Текст книги "Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв."
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
– Она такая же замечательная, как и ее мать!
Однажды вдова вельможи Чана, переселившаяся из столицы в местечко Улин, прослышав о Сим Чхон, послала служанку пригласить к себе «девочку Сим». Сим Чхон, получив приглашение, обратилась к отцу:
– Батюшка! Жена вельможи Чана прислала за мной служанку. Можно мне пойти с ней?
– Видно, неспроста она за тобой послала! Что ж, иди, но будь осмотрительна: госпожа Чан – вдова первого сановника государства!
– Хорошо. А чтобы вы не проголодались, если я задержусь, я поставлю на столик еду. Поешьте без меня, а я постараюсь поскорее вернуться.
Сим Чхон попрощалась с отцом и последовала за служанкой госпожи Чан. Медленно, изящной походкой шла она и наконец достигла ворот дома сановника. Пять ив цветут перед домом весенним цветом, во дворике редкостные цветы и травы как бы сплетаются в живую изгородь. За ней – великолепное здание в пышном убранстве. Сим Чхон подошла к крыльцу. Приятная женщина лет пятидесяти в строгом наряде приветливо встретила ее, поздоровалась и взяла за руки.
– Ты действительно Сим Чхон! Точно такая, как о тебе говорят!
Она усадила девушку и стала внимательно ее разглядывать. «Какая красавица! Лицо у тебя чистое, без всяких следов пудры и румян, а сидишь так пугливо, словно осторожная ласточка на берегу светлого, прозрачного ручья, готовая улететь при малейшей тревоге. Глаза твои напоминают утреннюю звезду на ясном предрассветном небе; брови изогнулись полумесяцем; щеки горят лотосовым цветом, губы алы, зубы белы! Нет, ты не знаешь, какова ты! Ты – фея, поселившаяся в деревне Персиковый цвет. Да, феи, обитающие в Лунном дворце, потеряли одну подружку! Я живу в Улине, но когда родилась ты в своем селении, в Улин пришла весна. Ты словно дух, опустившийся на землю. Ты несравненна!»
– Сим Чхон, послушай! Муж мой умер, сыновья уехали в столицу и служат там, а других детей у меня нет и внуков тоже нет. И нет возле меня друга, с которым я могла бы перемолвиться Словечком. Сплю ли я, проснусь ли одна в пустом доме – вижу лишь горящую свечу. Длинными зимними ночами я читаю древние книги. Я думала о твоей жизни: ты из янбанского рода, но живешь в нищете. Будь моей приемной дочерью! Я стану помогать тебе в твоих девичьих занятиях, стану учить тебя грамоте, до конца дней своих буду обращаться с тобой, как с родной дочерью! Что ты на это скажешь?
Сим Чхон ответила так:
– Судьба моя несчастна: на седьмой день после рождения я потеряла матушку. Слепой отец едва выходил меня: он брал меня на руки и отправлялся по деревням просить чужих матерей покормить крошку. Я не знала матери, это печалило меня. Вот почему в память о матушке я не могу отказать в заботе чужим родителям. Сегодня вы, высокочтимая госпожа Чан, не считаясь с моей бедностью, хотите удочерить меня. Я благодарна и признательна вам, как родной матери. У вас мне будет, конечно, хорошо, но кто же круглый год будет одевать и кормить моего слепого отца? Каждый человек должен заботиться о тех, кто его вырастил, а я тем более должна быть благодарна своему отцу. Как же я могу хоть на минуту оставить его одного?
У нее сжалось горло, она не в силах была продолжать. Слезы выступили на глазах и капля за каплей потекли по щекам, словно ветка персика окропилась росой под дуновением весеннего ветерка.
Выслушав девушку, госпожа Чан похвалила ее:
– Твои слова – слова истинно любящей и преданной дочери. Я не могла и мечтать, что в старости встречу такую, как ты!
Тем временем наступил вечер. Сим Чхон поднялась и обратилась к знатной собеседнице:
– Благодаря вашей доброте я отдыхала целый день. Здесь очень хорошо, но уже вечереет и мне пора домой!
Сим Чхон пришлась по душе госпоже Чан, и потому она щедро одарила девушку на прощанье шелками, старинными украшениями и зерном. Отправив с дарами свою служанку, сановница вернулась к девушке.
– Сим Чхон, послушай! Не забывай меня! Считай меня своей матерью!
– Вы очень добры! Я не забуду вас!
Сим Чхон попрощалась и вернулась домой.
