Текст книги "Сказания о нартах"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Сказания о нартах

Осетинский эпос

НАРТОВСКИЙ ЭПОС ОСЕТИН

I

ЦИКЛЫ, СЮЖЕТЫ, ГЕРОИ

В науке установлено, что эпос в своем становлении проходит несколько фаз. Вначале мы имеем разрозненные, ничем между собой не связанные сказания, возникающие в разных центрах, в разное время, по разным поводам. Это – первая фаза становления эпоса. Об эпосе пока собственно и нет речи. Но для него подготовляется материал, который, при благоприятных условиях, начинает приобретать черты эпоса. Из массы героев и сюжетов выделяется несколько излюбленных имен, несколько излюбленных событий и мотивов, и сказания начинают кристаллизоваться вокруг них, как центров притяжения. Образуется несколько эпических узлов или циклов. Эпос переходит в фазу циклизации.

В некоторых случаях, далеко не всегда, эпос может достигнуть третьей фазы. Не связанные между собою дотоле циклы могут быть, более или менее искусно, соединены одной сюжетной нитью, сведены в одно последовательное повествование, в одну эпическую поэму. Происходит, если можно так выразиться, гиперциклизация. Она может явиться результатом не только соединения нескольких циклов, но и разбухания одного излюбленного цикла за счет других, менее популярных. Это и есть завершающая фаза, фаза эпопеи.

Переход в эту фазу бывает нередко результатом индивидуального творческого усилия. Так, создание Илиады и Одиссеи из разрозненных до того эпических циклов греческая традиция приписывает слепому певцу Гомеру. Карело-финские руны были застигнуты во второй, многоциклической фазе, и только Ленрот придал им вид цельной поэмы «Калевалы».

На заре собирания нартовских сказаний в прошлом веке казалось поначалу, что память народа хранит только разрозненные рассказы. Но по мере накопления материала все отчетливее стали проступать контуры монументальной многосюжетной, но цельной эпопеи с явственными чертами генеалогической циклизации. Оказалось, что основные герои состоят в родственных между собой отношениях, образуя четыре последовательных поколения; что они объединены в три фамилии; что они носят общее наименование «нартов», и термин «нартэг» в свою очередь образован – это особенно важно – по типу осетинских фамильных имен и, стало быть, ставит главных героев в отношения членов одной фамилии, одного богатырского рода.

Распределение нартовских сказаний по циклам не представляет больших трудностей. Оно напрашивается само собой. Сказания без всякого насилия легко группируются вокруг нескольких главных героев и событий.

Впрочем, если, с одной стороны, в нартовском эпосе имеем яркий пример циклической фазы с чертами эпопеи, то, с другой стороны, в нем много пережитков начальной стадии становления эпоса: развитие сюжета внутри каждого отдельного цикла не свободно от противоречий и непоследовательности, чувствуется ясно, что нанизанные друг на друга эпизоды и мотивы, группирующиеся вокруг одного героя или события, имели до этого разрозненное и самостоятельное существование и что у сказителей не было такой уже повелительной потребности устранять противоречия и выдерживать строгую сюжетную линию.

Центральных циклов в нартовском эпосе намечается четыре.

1. Начало нартов (Уархаг и его сыновья, Ахсар и Ахсартаг);

2. Урузмаг (Урызмаг) и Шатана;

3. Сослан (Созруко);

4. Батрадз (Батрадз).

Важными, если не по объему, то по значению, являются также циклы хитроумного Сирдона и чудесного Ацамаза.

Но кроме этих основных циклов, имеется еще десятка полтора самостоятельных сюжетных узлов с самостоятельными героями: Тотрадз, Арахцау, Сауай, Сыбалц, Айсана и др. Не всегда удается установить, являются ли эти «малые циклы» обломками когда-то существовавших больших, или, наоборот, перед нами разрозненные сказания, находившиеся на пути к образованию цикла.

Взятый в целом нартовский эпос поражает богатством и разнообразием сюжетного материала. Если не считать античной мифологии и эпоса, то вряд ли где-либо можно еще найти такое богатство.

Сюжеты сказаний весьма разнообразны, но некоторые можно считать типическими: борьба с великанами; походы за добычей; приключения на охоте; борьба между нартовскими фамилиями и отдельными героями, обычно на почве кровной мести; соревнование героев за женщину и добывание жены; путешествие в загробный мир (в цикле Сослана); борьба с небожителями (в цикле Батраза).

