Текст книги "Люди на корточках"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Прежде всего Олег Петровчи убрался с места событий —резвым отчаянным шагом, не поднимая головы, бормоча в забытьи стихотворную строчку, испуганно выметнувшуюся из глубин памяти: “...мы идем сквозь револьверный лай...” И даже не заметил, как добежал до дома, где проживал его старинный приятель и дальний родственник Переверзев, вихрем взлетел на третий этаж и позвонил в квартиру.
Переверзев, слава богу, был дома. Впрочем, он почти всегда был дома. Мистический скептицизм, который он исповедовал по отношению к собственному здоровью, внушал врачам такой трепет, что больничные листы Переверзев получал регулярно, как еженедельную газету.
Звонок оторвал его от чая с вареньем, и, увидев на пороге Стеблицкого, он едва не подавился тугим приторным яблочком, которое жевал на ходу.
–Сюрприз! —сказал он, осуждающе поглядывая на гостя через круглые очки. —Никак не ожидал! Ты заболел, что ли? Да нет, что ты мне говоришь —на тебе лица нет! Ты из поликлиники сейчас?
– Дай войти! – чуть не плача, воскликнул Олег Петрович. – Какой ты невыносимый, Переверзев!
– Заходи, – обиженно сказал Переверзев. – Будто я тебя не пускаю!
Стеблицкий запрыгнул в прихожию и без предисловий попросил у хозяина какие-нибудь трусы и брюки.
– И носки! – добавил он, подумав.
Лицо Переверзева вытянулось, будто его бессовестно и жестоко надули.
– Погоди! – сердито сказал он. – Может быть, чаю?
– Не до чаю! – истерически вскричал Олег Петрович. Мне нужно переодеться!
–Ну, хорошо, —промямлил совершенно сбитый с толку Переверзев. —Тогда скажи, как по-твоему, Ельцин имел моральное право расстреливать парламент? Тебе не показалось, что... Хотя, с другой стороны, эта клика руцких-хасбулатовых и иже с ними...
–Иже-ниже! —взвизгнув, передразнил его Стеблицкий. —Если ты не можешь дать штанов – так и скажи! Я уйду.
Переверзев поджал губы, сверкнул очками.
–Я дам тебе зеленые брюки, в которых хожу на дачу, —гордо объявил он. —Они еще вполне приличные. Но я не понимаю, зачем тебе понадобилось переодеваться?
–Ты извини, Переверзев, —сказал Стеблицкий, которому было совсем тошно. —Но есть вещи выше твоего понимания.
Переверзев поперхнулся, впервые в жизни не нашелся, что сказать, и удалился, оскорбленно шаркая шлепанцами. Через минуту он вынес требуемое, и Олег Петрович немедленно заперся в ванной.
Переверзев подождал минуту и с надеждой крикнул через дверь:
–И все-таки, как ты думаешь, на сегодняшний день есть опасность коммунистического реванша?
Ответом ему было молчание. Переверзев поправил на носу очки и недоуменно уставился на дверь. Если Стеблицкий отказывается калякать о политике, значит что-то стряслось. Как старинный приятель он не может оставаться в стороне.
– Жениться тебе, Олег Петрович, надо, вот что! – с упреком сказал Переверзев.
Олег Петровчи вышел из ванной со свертком одежды в руках. Странным образом не замечая присутствия хозяина, он быстро прошел к входной двери и пустился наутек, совершенно уже забыв о приличиях и неписанных законах мужской дружбы.
Оставшись один, Переверзев растерянно прошелся по квартире, протер очки и, разведя руками, веско сказал в тишину воображаемой аудитории:
–Тем не менее, относительно Руцкого я еще когда ему говорил! Можно было сделать выводы... А он... И даже чаю не выпил!
13.
