Текст книги "Знание-сила, 2002 № 12 (906)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Ручки, ножки, огуречик…

Что бы ни рисовал ребенок, он всегда рисует себя самого. Только мы не всегда можем понять, что же он рисует на самом деле.

Еше вчера ваш ребенок играл с карандашом, фломастером, ручкой как с любым другим предметом: карандаш превращался то в ложку, которой пытались вас накормить, то в ружье. Способность этого самого карандаша оставлять след на бумаге его не интересовала. И вдруг он начал рисовать, с немыслимой страстью предаваясь этому занятию. Просто маниакально. Может, заговорили какие-то скрытые прежде способности? Пока, конечно, это всего лишь беспомощная мазня, но ведь и страсть чего-то стоит, верно?

Опытная мама скажет: да все они в этом возрасте обожают изводить бумагу. Не бери в голову!

Психолог добавит: они еще и рисуют одинаково. В одном и том же возрасте, когда достигают определенного уровня развития, они рисуют примерно одно и то же и в одной и той же манере.

Вы ошеломленно спросите: «Почему?».

Честный психолог ответит вам: а вот этого никто не знает…

Статистика метода «тыка»

У нас все-таки к науке относятся очень уважительно: если уж она что– нибудь утверждает, значит, имеет на это весьма серьезные основания. На самом деле, иногда основанием служит только статистика.

В начале XX века американский психолог Флоренс Гудинафф сравнила рисунки множества детей, мальчиков и девочек разного возраста, психически совершенно здоровых и с некоторыми психическими проблемами. Эти «спонтанные рисунки» она классифицировала, а потом обратилась к самим детям. И вот таким чисто эмпирическим путем обнаружила поразительную вещь, ныне известную любому психологу: каждому «психологическому возрасту», то есть определенному уровню развития ребенка между тремя и двенадцатью, соответствует совершенно определенная манера рисовать. Она в основе своей примерно одинакова для всех детей, а уж на эту общую основу накладываются их индивидуальные особенности.

Не углубляясь в теоретические интерпретации, практичные американцы описали характерные особенности рисунков пятилетки, шестилетки, все оценили в баллах – и поставили на поток новый тип тестов, определяющих уровень общего развития ребенка по его рисункам. Тесты сразу обрели фантастическую популярность хотя бы потому, что позволяли работать с маленькими детьми, не владеющими пока языком до такой степени, чтобы отвечать на традиционные тесты, адресованные людям постарше.

Позже оказалось, что в «спонтанных рисунках» масса самой разнообразной информации. Например, особенности личного развития ребенка, развитие его представлений о том, к какому полу он принадлежит. Сначала-то он младенец, но потом все-таки становится мальчиком или девочкой, и по рисункам видно, с каким трудом это усваивается. Со временем, с накоплением все большей базы данных, психологи научились использовать спонтанный детский рисунок и для диагностики психических отклонений, и для того, чтобы проникнуть в деликатную сферу семейных отношений вокруг ребенка, в его восприятие своего ближнего взрослого окружения.

Но чем шире применяли подобные тесты, тем большей становилась потребность осмыслить их в рамках существующих психологических теорий, а не только на уровне простой логики и здравого смысла.

Откуда ноги растут

Вообще-то им, конечно, положено расти из хорошей теории – она тем и практична, что позволяет выращивать из себя очень полезные для практики последствия. Но в детском спонтанном рисунке ноги некоторое время растут прямо из головы, и неотменимость этого хоть на миг мелькнувшего «головонога» до сих пор никакому объяснению не поддается.

Впрочем, психологам, которые работают с детскими рисунками, уже есть что сказать. Вот что говорит, например, Наталья Ивановна Евсикова о том, почему дети начинают рисовать сами по себе примерно в три года и предаются этому занятию с такой страстью.

Глобальная причина: в это время ребенок переходит к социальной речи. Прежде его речь была сугубо индивидуальной, понятной лишь ближним взрослым, готовым реагировать на трепет его ресниц, оттенок крика и т.д. И главное в речи до трех лет – отнюдь не предметное содержание, а контекст отношений. Около трех все дети – нормальные и не очень – пытаются говорить на социальном языке, который понятен постороннему человеку. Эмоциональный компонент теперь – не основной, теперь важнее предметное содержание.

А огромная эмоциональная нагрузка никуда не исчезает. Она переходит в жест. Первый рисунок – этот как раз момент, когда жест начинает работать.