Согласно вариантам, записанным от лучших сказителей, родоначальником нартов был Уархаг. У него было два сына-близнеца Ахсар И Ахсартаг.

В статье «Опыт сравнительного анализа легенд о происхождении нартов и римлян» мы пытались показать, что в основе сказания о Ахсаре и Ахсартаге лежит тотемический миф о происхождении племени от волка, совершенно аналогичный легенде о Ромуле и Реме.

Имя родоначальника нартов Уаэрхагг есть не что иное, как старое осетинское слово, означавшее «волк» (древнеиранское varjea). Легенда о происхождении нартов вводится тем самым в круг распространенных тотемических мифов, характеризующих одну из самых ранних ступеней развития общества.

Нарты произошли от дочери водного божества, Дзерассы. Эта связь нартов с водной стихией и ее властителями Донбетрами проходит настойчиво через весь эпос. Батраз по матери, а Сирдон по отцу – также дети воды. Несомненно, в эпоху создания эпоса осетины-аланы жили по соседству с морем или большими реками, так как в небольших и быстрых горных реках современной Осетии решительно нельзя найти места для Донбетров с их обширным царством и роскошными дворцами. Об этом же говорит постоянное упоминание в сказаниях моря (денджыз, фурд).

Нарты делились по большинству вариантов на три фамилии: Ахсартаг-гата, Бората и Алагата. В отнесении отдельных героев к той или иной фамилии наблюдается у сказителей большая путаница, но сравнительным анализом вариантов можно установить, что знаменитейшие герои: Урузмаг, Шатана, Хамиц, Сослан, Батраз были потомками Ахсартага и, стало быть, принадлежали к фамилии Ахсартаггата. Представителем фамилии Бората является Бурафарныг с семью сыновьями. О героях фамилии Алагата нет в эпосе прочной традиции. Деление нартов на отдельные и часто враждовавшие друг с другом фамилии является очевидным указанием на родовой строй и живо напоминает деление древнескандинавских эпических героев на три знаменитых, обреченных на великую славу и великие страдания рода; Вользунги, Нифлунги и Будлинги.

Мотив близнецов, повторяющийся в этом цикле дважды (Ахсар – Ахсартаг, Урузмаг – Хамиц), имеет широчайшее распространение в мировом фольклоре. Римские близнецы, Ромул и Рем, а также греческие Диоскуры и индийские Левины, послужившие предметом специального исследования Всев. Миллера[1]1
  Очерки арийской мифологии. I. Левины – Диоскуры.


[Закрыть], являются наиболее известными героями этого мотива.

По некоторым вариантам Дзерасса выходит замуж за своего свекра Уархага. От этого эпизода веет глубокой архаикой. Это – несомненный отзвук группового брака, при котором все мужчины одной группы имеют право на всех женщин другой группы. Переживания ранних форм брачных отношений мы найдем и в других циклах нартовского эпоса, в первую голову в цикле Шатаны и Урузмага, к которому мы теперь и переходим.

Если бы нас спросили, что в нартовском эпосе самое замечательное, мы ответили бы не задумываясь: образ Шатаны. Женщины фигурируют во многих эпопеях, но тщетно искали бы мы в каком-либо ином эпосе женский образ такой мощи, такого значения, такого размаха, такой жизненности, как нартовская Шатана. Во многих эпосах женщинам отведена очень большая роль. Но при всем том они остаются, в большинстве, носительницами чисто женского или семейного начала, чем, в конечном счете, определяется сфера их активности. Поэтому в других эпосах одну героиню можно легко заменить другой без ущерба для психологической и художественной правды. Нартовскую же Шатану никогда и никем заменить невозможно, равно как нельзя ее удалить из эпоса без того, чтобы не ощутить зияющую пустоту.

Сфера ее активности – не узкий круг любовных и семейных отношений, вся жизнь народа в целом. Можно мыслить нартов без любого из героев, даже главнейших, но нельзя их мыслить без Шатаны. Не этим ли объясняется, что нигде в эпосе мы не находим никаких указаний или намеков на смерть Шатаны? Она – бессмертна, или, точнее, она жива до тех пор, пока живет весь нартовский народ.