Хаккю, отослав дочь в Улин, сидел дома и ждал ее возвращения. От голода живот его прилип к спине. В комнате было холодно и пусто. Умолкли птицы; где-то вдалеке прозвонил монастырский колокол. Думая о том, что темнеет, Хаккю забеспокоился:
– Пора бы ей уже вернуться! Почему ее до сих пор нет? Или она не заметила, что день уже подходит к концу? Может, госпожа Чан ее не отпускает? А вдруг сильно похолодало и Сим Чхон замерзла в пути? Нет, моя Сим Чхон – примерная дочь! Она придет и в дождь и в бурю!
Прилетают ли с шумом птицы – «Сим Чхон, это ты?», зашуршат ли опадающие листья – «Сим Чхон, это ты?». Он напряженно прислушивался, но в безлюдных горах не слышно было ни звука.
Хаккю встревожился. Он взял палку и вышел навстречу дочери. Медленно, ощупью шел он по дороге, но неожиданно поскользнулся и свалился в глубокую канаву. Лицо его залепила красная глина, одежда вмиг промокла. Протирая слепые глаза, он пытался выбраться из канавы, но тело его погружалось все глубже, кругом шумела, бурлила вода. В страхе Хаккю кричал:
– Есть здесь кто? Помогите! Вот он уже по пояс в воде.
– Ой! Тону!
Все глубже и глубже погружался он, наконец вода дошла ему до горла. Хаккю стал захлебываться.
– Ой, ой! Тону!
Но тщетно взывал он о помощи – никого не было поблизости, кто мог бы спасти.
А в это время настоятель монастыря «Пригрезившееся облако» с приходной книгой в руках возвращался от человека, который щедро пожертвовал деньги на ремонт монастыря. Лицом он белей яшмы с гор Цзиньшань; глаза – что волны рек Сяо и Сян; уши длинные и большие, руки – ниже колен; на голове у настоятеля – колпак из конского волоса, а поверх него монашеская шляпа из тонкой материи; над ухом – золотой шнур; широкая ряса опоясана алым кушаком, на котором висит серебряный кинжал в ножнах, оправленных сплавом меди, цинка и никеля; на шее у него – четки, на руке – жемчужный браслет. Он весело шагает, опираясь на бамбуковую палку в двенадцать колен. Что же это за монах?
Не Сонджин ли это, что отправился по приказу преподобного отца Юкквана в Драконов дворец и, хмельной от вина, развлекался с восемью феями на каменном мосту? Не Самёндан [255] 255
Самёндан – псевдоним Ючжона (1544—1610), ученого корейского монаха и литератора.
[Закрыть]ли это, сложивший такие строки:
Чтоб отличаться от мирян, волос не носим длинных,
Но бороду растим, чтоб показать, что мы мужчины.
Настоятель «Пригрезившегося облака» возвращался от благодетеля монастыря. Горы окутались мраком, и месяц всходил на небе. Он шел узкой, освещенной луной дорожкой, веселый и довольный собой. Внезапно ветер донес до него отчаянный крик о помощи. Настоятель остановился. Что это? Может, это вопль Ян Гуйфэй, умирающей под покровом ночи в Мавэе? Или это плач посланника Су [256] 256
Посланник Су. – См. примеч. 120.
[Закрыть], расставшегося в ненастную погоду в засыпанных снегом северных землях со своим сыном Су Тунго? Что же это?
Настоятель поспешил на крик. Видит: какой-то человек барахтается в воде и уж почти тонет. Без раздумий монах скинул шляпу, стащил платье, отбросил палку в двенадцать колен, сдернул носки, снял стеганые брюки, зажал их под мышками и влез в канаву на манер белой цапли, вошедшей в озеро ловить рыбу. Он легко ухватил Хаккю за пояс, взвалил на плечо и вынес на берег. Потом внимательно всмотрелся в спасенного: да это же слепой Сим, которого он не так давно встречал! Ого! Что это с ним стряслось?
Хаккю наконец пришел в себя.
– Кто спас меня?
– Настоятель монастыря «Пригрезившееся облако».
– Значит, вы Будда-спаситель! Вы спасли мне жизнь! До самой смерти не забуду вашего благодеяния.
Настоятель взял Хаккю за руку, отвел его домой, помог ему снять промокшую одежду и надеть сухую. Затем стал расспрашивать, как он очутился в канаве. Хаккю, сокрушаясь, рассказал ему все, как было.
