Текст книги "Туда и оттуда"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Хозяин, завидев графа, согнулся в низком поклоне и замельтешил мелким бесом. Народу в "Зеленой ветке" было много какие-то торговцы, не замедлившие почтительно приветствовать Железного Графа, проезжие, местные йомены... В углу за двумя сдвинутыми столами сидели какие-то чужаки нездешнего вида. Сэр Борс присмотрелся к ним повнимательнее – черт их знает, что за народ, а в наши тревожные времена лучше быть настороже.

Но компания действительно выглядела странно донельзя. С краю сидел высокий светловолосый северянин, под кожаной курткой которого виднелась белая рубашка. Прямой длинный меч он положил рядом с собой на скамью, под правую руку. Второй, по виду романец из южных провинций, – смуглый, с резкими чертами лица, с коротко стрижеными черными волосами, одет был, тем не менее, как лесной стрелок. Оружия при нем, кроме длинного кинжала, не было. Третьим был чуть смугловатый парнишка с высокими скулами и слегка раскосыми светлыми глазами прямые черные волосы длиной до плеч перехвачены ремешком, одет в черное с серебряной вышивкой – не то паж, не то оруженосец. Он что-то говорил другому, в сером бархате, длинные русые волосы которого были заплетены в косицу. Русоволосый этот смотрелся довольно подозрительно – для воина он выглядел слабовато, на горожанина тоже не похож. Пятым был совсем подросток, чернокудрый и смуглый, с раскосыми темными глазами – словно бы уроженец юго-восточных стран – одетый в черное. Он держал в руках флейту, в ожидании, когда же его собеседник натянет на странного вида лютню блестящие серебряные струны. Музыкант был одет как попало, но держался по-королевски. При этом никакого оружия у него не было и вопрос о его дворянстве оставался открытым. Седьмой, тоже в черных одеждах странного вида, с мрачным лицом, потягивал из большой кружки эль. У его ног сидел здоровенный черный пес – не поджарая гончая и не мощный боевой волкодав, но что-то более похожее на волка. И, наконец, последний снова был весьма юным зеленоглазым и черноволосым смуглым пажом в черном бархате.

Граф подумал, что надо бы вызнать, что это за люди проезжают через его владения, и нет ли среди них альвов, проклятых нехристей, было у него подозрение относительно этого музыканта и второго, с косицей, который тоже был без оружия. Пока же он отдал должное бараньему боку и красному вину. От свиты графа не ускользнуло внимание, оказанное им странной компании, и рыцари время от времени посматривали в тот угол.

Чужаки же беззаботно смеялись и то и дело обменивались веселыми репликами с трактирными служанками, пробегавшими мимо. Посетители же, опасливо поглядывавшие на графскую свиту, предпочли держаться от графа подальше, к музыкантам поближе. Музыкант, наконец, настроил свой инструмент и возвел взгляд к прокопченным потолочным балкам. Подумал-подумал и запел:

Когда златые дерева

Оденет юная листва,

Когда поднимется трава

Среди камней...

Когда замер последний звук флейты, слушатели принялись шумно выражать свое одобрение, но требовать другую песню, как обычно требуют у странствующих певцов, не спешили. Строго говоря, певцы не обращали внимания на публику – они пели для своих, а остальное их волновало мало. Это тоже было странно.

– Какой голос! – восторженно сказала леди Элис. – Сэр Борс, не пригласить ли нам сих замечательных певцов?

– Ваше желание для меня – закон, – галантно приложил руку к сердцу граф и поднялся из-за стола. Граф был силен и плечист в животе – роскошный охотничий костюм этого не скрывал, из-под берета с белым пером выбивались темные волосы, которые граф, не одобряя столичных мод, стриг довольно коротко, на левом боку у него висела отличная шпага, на правом – дага. И даже несмотря на то, что костюм его несколько пострадал от непогоды, выглядел граф весьма внушительно.

Тем временем кудрявый отложил свою флейту, взял в руки лютню и запел:

Собачий лай, трубят рога,

Травлю оленя, как врага,

Убью его, и будет поделом!

Вдали загонщики трубят,

Оленю нет пути назад

Его загнали в дальний бурелом.