Шатана – истинная мать народа, центр и средоточие нартовского мира. К ней сходятся все нити. Без ее участия и совета не обходится ни одно знаменательное событие. Это она взрастила нартам двух славнейших героев – Сослана и Батраза, не будучи им кровной матерью. Это она – мудрая и вещая – выручает их в труднейшие минуты. Это она открывает им свой гостеприимный чертог, когда их постигает голод. Щедрость Шатаны и изобилие ее стола вошли в поговорку: «Не феин – Шатана» – «наша хозяйка – Шатана», это – высшая похвала женщине в устах осетина.

Шатана – могущественная чародейка. Она может вызывать снег и бурю, понимать язык птиц, может по желанию принимать вид старухи или молодой обольстительной женщины; взглянув в свое «небесное зеркало» (арвы ай-дæн), она видит все, что происходит на свете, и т. д.

Доказывать, что образ Шатаны идет от матриархата – значит ломиться в открытую дверь. Черты матриархата рассеяны в изобилии во всех древних эпосах: в Калевале, Ирландских сагах, Эдде. Но наличие именно в осетинском эпосе такой монументальной женской фигуры, как Шатана, имеет особый исторический смысл. Дело в том, что предки осетин, аланы, были одним из сарматских племен. А сарматы, по свидетельству античных авторов, выделялись среди других народов яркими чертами матриархата и высоким общественным положением женщины[2]2
  См.: К. Ф. Смирнов. Сарматы. М., 1964, с. 201; Б. Граков. Пережитки матриархата у сарматов. Вестник древней истории, 1947, № 3, с. 100–121.


[Закрыть]. Псевдо-Скилак называет их gunaikokratumenoi «управляемые женщинами». Мы не ошибемся, если скажем, что, с точки зрения социальной типологии, аланская Шатана – родная сестра сарматской царицы Амаги (Полиен), скифской Томирис (Геродот), массагетской Зарины (Ктесий).

Рассудительность, выдержка, находчивость в минуту опасности – таковы отличительные черты старшего из нартов – Урызмага. В щедрости и хлебосольстве он под стать своей супруге. Отношения их друг к другу проникнуты неизменной любовью и заботой.

Как Урызмаг, так в особенности Шатана, выступают эпизодически во всех циклах. Каждый такой эпизод вносит новый штрих в их характеристику и в совокупности они создают образы высокой художественной силы, цельности и полноты. В ряде сюжетов Шатана и Урызмаг являются центральными фигурами, и это дает право говорить об особом цикле этой знаменитой супружеской пары.

Сказание об Урызмаге и Шатане – это сильно затемненный, обросший позднейшими наслоениями миф о первой человеческой или божественной паре.

Миф об Урызмаге и Шатане вводит нас в круг изначальных теогонических, антропогонических и этногонических мифов. Это подтверждается тем, что с рождением Шатаны связано также рождение первого коня и первой собаки. В самом деле, выражения «старший из коней» (бæхты хистæр) и «старший из псов» (куиты хистæр) нельзя понимать иначе, как «родоначальник коней» и «родоначальник псов». Для мифологических представления совершенно обычно и в порядке вещей, что первый земной конь произошел от небесного коня, а первая земная собака – от небесной собаки. Народ-коневод, пастух, охотник и воин, каким мы знаем древних алан и нартов, должен был изо всех домашних животных ценить и любить всего больше коня и собаку. Не удивительно, что именно их он ввел в свой антропогонический миф[3]3
  Во всем нартовском эпосе, с начала до конца, конь играет первостепенную роль. Некоторые кони, как, например, конь Урузмага, Арфаи, пользуются не меньшей известностью, чем сами герои. Во многих сказаниях конь наделен человеческой речью и выступает как друг и советчик своего хозяина. Угон чужих конских табунов составляет главную цель нартовских «балцов» (экспедиций). Эти черты, как и многие другие, сближают нартовский эпос с аланским бытом. Аммиан Марцеллин (XXX, 2, 19–20) пишет об аланах: «Они гонят перед собой стада крупного и мелкого скота и пасут их; но главный предмет их забот – лошади».


[Закрыть].

