Давай, что есть.

– Может, масла?..

– Неси!

Наталка быстро вернулась с маслом, принесла и еще ломоть хлеба. Уложив добычу в мешок, солдат крепко завязал его, отставил к завалинке. И вдруг шагнул к девушке, обхватил ее за талию:

– Ишь ты, какая кругленькая!

– Пустите, у вас же рука поранена!

– Фашистам себя бережешь? – ухмыльнулся солдат, сжимая ее, словно клещами.

Девушка рванулась, хотела закричать, позвать на помощь. А кого позовешь? Кто услышит? На улице – ни души…

– Вы ж советский, – взмолилась она. – Пустите!

Он ладонью зажал ей рот, потащил с крыльца к забору, на разбросанное сено.

Отчаяние охватило Наталку. Она поняла, что не вырваться, и, задыхаясь, закричала изо всех сил.

Из-под повети, гремя цепью, рванулся Серко, с яростью бросился на чужого. Солдат выпустил девушку, попятился к калитке, а Наталка метнулась в сени, захлопнула дверь и услышала, как грохнул выстрел и завизжал Серко. Забилась в угол, притихла: сейчас придет!

Но солдат исчез.

Так и не уснула всю ночь. Страшные мысли одолевали девушку. Чего же ожидать от врагов, если свои способны на такое? Нет, это не наш, не советский человек, хоть на нем и красноармейская форма. Только фашисты такие!

– Что же делать? – спрашивала она себя и не могла найти ответа. Если бы знала, где партизаны, все бы бросила, сейчас бы убежала к ним! А где они, партизаны? Куда идти?..

Горько плакала Наталка, вспоминая всю свою жизнь. Не легко сложилась она. Всего восемнадцать лет прожила на свете, а сколько горя перенесла, сколько несчастья видела! Кончила десять классов, собиралась учиться в институте иностранных языков: легко давался немецкий, да и директор Павел Иванович советовал. Но в те самые дни, когда надо было отсылать документы, безнадежно слегла мать. Вскоре ушел на фронт и пропал отец. Умерла мама. Сначала думалось, что война не продлится долго. А она все разгоралась, охватывала новые города и села, докатилась до родной Кубани… И деда нет. Куда он девался?.. Совсем одна осталась…

Наталка уткнулась лицом в подушку и разрыдалась еще горше,

Глава двенадцатая

Много часов подряд, сменяя друг друга, несли солдаты Головеню все дальше и дальше, к горам. Оба солдата выбились из сил и наконец остановились, добравшись до огородов какой-то станицы. Прилегли на росную траву.

Долго молчали, а думали об одном и том же. В станицу, конечно, лучше бы не заходить. Обогнуть стороной, обойти по лугу, а там, через речку, – в лесок, за которым уже недалеко предгорье. Но как не зайдешь, если в запасе нет ни куска хлеба, если голод сильнее усталости валит с ног? Напрасно отказались взять продукты у Наташи. Пожалели ее: может, девушке придется еще хуже, чем им сейчас. Только тем и жить будет, что удастся припрятать от фашистов…

А чудесная девушка эта Наташа! Стоит, как наяву, у каждого перед глазами: приветливая, скромная, доверчивая. Толстые русые косы спадают на грудь. Глаза, как безоблачное небо, голубые, спокойные. Нет в них ни лукавства, ни лжи, как и во всем ее чистом, светлом облике. Каждый хотел бы помочь ей, а чем поможешь? Изломают, затопчут враги, как придорожную былинку…

Рядом станица, совсем близко: стоит перешагнуть через плетень, пройти по огороду и – вот она, крайняя мазанка. Там небось и вареная кукуруза с солью найдется, и молоко, и сыр. «Разве рискнуть? – подумал Донцов. – Туда и назад, в один момент».

Пруидзе словно разгадал его мысли, заговорил вполголоса:

– Ходыть туды-сюды – солнце встанет. А нам темно надо. Нельзя ходыть!