Это одна сторона. Другая тоже связана с речью. Слыша, воспроизводя, усваивая, ребенок, тем не менее, не владеет и очень долго еще не будет владеть всем смысловым богатством, которое содержится в языке. Ему нужен еще какой-то механизм, еще какое-то средство, которое позволит выразить то, что он не может выразить словами. И спонтанный рисунок начинает сопровождать развитие речи. То, что не дано еще в словах, можно выразить в особых жестах – в рисовании.

В первых же рисунках видно стремление найти ориентацию в предметном мире, овладеть пространством и своим местом в нем.

В европейской культуре все дети начинают рисовать с каракуль. Стадия каракуль бывает дольше, короче, но она всегда содержит в себе поиск трех линий: горизонтали, вертикали и круга. Особая сложность для ребенка в том, чтобы остановиться; приходится специально это умение осваивать: помните, как ваш ребенок бежал от кухни к входной двери и вел бесконечную линию по стене коридора… В каракулях он пытается остановить руку. Самая известная их часть – бесконечная спираль; с разным размахом, разной ширины, она непременна во всех рисунках этого периода. Это – попытка ребенка вернуться в ту точку, с которой он начинал, и закрыть контур. Закрытый контур дает форму.

Каракули заканчиваются в тот момент, когда появляется замкнутый круг: теперь ребенок в принципе может нарисовать все, что угодно. Есть линии – вертикальные и горизонтальные… Есть круг, который может стать головой, солнцем.

Показателен интерес ребенка к такому глубинному свойству предметов, как форма, а не к цвету хотя бы, который, как кажется взрослым, сразу бросается в глаза, но в рисунках детей осознанно появляется много позже. Все известные психологические исследования утверждают, что ребенок до трех лет больше реагирует на форму, чем на цвет. Если ему предъявить кучу игрушек разного цвета и разной формы и попросить отобрать «вот такое», показав зеленый квадрат, то он будет тащить квадрат любого цвета, но именно квадрат. Цвет приписывается предмету обществом. Форму можно ощутить руками, можно пережить ощущение угла и понять до всяких слов, есть он или нет. А пережить ощущение цветового пятна можно только после того, как нам сказали: вот это – красный, а это – зеленый.

История человека и человечества в детском рисунке

Абсолютно у всех детей первый герой предметного рисунка – человек. Более того, общее развитие ребенка идет по тем же законам, по которым развиваются спонтанные рисунки, – только потому они и стали инструментом психологических тестов. Образ человека, возникающий в них, отражает историю овладения собственным телом, которая происходила с самим ребенком.

Младенец развивается сверху вниз, напоминает Наталья Ивановна Евсикова. Первое в его теле, что приобретает самостоятельность, – это голова. Как только он начал ее держать, восприятие мира обогощается – по– другому начинают работать глаза, уши; и ребенок всячески требует, чтобы его держали постоянно головкой вверх.

Точно так же спонтанный рисунок: развивается от головы к ногам.

Сначала это знаменитый «головоног»: нечто, из чего выходят ручки и ножки, тело и голова нерасчленены. То, что мы все знаем по песенке: ручки, ножки, огуречик – вот и вышел человечек. У современных детей «поймать» этого головонога очень сложно, его время очень быстро проходит – иногда за несколько дней или недели за две. И вот что поразительно: ребенок еще не умеет считать, но он ни разу не ошибется, он нарисует два глаза, две ручки и две ножки.

Первой из «головонога» выделится голова – точно так же, как оно и было на самом деле с самим ребенком, когда из сложного нерасчлененного сгустка ощущений вычленяется что? – голова. И сразу начинает усложняться: появляется нос, подробнее становится рисунок глаз, а все остальное так и остается каким-то общим непрорисованным туловищем, из которого торчат палочки-ручки и палочки-ножки. Волосы очень долго надеваются на голову, как шапка, – и в рисунках семилетних детей можно увидеть контуры головы, на которую надеты волосы. Между прочим, ребенок обычно рождается лысым, волосы появляются позже – может быть, они долго не ощушаются частью своего тела?

Рисунок движется вниз. Первый предмет, с которым начинает играть ребенок, – его руки. Он их подносит к глазам, вертит, крутит, только позже начинает брать ими висящие игрушки. И на спонтанном рисунке руки– палочки приобретают кисть. Очень быстро ребенок выходит на число пять – пять пальцев на руках. Тоже поразительно: никакого числа пять он не знает, но, тем не менее, пальцев почти всегда ровно пять.