Я, отрешась от всяких уз,

Нацелил верный аркебуз

Меня он никогда не подводил.

Когда б в кого ни целил я

Была тверда рука моя,

И пуля шла туда,куда я бил.

Ведь я – Железный Граф...

Слушатели, заметив графа, несколько сникли, а один йомен, присевший рядом с этим, в серой тунике, сказал вполголоса:

– А вот и он, Железный Граф, то есть. Так его и прозывают в наших местах.

В голосе его не было никакой симпатии к вышеозначенному графу. Тот неторопливо приблизился к сдвинутым столам и учтиво поздоровался.

Ответил ему северянин – и на хорошем аквитанском, надо отметить, – прибавив к своему приветствию, что они-де не имеют чести быть знакомы.

– Я – Борс де Бош, граф де Труа, – с сознанием своего превосходства – превосходства дворянина и рыцаря, снисходительного к не знающим вежества чужестранцам – представился граф.

– Майк Мак-Лауд, – назвался северянин.

– Из клана Мак-Лауд, – продолжил насмешливым полушепотом русоволосый. Остальные заулыбались, в том числе и сам Мак-Лауд, хотя граф не понял, что же в этом смешного.

– Я позволил себе подойти к вам, поскольку моя невеста, леди Элис де Ланэ, попросила меня выразить свое восхищение дивным пением. Кроме того, я весьма польщен тем, что вы пели песню обо мне и моей госпоже.

Пришельцы переглянулись и заулыбались, а кудрявый менестрель привалился к плечу товарища и рассмеялся.

– Тай! – строго сказал черноволосый стрелок. Менестрель попытался унять смех, но ему это не удалось, более того, смех разобрал и русоволосого, и того, который был в черном с серебром. Граф было нахмурился, но несчастный менестрель был так забавен, что сердиться на него было невозможно.

– Господа! Через неделю состоится моя свадьба, и я приглашаю вас на празднество. Признаюсь, мне редко доводилось слышать столь искусных менестрелей.

– Поздравляю вас, граф, – сказал Мак-Лауд. – К сожалению, мы вынуждены отклонить ваше любезное приглашение. Мы спешим. Эта гроза и без того слишком задержала нас.

Граф слегка помрачнел.

– Ну, если ваше дело столь спешно, я приглашаю только менестрелей.

– К сожалению, это невозможно, – твердо ответил Мак-Лауд. Мы путешествуем вместе и не намерены разлучаться.

– Эти менестрели – ваши вассалы или слуги? – спросил граф.

Ответил ему тот, который пел о деревах.

– Мы – свободные люди и не служим никому. Но Майк уже сказал, а я повторяю – мы не можем принять приглашение.

– Я щедро заплачу, – продолжал настаивать граф.

– Спасибо, мы не нуждаемся, – презрительно бросил певец и взял лютню.

– Передайте наши поздравления и пожелания своей невесте, граф, – в тоне Мак-Лауда явно слышался намек на то, что разговор окончен.

Граф собрался сказать что-то еще, но тут певец пошарил в кармане и высыпал на стол кучку серебряных монет, приговаривая вполголоса:

– Да, зануда – это такой человек, которому проще дать...

И, уже вслух:

– Вот, граф, отступное – и оставьте нас, наконец!

– Вы забываетесь, сударь! Я – граф де Труа, властитель Форестье, сеньор Деньера, владетель Веселой Рощи и Зеленого Пруда! Я не позволю...

– А я – Мо'рран... то есть герцог Мишель де Морра'н, – заявил певец.

– Властитель Нижних Мхов и Трех Мостов! – опять вполголоса добавил юноша в сером. Это замечание почему-то вновь вызвало приступ сдержанного хохота у всей компании. – И у нас сегодня 31 июня, лунный день.

Граф побагровел и взревел, как раненый буйвол:

– Я требую удовлетворения, сударь!

– Жаль, "Сникерсов" не осталось, – с явным сожалением изрек парень в черном с серебром. – Вот удовлетворения-то!

Кудрявый менестрель снова затрясся от смеха.

– Майк, дай железку, – попросил Морран с видом крайней скуки. Получив желаемое, он взвесил меч в руке и с сожалением вернул северянину. – Тяжеловат. А полегче есть?

