Текст книги "Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв."

Автор книги: Автор Неизвестен

– О-о! Моя горькая доля! – раздавались стоны. Как сказано у Бо Цзюйи [126] 126
  Бо Цзюйи. – См. примеч. 26.


[Закрыть]:

 
Повсюду желтую пыль
Развеял ветер холодный.
. . . . . . . . . .
Поблекла яркость знамен,
Померкло яркое солнце.
 

Она кинулась к его ногам и упала. Сколько мучительных дней ждут ее впереди!

У Моннёна был добрый конь, его, как говорится, только плетью хлестнуть! Юноша, проливая слезы, наказал ей помнить обещание и, подстегнув коня, умчался, как тучка, гонимая ветром.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Чхунхян осталось лишь удалиться в свои покои.

– Сандан, опусти шторы, положи на циновку подушку и закрой дверь. Не знаю, увижу ли я еще когда-нибудь моего любимого, засну, – может, встречу во сне. Хоть и говорят с давних времен: «Не верь любимому, если явится к тебе во сне», – я это знаю, но где же, как не во сне, я могу с ним встретиться? О сон, сон, явись ко мне! Я полна тоски, и сон не приходит. О горькая моя доля!

 
Людей разлучают дела и заботы.
Как жить мне одной в этом доме пустом?
Тоскуем в разлуке, не видя друг друга.
Кто скажет тебе о печали моей?
Смятенное сердце не знает покоя,
Забыла я рой повседневных забот,
Засну ли, проснусь ли – любимый далёко,
Встает предо мной юный облик его,
В ушах повторяются звонкие речи,
Увидеть бы мне! Увидеть бы мне!
Любимого снова увидеть бы мне!
Услышать бы мне! Услышать бы мне!
Любимого снова услышать бы мне!
Что в жизни минувшей мы сделали злого?
Зачем мы с тобою родились на свет?
Теперь мы тоскуем в жестокой разлуке.
Мы встретились, помнить друг друга клялись,
Клялись не забыть о своем обещанье,
И связаны нашею клятвой навек...
Но радость любви так же быстро исчезла,
Как золото, жемчуг и яшма во сне.
 

Все в мире связано между собой. Вот ручеек течет, потом становится рекою – все глубже, глубже, глубже. Любовь моя растет, становится горою – все выше, выше, выше, вот уж и вершины не видно, а как заранее узнаешь, когда настанет час ей рухнуть? Злые ли духи навредили, небо ли позавидовало, но расстались мы с любимым утром, а когда еще встретимся... Теперь уж до конца мне маяться в печали и страданиях. Хоть сказано в стихах:

 
С лицом, как нефрит,
С волосами, как тучи,
Напрасно о старости дева горюет, —
 

но солнце и луна бездушны. Почему так долго тянутся зимние и осенние ночи, полные лунного сияния? Зачем так медленно уходит солнце в сезон густых теней и ароматных трав? Даже если бы они знали, как мы тоскуем друг без друга, все равно мне одной коротать ночи в пустой комнате с единственным другом – тоскливым вздохом. Сердце рвется на части, слезы льются и льются! Пусть бы слезы стали морем, а вздохи – ветром, я села бы в челн и поплыла к милому в столицу. Почему бы мне его не повидать? Но когда сияет ясная луна после дождя, я лишь страдаю о любимом – ведь он для меня глубоко упрятан. О мои мучительные сны! Там, где любимый, и месяц светит, и кукушка кукует, а у меня на сердце тоска. Ночь едва-едва светится, лишь светлячки мерцают за окном. Глубокой ночью, в третью стражу сижу я – милый не приходит, лежу – нет сна! Без любимого, без сна! Что же мне делать? О, я несчастная! В старину говорили: «Если много радости, придет и печаль, если горя много, наступит и радость!» Ждать мне придется немало, а я страдаю невыносимо, и только милый избавит от тоски мое сердечко! О светлое Небо, обрати на меня свои взоры! Дай мне снова увидеться с любимым и жить с ним, не разлучаясь, пока не выпадут даже седые волосы. Может, вы знаете, синие реки и зеленые леса, не захворал ли в пути мой любимый? С тех пор как мы с ним расстались, ни весточки! Человек ведь не дерево и не камень, есть же сердце у любимого! О моя бедная доля!

Так она проводила дни, вздыхая и умоляя Небо.

Тем временем Моннён ехал в столицу, и ночи не приносили ему сна.

– Как я хочу увидеть мою любимую! Так хочу увидеть! Думы о ней не оставляют меня ни днем, ни ночью. Время я провожу в тоске, и лишь встреча с ней избавит меня от страданий.

Старайся дни и луны, надейся на экзамены!