Олегу Петровичу совсем не хотелось чаю. Выбежав на улицу, он прежде всего расстался со свидетельствами своего позора, запихав их в урну для мусора. Брюк было жалко до слез, но не являться же к Барскому с мокрым бельем под мышкой! А явиться Стеблицкий решил твердо и окончательно. Все разваливалось, как карточный домик. Желания сотрясали душу. Мучили мерзостные сны. В ушах стоял звон от автоматных очередей.
У каждого человека бывает в жизни момент, когда чаша переполнена, и он, собрав в кулак всю свою волю, отчебучивает нечто такое, после чего хорошие знакомые еще долго восклицают с плохо скрываемой завистью: “Вот на него бы никогда не подумал!” В жизни Олега Петровича как раз наступил такой момент. Самый безнравственный Бутус, увидев сейчас Олега Петровича, грозно нахохлившегося, с напряженным лицом, отчаянно марширующего по середине тротуара в ядовито-зеленых штанах, которые не прикрывали даже лодыжек, смутился бы, проглотил обидные слова и уступил дорогу.
На ходу Олег Петрович выдумал и отшлифовал речь, с которой собирается обратиться к узурпатору чудесного пиджака —там были и совесть и сострадание, и деликатность, и намек на высшие интересы, и цитата была, кажется, из Евтушенко. Помнится, Барский не брезговал Евтушенко.
Однако, когда Олег Петрович позвонил, и ему открыли дверь, вся эта замечательная речь мгновенно вылетела у него из головы. На пороге его встретил мавр.
Стеблицкий, ожидавший от Барского любой пакости, мавра все-таки не ожидал и сник. Стыдно сказать, но первым побуждением его было —сбежать. Но мавр неожиданно сложился в подобострастном поклоне и почтительными жестами пригласил войти. На нем были шаровары красного атласа, и обнаженный торс сверкал черной, как бы атласной, кожей и бугрился мускулами. Олег Петрович не посмел возразить.
Он вошел и едва не задохнулся. Вокруг был ботанический сад. Невероятным образом изо всех углов, со стен, с потолка пробивались побеги тропических растений, распускались цветы самых диковинных форм и расцветок, спиралью завивались лианы, ядовитостью зелени способные поспорить с брюками Олега Петровича. Аромат цветов был сладостноудушающим. Голова Стеблицкого закружилась, и он почти ввалился в комнату, где также буйствовала и благоухала заморская флора, порхали маленькие яркие птички, а на пушистых коврах, брошенных на траву, возлежал хозяин квартиры актер барский, облепленный со всех сторон смуглыми, почти обнаженными красавицами, примерно так, как мухи облепляют надкушенную грушу. Сравнение с грушей пришло в голову Стеблицкому не случайно —вокруг Барского стояли золотые вазы, полные свежих фруктов. На Барском был только измятый бухарский халат —точная копия того, что Олег Петрович видел давеча во сне —совершенно распахнутый, отчего мужские его достоинства бесстыдно открывались всему миру, и Олег Петрович в другое время немедленно отвел бы в смущении глаза, но под халатом вдруг обнаружилось и еще кое-что —грязно-белый пиджак, надетый прямо на голое тело. Сердце Стеблицкого застучало.
– Олежка! – завопил Барский, стряхивая с себя красавиц и раскрывая гостю объятья. -Как я рад тебя видеть!
Стеблицкий от объятий уклонился. Поймав его брезгливый взгляд, артист смутился, быстро запахнул халат и, оправдываясь, проговорил:
–Извини! Совсем забыл... Жарко тут, черт! Да ты раздевайся, а то взмокнешь! Вот, угощайся...
Он засуетился, сунул Стеблицкому в руки блюдо с халвой, налил в золотую чашу густого вина из длинногорлого сосуда. Олег Петрович посмотрел на блюдо с тоской, смирился и опустился на персидский ковер, неловко согнув ноги. Голые смуглянки вовсю таращили на него свои загадочные черные глаза, по-кошачьи сворачиваясь у ног господина, который, к слову, был вовсе на господина не похож, а имел случайный вид человека, задержавшегося в раздевалке после банных процедур.