– Будда нашего храма, – сказал вкрадчиво монах, – обладает целительной силой. Не бывало, чтобы кто-нибудь просил о милости и не получил ее. О чем ни проси, Будда во всем поможет. Если ты пожертвуешь Будде триста соков [257] 257
Сок – мера объема, равная примерно 180 л.
[Закрыть]риса и помолишься ему искренне, он избавит тебя от слепоты, и ты увидишь небо, землю и все предметы, станешь снова зрячим.
При словах «избавит от слепоты» Хаккю, забыв о своей бедности, оживился:
– Послушайте! Запишите в своей книге, что я жертвую храму триста соков риса!
Настоятель рассмеялся.
– Написать нетрудно. Да тебе, пожалуй, не набрать столько, хоть обшарь весь дом!
Слепой рассердился:
– Слушайте, за кого вы меня принимаете? Какой безумец посмеет поминать всуе имя Будды? Вы думаете, если я слеп, так можно надо мной смеяться? Сейчас же пишите, или я пущу в ход нож!
Монах, смеясь, записал в книге на первом, красном листе: «Сим Хаккю – триста соков риса», – и расписался за него, после чего попрощался и ушел. Проводив настоятеля, Хаккю стал сожалеть о том, что поступил так неосмотрительно: «Хотел я сделать подношение Будде, но что будет, если не сдержу своего обещания? Ведь это грех!»
Думы одолели его. Заплакал Хаккю, сетуя на судьбу: «Небо и земля справедливы, для них нет разницы между великим и ничтожным! Но какова моя судьба? У меня нет счастья, глаза мои темны, они не различают даже солнце и луну. Даже таких близких людей, как жену и дочь, и то никогда не видел! Была бы жива покойная жена, у меня не было бы постоянных забот о пище и жилье! Моя дочь обшивает несколько селений, а едва зарабатывает на завтрак и ужин! Откуда ж мне взять триста соков риса? Зря соблазнился я предложением монаха, зря обещал пожертвование! Что же мне теперь делать? Как ни раздумывай, а ничего не получается! Ведь если даже продать все кувшины и плошки, на вырученные деньги не купить и горстки риса! Если продать всю одежду – не выручить и пяти лянов. Ну, а если продать дом? Да я сам не купил бы его – он такой ветхий, что даже не защищает от дождя и ветра! Себя продать – кто купит слепого? У кого же в этом мире счастливая судьба? Конечно, у тех, у кого глаза и уши целы, у кого хорошее здоровье, у кого есть руки и ноги, у кого вдоволь зерна и всякого другого добра, про кого говорят: «Зачерпнул – не иссякло, взял – не убавилось». У меня ничего этого нет. За какие грехи мне такое несчастье? О! О! Тяжко мне!»
Так он плакал и сокрушался, когда наконец домой, торопясь, вернулась Сим Чхон. Распахнув дверь, она позвала:
– Батюшка!
Увидев плачущего отца, Сим Чхон, испуганная, подбежала к нему.
– Ой, что случилось? Вы выходили из дому встретить меня и вас кто-нибудь обидел?
Взгляд ее остановился на грязной одежде.
– Вы, наверно, упали в воду? Ой, батюшка! Представляю, как вам было холодно и страшно!
Она попросила служанку госпожи Чан развести огонь, подолом юбки вытерла слезы, быстро приготовила еду и поставила перед отцом.
– Откушайте, батюшка!
Но Хаккю почему-то отказался:
– Я не буду есть.
– Вы оттого не хотите есть, что плохо себя чувствуете? Или сердитесь, что я поздно вернулась?
– Нет, не потому. И вообще, незачем тебе знать...
– Батюшка! Почему вы так говорите? Я верю вам, вы всегда доверяли мне, обсуждали со мной все дела – и большие и малые! Так почему же сегодня вы говорите: «Тебе не надо знать...» Пусть я в ваших глазах непочтительная дочь, но мне обидно, что вы от меня что-то скрываете.
Сим Чхон всхлипнула. Хаккю внезапно испугался:
– Дочка! Доченька! Не плачь! Мне нечего скрывать от тебя, но я сразу не сказал тебе всего потому, что знал твою любовь ко мне и не хотел тебя огорчать. Вечером я вышел за ворота встретить тебя, но упал в канаву с водой и чуть было не утонул. Меня спас от смерти настоятель монастыря «Пригрезившееся облако». Он расспросил меня о моей жизни, и я рассказал ему все, что со мной было. Монах этот выслушал и сказал: «Наш Будда никому не отказывает в милостях. Если ты пожертвуешь ему триста соков риса, он избавит тебя от слепоты и ты увидишь небо, землю и все, что на ней есть». Я, не подумав о своей бедности, расписался в книге пожертвований. Как я раскаиваюсь теперь!