Через несколько месяцев в Намвон был назначен новый уездный правитель. Это был Пён Хакто из квартала Чахаголь в столице. Он хорошо владел кистью и был человеком широких интересов, увлекался музыкой, но отличался распутным нравом и подчас вел себя настолько дурно, что даже терял достоинство. Пён Хакто допускал ошибки в делах, и люди, знавшие его, называли невыносимым упрямцем.

Представиться ему явились чиновники уезда.

– Посыльные ждут ваших приказаний!

– Делопроизводитель здесь!

– Явились чиновники канцелярии!

– Я старший слуга ведомства!

– Позовите-ка мне делопроизводителя.

– Я делопроизводитель!

– Не случалось ли у вас каких-нибудь происшествий?

– Пока все было спокойно.

– Говорят, у вас народ самый работящий на юге!

– Да, сделают любую работу.

– А еще говорят, будто у вас есть красавица Чхунхян!

– Есть такая!

– А как ей живется?

– Да живет, не тужит!

– Сколько ли отсюда до Намвона?

– Шестьсот тридцать ли!

– Быстро едем! Собирайтесь в дорогу!

Чиновники, представившись правителю, удалились.

– Ну, горе нашему уезду!

Новому правителю назначили день отъезда, и он отправился на место службы. Осанкой важен, восседает в паланкине, поставленном на спину коня, в окнах раздвинуты зеленые занавески. Слева и справа – глашатаи, они все в темно-синих платьях, подпоясаны кушаками из белого шелка, на которых, одно возле другого, привязаны колечки. Их тхоннёнские шляпы украшены черепаховыми кольцами и надеты набекрень, а в руках – железные палки.

– Эй, прочь с дороги! – кричат они, отгоняя простой народ.

Рядом бегут слуги и, ухватившись за ручки паланкина, сдерживают коней.

– Крепче держи!

Вслед за слугами идет пара сопровождающих в войлочных шляпах. Чиновники канцелярии, ведающий казенными работами и выехавший им навстречу делопроизводитель выглядели весьма внушительно. По сторонам дороги парами шагают слуги, посыльные, а впереди – слуга с зонтом. На зонте белого шелка в синюю полоску блестят бронзовые кольца. Двигается процессия торжественно, впереди и позади раздаются окрики, чтоб простой народ посторонился. Прямо сияющее облако! Правитель прибыл в Чонджу и, огласив приказ государя у подворья перед дворцом наследника престола, посетил военный лагерь. Миновав Чобунмок и перевал Ногу в Манмагване и не задерживаясь в Имсиле, отобедал в Осу. В тот же день он прибыл к месту службы.

А здесь уже тысячник командует войском, и все нижние чины управы очищают для него дорогу. Впереди выставили пару знамен, на которых написано «Путь свободен!», на юге, в области Красной птицы, стоит пара знамен красного цвета, на востоке, владениях Зеленого дракона, – два красно-синих знамени, еще пара синих – на западе, а на севере, которым ведает черепаха, – знамена черного и красного цветов – флаги ждут смотра и приказаний нового правителя, а под ними выстроились высшие и низшие военные чины и двенадцать пар слуг. Все дрожит от боя барабанов и звуков рожков, далеко вокруг разносятся барабанная дробь, пение рожков и окрики погонщиков лошадей.

Новый правитель переменил платье в башне Простора и Прохлады и, у подворья огласив приказ государя, въехал в город, сидя в маленьких носилках. Кругом толпился народ, и правитель, выпучив для устрашения глаза, снова зачитал приказ государя. В уездной управе для него приготовили угощение, а потом для приветствия явились чиновники – высшие военные чины и те, что служили в провинциальных шести ведомствах. Правитель тут же распорядился:

– Позвать мне старшего над казенными рабами! Пусть сделает перекличку кисэн!

Старший над казенными рабами принес книгу, где записаны имена кисэн, и стал их выкликать по порядку. Каждое имя женщины там было вплетено в китайский стих.

 
Над горами восточными после дождя
Сияющая луна – Мёнволь!
 

Мёнволь вошла, переступая мелкими шажками. Она подобрала подол шелковой юбки и, прижав его к тонкой талии, представилась и вышла.

– Вот Дохон – Алый персик! Разве на ее лице не играет прелесть весны? Это про нее сказал поэт:

 
Несет теченьем лодку рыбака,
Его чарует горная весна.
 

Дохон вошла плавной походкой, приподняв подол алой шелковой юбки. Представилась и ушла.

 
На крутой горе Даньшань,
Потеряв подругу,
Оправляет перья он
В голубых утунах,
Дух природы, гор и рек,
Птиц, парящих в небе!
Никогда клевать зерна
В голод он не станет, —
Целомудрие свое
Бережет он стойко,
У ворот дворца Мансюй
Пестрый, яркий феникс —
                                        Чхэбон!
 