С личностью первой и лучшей из женщин Шатаны связывается также появление первого и лучшего из напитков, пива, любимого напитка осетин-алан. Этнографические и лингвистические данные указывают на древность и исключительную распространенность культуры пива у осетин. Осетинское жлутон «сказочная пища или напиток» означало первоначально «пиво особой варки» и родственно северогерманскому названию пива alut (ср. английское ale, фин. olut).

Едва ли мы ошибемся поэтому, если выразим убеждение, что в цикле Шатаны и Урызмага, за бытовой сюжетикой, скрывается старое мифологическое зерно – древняя этногоническая и теогоническая легенда. При этом образ Шатаны и роль, какую она играет во всем эпосе, позволяют утверждать, что легенда эта возникла в условиях еще не изжитого матриархального мировоззрения. Последнее обстоятельство может служить некоторым отправным пунктом для датировки данного цикла. Многие исследователи отмечают существование несомненной связи между тотемизмом и матриархатом. Во всяком случае, последний не моложе первого. И если цикл Уархага а его тотемическим ядром мы относим к первой половине I тысячелетия до н. э., то вряд ли более новым можно считать первоначальное мифологическое ядро цикла Урузмага и Шатаны.

Существовала ли какая-либо исконная связь между первым и вторым циклом? Это для нас не очевидно. Преемственность поколений Уархаг – Ахсартаг – Урузмаг как будто говорит о связи, но эта преемственность могла быть присочинена впоследствии в порядке «генеалогической циклизации».

За время своего долгого бытования в устах народа нартовские сюжеты претерпели, разумеется, немало изменений и вариаций, из которых многие безвозвратно для нас утеряны. Если бы у осетин-алан была старая письменность, которая зафиксировала бы нартовские сказания на разных этапах их истории, мы имели бы интереснейший материал для суждения об эволюции эпических мотивов и сюжетов. Сейчас этого материала у нас нет.

Случается, однако, что версии, не сохранившиеся у данного народа, бывают обнаружены у его соседей, к которым они в свое время попали в порядке обычной миграции фольклорных сюжетов. Для цикла Шатаны мы имеем, к счастью, такой именно случай. Подобно тому, как Геродот сохранил нам многие сюжеты нартовского эпоса в скифских обычаях и преданиях V века до н. э., так армянский историк Моисей Хоренский в записанных им легендах об аланской царевне Сатеник зафиксировал несколько сюжетов, в которых можно опознать видоизменения нартовских сюжетов из цикла Шатаны.

В цикле Шатаны и Урузмага есть еще несколько сюжетов и мотивов, которых мы можем коснуться лишь вскользь.

Сюжет о герое, погибающем в юности и возвращающемся из загробного мира к своему отцу, чтобы совершить с ним чудесные подвиги и затем вернуться в царство смерти, принадлежит к числу весьма популярных в нашем эпосе. Он встречается также в цикле Тотрадза.

Приключение Урузмага в пещере у циклопа относится к разряду странствующих сюжетов широчайшего распространения. Древность этого сюжета засвидетельствована Гомеровским рассказом об Одиссее и Полифеме (Одиссея, песнь IX). Подобно мифам о Прометее и Аргонавтах этот сюжет относится к числу тех, которые особо тесно связывают античную Элладу с Кавказом.

Сказания о циклопе, помимо осетин, засвидетельствованы у мегрелов[4]4
  СМОМПК, V, 2, с. 97 сл.


[Закрыть], кабардинцев[5]5
  «Сказка о Хагоре», СМОМПК, I, с. 80 сл.


[Закрыть], дагестанцев[6]6
  Изв. Русск. геогр. О-ва, XX (1884), с. 40.


[Закрыть], чеченцев[7]7
  Сб. свед. о кавк. горцах, IV. Отд. II, с. 12 сл.


[Закрыть]. Кроме того, «мотив Полифема» известен у многих европейских народов. Кавказские варианты стоят несравненно ближе к греческому, чем европейские. Сравнительному разбору этих сказаний посвящена работа В. Миллера «Кавказские сказания о циклопах»[8]8
  Этнограф. Обозрен. IV (1890), с. 25–43.


[Закрыть].

Изобретение пива послужило сюжетом эпической песни не только у осетин. Этому знаменательному событию посвящена почти целиком 20-я руна Калевалы[9]9
  Культура пива и для финнов является очень древней, и финское название пива olut, как и осетинское aluton ведет к древнегерманскому alut.