– Вязальных спиц не держим, – сказал Гил. – И вообще, ты сегодня слишком много выпил, так что сиди.

– Я до тех пор трезв, пока могу лежать на полу, не держась ни за что, кроме собственного меча! – вознегодовал Мишель де Морран.

Однако мрачный тип с собакой твердой рукой усадил его на место, коротко сказав:

– Руки попортишь. А катану я тебе не дам.

Этот аргумент, видимо, оказался решающим.

– Долго ли вы будете фиглярничать? – возмутился граф. – Есть ли среди вас хоть один мужчина, способный отвечать за свои слова? Если нет – я велю слугам выкинуть вас вон!

– Диагноз – помер от напряга, – бросил реплику стрелок.

Светловолосый Мак-Лауд медленно встал. Он был выше графа на голову, и при взгляде на него рыцари невольно припомнили рассказы о викингах.

– Граф, я предлагаю покончить это дело миром. Мне не хотелось бы проливать кровь и омрачать радость вашей невесты.

– Я прошу вас, сэр Борс! – в отчаянии воскликнула леди Элис.

Граф резким движением выхватил шпагу.

– Такие оскорбления, нанесенные в присутствии дам, смываются только кровью! – воскликнул он. – И я даже снизойду до того, чтобы скрестить с тобой клинки, ты, варвар!

Мак-Лауд неторопливо взялся за свой меч, потом подумал и положил его обратно.

– Вряд ли ваша шпага, граф, выдержит удар моего меча, холодно сказал он. – Я еще раз предлагаю покончить это дело миром.

– Трус! – яростно выкрикнул граф, и, обернувшись к свите, приказал: – Де Грэй, дайте ему вашу шпагу, она такой же длины, как моя.

Свита обменивалась вполголоса насмешливыми замечаниями – мол, этот варвар вряд ли держал в руках благородное оружие. И только леди Элис и де Грэй заметили, как чужаки обменялись многозначительными улыбками. Мак-Лауд взял шпагу, взмахнул ею и в глазах его заплясали веселые огоньки.

– Мой секундант – шевалье д'Арну, – надменно сказал граф.

Д'Арну, невысокий рыжеватый молодой человек, выступил вперед и провозгласил:

– Майк Мак-Лауд, назовите имя вашего секунданта.

Мак-Лауд кивком указал на черноволосого стрелка:

– Гил... Гилдор.

Тот неторопливо занял свое место.

– Готовы? – спросил д'Арну.

Дуэлянты согласно кивнули.

– К бою! – весело скомандовал Гилдор.

После обмена первыми ударами Майк понял, что у него есть масса преимуществ: во-первых, он был быстрее, во-вторых, у него были длиннее руки, а в-третьих, он просто был выносливей графа, который, судя по его комплекции, пил слишком много пива, ну а в-четвертых, Михаил Бахтин был разрядником по шпаге... Дрался он легко и красиво, но осторожно. Граф тоже был фехтовальщиком не из последних, и явно имел большой дуэльный опыт. Кроме того, не следовало забывать, что здесь никто не станет считать касания по условной зоне. Это было хуже всего. Майк, выждав подходящий момент, провел молниеносную хитрую комбинацию, и почувствовал, что попал. Укол пришелся именно в то место, в которое он целил – в руку повыше локтя. Рана неопасная, но препятствующая воинским упражнениям. Майк опустил было шпагу, но граф перехватил свою в левую руку и атаковал его. Майк, которому это все уже надоело, выбил шпагу из его руки.

Увидев перед глазами клинок противника, обезоруженный граф остановился.

– Я надеюсь, наш спор разрешен? – спросил Мак-Лауд.

– Да, – с усилием сказал граф. – Я... приношу свои извинения...

Майк опустил шпагу, поклонился и сказал что-то вполголоса своему секунданту. Гил пожал плечами и обернулся к своим:

– Перевязку, живо!

– А говорили – Железный Граф, Железный Граф... – с этими словами парень в сером костюме выбрался со своего места и направился к графу, которого уже усадили на скамью, и над которым склонилась леди Элис.

– Позвольте, – довольно бесцеремонно Гил подтолкнул парня к графу. Рана была несерьезная, но болезненная.