– Я вообще-то по делу, – твердо произнес Стеблицкий и, поколебавшись, добавил дружеское, – Саша!
Блюдо с халвой он отставил в сторонку, и тут же получил взамен чашу с вином.
–Я тебя слушаю! —радостно сказал Барский и, обведя взглядом тропическое великолепие вокруг, виновато признался. —А я вот... устроил тут себе рай... на восточный манер!.. Пряности, рахат-лукум, одалиски... Одалиски они, что ли? Как правильно?
– Не знаю, – сухо сказал Стеблицкий, стараясь на одалисок не смотреть.
–Ну, один черт! Сто способов любви, представляешь себе? Гарем, одним словом! Что самое приятное —по-русски ни бельмес! Негр на кухне кофе варит... Но —устаешь, брат! Поверишь, —он интимно наклонился к уху Стеблицкого, —не могу больше —ни одного раза! Да и надоели, признаться! А уничтожить жалко – рай все-таки!
Пышная зелень почти полностью закрывала окна, и оттого в комнате было довольно сумрачно. Лицо Барского при этом освещении казалось бледно-зеленым и больным.
– Пиджак? – спросил Стеблицкий. – Действует?
Барский энергично кивнул.
–Еще как! Видали интерьерчик? Ведь что интересно —джунгли, что нас окружают, безразмерные! Я как-то на кухню пошел, полчаса бродил, заблудился! Пятое измерение... Но чувствую, —сокрушенно признался он, —приедет хозяин! С минуты на минуту... Придет обязательно. Такими вещами не разбрасываются.
Он внимательно посмотрел на Стеблицкого и сказал сочувственно:
–Вы бы воспользовались, Олег Петрович! Может быть, последний шанс... А то все сопли жуете...
Стеблицкий отвел глаза, помолчал и буркнул застенчиво:
– А я как раз и пришел... попросить на время... Напрокат. Если можно...
Барский пришел в восторг.
– А я что говорю? Я об чем толкую! Прямо сейчас и забирай!
Стеблицкий расстегнул куртку – то ли запарился, то ли готовил место для пиджака.
– Только, – осторожно напомнил он, – как бы чего не вышло, а? Милиция и прочее... Знаете, как-то это все-таки...
Барский криво усмехнулся.
– Все боитесь? Я вам дьявольскую силу отдаю, а вы – милиция!
Он отхлебнул вина из чаши, прополоскал горло и, отвернувшись, смачно плюнул в благоухающие джунгли.
–Значитца так... —сказал он. —Чтобы вам не думалось... Отчет о проделанной работе. Я ведь не только развлекался. Я совершал добрые дела. например —я восстановил сгоревший театр. Да, да, театр целехонек! Каналья Бирюлин рассматривает происшедствие, как знак свыше. И тут он прав, но интерпретирует он его в силу своего обычного убожества —у него в плане уже две новые постановки —героическая трагедия “Пепел Клааса” и самострельный дерюгинский мюзикл “Феникс” —с половецкими плясками, с дымом, порохом и лазерным лучом. Все у него есть, кроме лазерного луча, но поклялся, что добудет. Еще поклялся, что отдаст меня под суд, на каторгу, в Кайенну! Я, видите ли поджег театр, чтобы украсть пиджак! Я у него —паршивая овца, а белый пиджак —символ незапятнанного искусства. А все потому, что Пташкин-Врублевский разразился в газете восторженной статьей, где я у него наоборот —жрец святого искусства, но пиджак всетаки вынес. И тоже как символ. Видели бы они, во что превратился этот символ... Ну, с Пташкиным понятно —он с похмелья писал, от безысходности. А этот? Ведь есть официально зарегистрированный поджигатель, нет, ему обязательно нужно на меня всех собак повесить! Интриган!