– А если надо?

– Хо, надо! Жизнь надоел? Помирать хочешь?

– Не пойму я тебя, Вано, – пожал плечами Степан. – Вчера говорил: без бурдюка и жареного барана в горы не ходи, а теперь с пустыми руками зовешь.

– Говорил, говорил… Мало, что говорил! Как думаешь, в горы колхозный скот пошел?

– Ну пошел. А нам от этого какой прок?

– Вот тебе и шашлык!

– Нет уж, извини. Мало того, что немцы грабят, так и мы начнем колхозников обдирать?

– Совсем глупый! – загорячился Пруидзе. – Гостями на кош придем. Кавказ понимать надо!

Донцов с сомнением покачал головой:

– А по-моему, лучше бы здесь запастись продуктами.

Головеня не вмешивался в их спор. Лежал и думал все об одном и том же: как бы обойти врага, не попасть в плен, выжить, победить. Ясно было одно: пройти более двухсот километров до Сухуми – не так-то просто. Для этого потребуется не менее двенадцати дней, да и то при условии, что все путники здоровы. А ведь его, Головеню, надо нести…

Невеселые мысли лейтенанта прервал Пруидзе.

– Что, если там фашисты? – зашептал Вано, указывая на станицу.

– Чего гадать-то? – отозвался Донцов. – Схожу вот сейчас и все выясню.

– Почему ты? Почему не я? Или я трус какой?

– Не трус, а повар, – усмехнулся Степан. – Понимать надо, что к чему.

– А ты – писарь! – вскипел Вано. – Чем лучше повара?

– Не отказываюсь, был и писарем. Но я и в разведке служил…

– Друзья, – вмешался наконец лейтенант, – на Кавказе есть пословица: «Пастухи спорят – волк выигрывает». Можете отправляться оба.

Вано тотчас успокоился, подсел к нему, замахал на Донцова рукой:

– Иди, Степанка! Только автомат захвати. Да будь осторожен.

Донцов понимающе кивнул, перешагнул через плетень и скрылся в подсолнухах.

Вернулся он минут через сорок – сияющий, довольный, и сразу же доложил:

– Обстановка – лучше не надо. Оккупантов нет, ужин заказан, а кое-что найдется и про запас!

– Шайтан! – весело выругался Вано.

Вскоре все трое уже были в крайней мазанке.

– Принимай гостей, хозяйка! – крикнул Донцов, как у себя в хате.

– Сидайте, сидайте! – вышла из кухни казачка, и Донцов глаза вытаращил от удивления: гляди ты, успела переодеться! На хозяйке было не простое ситцевое платье, как раньше, а шелковое, с яркими васильками. Волосы аккуратно уложены. «Смотри, как вырядилась», – еще раз подумал солдат.

А хозяйка степенно прошла через горницу в спальню, с минуту повозилась там и, вернувшись, так искренне улыбалась Степану, будто встретилась с ним после долгой разлуки. Но вдруг увидела бледное лицо лейтенанта, его забинтованную ногу и всплеснула руками:

– Господи, что же это такое?

– Командир наш. Ранен, – поспешил объяснить Донцов.

– Да он же чуть дышит!

– Ничего, ничего, – отозвался лейтенант, с трудом выпрямляясь на стуле.

Вано вынул из кармана обрывки простыни, что дала Наталка, и принялся перебинтовывать ногу командира. Хозяйка ушла на кухню, сказала – собрать поесть. Донцов отправился помогать казачке: принес воды из колодца, разжег плиту. Из кухни слышалось женское хихиканье, потом голоса:

– Где твой муж, Мария? – спросил Степан.

– Далеко, голубок!..

– Где?

– Отсюда не видать.

– На фронте?

– Не… – вздохнула хозяйка.

– А где же он? – не отступал солдат.

– Долгая песня, голубок!..

– А все-таки?