Еще удивительнее: руки обретают материальность – их начинают рисовать двумя линиями. Из плоской палочки рука становится объемной. Это еще плоскостная объемность, но она уже плотская, материальная, эта рука. Причем эта телесная рука может сопровождаться бестелесной кистью с торчащими во все стороны палочками. Потом появляется ладонь, потом – пальчики. И это очень важно, потому что как только появляются пальцы, рука может что-то делать: держать, ловить, хватать и так далее, и так далее. Уже можно наполнять рисунок содержанием, движением. Ребенок не пририсует к палочке-руке стаканчик, пока не нарисует пальчики, которые его держат. Точно так же пока ребенок не созреет до манипуляции с предметами, мы его хоть всего обложим ими, он ничего с ними делать не будет. Есть прямая зависимость движения и рисунка.

Постепенное наполнение рисунка телесностью отражает и подтверждает не только общую логику развития, но и его особенности. На рисунках леворуких детей (левшей) схема тела отражает его леворукую схему тела: у него лучше прописана (больше размером) левая рука. Он еще не различает левое и правое, но мы видим: точно так же, как у него самого более активна левая рука, она более активна и у нарисованного им человечка.

Дальше тело приобретает характерную яйцеобразную форму, и на нем появляются признаки одежды. Оно еще не одето по-настоящему: пуговицы, иногда пояс… Ну, и из этого всего растут ноги. Они точно так же приобретают постепенно телесность, как и руки. Последней приобретает телесность ступня, и это тоже характерно для развития самого тела: ребенок начинает ходить, и на этом этап первого освоения собственного тела заканчивается. И только после того как человечек собран полностью, до ступней, он, как и в случае с руками, готов двигаться. Теперь можно рисовать движение.

Никак нельзя сказать, чтобы серьезные психологи, создатели почтенных теорий, сознательно обходили стороной детские рисунки. О них все время кто-нибудь что-нибудь говорил. На рубеже прошлого и позапрошлого веков с восхищенным изумлением сравнивали и находили много общего в рисунках первобытных людей и современных детей: тогда влияние науки на общественное сознание было прямым и непосредственным, и естественнонаучный эволюционизм Дарвина породил представления об эволюции социальной и культурной как в масштабах общества, так и в каждой конкретной человеческой жизни. Человек послушно и буквально повторял путь человечества от эмбриона, наделенного жабрами, через первобытную магию примитивных рисунков к венцу творения, умудренному науками и искусством. Кстати, идея сама по себе вовсе неплоха и кажется весьма плодотворной, не зря к ней возвращаются снова и снова, теперь в терминах взаимного отражения филогенеза и онтогенеза. Тем не менее «головоног» оставался непонятен: его никак не объяснишь, например, фасеточным устройством глаза у насекомых. Спонтанный детский рисунок не мог не попасть в поле притяжения теории развития интеллекта великого психолога Жана Пиаже. Детское рисование у него обернулось одним из проявлений образно-символического мышления ребенка, который поначалу вовсе не стремится к буквальной похожести изображения на изображаемое, но заносит на бумагу некий символ, понятный только ему самому, и постепенно входит в общую взрослую культуру, одновременно заменяя индивидуальные символы принятыми в его среде знаками (речь и письмо), – а в рисовании пытаясь создавать все более точные и подробные макеты объекта.

Замечательный советский психолог Д. Н. Узнадзе обратил внимание на то, что ребенок вообще не рисует с натуры и не особо интересуется видом оригинала: он рисует не предмет (объект), а свое представление о нем. Правда, все это не позволяет все же понять, почему в определенном возрасте дети всего мира рисуют вполне определенные вещи в очень сходной манере и как именно это связано с общим развитием их интеллекта.

Тем не менее таблицей, составленной Гудинафф в начале прошлого века, психологи-диагносты пользуются до сих пор…

Вот теперь у рисованного человечка есть все, что есть у любого другого человека. Четырех– пятилетний ребенок (впрочем, эти границы плывут у современных городских детей, развитие которых подстегивают и усложненная среда, и усилия родителей) получает схему, по которой может рисовать любое живое существо. Появляются первые животные. Они тоже удивительно похожи друг на друга, у кошек, собак, коров одна и та же схема: туловище, голова, конечности, хвост.

На рисунках возникает окружение человека: дома, машины, деревья. Человек же начинает одеваться, причем слоями: рисуется туловище, на него нарисовывается платье, потом сверху пальто – три линии можно увидеть. Карманы платья рисуют под пальто, и то, что лежит в карманах. Это так и называется: рентгеновский рисунок. Просвечивается все, что есть, кроме скелета– скелет ребенок не ощущает, и потому не может нарисовать.