Чхэбон прошла, изящно подобрав шелковую юбку, облегающую стан. Она ступала легко, как говорится, будто шла по лотосам, поклонилась и вышла.

 
Безмятежный лотос не меняется.
Ты послушай, лотоса цветок!
Так прекрасен облик твой изысканный,
«Совершенный муж» среди цветов!
Так красива сердцевина лотоса —
                                                   Ёнсим!
 

Придерживая шелковую юбку, вошла Ёнсим, она проплыла медленно, чуть поднимая от земли ножки в расшитых башмачках.

 
Взошел ясный месяц, подобный Хэши,
Над волнами синего моря.
О белая яшма с вершины Синшань,
Прекрасная светлая яшма —
                                           Мёнок!
 

Появилась Мёнок. Ее красивое лицо, восхитительный облик, манеры – все вызывало восторг. Она шла, осторожно ступая мелкими шажками, и с поклоном удалилась.

 
Редки облака, и ветер слаб,
Полдень приближается,
Золотится ивовый листок,
Пролетает иволга —
                              Энэн!
 

Энэн впорхнула, прижимая, к груди подол красной шелковой юбки. Она представилась и с поклоном вышла.

– Быстрее выкликай! – нетерпеливо приказал правитель.

– Слушаюсь! – отозвался старший над казенными рабами и принялся зачитывать только четыре первых строки.

 
В Просторном студеном дворце,
В величавом покое,
Прекрасная фея,
Дарящая персик бессмертья,
Приветливо смотрит,
И слышится запах корицы —
                                           Кехян!
 

– Жду ваших повелений! – промолвила Кехян.

 
Эй, отрок под сосной! Какую весть
Принес ты об учителе, скажи! —
Он там, на кручах изумрудных гор,
Закутанных в густые облака, —
                                                Унсим!
 

– Жду ваших повелений!

 
«Где, скажите, у вас кабачок?» —
К пастуху подошел он с вопросом,
И пастух показал ему вдаль,
На деревню «Цветок абрикоса» —
                                                   Хэнхва!
 

– Жду ваших повелений!

 
Поднялась ты в лунный дворец,
Чтоб сорвать коричный цветок,
Возлюбившая чистоту —
                                     Эчжёль!
 

– Жду ваших приказаний!

 
Над вершинами гор Эмэй
Полумесяц осенний светит,
Лунный блик на реке Пинцян,
Где таится речная фея —
                                      Кансон!
 

– Жду ваших приказаний!

 
Звуки лютни среди утунов...
О играющая на лютне —
                                     Тхангым!
 

– Жду ваших приказаний!

– Кымнан – Шелковый карман!

 
Алого шелка на нем узелки!
 

– Жду ваших повелений!

– А ну, вызывай за раз по двенадцать, тринадцать, четырнадцать! – распорядился правитель, и старшин над рабами стал выкликать подряд.

– Ян Тэсон, Воль Чунсон, Хва Чунсон!

– Ждем ваших повелений!

– Кымсон, Кымок, Кымнён!

– Ждем ваших повелений!

– Нонок, Нанок, Хонок!

– Ждем приказаний!

– Накчхун – Радующаяся весне!

– Я здесь!

– Иди, слушай приказ!

Накчхун вошла с таким видом, будто у нее очень красивая походка. Прослышав о том, что люди выщипывают для красоты волосы, она повытаскала все на лбу и даже за ушами. Зная, что у женщин принято пудриться, она купила пудры на целых семь лян, замесила, как известку для забора, и замазала все лицо. Накчхун ввалилась безобразная, ростом с придорожный столб, чуть не до самого носа задрав подол юбки. Она двигалась вразвалку, ковыляя, словно лебедь на топком рисовом поле. Среди кисэн было много красивых, но правитель все ждал имени Чхунхян, а ее, сколько он ни слушал, так и не назвали. Тогда он вызвал старшего над рабами.

– Мне показали всех кисэн, только Чхунхян не было!

– Мать Чхунхян – кисэн, но сама она не кисэн, – почтительно ответил тот.

– Отчего же тогда имя девицы из женских покоев у всех на устах? – спросил правитель.

– Она дочь кисэн, но так хороша собой, что господа знатного рода, даже первые таланты – те, кто приезжал к нам на службу, – умоляли ее о свидании, но мать и дочь и слушать не хотели, а потому всем – и благородным, и подлым по рождению, даже соседям – удается взглянуть на нее лишь раз в десять лет, но разговоров мы с ней не ведем! Однако судьбу определяет Небо, вот и завязала она крепкие узы на сто лет с баричем Ли, сыном прежнего нашего правителя. Барич уехал в столицу и обещал после женитьбы взять ее к себе. Чхунхян надеется на это и хранит ему верность.

