Текст книги "Сказания вьетнамских гор"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Сказание о Дам Зи

Широко раскинулось богатое селенье, домов в нем столько, сколько травинок на холмах. Разный люд там живет – и бедный и богатый.

На трех холмах стоит селенье, на трех холмах, которые поросли буйной травой, и подступают к нему с трех сторон джунгли. А за оградой, которая возведена вокруг селенья, в кучу свалены шелуха от рисовых зерен, очистки батата и маниоки. Гуляют по селенью парни и девушки, путники из далеких и ближних мест, их великое множество, будто пчел, которые покинули улей. Каждый знает – и кто на западе живет, и кто на востоке живет, как богато селенье Дам Зи, как здесь много гонгов из бронзы, узорчатых кувшинов – все знают, что здесь в изобилии рис и вино. Дом, где живет сам Дам Зи, стоит посредине. По широкой лестнице, которая ведет в дом, непрерывной чередой движутся люди – одни идут вверх, другие вниз. Помост из толстоствольного бамбука сделан, а ниже помоста – доска, на ней барабан стоит со стропилами вровень. Сверкают огнем кувшины из меди, а котлов, больших и малых, столько, что ступить некуда. Свиней во дворе – будто камней в горах, кур – словно листьев в лесу. Выйдут гуси и утки на озеро, белым становится озеро. Огромные стада быков и буйволов на пастбищах пасутся, прирученным слонам в лесах нет счету. Люди селенья из года в год досыта едят, из месяца в месяц пьют вдоволь. В гонг ударят в доме Дам Зи – стропила обрушатся, бронзовый барабан загремит – столбы покосятся. Обезьяны в джунглях на ветках заслушаются, забудут о цветах и о сладких плодах.

Дам Зи и его братья, которые ростом стали с отца, и их сестра, которая с мать сделалась ростом, весь день и всю ночь отдыхали. Дам Зи был могуч, словно старый баньян, он первым вырос и давно возмужал. Второго брата звали Син Мын, третьей в семье была сестра Бера Этан, за ней шел младший брат по имени Син Мэнга. Дам Зи и его братья добыли себе сверкающие кхиены, добыли мечи. Все трое уже в тот возраст вошли, когда сила есть, чтоб кхиен метнуть ловко и с мечом в руке оборонить от врага селенье. Братья часто охотились в джунглях на носорогов, не раз ходили на тигров, а диких кабанов, оленей, ланей и других тварей, которых они перебили, которым головы свернули, не счесть. Красавцами уродились три брата и именами звучными родители их нарекли. Были братья стройными и проворными, как дикие лани. Взор ясный, как у попугая, меткий и острый, как у осы. Повязки на бедрах дивно расшиты. Шагнут братья шаг – украшенья звенят. Кинжалы висят у пояса, до самых бедер спускаются, мечи по земле волочатся.

Голову братья держат горделиво, будто лесная птица, у губ упрямые складки пролегли.

Сестра их Бера Этан тоже слыла красавицей. Во всем обширном крае второй такой не сыщешь. Волосы на лоб ниспадают, сверкают белые зубы, лицо овальное, будто яйцо из-под несушки. Тело округлое, точно корзиночка, в которую девушки украшения кладут и на ночь у изголовья прячут. Кожа розовая, как цветок оран, и блестящая, словно цветок кэнок. Сядет она – деревья и травы вянут в изумленье. В лес зайдет – птицы умолкнут, забудут о спелых плодах. Волосы у нее в большой пучок собраны, и медная шпилька из него торчит. В маленькие пучки шпильки из серебра понатыканы. Станет она наверху, а волосы по самым нижним балкам дома рассыпаются. Стан тонкий, словно муравей, груди дивно изогнуты, будто котлы медные, ягодицы круглые, будто яйца, что пташка лесная снесла. Юбка и кофта на ней цветами расшиты, бахрома развевается, с ветром играет, будто догнать его хочет, украшенья звенят. Ходит она плавно, легко, мерно покачиваясь, будто хобот слоновый. Ступит шаг – никто не услышит, как не слышно плеска рыб под водой.

Взглянешь на Беру Этан и не поверишь, что мать с отцом ее на свет родили. Будто славный умелец вылепил ее искусной рукой или отлил из бронзы. Посмотришь на нее издали – глаз не отведешь, вблизи она – еще краше, еще милее. За одно ее слово целого буйвола можно отдать, за улыбку – и слона не жаль. Засмеется она – каждый обрадуется.