Рентгеновский рисунок должен уйти к семи годам. Из окружения человечка-огуречка складываются сюжетные картины. Но пока человек и окружающий мир не соотнесены друг с другом. Только взрослому придет в голову вопрос, как же такой большой человек помешается в таком маленьком доме; для ребенка такого вопроса нет. Пропорция – очень сложное открытие, потому что туг не только личный телесный опыт, но и словесный, такие категории усваиваются только через посредство языка. Ближе – дальше; ниже – выше; короче – длиннее: это связано уже не просто с переживанием и ощущением, а с пониманием.

У рисунков восьми– десятилетних детей одна общая особенность: они плоские. Они могут быть очень сложными, насыщенными деталями – но плоские. Долго. У многих навсегда. Потому что трехмерность мира – она тоже открывается. Можно показать ребенку: вот это перспектива, объяснить, но это совершенно не значит, что он это усвоит и будет использовать в своих рисунках. Сами дети очень четко различают рисунки «по научению взрослых» и свои собственные. Многие из них так и спрашивают психолога, начиная по его просьбе рисовать: «Вам рисовать, как учат или как я рисую?». Все-таки в спонтанном рисунке ребенок использует только то, что уже присутствует в его личном опыте: если он открывает для себя эту перспективу, она появляется и в рисунке. Трехмерность меняет композицию; появляется горизонтальная композиция, вертикальная, диагональная; появляется тень – на плоском рисунке не может быть тени, ей просто некуда падать. Конечно, такое встречается не часто, это показывает, что ребенок поднялся на новый уровень сложности, новый уровень развития.

Рисунок девочка 5 лет 5 месяцев

Рисунок девочки 12 лет 10 месяцев

Подсказка сбок>

Как утверждает Наталья Ивановна Евсикова, ребенок рисует человека вообще – не маму, не себя самого, а человека без индивидуальности, наделенного, однако, телесностью в меру понимания (скорее, ощущения) этой телесности на личном опыте. Вот эта самая мера понимания и служит главным критерием для оценки его психологического возраста, его общего уровня развития.

Он давно уже владеет речью в полной мере – в той, при которой будет уже, очевидно, всю оставшуюся жизнь, но все еще рисует «просто так», внося в рисунки новые и новые ощущения и проблемы. Рисованный человечек обретает пол, и в очень ярко выраженной форме: младшие подростки наделяют своих героев непропорционально большими первичными и вторичными половыми признаками.

А почему он ощущает себя именно таким и уточняет образ человека именно в таком порядке?

В общем, понятно, что маленький человек движется в своем развитии «изнутри» – во вне, в общество себе подобных. Именно это направление движения отметил и положил в основу своей теории интеллектуального и психического развития Жан Пиаже: естественный, всепоглощающий эгоцентризм маленького ребенка постепенно вытесняется, освобождая пространство для других ракурсов и точек зрения, чужих интересов и способности к компромиссу с ними. В этой же логике, по Пиаже, развивается и спонтанное живописное творчество ребенка: сначала он рисует что-то свое, ловя ощущения координат в пространстве чистого листа, фиксируя ощущение формы и нимало не заботясь о том, чтобы быть понятым окружающим, и только потом он начинает смотреть на предметы вокруг себя, на себя самого глазами других людей, через призму норм и представлений культуры. Значит, в человеке живет и некий изначальный, докультурный образ себя, как бы продиктованный самим телом, и этот образ отличен от общепринятого: у человека-огуречка на каком-то этапе большие глаза, рот, руки и особенно кисти рук, стопы. Прямо лягушонок какой-то, как показывают эти рисунки, маленький художник так сосредоточен именно на этих зонах человеческого тела: голова, кисти рук, стопы – а остальное его почти не интересует?

Подсказка пришла от физиологов, к которым, как ни странно, психологи, занимающиеся детскими рисунками, не обращались. Это физиологи к ним пришли сами, когда в петербургском Институте эволюционной физиологии и биохимии Российской академии наук заинтересовались уникальным медицинским случаем.

Рисунок мальчика 6 лет 10 месяцев

Попав в автомобильную катастрофу и пережив клиническую смерть, молодая петербургская художница Таня Лебедева через несколько месяцев чудом пришла в себя и начала выкарабкиваться, оставшись, по сути, с полностью разрушенным левым полушарием мозга – тем, которое, по современным представлениям, «заведует» сознательным, рациональным, абстрактным, логическим, цифровым, последовательным в мышлении человека, в его восприятии мира и реакциях на него.