– Да отойдите же и не мешайте! – досадливо сказал самозваный лекарь и стал доставать из поясной сумки какие-то пузырьки и свертки. Д'Арну попытался было возражать и заговорил о происках, но тот быстро и ловко смазал края раны какой-то коричневой жидкостью, наложил ослепительно белый компресс с пахучей мазью и принялся бинтовать – бинт был полупрозрачный и белоснежный. Закончив это, лекарь протянул леди Элис пакетик с белыми лепешечками.

– Когда будете менять повязку, присыпьте рану вот этим снадобьем. На один раз – две штуки, растолченные в порошок. Тогда рана не загноится. И повязку делайте из чистого полотна.

– Благодарю вас, – сказала леди Элис.

– Надеюсь, вы не будете на нас в обиде...

– О, нисколько! Дуэль – дело чести, но я, – тут она понизила голос, – опасаюсь... Граф вспыльчив и очень горд, а ваши спутники, сами того не зная, нанесли ему тяжкое оскорбление. Его гордость уязвлена. Будьте осторожны, и поспешите покинуть его владения.

– Не беспокойтесь, леди. Мы спешим. Желаю вам счастья.

Вскоре суматоха, вызванная поединком, улеглась. Раненный граф в сопровождении леди Элис удалился в одну из верхних комнат, часть свиты последовала его примеру. Оставшиеся – д'Арну, де Грей и еще трое вместе с доезжачими остались в зале, отдавая должное жаркому и обильно запивая его вином. Странная же компания вернулась к приятному времяпровождению за кувшином эля под аккомпанемент флейты и гитары. Местные помаленьку подсаживались поближе, за окном была ненастная ночь, гроза все не прекращалась, а здесь, в трактире пылал камин, горели свечи и звучали песни, каких не слышали даже старожилы. Кудрявый флейтист и Морран выпевали на два голоса:

На улицах этих, где звон монет,

И сотни безумцев глядят на нас,

Спой, Мэглор-Скиталец, балладу мне

О деве с коричневым блеском глаз.

Ступай в край невиданных широт,

В тот лес, что зимой молчалив и бел,

Повесь на тот дом, где она живет,

Бубенчик медный, чтоб он звенел.

А если внезапно залает пес,

И выбежит тот, кто остался с ней,

Вложи ему в руки не меч, не нож,

А вереск зеленых моих полей.

Вернувшись, ты словно в тяжелом сне

Увидишь, что здесь не прошло и дня

С тех пор, как ты, Мэглор, ушел за ней...

И станешь седым, не найдя меня.

5. Визит Черной Дамы

Но если есть в кармане пачка сигарет

Значит, все не так уж плохо на сегодняшний

день...

В.Цой.

Те, кто слушал этот голос без должной

осторожности, не могли впоследствии повторить

ничего из услышанного, а если кто и мог, то

дивился потом, как мало силы оставалось в тех

же самых словах, произнесенных другим

человеком.

Дж.Р.Р.Толкин, "Две башни"

А! Прециозницы садятся на места!

Вот Феликсерия, а вот Бартеноида,

Иримедонта... Вот Кассандия, Филлида...

Э.Ростан, "Сирано де Бержерак"

Застынет в жилах кровь и мозг в костях,

Застынет тело камнем на камнях:

Под белым камнем долог будет сон,

Пока еще пустует Черный Трон;

Пока дворец не обратился в склеп,

И смертоносный ветер не окреп;

Покуда светят солнце и луна,

И в бездне моря не достигнешь дна;

Пока еще не видишь кровь в вине,

Пока сияют звезды в вышине,

И не навек земля в плену зимы,

И не вернулся Повелитель Тьмы.

Ниенна, "Заклятие"

Если на банке с фиолетовыми кристаллами

написано "ацетон" – не верь глазам своим.

Пословица.

[В этой адвентюре рассказывается о появлении Черной Дамы и жутких чудесах...]