Правитель разозлился.

– Да ты невежда! Болван! Что ты болтаешь? Разве благородный отрок до женитьбы возьмет себе наложницу в провинции? Если такие слова, болван, хоть раз сорвутся с твоего языка, не миновать тебе наказания! Я хочу ее увидеть – и все! Кончай разговоры, иди и позови ее сейчас же!

Услышав приказание позвать Чхунхян, делопроизводитель почтительно заметил:

– Чхунхян ведь не кисэн, да к тому же она связана крепкими узами с молодым господином Ли – сыном прежнего правителя. Возрастом вы с ней тоже не подходите друг к другу. Надо бы ее пригласить как равную вам, а так, боюсь, не повредит ли это вашему правлению?

Правитель разгневался.

– Если вы сейчас же не приведете Чхунхян, я всех вас велю палками избить! Вы что, не способны приказ выполнить?

Тут все чиновники забегали, а у глав шести провинциальных ведомств от страха душа в пятки ушла.

– Эй, стражники! Ким! Ли!

– Вот беда-то!

– Несчастная Чхунхян! Супружеская верность обернулась для нее таким горем!

А правитель все орал:

– А ну, пошевеливайтесь! Быстро!

Ведающий наказаниями и стражники подошли к воротам дома Чхунхян. А Чхунхян ничего не знала, дни и ночи она все думала о любимом и плакала. Ведь когда приходит беда, слезы успокаивают! О, одинокая, какую тоску наводят твои стенания! У людей, что видят и слышат твои причитания, разрывается сердце. Ты так страдаешь без любимого, что тебе и еда не сладка, и постель не приносит покоя. Думы о милом мучают твое сердце, иссушают тело и омрачают душу. Только и слышно, как ты приговариваешь, будто песню поешь:

– Я бы пошла! Я бы пошла! Вслед за любимым я бы пошла! И тысячу ли я бы прошла, и десять тысяч ли я бы прошла! Даже сквозь ветер и дождь я бы прошла. Пусть встанут на моем пути высокие вершины, отроги Тонсоннён. Даже соколы – горные, ловчие, северные, – перелетая через них, садятся отдохнуть, но если милый кликнет меня, я сниму башмаки, понесу их в руках и помчусь к нему. Скучает ли без меня любимый в столице? Или, бесчувственный, уже забыл? Любовь ко мне прошла, и он полюбил другую?

Она так горько плакала, что стражники услышали ее печальный голос. Человек ведь не дерево и не камень! Разве не наполнится душа состраданием? И у них сердце растрогалось, как тает весенний лед на бегущих ручьях.

– Как ее жалко. Эх, если мы не спасем такую девушку от этого развратника, мы не люди!

Тут ее окликнул старший:

– Вышла бы!

Чхунхян испугалась и заглянула в дверную щель.

– Ведающий наказаниями со стражей пришли... Ах, да! Совсем забыла! Ведь сегодня третий день, как приехал новый правитель, и они ходят с проверкой! Ну и шум подняли!

Она раздвинула двери и вышла к ним.

– О, стражники! Проходите, пожалуйста! Вот уж не ждала вас! Должно быть, устали, пока ехали с новым правителем? А как они изволят здравствовать? Не случалось ли вам побывать в доме нашего старого правителя в столице, нет ли мне письмеца от молодого господина? Я прежде все за ним ухаживала, даже глаза и уши были заняты. Господин-то ведь был не простой, вот я и не зналась с вами. Но что уж, у меня сердца нет? Заходите, пожалуйста, заходите!

Стражники Ли и Ким и другие, взявшись за руки, уселись в комнате.

– Принеси-ка столик с вином и закусками! – велела она Сандан.

Напоив их допьяна, Чхунхян открыла дверцу шкафика и дала им денег – пять лян.

– Ну, а теперь идите! Вина выпили и ступайте себе, да лишнего не болтайте!

Стражники захмелели.

– Да деньги нам вроде ни к чему. Ты думаешь, мы пришли к тебе за деньгами? Забери-ка их!

– Ким, да ты возьми!

– Не положено... Правда, нас тут много...

Он забрал деньги обратно, и только они ушли, как появилась старшая кисэн и ударила в ладоши.

– Послушай-ка, Чхунхян! Такая преданность, как у тебя, и у меня есть, такие добродетели, как у тебя, и у меня есть. Неужели ты одна можешь быть преданной? Неужели ты одна можешь быть добродетельной? Скажи на милость – верная жена, добродетельная жена! Из-за тебя, маленькой негодницы, такой переполох! Все – от важных чиновников до слуг в управе – могут попасть в беду. Быстро собирайся, пошли!