[Закрыть]. Капо (или Осмотар), дочь Калевы, родоначальника финских героев, является первой женщиной, сварившей пиво из ячменя и солода с примесью меда.

Как ни мало общего, по первому взгляду, между глубоко человечным, реальным образом нартовской Шатаны и туманно-мифическим образом финской Капо, оба они идут, несомненно, из одного источника – из древнейших мифов о происхождении стихий, богов и людей. Таков материал цикла Шатаны и Урузмага.

Шатана выступает как мать и хозяйка – не только в узком кругу семьи, но для всего племени. Когда нартов постигает голод, Шатана открывает гостеприимные двери и из сделанных ею запасов угощает народ, от мала до велика. Выступающая здесь хозяйственная роль женщины как хранительницы запасов племени и их распределительницы в высшей степени интересна и важна для характеристики ранних общественных форм матриархального типа.

Все это дает право видеть в образе Шатаны и связанных с нею сюжетах и мотивах одно из самых своеобразных явлений не только в осетинской, но и в мировой народно-эпической традиции.

Богатством сюжетов и популярностью центрального героя выделяется цикл Сослана (Созруко). Имя Сослан, по-видимому, тюркского происхождения. Ср. ногайское суслан (принимать грозный вид), от суслы (хмурый, грозный, строгий) (суслы адем – «грозный человек»). Форма Созруко представляет «адыгизацию» имени Сослан. В староадыгском не было фонемы л, и имя Сослан должно было принять форму Сосран. Эта форма была затем снабжена излюбленным в личных именах элементом – ко (адыг. gwa «сын»). Полученное Сосрануко (сохранилось в абазинском) было затем упрощено в Сосруко и в этой форме было заимствовано из адыгского (кабардинского) обратно в осетинский. Такие «челночные» переходы слов и имен из одного языка в другой и обратно представляют нередкое явление.

На осетинской почве имя Сослан свидетельствуется с XIII века: осетинский вождь Давид Сослан был мужем знаменитой грузинской царицы Тамары.

В дигорских вариантах Созруко отсутствует. Они знают только Сослана.

В эпосе Сослан (Созруко) занимает виднейшее место, является одним из любимых героев не только в осетинских, но также кабардинских, балкарских, чеченских и других вариантах. В циклах Сослана и Батраза, больше чем в остальных, выступают мотивы героические, сверхчеловеческие, богатырские. Но в отличие от Батраза, героя необоримой силы и честного, прямого действия, Сослан в борьбе с сильнейшим врагом охотно прибегает к приемам хитрости и коварства, тогда как со слабейшим и побежденным он жесток и безжалостен. Особенно в неблаговидном свете рисуется он в эпизоде схватки с Тотрадзом, сыном Албега.

В дигорских вариантах обычным его эпитетом является нæрæмон «буйный, неукротимый».

О популярности и глубоко национальном характере этого героя свидетельствуют, помимо самих сказаний, множество местных преданий, связанных с его именем, особенно в Дигории. Многие древние могильники в Дигории слывут за могилы Сослана. Показывают также камни, на которых он сидел. Один из летних праздников звался «праздником Сослана» (см. ниже). Радуга зовется по-дигорски «Сослан æндурæ» – «лук Сослана», как в персидском «лук Рустема» (kaman – і Rustam). В одном сказании рекомендуется каждому позаботиться о том, чтобы его покойник получил на том свете более удобное место, чтобы наблюдать за последней схваткой Сослана с Тотрадзом, которая произойдет в загробном мире.

Образ Сослана послужил предметом специального мифологического этюда Ж. Дюмезиля, озаглавленного «Солнечные мифы»[10]10
  Осетинский эпос и мифология. М., 1976, стр. 68–78.


[Закрыть].

«Разумеется, – говорит Ж. Дюмезиль, – не каждая черта, не каждый подвиг Сослана носят солнечный характер. Как всякий бог, ставший со временем героем рассказа, он объединил вокруг своей личности много легенд различного происхождения. Но его цикл, единственный в кругу нартовских сказаний, дает целый ряд сюжетов – и притом сюжетов основных, в которых солнечный характер героя выступает еще вполне прозрачно».