– Что толку? – рассудила Сим Чхон, внимательно выслушав отца. – Если, как вы говорите, Будда может вернуть зрение вашим слепым глазам, надо во что бы то ни стало добыть эти триста соков риса.
– Что там ни говори, как ни сетуй на бедность и как ни уповай на великое Дао [258] 258
Дао(Путь) – философская категория, лежащая в основе даосизма и конфуцианства; в даосизме дао – естественный путь, всеобщий закон движения и изменения мира; в конфуцианстве – путь совершенного и мудрого правителя, человека вообще.
[Закрыть], положение наше таково, что нам и сто соков не набрать!
– Не говорите так, отец! Вспомните-ка о делах прошлого: Ван Сян растопил лед на реке теплом своего тела и достал карпов; Мэн Цзун пролил слезы в лесу, и из-под снега показались побеги бамбука. Вот образец сыновней любви! Но любовь и преданность родителям умели хранить не только в древности. Не беспокойтесь ни о чем!
На другой день Сим Чхон, выбрав в саду место для вознесения молитв, очистила его от мусора и соорудила из глины алтарь. По обеим сторонам алтаря она развесила гирлянды из еловых веток, поставила на стол чашку свежей колодезной воды, а затем зажгла курения, как перед Алтарем семи звезд, смиренно преклонила колени и начала молиться:
– Внемли мне, всемогущее Небо, творец небесных светил! Внемли и ты, богиня Земли, и вы, хранители городов и селений, и ты, Индра, повелевающий небесами, и ты, Шакьямуни-Татхагата! [259] 259
Шакьямуни-Татхагата – имя и прозвание Будды.
[Закрыть]Внемлите и вы, восемь духов-хранителей [260] 260
Восемь духов-хранителей – стражи буддийской веры.
[Закрыть]и все бодисатвы! Небо сотворило солнце и луну, и потому люди способны видеть. Если б не было небесных светил, они не смогли бы различать друг друга. Мой отец, рожденный в год «Маджа», ослеп на третьем десятке лет и ничего не видит. Молю вас: ценой моей жизни верните отцу глаза! Ниспошлите ему подругу жизни и даруйте им пять счастливых даров! [261] 261
Пять счастливых даров – здоровье, долголетие, тихая кончина от старости, а также добродетель и богатство.
[Закрыть]Пусть будет у них много-много детей!
Дни и ночи молилась Сим Чхон, и наконец духи неба вняли ее мольбам, приняли ее жертвоприношения, и с этого времени судьба ее была предрешена.
Однажды приходит к Сим Чхон ее кормилица, мамаша Квидок, и говорит:
– Удивительные вещи видела я сегодня, доченька!
– Что за удивительные вещи?
– Представь себе: ходят какие-то странные люди, человек десять, и спрашивают, нельзя ли где купить молодую девушку лет пятнадцати. За ценой, говорят, не постоим!
Сим Чхон выслушала эти слова с затаенной радостью.
– Да неужели? Если это правда, пригласите, пожалуйста, ко мне самого почтенного и надежного из этих людей. Только осторожнее, чтоб никто ничего не знал!
Кормилица вышла и через некоторое время вернулась, ведя за собой гостя. Прежде всего Сим Чхон попросила матушку Квидок узнать, для чего этому человеку нужна молодая девушка.
Гость ответил:
– Мы из столицы; плаваем на корабле по торговым делам за тысячи ли. На этот раз путь наш лежит через Имдансу, море коварное: чуть зазеваешься – пропал! Но если принести в жертву морю пятнадцатилетнюю девушку и при этом вознести молитву, путешествие наше будет благополучным и в делах нам повезет. Вот мы и ходим, ищем, где бы купить девушку, хотя это, конечно, мерзкое занятие. Если у вас есть на примете такая девушка, скажите! За деньгами дело не станет!
Теперь уж в разговор вступает сама Сим Чхон:
– Я здешняя; отец мой слеп – ничего-то на белом свете он не видит. Всю жизнь он молил Небо вернуть ему зрение, и вот настоятель монастыря «Пригрезившееся облако» сказал, что, если мы пожертвуем Будде триста соков риса, у него откроются глаза и он снова будет видеть. Но мы живем бедно, нам нечем расплатиться, и я решила продать себя, чтоб умилостивить Будду. Купите меня! Разве я не подхожу вам – мне как раз пятнадцать лет!