Чхунхян ничего не оставалось делать, как выйти за ворота.

– Ах, тетушка, тетушка! Не надо так со мной! Неужто вам всегда, во всех жизнях, быть кисэн, а мне – Чхунхян? Как говорится:

 
Умрет человек —
И покончит со всеми делами.
 

Вот и мы – умрем один раз, а не два! Еле передвигая ноги, вошла она в управу.

– Чхунхян ждет ваших повелений!

Правитель взглянул на нее и обрадовался.

– О, ты действительно благоухание весны! Взойди на площадку!

Чхунхян поднялась в зал и скромно присела. Правитель был восхищен.

– Пусть придет сюда казначей! Тот вошел.

– Посмотри-ка, это и есть Чхунхян! – радостно воскликнул правитель,

– Ха! Девчонка и на самом деле очень хороша! Просто прелесть! Вы, господин, еще когда в столице жили, все изволили говорить: «Чхунхян, Чхунхян... Вот бы хоть раз на нее взглянуть!»

– Ты, пожалуй, будешь у нас сватом, – улыбнулся правитель.

Тот помолчал, а потом сказал:

– Господин не должен был звать к себе Чхунхян. Надо было сначала послать сваху и попробовать все это сделать через нее, так было бы лучше. А то получилось немного неловко. Но раз уж позвали, придется сыграть свадьбу!

Правитель, довольный, приказал Чхунхян:

– Отныне следи за своей красотой, будешь моей наложницей!

– Ваше повеление привело меня в трепет, но я хочу служить только одному мужу и не могу выполнить ваше приказание.

– Красавица, красавица! Какая женщина! – с улыбкой говорит правитель. – Ты поистине добродетельна! Как хороша твоя верность! Конечно, ты права, но молодой Ли – сын большого сановника, он стал зятем в знатной семье, неужто он вспомнит о тебе – как говорится, иве и розе при дороге, которую он одарил любовью на одно мгновение? Ты поистине преданная женщина, и добродетель твоя совершенна, но красота поблекнет, и седые волосы уже не уложишь в прическу. Будешь вздыхать о том, что

 
Безжалостные месяцы и годы
Подобны убегающим волнам.
 

Станешь жалкой, несчастной. Зачем же так поступать? Как бы ты ни хранила свою верность, все равно никто не назовет тебя образцовой женщиной! Оставь все это и подумай, что правильней: служить уездному правителю или верность сохранять мальчишке? Скажи-ка мне сама!

Чхунхян отвечает ему:

– Верный чиновник не служит двум государям, добродетельная жена не выходит замуж дважды! Этот наказ для меня свят. Мне жить тяжело, но преданная жена ни за что не выйдет замуж второй раз. Можете делать со мной, что хотите!

Тут вдруг заговорил ведающий казной.

– Подумайте только, какая строптивая девчонка! Мечта всей жизни правителя – первая красавица Поднебесной, а ты отказываешься! С чего бы это? Да господин желает возвысить тебя! Что ты, певичка, смыслишь в целомудрии? Мы проводили старого правителя и встретили нового. Все это по закону, и если ты чтишь законы, нечего вести такие речи! Откуда бы взяться добродетельности и преданности у такой презренной кисэн, как ты?

У Чхунхян даже дыхание перехватило.

– Добродетельные женщины, верные сыновья и преданные престолу есть и среди благородных, и среди низких. Я расскажу вам о них. Вот возьмем кисэн. Вы говорите, что среди них нет верных престолу и целомудренных женщин. А ведь Нонсон, кисэн из Хэсо, умерла на перевале Тонсон, а кисэн из Сончхона еще девочкой знала о семи пороках жены. Кисэн из Чинджу, Нонгэ, записана в книге верных престолу как героиня, ее дела прославлены теперь на тысячу осеней. Хваволь, кисэн из Чхонджу, тоже знаменита, в ее честь построен трехэтажный терем, а в книгу героев, верных престолу, вписано имя пхеньянской кисэн Вольсон. Еще при жизни слыла образцовой женщиной кисэн Иль Чжихын из Адона, потом ей даже дали звание «целомудренной, почтенной». Так что вы не поносите кисэн! Когда я только встретилась с молодым господином Ли, сердце мое дало вечную клятву, такую, как гора Тайшань, как море. Мое сердце преданно, и даже, если бы вы оказались таким сильным, как Мэн Бэнь [127] 127
  Мэн Бэнь – по преданию силач, живший в Китае в период Борющихся царств (403—221 гг. до н. э.); мог вырвать рога у живого быка.