Во-первых – рождение. Рождение из камня есть черта, охотно приписываемая солнечным богам. Из скалы родился прославленный малоазийский солнечный бог Митра. Его так и зовут «рожденный из камня».

На солнечную природу Сослана указывает также его женитьба на дочери Солнца.

В ряде сюжетов, повествующих о борьбе Сослана с врагами, говорится, что он одержал победу к полудню: опять черта солнечного божества; ибо полдень и есть апогей солнечной силы.

Сюжет борьбы с Мукарой, сыном Кара (Тара), в особенности некоторые его варианты, поразительно напоминают широко распространенные мифы о «похищении солнца».

Злое существо, скрытое подо льдом, – очевидный символ зимы и холода. Герой, борющийся с этим злым существом, – символ солнца, В нартовских сказаниях это – Мукара и Сослан.

Еще нагляднее и непосредственнее вводит нас в круг солнечных мифов «колесо Балсага». Оно находит свой конец в воде, в некоторых вариантах – в Черном море, то есть на западе. Есть варианты, где Балсагово колесо действует по наущению дочери Солнца, оскорбленной Сосланом.

В дигорских вариантах колесо, убившее Сослана, зовется «колесом Ойнона». Имя Ойнон – искаженное Иоанн, а святой Иоанн связан преемственно с солнечным культом и праздник его совпадает с летним солнцеворотом[11]11
  В. Миллер (Осетин, этюды II, 285) отмечает, что убившее Сослана колесо зовется также колесом Фыд Иуане, то есть Иоанна Крестителя.


[Закрыть].

В Дигории, на месте предполагаемой могилы Сослана, возле селения Нар, справлялся ежегодно летом, близко ко дню Иоанна Крестителя («Фыд Иуане»), «праздник Сослана», закалывались бараны в честь героя и ему молились о ниспослании хорошей погоды[12]12
  В. Миллер (Осетин, этюды II, 261, 285).


[Закрыть]. Связь нашего героя с солнечным культом получает в этом празднике решающее подтверждение.

В эту концепцию прекрасно укладывается и дигорское название радуги: «Сослан æндурæ» – «лук Сослана».

То, что солнечный герой погибает в борьбе с колесом, символом солнца, не удивит никого, кто знает, какими извилистыми и неожиданными путями идет развитие сюжетов в народной поэзии и как часто здесь подтверждается диалектический закон единства противоположностей.

Подобных примеров можно было бы привести немало, ибо народное мифотворчество меньше всего боится противоречий. В сложном образе Сослана объединились черты разнообразные и зачастую, быть может, противоречивые. Но если в этом образе есть черты, имеющие ясный мифологический смысл, то это, несомненно, черты солнечного героя.

Сослан, старый «языческий» солнечный бог, борется с колесом Ойнона, то есть Иоанна, нового, христианизованного солнечного «бога», и погибает в этой борьбе[13]13
  Имя Балсæг получилось, возможно из чечено-ингушского Малх-саг, букв, солнце-человек. Если так, то и оно связано с более новыми, уже на Кавказе усвоенными элементами аланской мифологии и, следовательно, не противоречит нашей интерпретации борьбы Сослана с Балсаговым колесом как борьбы старых культов с новыми.


[Закрыть].

Совершенно так же языческий грозовой бог Батраз борется с христианизованными грозовыми богами, Уациллами, и тоже погибает. В обоих случаях победа остается на стороне новых христианских божеств. И когда Сослан вынуждает колесо называть себя Сослановым, а не Ойноновым (или Балсаговым), мы видим сквозь эту прозрачную символику, что речь идет о богах двух разных эпох, которые борются за то, кому из них быть хозяином солнца.

К интереснейшим эпизодам сослановского цикла относится путешествие нашего героя в царство мертвых. Это, как известно, один из древнейших эпических сюжетов, какие вообще засвидетельствованы в памятниках мировой литературы.

Озирис в Египте, Гильгамеш в Вавилоне, Одиссей, Геракл и Орфей у греков, Вейнемейнен в Калевале. Кухулин в Ирландских сагах. Один в скандинавской мифологии – вот наиболее известные имена героев, посетивших, как нарт Сослан, царство теней.