Выслушав Сим Чхон, мореплаватель взглянул на нее и затем некоторое время стоял смущенный, опустив голову и не смея взглянуть на девушку снова. Наконец он проговорил:
– Из ваших слов я понял, что вы беспримерно любящая и преданная дочь!
Однако дела – прежде всего, и потому гость, отдав должное великодушию Сим Чхон, согласился ее купить.
– Когда же вы отплываете?
– В пятнадцатый день следующего месяца. Не забудьте!
Договорившись обо всем, гость ушел, и в тот же вечер торговцы отвезли в монастырь «Пригрезившееся облако» триста соков риса.
Напомнив несколько раз мамаше Квидок, что сделка должна храниться в тайне, Сим Чхон пошла к отцу.
– Батюшка!
– Что, дитя мое?
– Монастырь «Пригрезившееся облако» получил свои триста соков риса!
Хаккю несказанно удивился:
– Этого не может быть! Где же ты взяла столько риса для храма?
Такие любящие дочери, как Сим Чхон, никогда не лгут и не обманывают своих отцов, но Сим Чхон вынуждена была сказать неправду:
– Я была у вдовы сановника Чана, и она предложила мне стать ее приемной дочерью. Я не хотела соглашаться на это, пока вы живы, но она настаивала, и я дала слово. Госпожа Чан очень обрадовалась и велела отослать в «Пригрезившееся облако» триста соков риса. Так что теперь я ее приемная дочь.
Не поняв сути всего происшедшего, Хаккю возликовал:
– Это же превосходно! А когда придут за тобой?
– Сказали, что в будущем месяце, на пятнадцатый день.
– Я очень рад за тебя – там ты не будешь нуждаться, как дома.
Внушив отцу мысль, что все складывается как нельзя лучше, Сим Чхон с этого времени неотступно думала о том дне, когда ей придется последовать за торговцами. Ее волновало и то, что на шестнадцатой весне она должна уйти из жизни, так и не узнав ее, и то, что придется навек расстаться со слепым отцом... Работа не шла ей на ум, пропал аппетит, все время она проводила в думах. «Теперь я – пролитая вода или рассыпанное зерно, – говорила она себе. – Кто же будет круглый год заботиться об отце, когда я умру? Приготовлю-ка я ему, пока жива, одежду на все времена года!» Она завернула в холст весеннюю и осеннюю, летнюю и зимнюю одежду отца и сложила все в сундук; купила ему новую шляпу, повесила ее на стену и после этого стала ждать пятнадцатого числа.
И вот – последняя ночь. Наступила третья стража. Заблестела Серебряная река, померкло пламя свечи. Сим Чхон села, обхватив руками колени, и задумалась. Но от дум на душе становилось тяжелее, и тогда она решила заштопать в последний раз отцовские носки. Она вдела нитку в иголку, взяла в руки носки, и тут из глаз ее полились горячие слезы. Всхлипывая и стараясь удержать рыдания, чтоб не разбудить отца, она наклонилась к нему, нежно касалась его лица, гладила ему руки и сквозь слезы шептала:
– Пройдет эта ночь, и я больше не увижу вас! Кто будет опорой вам, одинокому, когда я покину этот мир? Сердце мое разрывается от горя! Когда я подросла, то уже сама ходила собирать милостыню; теперь же, после моей смерти, вы будете нищенствовать круглый год! Сколько презрения, сколько унижений вам придется испытать! И если бы даже мне пришлось потерять вас, сегодня моя печаль не была менее горькой – ведь мы оба живы, но должны расстаться навек! Как жестоко Небо! Вы останетесь один-одинешенек, и некому будет заботиться о вас днем и ночью! Несчастной будет ваша жизнь! А если вы умрете, кто будет оплакивать вас, кто похоронит и справит поминки, кто принесет вам на могилу чашку риса и кружку воды? Проклятая судьба! Семи дней от роду я потеряла мать, теперь же приходится расставаться с отцом... Кому выпало такое?