Во всех селеньях, на западе и на востоке, возносят хвалу Бере Этан. Раскроет она губы в улыбке, зубы сверкают, словно цветок дамзэ, раскрывший поутру лепестки. А станет она ткать или вышивку сделает – никто в проворстве рук не сравнится с ней. На шее два ожерелья сверкают: из серебра и из золота. На свете нет краше Беры Этан.

Трех сыновей и дочь народили на свет мать и отец. Мать на рассвете вставала и весь день трудилась. Порвется у детей одеяло, она другое ткет, прохудится рубаха – она кладет заплаты.

Выросли дети, ума набрались, сыновья вышли в поле работать, стали в лесу на птиц охотиться, дочь начала для матери ткать, для отца вышивать набедренные повязки. И вот как-то утром, когда в поле больше не было дела, мать сказала сыну:

– О Дам Зи! Я родила вас, моих сыновей, вы выросли, ростом догнали отца. Я родила вас, мои сыновья, я вас вырастила. А теперь вы должны выполнить то, о чем я вас попрошу. Вы приносили вдоволь рыбы и мяса, я варила и жарила, но рыба и мясо мне приелись. Хочу я узнать, вправду ли сладок и вкусен чудо-тростник гуон, который растет в далеких джунглях. У вашей матери ноги ослабли, руки дрожат, сохнет тело, как сохнет и вянет от тумана табачный лист…

И отвечает Дам Зи:

– О матушка! Ты хочешь узнать, вправду ли сладок и вкусен чудо-тростник гуон, который растет в дальних джунглях?

– Хочу, сын.

– Завтра же мы, твои сыновья, отправимся в джунгли за тростником. Стара наша матушка стала, немощен наш батюшка.

Солнце все ниже и ниже клонилось. Куры уже уселись на насест, вернулись с пастбищ буйволы и быки. Тогда Дам Зи и взошел на крыльцо, и бросил клич людям селенья, чтобы рассудить вместе с ними, как завтра в путь отправиться за чудо-тростником.

Вскричал Дам Зи:

– Эй, слушайте, рабы! Всех вас скликаю я. Поешьте рису, воды напейтесь и ко мне спешите. Рассудим одно дело.

Тут раб пришел и спрашивает:

– О господин наш, о Дам Зи! Мы слышали твой зов. Что приключилось?

Отвечал Дам Зи:

– Не ради забавы кинул я клич. Вот люди придут, все как есть расскажу, без утайки.

Люди селенья едва заслышали клич, тотчас к Дам Зи поспешили. Даже малые дети пришли, старцы с посохами приковыляли. Огромная толпа собралась, тогда и молвил Дам Зи:

– Слушайте, рабы, слушайте, люди селенья! Мы подожгли шелуху от рисовых зерен, костер развели, в костер побросали очистки бататов, чтобы дымом вам подать знак. Слушайте же, люди, меня.

Отвечали рабы и люди селенья:

– Мы слушаем тебя, о господин наш!

– Завтра мы отправимся в джунгли, чтобы добыть чудо-тростник. Пусть пойдут с нами все – и стар и млад!

Отвечали рабы и люди селенья:

– Нам давно хотелось добыть чудо-тростник, но некому было повести нас в джунгли, а ты вызвался, и завтра мы все пойдем за тобой.

Молвил Дам Зи:

– Раз так, припасите рису и соли побольше. Никто не ведает, долог ли, короток ли будет наш путь. А вы, юноши, с милыми девушками проститесь, прежде чем в джунгли уйти, а у кого есть жена, с женой распрощайтесь.

Отвечали юноши:

– О господин наш, напрасны наставленья твои. Мы знаем обычаи предков и строго их соблюдаем.

Все разошлись по домам, чтобы припасти еду и все остальное, что в пути надобно бывает.

А юному Син Мэнге, младшему брату Дам Зи, никак не сидится дома, тянет его со двора. Ведь он вырос, ума набрался, он хочет теперь, чтобы к ним в дом женщина пришла, которая бы рис для него варила, ткала рубахи и расшивала узорами набедренные повязки. И спрашивает он сестру:

– Скажи-ка мне, сестра! Вот я вырос, ростом стал с отца, умею джунгли корчевать, в поля их превращать. Хочу, чтобы к нам в дом женщина пришла, которая бы рис для меня варила, ткала рубахи и расшивала узорами набедренные повязки. Ты не слыхала, не живет ли в селенье на западе или на востоке девушка, которая в одиночестве коротает дни и ночи? Где бы такую найти, чтоб красивой была, хоть сядет, хоть встанет, чтобы округлой была, как тюк, хлопком набитый?! Где бы такую найти, чтобы ровней была мне, словно вино одного урожая. Где бы такую найти, что со мной родилась в один день, в один час?