– Как тебе сказать… Спервоначалу в тюрьме сидел. А вышел – на работу устроился. Да так и не вернулся…

– Вернется? – прогудел бас Донцова.

– Не… Сразу не вернулся, теперь не жди.

– Почему?

– Другая баба опутала.

И сразу погрустневшим голосом казачка продолжала:

– Четыре годка вместе прожили. Как все люди. Он кладовщиком был… Я ему не раз говорила: «Ох, Санька, не лезь ты в начальство!» Будто душа чуяла. А он свое… Пришла ревизия, проверила – недостача. Известное дело – в суд повели. А какой он вор? Разве что с пьянства?

– Большая недостача?

Хозяйка опять вздохнула:

– Взял мешок чи там два пшеницы, так разве ж колхоз от этого обеднел? А через то, значит, мужика с бабой и разлучили.

– Может, вернется?

– Не… Люди переказывали: не хочет. Эт, будет тебе допросы чинить! Ну его к черту. Пойдем за стол, солдат!

И раскрасневшаяся Мария вышла из кухни, поставила на стол большую сковороду с жареной картошкой. Принесла полную миску малосольных огурцов, приятно пахнущих укропом. Положила на стол нож, сделанный из обломка косы.

– Закусочка первый сорт! – похвалил Донцов. – Может, и это найдется? – он щелкнул себя по горлу.

– Не, чего нема, того нема, – развела руками хозяйка.

Пруидзе, вооружившись ножом, начал искусно кроить белую паляницу. Ломти получались у него ровные, тонкие, как в первоклассном ресторане. Вдруг он насторожился, замер с ножом и паляницей в руках: где-то послышался шум мотора. Донцов метнулся к окну, глянул на улицу и тут же бросился к Головене, понес его в сенцы.

– Фашисты! – бросил он на ходу.

– Та шо тут такого! – послышался вслед голос хозяйки. – Ну, в плен сдадитесь, чи шо… Может, и война скорее кончится…

Степан понес лейтенанта в конец двора, к изгороди, за которой начинался огород. Вано с автоматом в руках шагал за ним. Солдаты готовы были скрыться в подсолнухах, но и там неожиданно взревел мотор, заскрежетали гусеницы танка. Пришлось повернуть назад. Донцов вспомнил, что хозяйка выходила за огурцами во двор, огляделся вокруг и увидел чуть приподнятую крышку погреба.

Едва Пруидзе опустился последним в погреб и прикрыл за собой крышку, как во двор, ломая изгородь, въехала какая-то тяжелая машина.

Откуда-то издалека донеслось несколько артиллерийских выстрелов.

– Ну, друзья, – собрав силы, шепотом заговорил лейтенант, – положение наше нельзя сказать, чтоб плохое. Оружие исправно, есть патроны, гранаты. А главное – мы в дзоте! – Шепот его звучал ободряюще. Но про себя командир думал; «Готовая могила».

Глава тринадцатая

Выбравшись за околицу хутора, солдат посмотрел на вершины гор, видневшиеся в предвечернем небе, и побрел к ним напрямик, через поле.

В памяти одно за другим всплывали разные события. Вот и не очень давнее: как пограничники задержали отца. Он пытался бежать в Персию, но побег не удался. Пограничники, правда, отпустили старого Арнольда Квако: у него был советский паспорт, он – снабженец приграничных селений. Заблудился: такое со всяким может случиться…

Однако после этого все пошло кувырком. Отец лишился места, стал пить, потерял всякие надежды на возвращение прежних порядков, хотя и продолжал люто ненавидеть Советскую власть. Эту ненависть он передал своему сыну, Андрею.

Незадолго до войны Андрей демобилизовался, прослужив два года в одной из частей Одесского гарнизона. Оставшись в Одессе, он поступил на работу в портовую контору. В том же году получил отпуск и более двух недель провел в Сухуми. Почти каждый вечер проходил Андрей мимо отцовского дома, в бессилии сжимая кулаки: отца уже нет в живых, а сам он здесь всем чужой. Так и вернулся ни с чем в Одессу. И вдруг – война!