[Закрыть], душу мою не сумели бы вырвать, и красноречием Су Циня [128] 128
  Су Цинь(IV в. до н. э.) – знаменитый китайский государственный деятель, дипломат, блестящий оратор.


[Закрыть]и Чжан И [129] 129
  Чжан И(IV в. до н. э.) – государственный деятель, ловкий дипломат.


[Закрыть]сердце мое вам не уломать! Владейте вы умением Кунмина [130] 130
  Кунмин(Чжугэ Лян, 181—234) – один из наиболее прославленных полководцев древнего Китая; по преданию, чтобы победить известного полководца Цао Цао (150—220), молился духам Семи звезд и вызывал ветер.


[Закрыть]вызывать ветры, вам никогда не сломать маленькое женское сердце! Сюй Ю [131] 131
  Сюй Ю – знаменитый отшельник времени правления легендарного императора Яо, который, прослышав о мудрости Сюй Ю, лично пригласил его к себе на службу, однако отшельник в знак того, что и слышать об этом не хочет, промыл уши в реке.


[Закрыть]с горы Цзиньшань не стал служить Яо, отказался от почестей, а Во И и Шу Ци с горы Шоуяншань не стали есть чжоуский хлеб. Если бы не было Сюй Ю, кого бы назвали преданным мудрецом? Если бы не Бо И и Шу Ци, развелось бы много мятежников и непочтительных сыновей. Пусть я женщина подлого сословия, но разве я не знаю про подвиги Сюй Ю, Бо И и Шу Ци? Я стала наложницей, и для меня теперь оставить дом и мужа – все равно что для чиновника на службе забыть страну и государя. А теперь делайте со мной, что захотите!

Правитель рассвирепел:

– Ах, ты негодница! Да знаешь ли ты, что заговор против королевской семьи карается четвертованием, а тот, кто насмехается над чиновником на государственной службе, наказывается как преступник, того же, кто не подчиняется приказам чиновника, отправляют в ссылку? Бойся смерти!

Чхунхян возмутилась.

– Если насилие над замужней женщиной не преступление, так что же это?

У правителя даже дух занялся, так он разозлился. Изо всей силы ударил по столику для письма, сорвал с головы шляпу, растрепал волосы и хрипло заорал:

– Схватить эту девку!

– Слушаемся! – ответили ему слуги при управе, подскочили к ней и поволокли за косы.

– Эй, рабы!

– Слушаемся!

– Хватайте эту девку!

Чхунхян задрожала.

– Пустите! – Она сошла на нижние ступени, и тут налетели рабы.

– Ах ты негодная баба! Ты посмела так отвечать господину и еще думаешь остаться в живых?

Ее бросили в конце двора, и палачи налетели на нее, как свирепые тигры, как стая пчел. Длинные косы Чхунхян, похожие на водоросли, намотали, словно лотосовые стебли в новогодний праздник, будто канат лодочника, как фонарь на бамбуковый шест в восьмой день четвертой луны, и с силой швырнули на землю. Бедная Чхунхян! Она, прекрасная, как белый нефрит, упала на землю. Справа и слева друг против друга стали стражники. В руках они держат палки – с железными наконечниками, те, которыми бьют по ягодицам, пытают преступников, и красные палки.

– Слушай приказ, судья!

– Слушаюсь!

– Заставь ее покориться!

– Слушаюсь!

А правитель-то разошелся, весь трясется, даже дух у него захватило, так и пыхтит от злости!

– Разве что-нибудь сделаешь с этой бабой? Нечего ее допрашивать, кладите ее на скамью, привязывайте и бейте по ногам! А потом вздерните на виселицу.

Чхунхян привязали к скамье. Взгляните на палача! Он схватил целую охапку палок – для пыток, для порки – и с грохотом сбросил их у скамьи. А у Чхунхян от этого звука даже в голове помутилось. Палач же то одну палку схватит – погнет, то другую возьмет – погнет. Наконец он выбрал упругую, крепкую и прямую, засучил рукава до самого плеча, взял палку и стал ждать приказа.

– Слушай приказ! Если ты эту девку станешь жалеть и бить чуть-чуть, головой ответишь! Бей как следует!

– Ваш приказ строгий, – ответил палач, – какая уж тут может быть жалость к этой бабенке? Эй ты! Не шевели ногами! Хоть немножко двинешься, кости переломятся!

Вскрикнув, он заплясал против нее и, угрожающе взмахнув палкой, тихонько прошептал:

– Потерпи один-два удара, ничего не поделаешь! Эту ногу здесь держи, а другую – там.

– Бей изо всех сил!