Отвечала Бера Этан:

– О брат мой Син Мэнга! Ни в селеньях на западе, ни в селеньях на востоке, ни в деревнях, что раскинулись возле реки, ни в селах на склонах гор не найти такой девушки. Но есть одна, которая придется тебе по нраву. Зовут ее Хэбиа Сун, а живет она у реки Эзон. Взглянет она на тебя прямо, потом посмотрит сбоку и полонит твое сердце.

– Видно, права ты, сестра, – отвечал Син Мэнга.

Назавтра, только солнце стало клониться к закату, Син Мэнга надел на бедра повязку, самую лучшую выбрал, цветами вышитую, красной и синей бахромой украшенную. Шагнет Син Мэнга, а бахрома вьется, вслед летит. Надел он рубаху с красным шитьем на груди, голову повязал шелковым платком. Сияет тот платок, переливается, точь-в-точь как перья у птицы диеу. Вышел Син Мэнга из дому и отправился к тому селенью, где жила Хэбиа Сун. Подошел Син Мэнга к дому красавицы и задумался.

– Как в дом войти? Поднимешься прямо по лестнице – в очаг угодишь, где мать развела жаркий огонь, проберешься в дом с другой стороны – опять в очаг угодишь. Можно бы в окошко влезть, да не знаю, спустит ли мне красавица лестницу.

Юноша подошел было к окошку Хэбиа Сун, но слон, который дом сторожил, учуял чужака и прогнал его. Син Мэнга побежал прочь, тихонько приговаривая:

– Эй, слон длиннохвостый. Твои бивни огромны и могучи. Не гони меня. Я пришел сюда, чтобы увидеть красавицу Хэбиа Сун. Дай срок, я воздам тебе заботой и лаской.

Как услышал слон эти слова, так успокоился, не гнал больше Син Мэнгу, захлюпал хоботом, слезы потекли у него из глаз. Опустился он на все четыре ноги. Син Мэнга проворно взобрался к нему на спину, тогда слон опять на ноги встал, и юноша впрыгнул прямо в покои прекрасной Хэбиа Сун, вошел, осторожно ступая. Красавица почивала, и снились ей сладкие сны. Была она прекрасна, словно браслет из серебра, кем-то забытый на узорной циновке. Остановился юноша и не знает, что делать, как ему девушку разбудить.

– Как же мне быть теперь? Позовешь ее громко, разбудишь – станет гневаться. Дотронешься до лица – укусит, чего доброго. Возьмешь за ногу – ногой ударит. Возьмешь за руку – ударит рукой. Поглажу-ка ей груди – тогда она рассмеется.

Так он и сделал.

Шевельнулась легонько красавица, изогнулась, словно змея, и спрашивает:

– Кто это здесь? Не Син Мын ли?

– Нет, я не Син Мын.

– Так, может, это Дам Дероан?

– Опять не угадала.

– А, теперь знаю. Син Мэнга пришел.

– Да, это я, Хэбиа Сун.

– Где же ты бродишь, Син Мэнга, что за весь год твоя нога в первый раз ступила на лестницу моего дома, что за весь месяц ты в первый раз поднялся ко мне на помост?

Отвечал Син Мэнга:

– Хочешь знать, где я брожу? Нынче буйвол ищет нежную, молодую траву, юноши эдэ выросли и набрались ума, им надобно иметь свой дом и поле на горном склоне.

Сказала прекрасная Хэбиа Сун:

– Тебя обуяли дерзкие мысли. Как же посмел ты коснуться моих одеял и циновок?

– У меня крепкие ноги, потому я отважился пройти по поперечным стропилам в твоем доме, у меня широкие бедра, потому я отважился пройти по продольным стропилам в твоем доме, дерзнул коснуться твоих циновок и одеял. Истинную правду тебе говорю, а если солгал, пусть обрушатся на меня горе и беды.

Молвила Хэбиа Сун:

– О Син Мэнга! Лошадь, которая пасется на лугу, возвращается в стойло, буйвол, мучимый жаждой, смиренно склоняет голову перед ручьем. Я хочу, чтобы был у меня в доме мужчина, который умел бы деревья в джунглях валить, засевать поле и сторожить его от лесных птиц и зверей. Если ты согласен на это, будешь мне мил.