– Так вы, значит, театр того... – одобрительно хмурясь, сказал Олег Петрович. – Что ж, это по-настоящему благородно...
–Не только театр, —подтвердил Барский. —Я и жену —того! Отправил к чертовой матери! Так оно лучше —и для нее, и для меня, —он поглядел Стеблицкому в глаза. —И для вас. Да не бледнейте! Она на Таити, с сумочкой из крокодиловой кожи, битком набитой стодолларовыми купюрами... всю жизнь об этом мечтала, стерва! Но что любопытно, вы где-то оказались правы —кажется, мы таки засветились. У Карпухина вчера был следователь, вынюхивал, что и как...
–Вы... —у Стеблицкого пересохло в горле. Уже когда он все решил и решился. Было жутко и вдобавок обидно. – Вы, что же, так и оставите?
–Вот, опять испугался! Что ж, поскольку вся канитель началась с чуждого нам поджигателя, мы вправе предположить, что вмешательство потусторонних сил началось... А я... я еще не волшебник, я только учус-с, —Барский пропел это смиренным дискантом, но, видя вытянувшуюся физиономию Стеблицкого, захохотал. —Но не будем пессимистами и спрячем голову в песок! Страшнее милиции, конечно же, ничего на свете нет! А против нее я как раз предпринял кое-какие меры. Во-первых, ликвидировал “Мерседес”, во-вторых, заставил милицию купить у Карпухина полотна. После этой сделки стороны обоюдно ошалели и пребывают в этом состоянии до сих пор. Но я еще им добавил. Я подбросил им труп – в чашу городского фонтана. Пусть ломают голову!
– Чей труп? – с ужасом спросил Стеблицкий.
–Не бойтесь, ничей. То есть, труп как таковой. Абстрактная криминалистическая загадка, символ вечной тайны. Неизвестный обезображенный труп в чаше городского фонтана -при полном отсутствии улик и свидетелей. Не об этом ли мечтают все сыщики мира?! Тело тщательно упаковано в несколько слоев серебристого целлофана...
– Почему – целлофана?.. – хрипло прошептал Стеблицкий.
–Мне показалось, так приличнее... Все-таки городской фонтан, гуляют дети... А я просил у князя тьмы труп пострашнее. Так что наивные глазенки маленьких человечков не должны увидеть ничего, кроме сверкающей упаковки... Зато сыщикам будет куда как интереснее. Представьте, слой за слоем снимать гремящую серебристую пленку и с замиранием сердца предвкушать...
У Стеблицкого подобная перспектива не вызвала однако зависти. ОН уяснил одно, что число глупостей, наделанных Барским с помощью пиджака катастрофически растет, и следует поторопиться. Нетерпение, видимо, слишком хорошо читалось в его лице, потому что Барский оборвал себя на полуслове и заговорил о другом, с подобострастными и брезгливыми интонациями:
– Впрочем, что ж я вас баснями? Разоблачайтесь, Олег Петрович, опробуем пиджачок-то... Истомились, небось, сгораете в огне желаний?
–У меня большие серьезные планы! —горячо и убедительно сказал Стеблицкий. —Не хочется, чтобы им помешали в самом начале. – Да уж верю! – усмехнулся актер. – Как там, “я планов наших люблю громадье”?..
Он вдруг встал и сбросил с плеч халат. Распутные гурии зашевелились и гибкими руками в один миг обвили по-зимнему бледное тело актера, от чего он сделался отдаленно похожим на статую Лаокоона. Олег Петрович занервничал, предвидя безобразие. Но Барский мужественно избавился от пут и, сверкнув очами, крикнул на гурий “Цыц!”, после чего те осыпались, как осенние листья, и оцепенели в полудреме.
–Беда! —пожаловался актер, стаскивая с себя пиджак. —Вот вам наука —не перебарщивайте, когда колдуете... примерьте!