24-летняя девушка после нейрохирургической операции и трехмесячной комы никого не узнавала, кусалась, царапалась и, выписанная из больницы на руки матери, жила за решеткой. Разумеется, она совершенно не могла говорить и не понимала речи (левое полушарие не зря называют еще и «вербальным»). Зато через некоторое время она начала рисовать. Ее рисунки, демонстрировавшие следы каких-то технических профессиональных навыков, поражали сходством как с творчеством первобытных людей, так и с детскими рисунками.

Странные зверо-люди; анатомически почти правильно изображенные люди с резко увеличенными кистями рук и стопами ног, эмоционально насыщенные мифологические персонажи, сконструированные из опять-таки анатомически правильно изображенных частей человека и разных зверей.

Но самое поразительное, пожалуй, даже не то, что больная как бы вернулась в собственное детство и в «детство человечества», создавая магические фигуры, «невзаправдошние» существа. Поразительно, что при этом она (как и современные дети, как и первые художники нашей истории) воспроизводила своеобразного человечка Пенфилда, американского нейрофизиолога, нарисовавшего его на основании внутренней карты мозга, на которой представлены зоны, занятые анализом ощущений и движений, идущих от разных частей тела. Такая внутренняя карта человека живет в каждом из нас благодаря именно правому («древнему») полушарию. И на этой карте коры головного мозга огромные зоны заняты сигналами, идущими именно от кистей рук, рта и губ, стоп, от половых органов. Очевидно, потому, что это – главные средства выживания и коммуникации. Соответственно, и человечек, нарисованный Пенфилдом как «наше внутреннее представление о человеке», по этой карте, наделен громадными кистями, стопами, ртом, а половые органы публикаторы даже просто изъяли из рисунка «по цензурным соображениям».

Понадобилось несчастье и статья о нем, чтобы психологи, занимающиеся детскими рисунками, наконец заинтересовались и человечком Пенфилда…

Рисунок мальчика 8 лет 7 месяцев

Спонтанный рисунок уходит… и остается

Обретя все средства – технические изобразительные средства – для самовыражения, ребенок обретает, наконец, власть над миром. Он может долго, старательно, со всеми подробностями вырисовывать то, что его интересует, поражает, в остальном ограничиваясь самым грубым контуром. Он может изменить ситуацию, в которой пережил стресс, и тем самым преобразовать ее: нарисовать злую собаку маленькой, а себя – с огромной палкой в руках. На этом основана психотерапия через рисунки – впрочем, дети и сами занимаются приведением себя в порядок именно таким образом.

Рисунок девочки 5 лет 8 месяцев

Рисунок мальчика 8 лет 7 месяцев

Они по-прежнему видят мир не вполне так, как взрослые, и уже в состоянии передать свою картину мира. Именно в это время – примерно с 5 до 10 – они создают картины, повергающие взрослых в восхищенное изумление.

А потом, годам к 11-12, они перестают рисовать. Спонтанный рисунок уходит. Его место может занять рисунок профессиональный, которому еще предстоит учиться много лет (и которому совершенно бессмысленно учиться раньше), но это уже совсем другая история.

Роковую для спонтанного рисунка роль играет как раз то, что в 10-11 лет подросток очень активно вписывается в общество и как раз не хочет никакой «особости». Есть образцы, стандарты, как рисовать человека, лошадь, дом и собаку; я рисую не так – значит, я рисую неправильно. А если уж еще и кто-нибудь из близких взрослых походя кинет: «Ну и мазня!» – тут-то всякому рисованию и придет конец.

Но все пережитое в какие-то мгновения всплывает на поверхность в чистом виде. На собрании, пустой говорильне, где твое слово никому не нужно, а тебе не нужна чужая демагогия, но уйти почему-то нельзя, мы начинаем рисовать. И мы рисуем точно так, как рисовали когда-то, воспроизводя свою манеру, усвоенную к периоду угасания спонтанного рисунка.

Когда текст «не идет», формула не складывается, в ступоре мы начинаем рисовать на полях – и потом эти рисунки Пушкина, Достоевского, Эйнштейна будут многократно публиковаться, в них будут искать ключ и к мукам творчества, и к тайным сторонам души…

Значит, где-то в глубине души мы храним то, самое первое ощущение себя и историю своего движения к миру. И мистические существа живут в нас, и волшебство архаических образов.

Наверное, все это нам нужно…