– Правду ли ты говоришь, о прекрасная Хэбиа Сун?

– Правду! Но прежде скажи мне, сколь велика была твоя храбрость, когда шел ты в мой дом?

– Когда шел внизу, мимо свай, под помостом, моя храбрость была величиной с золотую чашу, когда я к тебе поднимался, она стала величиной с серебряный таз, а когда я вошел в твои покои, моя храбрость стала велика, как кувшин вина, который слона стоит.

– Правду ли ты говоришь, о Син Мэнга?

– Правду!

И сказала тогда Хэбиа Сун:

– О Син Мэнга! Одного я боюсь, что дома тебя ждет жена, а ты хочешь обзавестись еще и подружкой. Боюсь, что в каждом роду у тебя есть подружки, и в роду ние, и в роду шкеро. А сюда ты пришел лишь затем, чтобы развеять свою печаль, чтобы позабавиться.

Отвечал Син Мэнга:

– С тех самых пор, как я покинул материнское лоно и отец нарек меня именем, ничего такого, о чем ты говоришь, со мной не случалось. Я вырос, ума набрался, но не гулял по селеньям на западе, не бродил по деревням на востоке. Нынче ночью я хочу лесную лиану эпанг разрубить, оторвать макушку у дерева мдин в горах, изломать банановую пальму и изрубить сахарный тростник. Хочу подарить тебе медный браслет. Но если лицо мое тебе не по нраву и статью я не вышел, тогда попусту мы с тобой толкуем.

Ответила Хэбиа Сун:

– Смотри же не отрекись от своего слова. Ты обещанье дал, которое навеки юношу с девушкой связывает. И если в один прекрасный день ты заведешь себе другую подружку, пусть дом, где живут твои отец и мать, в прах превратится, пусть развеется пеплом по ветру.

Отвечал Син Мэнга:

– Если такое случится, я откуплюсь, семь слонов приведу тебе, о Хэбиа Сун! Но если в один прекрасный день ты заведешь себе парня из дальних или ближних селений, пусть дом, где живут твои мать и отец, в пепел и прах превратится, а всех людей твоего селенья, от мала до велика, я истолку в ступе.

– Пусть будет так! – молвила Хэбиа Сун. – Завтра ты пойдешь в джунгли добывать чудо-тростник. Знай же, Син Мэнга! Если нынешней ночью ты принесешь мне кувшин с деревянной подставкой, если ты принесешь мне кувшин с крышкой из листьев, я не обрадуюсь. Лучше добудь мне дощечки из дерева пры, изукрась их узорами, и подари мне дощечки из дерева мша, их ты отделай резьбой. Да не забудь припасти для меня узорчатых досок и досок с искусной резьбой.

Прекрасны юноша Син Мэнга и девушка Хэбиа Сун! Когда они рядом идут, их можно принять за пару чудесных рыбок кзоа, что скользят в подводном гроте; когда сядут они, кажется, будто две птицы тихонько клюют плоды на баньяне.

Сказала Хэбиа Сун:

– О Син Мэнга! Отведай моего табаку. Я рубила его топором, нарезала его мечом, он жесткий, как конский навоз, он жесткий, как слоновый навоз. Кури же, отведай моего табаку!

И ответил Син Мэнга:

– Милая! Когда матушка для меня нарежет табак, тараканий дух от него идет, когда батюшка для меня нарежет табак, он гнилью воняет, когда ты для меня нарезаешь табак, ароматен он, как цветы горчицы.

Молвила Хэбиа Сун:

– Потолковали мы с тобой, все рассудили, пора и почивать. Руки мои остыли, ноги остыли, и лишь в твоей воле нынче ночью согреть их.

Отвечает ей Син Мэнга:

– Никто не учил рыбу искусно плавать, никто не учил обезьяну проворно взбираться на пальму. Мне давно ведомо то, о чем ты сказала сейчас. Нынче ночью мы крепко прижмемся друг к другу – бедро к бедру, нос к носу. О милая! О Хэбиа Сун! Открой мне свое лицо, я его поцелую. И колени твои поцелую, что крабами пахнут, и бедра твои поцелую, что бетелем пахнут, и шею твою поцелую, что пахнет медом, который пчелы с цветов собирают.