Андрей сам явился в немецкую комендатуру и с тех пор многое успел сделать для гитлеровцев. Это он выследил в городе коммуниста-подпольщика и выдал его эсэсовцам. Он раскрыл молодежную организацию, выпускавшую советские листовки. А фашисты не очень-то щедро расплачиваются за его услуги. И как медленно они продвигаются к Сухуми! Рвутся к Волге. Конечно, Волга – это неплохо: Сталинград, Саратов… Прямая дорога на Москву… Но не лучше ли было бросить часть войск на перевал? Тут ведь, под боком, – жемчужина Абхазии – Сухуми! О, если бы его власть, Андрей давно овладел бы этим прекрасным городом! Ведь перевал почти открыт, разрозненные группы советских солдат, бежавших в горы, не смогут удержать его. Так чего же медлить?!

Андрей так увлекся воспоминаниями, что споткнулся и едва не упал. Нагнувшись, он рассмотрел под ногами большой полосатый арбуз и выругался.

– Кто там? – послышался старческий голос из полутьмы.

Андрей пригнулся и на фоне неба различил фигуру человека. Рядом – шалаш. Ну конечно, это бахча: вон сколько арбузов под ногами!

– Свои, – отозвался предатель.

– То-то, чую – свои… А то, говорят, эти антихристы уже в станице. Будь они прокляты! – сердито хрипел старик, приближаясь. – Грабят, убивают… Все живое под корень сводят…

Квако нащупал в кармане пистолет, сжал в руке.

– Ты один? – спросил он.

– Один, товаришок… Приказу не было, вот и жду. Як, думаю, такое добро бросать? Может, наши скоро вернутся… А ты, сердешный, бачу, отстал. Может, есть хочешь?

Вытащив пистолет, Квако хладнокровно выстрелил старику в живот, перешагнул через труп и, не оглядываясь, побрел дальше к горам. Он не стал заходить в станицу, раскинувшуюся на пути: в мешке полно всякой снеди, во фляжке – спирт. А в станице еще и с Хардером встретишься: ведь батальон должен переехать в райцентр, ближе к тропе, ведущей на перевал. Хардер! Он хотя и капитаном скоро будет, а все равно – свинья!

Но ничего, наплевать на Хардера. Квако еще возьмет свое. Он непременно станет начальником полиции, и тогда ему никакие хардеры нипочем!

…Всю ночь и весь следующий день шагал Андрей Квако, не встретив по пути ни одной живой души. Даже сомнение начало закрадываться: а есть ли в этой пустоши люди?

По сторонам тропы то тут, то там вставали высокие скалы и густые кусты орешника. С каждой минутой кусты становились темнее, гуще. Квако с тревогой всматривался в них: боялся не людей, а шакалов, вернее, своего одиночества в этих быстро густеющих сумерках. Неужели придется опять ночевать одному?

Стало совсем темно, когда Квако остановился возле большого серого камня, лежащего у самой тропы. «Да, пожалуй, здесь самое удобное место», – решил он. Расстелил палатку, уселся спиной к камню и принялся за ужин.

Сзади послышался шорох, и Андрей вскочил, как ошпаренный: змея? Нет, это ему показалось. Сел, отпил из фляги глоток спирта, завернулся с головой в палатку: так безопаснее. Под палаткой было душно, глаза слипались, но тем и лучше – скорей бы уснуть.

И снова: что это? На него набрасывается собака, хватает за сапоги, за рубаху, тянется к горлу. Андрей вскрикивает и… просыпается. С минуту вглядывается в темноту: «Где это я? Ах да, горы…» И вдруг лихорадочно ощупывает карманы брюк, голенища, палатку и, лишь найдя за пазухой браунинг, облегченно вздыхает: «Слава богу!»