Нартовское описание отличается большой конкретностью и живостью в изображении судьбы людей, совершивших при жизни те или иные, добрые или дурные деяния. При этом, как всегда бывает, сцены мук и лишении получились более разнообразными и яркими, чем сцены блаженства. Если в греческих мифах мы находим описание мук всего двух-трех грешников (Тантала, Сизифа Данаид), то здесь перед нами проходит целая вереница картин, рисующих воздаяние за добрые и, в особенности, за дурные дела. Проникающая в эти описания морализующая тенденция трогает своей наивностью. Мы видим здесь, какие добродетели считались особенно похвальными, а какие пороки осуждались. Щедрость, гостеприимство, справедливость, супружеская и родительская любовь – обеспечивают блаженство на том свете. Зато тяжкая участь ожидает скупых, сварливых, воров, прелюбодеев…

Описание загробного мира с его чудесами повторяется в таком же точно виде в обрядовой формуле посвящения коня покойнику (бæхфæлдисын)[14]14
  См. стихотворение Коста Хетагурова «Уаслмэгрдты» («На кладбище»).


[Закрыть].

«Калым» Сослана за дочь Солнца представляет вариацию весьма распространенного мотива о браке, обусловленном выполнением трудных поручений женихом..

Особого упоминания заслуживает Сосланова шуба из скальпов. Уже В. Миллер[15]15
  Черты старины в преданиях и быте осетин (Журн. Мин. Нар. Проев.: август 1882), с. 196–197.


[Закрыть] указывал, что этот мотив восходит к скифским временам и отражает скифский обычай, описанный Геродотом: «Скифы снимают головы тех, кого они убивают в сражении, и приносят их к царю: только воин, принесший голову врага, получает право на долю добычи. Затем они скальпируют головы следующим образом: они делают круговой надрез над ушами и отдирают кожу путем встряхивания. С помощью бычьего ребра они соскабливают приставшее к коже мясо, а кожу мнут потом между руками. Когда она становится мягкой, они делают из нее утиральник для рук, который подвешивают к уздечке своего коня и которым они похваляются, ибо чем больше у скифа утиральников, тем больше у него славы и почета. Есть и много таких, которые делают себе плащи из таких человеческих скальпов, сшивая их вместе на манер пастушеских плащей»[16]16
  Геродот, IV, 64.


[Закрыть].

Аланы продолжают традицию скифов. «Они (аланы) ничем так не хвастаются, как убиением какого-нибудь человека, и, в виде славных трофеев, навешивают, вместо украшений, на своих боевых коней кожи, содранные с отрезанных голов убитых»[17]17
  Аммиан Марцеллин, 31, 2, 22.


[Закрыть].

Мы видим на этом примере, что то, что было когда-то живым обычаем, бытовым явлением, впоследствии переходит в фольклор и сохраняется, как фольклорный мотив.

В сослановском цикле можно указать еще один яркий пример такой же трансформации: у скифов – живой обычай, у осетин – нартовский эпический мотив. Мы имеем в виду набитого соломой коня Сослана. Ж. Дюмезиль указывает на большое сходство погребальных обычаев у скифов и осетин в частности, сравнивая конские жертвоприношения у скифов и посвящение коня покойнику у осетин («бæхфæлдисын») приводит рассказ Геродота (IV 72) о том, как устанавливались вокруг могилы скифского царя трупы лошадей, предназначенных сопровождать его в загробный мир: их резали, очищали брюхо от внутренностей, набивали его соломой и затем зашивали. В таком виде «лошади» ставились на подпорки и располагались вокруг могилы. Можно ли, спрашивает Дюмезиль, отделить этих «траурных коней» скифов, на которых царь въезжает в загробный мир, от «траурного коня» Сослана, на котором он возвращается из загробного мира?

Так древние обычаи, давно вышедшие из употребления, вплетаясь в фольклорные сюжеты и мотивы, переживают тысячелетия.

Параллели между мотивами сослановского цикла и скифским бытом в преданиях могут служить, при отсутствии других данных, для приближенной датировки некоторых существенных частей этого цикла: очевидно, происхождение этих частей надо относить ко времени не позднее V века до нашей эры.

Расцвет железной металлургии вкладывает в руки человека новые орудия труда и новое оружие для борьбы. Он проникается верой в свои силы, в мощь оружия, в неотразимый ореол воинской доблести. И тогда на смену герою-колдуну и чародею приходит герой-воин, герой-богатырь.