Расставался Су Тунго с отцом:
Покидали друг друга братья в горах Луншань:
Разлучались со своими возлюбленными красавицы из У и Юэ:
Прощались друзья в Вэйчэне:
Но ведь те, о ком здесь говорится, остались живы и потому могут когда-либо встретиться или услышать весть друг о друге. Наша же разлука совсем не такая: я ухожу навсегда из этого мира, и нам уже не встретиться и друг о друге не услышать! Моя покойная матушка ушла на небо, а я попаду в подводное царство и не смогу свидеться с матушкой – ведь в небесное царство ведет одна дорога, а в царство подводное – другая. Ну, а если даже я доберусь до небесного царства, как узнает меня моя матушка и как я узнаю ее? А если она узнает меня и спросит об отце, что я отвечу? О, если бы можно было удержать солнце в Сяньчи [266] 266
Удержать солнце в Сяньчи... – В трактате «Хуай Нань-цзы» (II в. до н. э.) говорится, что солнце умывается в озере Сяньчи.
[Закрыть]в пятую стражу и восход завтрашнего дня – на востоке и еще раз повидаться с батюшкой! Но кто в силах помешать окончанию ночи и наступлению дня?
Природа неумолима – вскоре запели петухи, и Сим Чхон встрепенулась:
– Не пой, не пой, петушок! Не идет в полночь к Циньской заставе Мэнчан-цзюнь [267] 267
Мэнчан-цзюнь(Тянь Вэнь) – министр удела Ци при князе Сян-ване (283—265 гг. до н. э.); поступив на службу в удел Цинь, радел о родном Ци; был посажен в тюрьму, бежал, но ворота заставы оказались запертыми на ночь; один из его спутников пропел петухом, и стражники открыли ворота.
[Закрыть]. Когда ты запоешь – настанет день. Настанет день – и я покину земной мир. Умереть я не боюсь, мне тяжко оставить отца одиноким!
Всю ночь Сим Чхон провела в слезах. Когда же заалел восток, она вышла во двор, чтоб приготовить отцу завтрак. За калиткой уже ждали ее торговцы. Увидев Сим Чхон, они закричали:
– Сегодня отплываем! Поторапливайтесь!
При этих словах из глаз Сим Чхон хлынули слезы. Выйдя за калитку, она сдавленным голосом взмолилась:
– Добрые купцы! Я помню, что сегодня вы уходите в море, но мой отец еще не знает, что я должна покинуть его. Подождите немного – я приготовлю бедному батюшке поесть, а когда он позавтракает, расскажу обо всем и последую за вами.
Тронутые ее просьбой, торговцы согласились:
– Пусть будет по-вашему!
Сим Чхон вошла в дом и, приготовив рис пополам со слезами, поставила перед отцом столик с едой, а сама села напротив, следя, чтобы отец наелся досыта. Она подала ему очищенные стебли морской капусты, принесла палочки для еды и, завертывая рис в капустные листья, стала класть кушанье прямо в рот, приговаривая:
– Кушайте, батюшка, вволю.
– Спасибо, доченька! Все съем – сегодня твой завтрак особенно вкусен. Что, у кого-нибудь нынче поминки?
Слезы душили Сим Чхон, и она, всхлипывая, старалась удержать их. Однако у слепого Сима был хороший слух.
– У тебя что-нибудь болит, дитя мое? – обратился он к дочери. – Может, ты простудилась? Подожди! Какое сегодня число? Не пятнадцатое ли?
Кровные узы связывают дочь и отца, и потому не мог Хаккю не предчувствовать беды. Вот начал он рассказывать свой сон:
– Снился мне этой ночью сон: будто села ты в большую повозку и уехала в ней далеко-далеко. В такой повозке ездят ведь только знатные люди, вот, наверно, сегодня и пришлют за тобой носилки от госпожи Чан из Улина.
Выслушав его рассказ, Сим Чхон поняла: этот сон предвещает ее гибель. Сердце ее было полно печали, но она старалась казаться спокойной, чтобы не удручать отца.
– Чудесный сон! – воскликнула она и, убрав столик, подала отцу раскуренную трубку. Решив перед уходом из дому в последний раз посетить родовую молельню, она старательно умылась, чтобы уничтожить следы слез, переоделась в чистое платье и вышла. Тихо-тихо открыла она дверь молельни, поставила на алтарь вино и фрукты и, дважды поклонившись, произнесла:
– Грешница Сим Чхон продала себя за триста соков риса купцам из Южной столицы, чтоб вернуть зрение слепому отцу, и теперь должна погибнуть в море Имдансу. Я готова к этому, но пусть отец мой прозреет, пусть возьмет себе хорошую жену, и, когда та подарит ему детей, пусть все они зажгут светильник на алтаре предков!
Вознеся молитву, она закрыла дверь молельни и дала волю слезам.