Сказала Хэбиа Сун:

– О Син Мэнга! О мой милый! Взгляни на груди мои, посмотри на сосцы. Они изогнулись, как бивни слона. Целуй же меня, целуй. И не забудь в дальних краях, как ты груди мои целовал.

Сказал Син Мэнга, улыбаясь:

– О милая! Не оставляй свои груди округлые у ручья, куда по воду ходят, не оставляй свои груди, изогнутые, словно бивни слона, на тропе, по которой в лес за хворостом ходят, оставь их лучше мужу.

Ответила Хэбиа Сун:

– Странно мне слышать такие твои шутки. Или я тебе наскучила?

Отвечал Син Мэнга.

– О милая Хэбиа Сун! О прекрасная Хэбиа Сун! Нынче ночью лягушка взберется на жабу, нынче ночью жаба взберется на лягушку. Нынче ночью к тебе заберется моя улитка.

И в лад ему говорила Хэбиа Сун:

– О милый! О Син Мэнга! Мы ровня с тобою, мы как вино одного урожая. Я слаба и мала, ты носил бы меня на плечах, если б я ходить не умела, ты бы кормил меня, если б я есть сама не умела. Мы нынче браслетами обменялись, ты подарил мне ожерелье из бисера и юбку, а я тебе рубаху поднесла. Соединимся же с тобою и восстанем с ложа, лишь, когда осыплются с дерева мкиа все плоды, когда переспеют манго, когда небеса разверзнутся.

Услыхав эти слова, Син Мэнга снял с девушки расшитую цветами юбку – плотно прилегала она к девичьим бедрам, – положил ее под голову и вместе с Хэбиа Сун возлег на ложе.

Прокричал во дворе царь петухов Дам Дери, потом на самом краю селения запел царь петухов Медеранг. Возвестили начало дня те петухи, у которых гребни на клюв ниспадают, а те петухи, у которых гребни до неба достают, подали знак, что луна еще светит. За тех петухов мать и отец Хэбиа Сун отдали медный котел.

Красавица Бера Этан взяла медный котел, весь в латунных заклейках, потом принесла котел с узорчатым дном рису сварить для братьев, чтобы досыта наелись они перед тем, как в джунгли отправиться. Стала рис высыпать – зашумело вокруг, будто капли дождя застучали по листьям, вот вскипела вода в котле, – зашипела, как рис, который в ступе толкут, стала девушка пену снимать – пар поднялся, все окутал вокруг, словно туман. Не успела Бера Этан изжевать свой бетель, а рис уже готов. Вынула она рис из котла, положила на блюдо, изукрашенное цветами кэтам, – рис дымится! Положила она рис на блюдо, изукрашенное цветами кэбон, – дивный запах от риса пошел. А рис белый-пребелый, как цветок эпанг. В котле с похлебкой столько речных креветок, сколько цветов на дереве пэт.

Кликнула братьев Бера Этан:

– О братья! Рису поешьте и в путь отправляйтесь.

Сели братья, стали есть. Рис горстями берут, а каждая горсть величиной с лисью голову, каждый ком риса – как голова кошки. Кабана в три приема съели, буйвола проглотили, никто до трех сосчитать не успел. Быстро справились с рисом.

И сказала Бера Этан:

– О братья, не съедите ли еще чего-нибудь? Не в ближний путь отправляетесь. Найдете ли вы очаг, чтобы рису сварить?

Ответили братья:

– Мы сыты, сестра. Животы у нас не пустые корзины, чтоб их набивать, не утробы диких ненасытных зверей. Ешь, пей, да знай меру. За три года мы один банан съедим. Одним стеблем сахарного тростника наедимся досыта.

Проснулись птицы в лесу, запели и возвестили, что пора котлы на огонь ставить, рис мыть. А когда они во второй раз запели, пришло время завернуть вареный рис в широкие листья, открыть ворота и тронуться в путь. В том караване, который снарядили охотники, были слоны с широкими бивнями, были слоны с длинными бивнями, до самой земли, были слоны, которые трубят громогласно. У слона-самца на спине цветное седло, у слонихи – седло из индийского тростника, а у слоненка – седло из бамбука.

Дам Зи кинул клич, и караван тронулся. Путь был нелегкий. Шли по крутым извилистым тропам. Пики и копья белели, как хлопок, и ярко блестели, луков было не счесть, как ветвей на раскидистом дереве, колчанов со стрелами – будто тыкв в огороде. Шли богатыри с бородами, длинными, точно листья кукурузы. Их было великое множество, как термитов, как муравьев. Сотня впереди шагала, тысяча – позади. Растянулись они цепочкой по всей тропе, будто пчелы, покинувшие свой улей.