В Москве стояла адская жара. Солнце слепило глаза даже через темные очки-хамелеоны, и Эллен была несказанно рада рухнуть в кресло в своей затененной комнате и отдохнуть от этого блеска и шума улиц. Ей было тоскливо. Главным образом потому, что на этой неделе почти все ее знакомые разъехались кто куда – одни по делам, другие на игры и в походы. Сидеть дома и выслушивать поучения родителей она уже не могла, подработки никакой не подворачивалось. На любимой "Кремоне" то и дело лопались струны, запасных уже не осталось, ни в одном музыкальном магазине не было приличных комплектов по карману, так что пришлось натянуть жуткие медные непонятного происхождения, ужасно жесткие и глухие. Подумав, Эллен позвонила Мике. Трубку взяла Нина Георгиевна, Микина мама, и сообщила, что Мика сейчас на даче с другими девочками, они долго звонили Эллен, но не нашли, и очень ее там ждут. Эллен поблагодарила Нину Георгиевну, положила трубку и задумалась. Поехать на дачу к Мике было лучшим выходом из положения. Родители против таких поездок не возражали, поскольку считали, что дочь леночкиной преподавательницы – более подходящая компания для дочери, чем лихой фехтовальщик Михаил Бахтин, хиппового вида невзрачная однокурсница Инка Долинина и "весь этот детский сад" в лице Тайки Зайцевой, Юрика Светлова и их одноклассничков из лицея. То, что Мика тоже водится с вышеозначенными людьми, родители Эллен не знали.

Так что Эллен быстренько собрала сумку, упаковала в черный чехол гитару, позвонила матери и отправилась. Снова – путь по сверкающим шумным улицам, среди духоты и запаха бензина и асфальта, толкотня в метро и пригородных кассах. В электричке народу было не так уж много, и Эллен уселась у открытого окна и задумалась.

Был уже вечер, и солнце садилось за березовой рощей, когда Эллен спустилась с платформы и вышла на тропку, что вела к дачному поселку. Идти было больше получаса, но зато в конце дороги ее ждала теплая компания, чашечка крепкого кофе – Мика замечательно варила кофе – и приятный вечер.

Однако дорожка все не кончалась, и Эллен вдруг поняла, что кругом совершенно незнакомая местность. Откуда-то взялись валуны, дорожка вилась уже не просто между деревьев, а среди холмов, высоких, угрюмых и мрачных. Эллен повернула назад, но только заблудилась еще пуще. Она почти запаниковала. Села на замшелый валун, добыла из сумочки длинные ментоловые сигареты и зажигалку и закурила. Сизый дымок таял в синеватом вечернем воздухе. Эллен стряхнула пепел и сказала сама себе:

– Ничего так – съездила на дачу. Тут тебе и кофе, тут тебе и коньяк.

Покурив и успокоившись, Эллен решила все же идти вперед куда-нибудь да выйдет. И точно – через некоторое время тропа сделала поворот и пересеклась с мощеной неширокой дорогой. И тут – Эллен не успела и ахнуть – навстречу ей поднялся с валуна человек в черном плаще. Бледное лицо словно бы светилось в обрамлении черных как ночь кудрей. Он поклонился, прижав руку к сердцу, и сказал:

– Приветствую тебя на дороге, благородная госпожа моя. Повелитель ждет тебя.

– Повелитель? – выговорила Эллен. – Какой повелитель?

– Властелин Черного Замка, Князь Тьмы, – благоговейно ответил тот.

Разом решившись, Эллен пошла с ним. И точно, вскоре дорога вывела их к замку на холме.

Замок возносился в темнеющее вечернее небо, будто взлетал. Темный камень стен был гладок, словно время совсем не касалось его. Дорога вела наверх, к воротам, через выгнутый мост над глубоким рвом с черной водой. Эллен шла, не смея произнести ни слова, не смея высказать своей догадки.

И вот она стояла в темном зале, своды которого, казалось выходили в открытое небо, и холодный свет белых свечей в тяжелых шандалах отражался в зеркале, выточенном из огромного кристалла черного хрусталя. И была тишина – такая, что, казалось, вот-вот прорвется едва слышимая мелодия.

И она увидел того, кого втайне надеялась встретить здесь, и во встречу с которым не могла поверить. А он сказал:

– Садись у огня, дитя мое, и побеседуем за трапезой.

Право, Эллен не могла бы сказать, что же такого особенного было в этом глуховатом голосе, в красивом усталом лице, но что-то же привораживало и заставляло сердце трепетать...