– Начинаю!

Он с силой замахнулся – и поломанная палка с треском отлетела, завертелась в воздухе и упала в нижней части двора. А Чхунхян терпела. Как ей ни было больно, она только зубами скрипела и трясла головой.

– Ой, за что же так?

Ее били палками по ногам, а чиновник, ведающий наказаниями, отсчитывал удары: раз, два, три... Судья и один из чиновников управы стояли друг против друга, наклонив головы, как петухи в драке. Ударят один раз – они одну черту нарисуют, ударят второй – другую, как неграмотный мужик в кабаке черточками отмечает на стене, сколько выпил водки. А эти так начиркали, что получилась одна сплошная линия!

Чхунхян, избитая, горько плачет.

 
Невелико в груди моей сердечко —
В  о д и н  лишь пхён [132] 132
  Пхён – лепесток, кусочек, небольшая часть чего-либо.


[Закрыть],
Но хочет сердце, чтоб владел им только
О д и н  супруг.
Безжалостный палач уже нанес мне
О д и н  удар.
Прошел с тех пор, как я рассталась с милым,
О д и н  лишь год,
Но я ему ни на  о д н о  мгновенье
Не изменю!
 

А в это время весь Намвон от мала до велика собрался возле управы.

– Какая жестокость! Наш правитель жесток! За что он ее так наказал? За что избил? Вон палач, глаза вытаращил! Берегись! Смотри, выйдешь, как бы тебя злая звезда не покарала!

Все, кто видел и слышал это, проливали слезы.

А Чхунхян ударили во второй раз.

 
Д в у х  супруг я свято чту за верность.
Д в у м  мужьям в груди моей нет места.
Д в а  удара я снесла, но буду
Господина Ли до гроба помнить!
 

Третий раз ударили.

 
Т р и  обязанности женщин – нерушимый наш закон,
Т р и  основы мне известны, пять устоев знаю я,
Т р и ж д ы  пусть меня пытают, пусть сошлют на край земли,
Т р и  основы мне известны, пять устоев знаю я,
Т р и ж д ы  пусть меня пытают, пусть сошлют на край земли,
Но вовек я не забуду мужа с улицы Самчхон!
 

Четвертый раз.

 
Правитель благороден по рожденью,
Но не постиг, как управлять народом,
Живущим в  ч е т ы р е х  краях уезда;
Он расточает силы на злодейства.
Все  с о р о к  восемь волостей Намвона
Гнев затаили – знаешь ли ты это?
Пускай меня на месте  ч е т в е р т у ю т —
Мне жизнь и смерть глубоко безразличны,
Но милого вовек я не забуду!
 

Ее ударили в пятый раз.

 
П я т ь  правил я вовеки не нарушу,
Я знаю о неравенстве супругов.
П я т ь  сил природы нам судьбу связали.
Пускай судьбу вы нашу разорвете, —
Я все равно о милом буду помнить!
О нем одном я думаю все время.
Ах, если бы во тьме осенней ночи
Увидел ясный месяц, где мой милый!
Быть может, получу письмо сегодня!
Иль вести от него прибудут завтра?
Не заслужила я позорной смерти!
Ни в чем я не повинна! Не казните
Меня вы после  п я т о г о  удара!
О горькая судьба моя!
 

Ударили Чхунхян в шестой раз.

 
Ш е с т ь ю  ш е с т ь – тридцать  ш е с т ь,
Это твердо знаю я,
Ш е с т ь д е с я т  тысяч раз
Пусть палач казнит меня,
Буду век я верна
Молодой моей любви,
Что в  ш е с т ь  тысяч частиц
Тела моего вошла!
 

Ударили в седьмой раз.

 
В  с е м и  грехах жены я не повинна,
С е м и  пороков у меня не сыщешь, —
За что ж меня  с е м ь  раз подряд пытают?
За что же все внутри мне искромсали
Отточенным ножом длиной в  с е м ь  чхоков?
Уж лучше бы скорей меня убили!
А ты, судья, все повторяешь: «Бейте!»
Не будь ко мне так строг! Не то погибнет
Лицо прекрасное, как  с е м ь  сокровищ! [133] 133
  Семь сокровищ – золото, серебро, жемчуг, коралл, агат, нефрит, хрусталь.


[Закрыть]
 

Ее ударили в восьмой раз.

 
Пророчат  в о с е м ь  знаков гороскопа [134] 134
  Восемь знаков гороскопа. – Вероятно, имеются в виду год, месяц, день и час рождения жениха и невесты (сачжу – «четыре столпа»), которыми перед свадьбой обменивались их родители и по которым составлялись гороскопы – определялась судьба в браке.