С горы на гору взбирались они, с Мозолистой скалы поднялись на Совиную гору, потом на Барабанную гору; в одну сторону обернулись, видят – качается, к земле клонится тонкоствольный бамбук, много его – целый лес. В другую сторону оборотились, смотрят – толстоствольный бамбук растет, много его – целый лес, в том лесу цикады поют свои печальные песни, дождь накликают, ветер свистит там и кричат птицы: птица пут и птица кэчао. Голые камни, и крутые скалы, да глухие пещеры могли нагнать тоску даже на белку-летягу, которая живет в бескрайних лесах. Налево посмотришь – река Шоа течет, направо взглянешь – река Шу несет свои воды, а вдалеке белеет берег реки Ба.

В лесах множество длинных-предлинных лиан и сочных плодов, у деревьев стволы как ствол у бамбука – с коленцами. На ветках резвятся обезьяны. Бамбук там стеною растет, толстый, как кость у слона. Отовсюду пенье доносится – это девушки ходят по берегу, собирают в корзинку травы и песни поют. По реке снуют челноки, то всплывают, то тонут стволы бамбука, те, которые поток унес из леса. Слышится смех киньских[1]1
  Смех киньских девушек – кинь (букв.: столичный, городской) – так называли вьетнамцев в отличие от горцев.


[Закрыть] девушек – они вышли к реке, чтобы сети расставить. Вот у ручья показались девушки, у них за плечами корзины – эти девушки по берегам рек собирали травы, искали траву «язычок лани». Караван перешел через низенький холм, потом на высокую гору взобрался, и путники увидели селенья Дут и Кэрен, которые рядом стоят. Всего в тех селеньях тридцать семь очагов, а живут в них одни девушки. Ворота там на редкость красивы. Внизу они из медных прутьев сделаны, вверху – из железных. На воротах синяя бахрома и красная бахрома на ветру развеваются. Караван подошел к воротам и остановился: его путь лежал через это селенье. И крикнул Дам Зи что есть мочи:

– О девушки! Отоприте ворота! Мы в горы идем добывать чудо-тростник, собирать на холмах тростник гуонтоак.

А девицы в тот час сидели за прялками. Заслышали они зов Дам Зи, перестали пряжу прясть, выглянули на улицу, спрашивают:

– Кто это нас кличет? Не ты ли, Дам Зи?

– Да, я, – отозвался Дам Зи.

– Куда же ты путь держишь, о Дам Зи? Как забрел в наше селенье, где одни только девушки живут? Ведь приходишь ты к нам всего раз в году, когда цветет хурма, когда земля и вода внимают пенью птицы кэток.

– Наш путь не так уж далек, – Дам Зи отвечал, – год минет, еще месяц промчится, мы одолеем высокие горы и добудем чудо-тростник, чтобы мать и отца потешить.

И сказали девушки:

– Погодите немного, откроем врата. Но мы еще нить не кончили прясть, в прялках еще пряжа осталась!

Вскричал Дам Зи:

– Не пойму! Что же вы медлите?

И сказал Син Мэнга:

– О Дам Зи! Надобно моленье вознести небесным духам, попросить их, чтобы сломали прялки. И тогда девушки отопрут нам ворота.

Обратился Дам Зи к духам:

– Внемлите, о духи! Меня услышьте, о божества! Я поднимаю семь пальцев, обращаясь к тебе с мольбой, о Мэза, Крокодил священный, я поднимаю пять пальцев и взываю к тебе, о Небо! О птицы лесные, летите к духам и божествам! Коль боги почивают, разбудите их, пусть услышат наши молитвы, пусть по их веленью вырастет шерсть на прялках, чтобы девушкам прясть стало труднее, пусть прялки у них развалятся, тогда девушки выйдут и отопрут нам ворота.

Молится старший брат духам и божествам, а девы будто ничего и не слышат, прядут все усердней, прядут все проворней.

Вот настал черед молиться среднему брату, Син Мыну, но над ним девицы еще пуще насмеялись. Стал тогда возносить молитву Син Мэнга, меньшой брат.

– О горные духи! – вскричал Син Мэнга. – О божества ручьев и рек! Я поднимаю семь пальцев, я обращаюсь к тебе с мольбой, о Мэза, я поднимаю пять пальцев, я взываю к тебе, о Небо. Пусть девицы сами сломают прялки, а нам отопрут ворота!