Но древняя идеология колдовства и магии не умирает сразу. Она пытается и в новых условиях удержать свои позиции. В результате появляется тип героя, в котором богатырские качества сочетаются с «хитростью». «Хитрость» же в понимании древних – то же колдовство. В осетинском слово «хин» означает и «хитрость» и «колдовство»; отсюда устойчивое словосочетание «хин æмæ кæлæн» – «колдовство и чародейство».

Сослан олицетворяет именно эту переходную стадию. Он уже наделен качествами героя-воина, но наряду с ними в его образе явственно выступают черты героя-колдуна. Эти черты проходят через всю его жизнь. Сослан и Батраз оба проходят через процедуру закалки. Но Батраз закаливается в горниле кузнеца – нормальная «технология» железного века. Сослан же закаливается в волчьем молоке – явная тотемическая магия. Важнейшие подвиг Сослана совершаются по одной схеме: он начинает как герой-воин, но кончает как герой-колдун.

Герой-воин с пережиточными чертами героя-волшебника представляет как бы переходный этап от чисто шаманского образа к чисто богатырскому. Когда война становится, по выражению Энгельса, нормальной функцией общественной жизни, и военные вожди задают тон в формировании общественной идеологии, рождается новый тип эпического героя, героя необоримой силы, сокрушающего врагов богатырской мощью без примеси хитрости и колдовских приемов. Таким героем в осетинском эпосе является Батраз, сын Хамыца.

Вместе с тем сгущенный гиперболизм в описании его личности и подвигов выводит его зачастую за пределы земного, человеческого, постижимого и возносит его над нартовский миром, как существо особого порядка, как сверхчеловека, как полубога. Вместе с Сосланом и в большей степени, чем последний, Батраз несет в себе черты мифологического образа, где еще клокочут бурные первозданные космические силы, для которых оболочка обычного, хотя бы эпического героя слишком хрупка и эфемерна. Печатью чудесного, сверхчеловеческого отмечена вся его жизнь: рождение, подвиги, смерть. Заключительная битва Батраза с небесными силами приобщает его к сонму титанов-богоборцев, к греческому Прометею, кавказскому Амирану.

Каково происхождение цикла Батраза? Мы установили в свое время, что имена Хамыц и Батраз – монгольского происхождения и что нартовская пара Хамыц и Батраз представляет, по-видимому, раздвоение монгольского имени Хабичи-Батыр. Можно ли на этом основании утверждать, что и весь цикл Батраза идет из монгольского? Разумеется, нельзя. Процесс циклизации эпических сказаний приводит к тому, что вокруг одного имени объединяются сюжеты и мотивы самого разнообразного происхождения. В цикле Батраза можно, пожалуй, найти один или два сюжета, имеющие параллели в монгольском эпосе. Но, с другой стороны, в нем есть черты, которые, несомненно, древнее самых ранних возможных алано-монгольских сношений. В нем есть, как увидим, черты, восходящие к скифской эпохе, то есть по меньшей мере к V в. до н. э. Таким образом, если даже на монгольской почве существовал эпический цикл «Хабичи-Батыр», аланский цикл Хамыца и Батраза обязан ему только собственными именами, и, может быть, парой мотивов. В остальном он совершенно самостоятелен и оригинален.

Итак, в цикле Батраза, как и в других циклах, приходится различать несколько самостоятельных сюжетных линий, впоследствии, в порядке циклизации, объединившихся вокруг имени Батраза. К древнейшим элементам цикла следует относить элементы мифологические. Мифологическое ядро цикла составляет, как это удачно показал Ж. Дюмезиль, образ грозового божества. Сверхчеловеческие, мифические черты настолько ярко выступают в образе Батраза, что сомневаться в его мифологической подоснове не приходится. Вокруг этого мифологического ядра нарос ряд эпическо-героических сюжетов и мотивов иного происхождения, из которых самым популярным стал излюбленный мотив родового быта: кровная месть.

Ярость – характерная черта грозовых божеств, и Батразу она свойственна в высокой степени. Он обладает чертами не только молнии, но и бури. Вспомним, как он развеял пепел от сожженных одежд нартовских женщин, или как от «дыхания» его уже мертвого тела гибнут десятками небесные силы.