[Закрыть]
Счастливую судьбу Чхунхян в грядущем.
Из всех чиновников  в о с ь м и  провинций
Со мною повстречался самый лучший.
Из всех чиновников  в о с ь м и  провинций
Один приехал к нам; чего он хочет —
Народом править иль творить злодейства?
 

Девятый раз ударили.

 
Д е в я т ь  раз свилось змеею в сердце
Тяжкое, мучительное чувство.
Если бы травой  д е в я т и л е т н е й
Обернулись пролитые слезы!
В горных дебрях, где кружит-петляет
Д е в я т ь ю  изгибами дорога,
Мне срубить бы ствол сосны высокой,
Погрузить в ладью, поплыть в столицу,
Государю во дворце  д е в я т о м
Д е в я т ь  раз подать по  д е в я т ь  жалоб.
А потом мне из дворца бы выйти,
Улицу Самчхон найти быстрее,
Радостно бы встретиться с любимым!
Вот когда утешилось бы сразу
Бедное, истерзанное сердце!
 

Ударили в десятый раз.

 
От этой пытки умирают девять
Из  д е с я т и  людей,
Но я свою решимость буду восемь
Д е с я т к о в  лет хранить,
Жестокий кат сломить ее не сможет
И на  д е с я т ы й  раз!
Для молодой Чхунхян спасенья нету!
Хоть ей шестнадцать лет,
Душа ее сегодня превратится
В забитой жертвы дух!
Уж  д е с я т ь  раз я выдержала пытку,
Но не сошла с ума!
 

Ей нанесли пятнадцатый удар.

 
П я т н а д ц а т о ю  ночью затерялась
Луна средь облаков,
В столице затерялся мой любимый
На улице Самчхон.
Луна, луна! Ты видишь с небосвода,
Где милый мой?
О, почему увидеть, где любимый,
Я не могу!
 

На двадцатом ударе она чуть было не потеряла сознания. Ее ударили в двадцать пятый раз.

 
«Д в а д ц а т ь  п я т ь  певучих струн на лютне
Зазвучали при ночной луне,
Грусть невыносимую рождая...»
Ты ответь мне, гусь, куда летишь?
Залети в Ханъян ты по дороге,
Милому на улице Самчхан
Обо мне перескажи всю правду
Да вглядись в меня, чтоб не забыть!
Пусть царю на тридцать третьем небе
Скажет юная моя душа,
Как из глаз девичьих льются слезы
И как алая сочится кровь.
У Чхунхян, прекрасной, словно яшма,
– Красные от крови капли слез, —
«В персиковом роднике Улина
Красная от лепестков вода».
 

– Нельзя так обращаться с молодой женщиной, – гневно говорила Чхунхян, – лучше отрубите мне голову! Забейте до смерти! Нельзя так мучить, – горько плакала Чхунхян, – лучше убейте меня скорее! Я после смерти стану птицей юаньняо, ясной лунной ночью в пустынных горах заплачу вместе с кукушкой – душой царевича из царства Шу [135] 135
  Душа царевича из царства Шу. – По преданию правитель княжества Шу скончался на чужбине, его тоскующая душа вселилась в кукушку, и в ее пении будто бы слышались слова: «Лучше бы вернуться!»


[Закрыть], тогда хоть любимого разбужу от сна!

Она не могла больше вымолвить ни слова и потеряла сознание. Слуги уголовной палаты отвернулись, вытирая слезы, даже палач прослезился.

– Человек не может заниматься таким делом!

Те, кто видел это, и слуги, выполнявшие приказания, стояли вокруг, вытирая слезы.

– Невыносимо смотреть на избитую Чхунхян! О как жестоко, как жестоко обошлись с верной Чхунхян! Она поистине героиня!

Все от мала до велика окружили ее, проливая слезы. А правитель-то!

– Вот видишь, что получилось! Ты зло держала на правителя, за это тебя и наказали. Хорошо ли? И дальше будешь мне противиться?

Чхунхян, еде живая, гневно отвечает:

– А знаете ли вы, правитель, что, если женщину сильно разобидеть, ей уже все равно, что жизнь, что смерть! От ее страданий даже иней может выпасть в пятой или шестой луне. Я погибну, замученная, и моя душа прилетит к трону совершенномудрого государя, поведает ему о своих горестях. Разве тогда вас оставят в покое? Убейте меня!

У правителя даже дух занялся.

– Эй ты, баба, кончай болтовню! Наденьте ей на шею большую колодку и бросьте в темницу!

На Чхунхян надели колодку, припечатали, и палач, взвалив ее себе на спину, вынес за ворота. Тут появились кисэн.

– О, бедная Чхунхян, приди в себя! О несчастная!