И только умолк Син Мэнга, как девушкам стало труднее прясть. Прутки, по которым пряжа скользила, сломались.

Подивились девушки:

– Отчего это у нас нынче пряжа все рвется и рвется? Эй, прялки! Худо вам будет! Мы и без вас обойдемся! Разве мало матери наши оставили нам хлопку в корзинах? Разве мало ткани припасли для нас? Вон посмотрите, сколько всяких платьев, красных и синих, сушится во дворе! Все мы сызмальства приучены к забавам и шуткам. Но от вас, прялки, шуток не потерпим!

Сказали они так, вскочили, схватили ножи, изрубили прялки. Щепы до самого потолка громоздились. Побежали девицы, надели юбки, цветами расшитые, с алой бахромой, что по ветру развевалась, и прически себе сделали: у одних черные волосы, будто ужи, до самых пят извиваются, у других – пучки круглые, словно яйца лесных пташек, в маленьких пучках медные шпильки торчат, в большие пучки шпильки из серебра воткнуты. В ушах серьги из слоновой кости, на шее ожерелья сверкают. Смех у них звонкий, голос серебристый, как у птиц, встрепенувшихся на рассвете. Бедра у дев округлые, словно полная луна, походка легкая. Прекраснее дев и не сыщешь. Подошли они к воротам и вознесли молитву божествам, чтобы ниспослали они удачу и счастье трем братьям:

– О божества! Пусть пташки лесные отнесут вам наши молитвы. Если бог-супруг почивает, пусть богиня-супруга разбудит его, если богиня-супруга забудет о наших молитвах, пусть бог-супруг напомнит о них. Если ждет трех братьев удача в походе, если возвратятся они целы и невредимы, пусть сейчас громким криком отзовется лес возле ручья, куда мы ходим по воду, пусть упадет на землю засов с ворот.

И в тот же миг с грохотом свалился на землю засов, а лес у ручья громким криком отозвался. И двинулся караван Дам Зи в путь. Идет Син Мэнга и любуется девушками. Краешком глаза, чтобы никто не приметил: до чего же хороши! Особенно одна ему приглянулась. Обменяться бы с ней браслетами, но караван ведь не остановишь. И спросил самого себя Син Мэнга:

– Кто даровал этой девушке дивную красоту? Не доведется мне нынче обменяться с ней браслетами и ожерельями, кофту и юбку ей подарить. Пусть бы хоть поцеловать себя дозволила, хоть разок крепко поцеловать. О девушка! Покажи мне свое лицо, дай наглядеться на тебя, щеку мне свою благоуханную подставь, я ее поцелую.

Так шел Син Мэнга, сам с собой толковал и начал потихоньку от каравана отставать. Говорит ему тогда старший брат:

– Поспеши, Син Мэнга! Надобно нам поскорее добраться до гор.

Отвечает Син Мэнга:

– Вы продолжайте путь, а я ненадолго к девам зайду погощу.

И говорит одна из дев:

– Поднимись к нам в дом, Син Мэнга. Если тебя мучит жажда, напьешься воды, если хочешь курить, мы поднесем табаку. Гости приходят к нам лишь однажды в год, лишь весною приходят киньские юноши, поднимаются на наше крыльцо. Войди же, о Син Мэнга!

Поднялся Син Мэнга по лестнице, в дом вошел, уселся у очага, напился воды, выкурил трубку и с девушками разговор завел. О том поговорили, о сем потолковали, даже о полях и посевах поговорить не забыли. А потом, как водится, повели речь о том, что часто между парнями и девушками случается. Но тут сказал Син Мэнга:

– Долгий мы с вами разговор затеяли. Пора мне в путь трогаться.

Девушки сказали ему на прощанье:

– Да будет твердым твой шаг, да будет крепкой твоя рука!

Син Мэнга пробирался сквозь темные мрачные джунгли, переплывал глубокие реки; лесами шел Син Мэнга. В малом лесу высятся горы из птичьих костей, в большом лесу громоздятся груды оленьих костей, а бескрайние джунгли Лайза все скелетами усеяны, так что ступить негде. Вошел Син Мэнга в редколесье – залюбовался плодами, которые давно поспели и с веток свисали, заслушался пенья птиц между землею и небом.