В камине потрескивало пламя, бросая золотистые блики на бледное лицо одетого в черное человека. Эллен сидела в высоком кресле напротив и слушала повесть о безнадежных поисках и обреченном на поражение замысле. Она лишь раз осмелилась взглянуть в темные глаза своего собеседника и тут же отвела взгляд. Она не прерывала его, только изредка задавая вопросы о непонятном, но ей очень хотелось сказать: "Мы служим одному и тому же, и я сделаю все, чтобы помочь Великому Замыслу здесь. Одна Звезда ведет нас". Но так и не сказала. Все-таки она была городской жительницей, более привыкшей к насмешливо-скептическому обращению, чем к открытости и искренности в поведении. Но вот Он указал на гитару в потертом черном чехле и спросил:

– Не споешь ли ты мне?

Эллен взяла гитару, проверила настройку – нет, ничего, сойдет, мельком отметила, что струны зазвучали немного по-другому, не так глухо, но не удивилась – все так и должно было быть.

То ли сумерки, то ли снова рассвет...

Что ночь для того, кто не знает сна?

Для чего Бессмертному теплый хлеб

Или чаша вина?

Разве страшен богу меча удар,

Лунный холод и солнца жар?

Если черным ветром ты можешь стать,

Зачем же коня седлать?

Разве может всесильный усталость познать?

Почему ты не в силах удар нанести?

Щит слишком тяжел, меча не поднять,

И всегда одному идти.

Ты знаешь боль и страх за других,

Ты падаешь, чтобы подняться опять,

Ты пройдешь сквозь смерть, но твои враги

Не смогут победу торжествовать.

На черном тоже заметна грязь,

Так лучше алмазная пыль на крови!

И кто-то шипит: "На колени, мразь!"

А кто-то молит: "Живи!"

Виски раскаленная память жжет,

И вовеки не снять венца,

Но будет время – огонь и лед

Сольются в стали кольца.

Я приму этот дар. Я шагну сквозь боль,

Чтоб коснуться руки твоей.

Мне дорога – на раны звездная соль,

Но все же иду по ней.

Так будет, когда по руслу веков

Как густая кровь потекут года,

И черные кони своих седоков

Помчат туда, где сияет Звезда.

А пока – на землю среди зимы

Звездопад, как светлые слезы Тьмы,

Чтоб весной серебром полыни взойти

На могилах погибших в пути.

То ли крупная соль, то ли болью в глаза

Раскаленный песок бесконечных дорог.

Это звезды шуршат в песочных часах,

Отмеряя неведомый срок.

Легче бить того, кто поднялся в рост,

Ложь на трупах жиреет, как воронье,

Но омыты слезами и светом звезд

Будут раны твои и имя твое.

То ли сумерки, то ли снова рассвет

Бесконечная пытка ночей без сна.

На алмазном песке кровавый след

Равнодушная смоет волна...

Отзвенел последний аккорд, и Эллен, подняв голову, увидела, что он спрятал лицо в ладонях, и что руки у него покрыты следами недавних ожогов. Сердце на миг остановилось, и острая жалость пронзила ее, как стрела.

– Если хочешь, я дам тебе силу, – сказал он. – У тебя есть дар пробуждать сердца.

Она только кивнула, соглашаясь.

...Вот крепость, что стоит над Бездной, и братство хранителей ее. И вот мир, что готов рухнуть в Бездну, обратиться в ничто, ибо равновесие нарушено. Не первый раз клонятся чаши весов, но кто может поручиться, что не в последний? Ибо нет священной чаши Грааля, дающей утоление жажды и исцеление...

x x x

Наскучившее морское путешествие наконец-то завершилось. Уже можно было различить в свете полдневного солнца сады и дома колониальной столицы Антенор, террасами спускавшиеся к морю по склону горы Монтан. Мадам Илэн д'Эйли лениво обмахивалась веером, сидя в плетеном кресле на верхней палубе. Ветерок, подгонявший корабль "Розовый ирис", совершенно не освежал. Ах, скорее бы очутиться на твердой земле, в прохладной тени деревьев, у журчащего фонтана!

В порту уже ждали прибытия "Ириса" – мадемуазель Лилиан де Фюни, сердечная подруга мадам Илэн, была заранее извещена. И как только из порта сообщили, что корабль подходит к причалу, карета мадемуазель де Фюни была готова.