– Кто будет открывать и закрывать эту дверь, когда я умру? Кто будет носить вино и фрукты по праздникам: в День зимнего солнцестояния и в Дни холодной пищи, в праздник начала лета и в праздник осенних сумерек? Кто будет зажигать здесь курения? Нет счастья нашим предкам, коль так случилось! Бедный мой отец! Без родных и близких, слепой, нищий – куда он денется? Как я оставлю его?
Со всех ног кинулась она домой к отцу, упала перед ним и зарыдала, повторяя одно:
– Батюшка! Батюшка!
Хаккю не на шутку встревожился:
– Что с тобой, доченька? Тебя кто-нибудь обидел, оскорбил? Так ведь собака лает – ветер носит. Ну что случилось? Говори же!
Придя в себя, Сим Чхон подняла голову:
– Батюшка!
– Что?
– Я непочтительная дочь: я обманула вас. Ну кто даст мне триста соков риса?! Я продала себя за триста соков риса купцам-мореходам из Южной столицы и теперь должна быть принесена в жертву водам Имдансу. Сегодня уходит корабль, так что вы слышите меня в последний раз!
Давно известно, что от большого горя у человека на миг может остановиться сердце. Хаккю оцепенел. Он не зарыдал, только прошептал едва слышно:
– Что ты говоришь?! Это правда или ты шутишь? Нет, я не верю! И ты сделала это по своей воле, даже не спросив меня?! Конечно, было бы хорошо, если бы я прозрел и ты была бы со мной, но какая радость мне от того, что я открою глаза, а тебя уже не будет? Твоя мать умерла вскоре после родов, и я, слепой, носил тебя на руках и просил чужих матерей покормить тебя. Я вырастил тебя, и у меня не болела душа о твоей судьбе. Что же ты наделала?! Выходит, вместо того чтоб ценой своих глаз спасти твою жизнь, я приобрету зрение ценой твоей жизни? Но на что мне тогда оно?! За что такая судьба: потерять жену, затем дочь – все четыре несчастья? [268] 268
Четыре несчастья(четверо несчастных) – старик вдовец, старуха вдова, ребенок-сирота, бездетный старик.
[Закрыть]
Его обуял гнев:
– Проклятые торгаши! Занимайтесь себе торговлей! Где это видано, чтобы человека приносить в жертву духам? Не будет вам благословенья Неба, не видать вам милостей духов! Как вы могли купить единственную дочь в тайне от слепого отца? Не надо мне риса, не надо денег, не надо и зрения! Бессердечные торгаши! Вспомните, как бывало в старину! Во время знаменитой семилетней засухи хотели принести Небу человеческую жертву. Тогда добрый государь Чэн Тан сказал: «Я молюсь о благе народа, но если нужна жертва, возьмите меня!» И он пожертвовал собой, обрезав волосы и ногти и окутавшись ковылем. Он молился в тутовой роще, и по всей земле на тысячи ли хлынул дождь! Вот как бывало в старину! Так не лучше ли будет, если я пожертвую собой вместо дочери? Ну убейте меня! Всю жизнь я желал смерти и умру без страха. Не знаю только, поможет ли это вам. Бездушные убийцы! Или вы не знаете, как карает за убийство «Великое уложение»?
Хаккю уже неистовствовал, он то угрожал купцам, то впадал в отчаяние. Сим Чхон успокаивала его:
– Батюшка, успокойтесь! Никто в этом не виноват!
Отец и дочь обнялись и зарыдали. Все жители селения Персиковый цвет горестно вздыхали. Купцы тоже плакали навзрыд. Наконец один из них выступил вперед:
– Господин старшина купцов! Не буду говорить о девушке – преданной и любящей дочери, скажу лишь об этом янбане. Право, жаль слепого старика! Нас, купцов, здесь больше тридцати. Давайте же поможем ему, чтоб прожил он остаток дней своих, не нуждаясь в пище и одежде! Как говорится, с десятерых по ложке каши – и ты сыт!
Все закричали: «Правильно!» – и вскоре во двор были принесены триста лянов серебра, сто соков риса. Кроме того, каждый торговец прислал по тюку хлопчатой ткани и холста. Затем торговцы обратились к жителям местечка:
– На триста лянов купите старику рисовое поле и отдайте его в аренду надежным людям. Из ста соков риса пятнадцать выдайте старику на этот год, а остальные отдайте под проценты в долг – старик на всю жизнь будет обеспечен рисом. А из тканей сшейте ему по паре одежды на каждый сезон.
Сельчане посовещались, согласились и тут же составили бумагу о распределении даров.