Син Мэнга шел и шел, не зная отдыха, и догнал наконец караван слонов, который Дам Зи вел в дальние края. Караван переправился еще через семь рек, перешел еще пять ручьев. Добрался до леса, где резвятся и поют песни птицы кэток и таовао, поднялся на холм Хэлун и остановился. Все диву дались, такая здесь была красота. От скал на землю темная тень падает, чудные водопады с высоты низвергаются. А на холме, что супротив путники увидели, птицы поют, лакомятся плодами баньяна и смоковницы. Залюбовались путники всей этой красой; вдруг смотрят; на дальней горе растет, упирается в самое небо тростник тоак.

И говорит тут Дам Зи:

– О младший мой брат, Син Мэнга! Мне этот холм по нраву, поставим здесь наши хижины!

За ним вслед сказал Син Мэнга:

– Пусть отдохнут наши ноги.

Вскричал тут Дам Зи:

– Эй, рабы! На землю тюки положите и хижины ставьте!

Отвечали рабы:

– Раз ты велишь, мы мигом скинем тюки.

И тотчас все разбрелись кто куда, людьми наполнились джунгли и горы. Все снуют, все хлопочут: валят деревья, рубят тростник, срезают бамбук и косят высокие травы. Каждый валит по одному дереву, каждый по одной лиане срезает. И вот посреди холма, где было безлюдно и пусто, выросли хижины, красивые, просторные. А людей вокруг стало столько, сколько муравьев в муравейнике. Кто веером обмахивал Дам Зи, кто рис варил, а кто отправился в долину, чтобы набрать съедобных трав, или к ручью, чтобы наловить рыбы, или в лес, чтоб настрелять птиц и разной дичи.

И говорит тут Син Мэнга:

– О Дам Зи, мой старший брат! Завтра надобно пораньше встать и отправиться в джунгли за чудо-тростником гуон и за бананами.

На утро, только солнце осветило хижины, рабы засуетились, стали еду готовить и питье. Все вдоволь поели риса, напились воды и пошли в горы. Впереди шел Дам Зи, за ним по стопам рабы следовали.

И говорит Дам Зи:

– Нынче надобно нам подняться в горы, нарубить побольше тростника гуон, запасти тростник гуонтоак, лишь тогда мы сможем возвратиться на ночлег!

Огляделся Дам Зи и видит: вокруг растет чудо-тростник гуон, зеленеет чудо-тростник гуонтоак. Хотел Дам Зи сам его нарубить, да не поспевал за рабами. А братья его, Син Мэнга и Син Мын, то проворно спускались к ручью, то ловко взбирались на холм. Куда ни посмотришь, везде следы человеческих ног: кто-то раньше прошел здесь и все повырубил. Спустится Дам Зи с одного холма, на другой поднимется – никак не найдет хорошего тростника, приходится ему срубать то, что оставили Син Мэнга и Син Мын. Не знает Дам Зи, кто его обогнал, и ругается.

– Что за мерзкие твари порубили весь мой тростник, подобрали бананы? Покарай их, о Небо!

Наконец все собрались в условленном месте. Син Мэнга и Син Мын последними пришли. Едва дотащились, так была тяжела их ноша. Рабы стали спрашивать:

– Откуда это вы принесли такой чудесный тростник? Где он растет? Скажите нам, не таитесь.

– Этот чудесный тростник растет на горах, в густых зарослях, он растет в глухих джунглях, в самой чащобе.

Подивились рабы:

– Мы сил не щадили, взбирались на крутые горы, переходили глубокие ручьи, в джунгли пробирались, где ходят стадами слоны и рыщут кровожадные тигры. Везде побывали, но не смогли собрать столько тростника. Кто-то до нас там прошел, – мы видели следы человека.

Вот настала пора отдыхать, и все по хижинам разошлись. Сколько здесь было людей – не счесть. Тут говор, там смех, кажется, будто птицы поют свои звонкие песни над капоковым деревом с могучим стволом и раскидистыми ветвями. Юноша Син Мэнга всех обошел. Видит: у одних много тростника, у других мало, м тем, у кого мало, решил помочь – вместе с ними отправился в джунгли. А когда вернулся, сел на камень у ручья. Сидел-сидел и вдруг приметил семь нежных лиан эпанг, которые обвили сосну. Лианы совсем молодые, но их не обхватишь.

Юноша молвил:

– О старший брат, о Дам Зи! Я не видел лиан чудесней, чем эти. Они плотно сосну обвивают, лианы – совсем молодые, но их не обхватишь. Тростника мы мало добыли, давайте же срубим эти лианы.