Когда Илэн томно и расслаблено сошла на берег, Лилиан с радостным возгласом раскрыла ей объятия:

– О, дорогая, я так рада! Я уже думала, что ты так и не выберешься из своего поместья!

– Ах, Лили, – слабым голосом отвечала Илэн, – разве возможно для женщины, наделенной столь тонкой душой, как у меня, вытерпеть долгое присутствие моего супруга! Он зарылся в скучные научные трактаты и совершенно не уделяет мне внимания. Я так болела весь год, совершенно измучилась. А эта жара и качка на корабле довели меня чуть ли не до смерти... К праздникам я намереваюсь уехать в Столицу, но я слыхала, что все изысканное общество нынче собирается здесь, в Антеноре.

Надо сказать, что плотная фигура и румяное лицо мадам д'Эйли ничуть не свидетельствовали о нахождении на грани обморока от слабости и усталости, а громкий голос и жеманные манеры отнюдь не наводили на мысль о тонкости душевной. Но Лилиан тем не менее сочувственно вздохнула:

– Да, ты так побледнела и устала! Но увы – здесь тоже не очень весело. Представь себе, милая Илэн, у нас здесь собрался весь цвет Аквитании. Герцогиня держит салон, и если бы не ее четверги, я бы умерла от тоски.

К слову сказать, мадемуазель де Фюни всегда, начав говорить, едва могла остановиться, а уж выслушать собеседника не затруднялась и подавно. В ее хорошенькой головке никак не могла угнездиться мысль, что людям вовсе не интересны бесконечные выспренние подробнейшие рассказы о ее переживаниях и героях ее нового романа (в прямом и переносном смысле). Ибо мадемуазель де Фюни имела привычку изображать малейшие свои переживания в бесчисленных прециозных романах из чужестранной жизни, словно надеялась сравняться в этом с госпожой Скюдери. Ее герои то и дело совершали чудеса отваги в самых невероятных ситуациях, героини были все как одна прекрасны, талантливы, умны, утонченны и несчастны в личной жизни.

Что же касается вышеупомянутого салона, то завела его в Антеноре герцогиня де Ш. (настоящего ее имени мы называть не будем, дабы не запятнать славное и знатное имя чернилами, а будем звать просто Роксаной – ибо именно так ее зовут посетители салона). Роксане было около тридцати лет, и два года назад ей пришлось покинуть Столицу из-за политических интриг, в которых она участвовала на стороне королевы Катарины против графа де Боша и его камарильи. Теперь она, будучи дамой образованной и утонченной, держала салон, в котором была окружена поэтами, менестрелями, актерами и кавалерами, многие из которых имели сомнительное удовольствие навлечь на себя немилость короля. Словом, салон Роксаны был островком столичного блеска в унылой жизни запроливной провинции и цветником прекрасных дам. По вышеуказанной причине мы не станем называть их настоящие имена, ограничившись теми, которые эти дамы и их не менее блистательные кавалеры носили в салоне. Каждый здесь старался блеснуть поэтическим либо музыкальным талантом. В их кругу было модно демонстрировать свободомыслие и вольнодумство, однако вне салона его посетители соблюдали все условности и исправно посещали церковь. Сердечные же дела салонного общества были столь запутанны, что причудливые многоугольники, ими образованные, затруднился бы определить самый ученый геометр. Одна из таких фигур и была первопричиной нынешней горести мадемуазель Лилиан.

– Едва увидев его, я поняла – это он, мой единственный! Эти темные кудри, эти синие глаза, струящие неземное сияние! Я не смела с ним заговорить напрямую, но сколько прочувствованных строк я посвятила ему, сколько ночей томилась в ожидании счастья! И если бы не эта подлая предательница, эта мерзкая змея... Он непременно обратил бы свой чудный взор на меня. Но она опутала его сетью своих бесцветных волос – о, с какой радостью я повыдирала бы их! – и увлекла его на погибель. Он обручился с нею, и теперь они почти не появляются в салоне. И тогда я поняла, что надо действовать решительно...