А в это время жена вельможи Чана из Улина, узнав, что Сим Чхон продала себя в жертву Имдансу, призвала служанку и наказала ей:
– Дошло до меня, что Сим Чхон должна умереть. Ступай сейчас же к ней и передай: я хочу ее видеть перед тем, как она покинет этот мир.
Выслушав приказ, служанка отправилась к Сим Чхон, передала ей слова хозяйки и вместе с ней вернулась в Улин. Госпожа Чан вышла навстречу Сим Чхон, взяла ее за руки и заплакала:
– О бессердечная! С тех пор как я узнала тебя, я считала тебя своей дочерью. А ты забыла обо мне! Я слышала, ты продала себя и хочешь умереть, чтоб вернуть зрение отцу? Ты любящая дочь, это верно, но почему ты думаешь, что твоя смерть поможет ему? Уж коль на то пошло, почему ты не пришла ко мне и не рассказала обо всем? Может, я сумела бы что-нибудь для тебя сделать!
Она ввела Сим Чхон в дом и, усадив ее, строго сказала:
– Я дам тебе триста соков риса. Верни его торговцам и выброси из головы свои глупые планы!
После недолгого раздумья добрая девушка ответила:
– Разве я могу отказаться от данного слова? А потом, если человек искренне хочет пожертвовать собой ради тех, кто дал ему жизнь, он не должен рассчитывать на чужое добро. Пусть я верну купцам рис, но ведь тогда я подведу их и мне будет неловко. Уж если человек продал себя и получил плату сполна, он не может брать свое слово обратно. Да он не посмеет тогда смотреть людям в глаза! Я знаю: умереть, оставив в одиночестве старика отца, – значит причинить ему горе, а не радость. Но что я могу поделать? А вам за вашу доброту, за теплые и ласковые слова я буду на том свете вязать травы! [269] 269
На том свете вязать травы... – Воздать кому-либо за добро после своей смерти; выражение связано с китайским преданием.
[Закрыть]
Потрясенная словами Сим Чхон, госпожа Чан взглянула на девушку и, видя, что та непреклонна в своем решении, оставила уговоры. Ей жаль было расставаться с Сим Чхон, и потому, дав волю слезам, она промолвила:
– Узнав тебя, я привязалась к тебе и полюбила, как родную дочь. Мне всегда было нестерпимо тяжело и грустно разлучаться с тобой даже на день, даже на час. Могу ли я спокойно смотреть, как ты на моих глазах идешь на смерть? Подожди немного! Я позову живописца, он сохранит мне на память твое лицо, твой облик... Останься ненадолго!
Тотчас госпожа Чан кликнула служанку и послала ее за художником. Когда тот явился, она изложила свои требования:
– Посмотри сюда! Вглядись внимательно в лицо, фигуру, одежду, весь печальный облик этой девушки! Если ты хорошо нарисуешь ее, я щедро тебя награжу. Постарайся, чтоб все было, как есть на самом деле!
Принесли раму, обтянутую шелком. Художник взял в руки уголек, внимательно оглядел Сим Чхон и очертил контуры будущего портрета. Потом разложил кисти и краски и начал писать. На холсте появились блестящие, черные как смоль волосы, печальное белоснежное личико со следами слез, наконец, стройная фигура, красивые руки, ноги... Ни дать ни взять – настоящая Сим Чхон! Когда законченный портрет поставили рядом с оригиналом, в комнате появилась как бы вторая Сим Чхон. Госпожа Чан обхватила правой рукой шею девушки, левой прижала к себе портрет и зарыдала. Сим Чхон, тоже вся в слезах, обратилась к ней:
– Верьте, добрая госпожа, вы всегда были для меня как мать. Сегодня мы расстаемся, и кто знает – встретимся ли когда-нибудь? Я напишу на портрете прощальные стихи, и, когда вы будете их читать, вспоминайте меня!
Растроганная госпожа Чан подала ей кисть, и Сим Чхон стала писать стихи. Она писала, и слезы падали из ее глаз капля за каплей и превращалась в кровь, а кровь – в бутоны цветов. Казалось, цветы эти источают аромат.
Вот ее стихи:
И жизнь и смерть нам кажутся лишь сном!
Зачем же льем мы слезы о былом?
Мы плачем потому, что горше горя нет,
Чем навсегда покинуть белый свет!
Госпожа Чан поразилась:
– Твои стихи – творение, достойное кисти богов! Видно, судьба твоя предначертана Небом и не по своей воле уходишь ты из мира!