Подлой предательницей и мерзкой змеей была мадемуазель Хрисаида, прежняя сердечная подруга Лилиан, в вечной дружбе и сестринской любви к которой та многократно клялась. Но после столь низкого поведения Хрисаиды мадемуазель да Фюни возненавидела свою "милую сестру" и принялась строить козни. Если ее старания посеять неприязнь к ней в обществе были тщетны – ибо обручение Хрисаиды с вышеописанным персонажем, звавшимся Алькандром, было принято как в высшей степени романтический шаг, – то пострадавшая от подлости подруги и любимого дама стала искать утешения в новом увлечении, одновременно строя планы мести коварной разлучнице.

Новым увлечением некоторой части салонных дам был спиритизм. Принесла его госпожа Сантилена, одновременно ставшая и медиумом, и реципиентом в спиритических сеансах. Мадемуазель де Фюни подробно рассказывала новоприбывшей подруге о последнем вечере, когда Сантилена и Лизимон вызвали ни много ни мало дух покойного архиепископа Трисского, хотя им пытался воспрепятствовать некий Страж Эфирной Дороги. Мадам Илэн слушала вполуха, ловя только имена и сплетни. Подробности столоверчения ее интересовали мало. А, вот что-то новенькое!

– ...И тогда вдруг вошла она – Черная Дама. Нет, это невозможно рассказать, ее надо видеть! И слышать. Это было бы так талантливо... Но это почти непристойно. Я уверена, что она знается с этими... чернокнижниками. Но ты сама все увидишь. Сегодня среда, значит, салон соберется завтра. Ты должна там быть! Посмотришь на это безобразие!

– О, дорогая, наконец-то и вы здесь! – обратились сразу несколько завсегдатаев салона к вошедшей мадам Илэн. – Как прошло путешествие?.. А скажите, вы знаете... Вы уже видели?.. Повесьте ваш зонтик, солнце здесь не печет... Чудесный фонтан, не правда ли?..

Переплетаясь с пением струй фонтана, так же мерно и прохладно журчал вокруг говор:

– Ах, вы слышали, что герцогиня де *** обратилась к папе за разрешением на развод?

– Да, ведь ее супруг оказался...

– Тс-с, здесь не место таким словам...

– О, а вы слышали, что молодой шевалье де Силлек обвинен в ереси и схвачен Святейшей Службой?

– Да, да! Надо же – отпрыск столь древнего рода и такой негодяй!

– Говорят, вся их семья такова.

– Но какое богатство!

– Говорят, с помощью этого богатства его величество решил поправить финансовые дела маркиза де Коллена, своего любимца...

– Скажите лучше – своего собутыльника!

– Фи, как грубо!.. И каким же образом король хочет обогатить маркиза?

– Наследницей рода д'Отевилль остается юная Софи...

– Эта зазнайка? Она ни разу не соизволила появиться в обществе, а ведь она не лишена талантов. Но она слишком чопорна, бедняжка.

– Да, здесь не место ортодоксам. Свобода мысли – главное. Возьмите хоть Черную Даму...

– Но она же... Ее воззрения – ересь!

– Возможно, это лишь аллегории. Ведь и о Господе нашем Иисусе она говорит с почтением.

– А как поет!

– Да, да! Она будет сегодня?

– Она будет петь?

– Говорят, она простужена.

– Нет, это ее чужеземные курения.

– Но она утверждает, что они служат для успокоения...

– Да, поэтическая душа всегда ранима, а Черная Дама скорбит о горестях многих...

– Я посвятил ей сонет... О, решусь ли прочесть?!

– Она скоро придет.

– Надеюсь, она будет петь.

– О, эти песни!.. Откуда они?

– Эта смелость духа! Этот полет мысли!

– Воистину, душа ее крылата!..

Между тем, само собрание напоминало большое дерево, усиженное птичками в ярком оперении, которые напевали, ворковали, чирикали, слыша только себя.

Прибывающие подходили выразить свое почтение хозяйке, поцеловать ее прелестную ручку, удостоиться радушной фразы или хотя бы приветливого взора живых голубых глаз.

– Здравствуйте, Илэн! Я бесконечно рада видеть вас в своем салоне.

– Здравствуйте, мадам...

– О, зовите меня просто Роксаной. А вы желаете избрать себе имя?