Стеблицкий взял пиджак. От подкладки разило гарью и потом. “Господи! – подумал Олег Петрович, чувствуя сильнейшее головокружение. – Где я? Зачем? Я вовсе ничего не хочу! Я хочу преподавать литературу, слушать музыку и немножко гулять...”
Голый, как Тарзан, Барский, бесстыдно выпятив живот и уперев руки в бока, с нетерпением ждал. Восточные красавицы равнодушно пялились на Стеблицкого сквозь бархатные ресницы. Сверху падали розовые лепестки и золотистый птичий помет. Олег Петрович вспомнил, что, гуляя, можно запросто получить по морде.
“Я не буду много просить, – жалобно подумал он. Это было похоже на молитву. – Я не буду устраивать оргий, покушаться на чью-то бесценную жизнь... Я буду умерен в желаньях и скромен в быту...
– Олег Петрович! – заговорщицки шепнул голый Барский. – Вы бы опробовали вещь, а? Чтобы потом никаких претензий...
–Это что же —желание нужно загадывать? —бледно улыбаясь, спросил Стеблицкий и с отвращением ощупал засаленную ткань пиджака.
– Нужно, Олег Петрович, нужно! – возбужденно бормотал Барский.
“Экая обезьяна! —подумал Олег Петрович. —Не надейся, что мы одного поля ягоды. От меня ты пакостей не дождешься! —он сбросил свой красивый пиджак и надел волшебный, который был ему явно велик. —Преподам же я тебе, дружок, урок интеллигентности и ответственности!”
И, то ли от интеллигентности, то ли оттого, что перед ним стоял актер, Олег Петрович вдруг выпалил:
– Хочу... полного Шекспира в подлиннике!
Несколько секунд они оба ошеломленно глядели на груду переплетенных в кожу томиков, немедленно возникших из небытия, а потом Барский спросил с невольным уважением:
– Знаете? Язык-то?
– Нет! – высокомерно ответил Стеблицкий. – Но теперь буду знать!
– Ага... – потрясенно сказал Барский и облачился в халат.
“Что —съел!” —подумал Стеблицкий, а вслух с рассудительностью умалишенного заметил:
–Займусь сомообразованием, методику преподавания надо менять в корне, возможно, придется реформировать вообще школу... ну-у, ясно, что все это придется в государственном масштабе... Дела много!..
–Но ведь, —скучным голосом произнес актер, —образованием можно, Олег Петрович, и так заниматься... в рубашке... да и не успеете вы —в государственном масштабе... —он внезапно посмотрел Стеблицкому прямо в глаза. —А знаете что, Олег Петрович? Я наверное пиджак вам все-таки не дам! Не дам, не дам, и не просите! Шекспира забирайте – вам его надолго хватит... А, кстати, знаете, что Шекспир был гомик?
Олег Петрович почувствовал во всем своем теле такую скверность, что и не передать. Даже в мокрых штанах было куда легче. Ради чего он смотрел буквально смерти в лицо? Ради чего унижался и изворачивался? Ради сомнительного Шекспира? Смешно! Его и Лев Николаевич не одобрял.
Олег Петрович отпрянул и прокричал заклятье. И в ту же секунду очутился у себя дома.
14.
Господин Королев, удачливый бизнесмен, в личной ванной персонального особняка при помощи бритвы “Жиллет” сражался с собственным лицом. Он видел его в зеркале —с мужественно очерченной линией нижней челюсти, со стальным блеском в глазах. Не хуже, чем у этого типа, что за спиной талдычит из телевизора, отражаясь в том же зеркале: “Я -мужчина, настоящий морской волк. Я выхожу в море. Мои мускулы поют. Я пересекаю три океана. Вот почему мне нужна вода для подмышек “Пинг-Понг”, чтобы чувствовать себя по-настоящему уверенно! “Пинг-Понг” для настоящих мужчин!” При этом он надменно смотрит поверх головы Королева, и океан бессильно отскакивает от его бронзовой груди, а Королев испытывает жгучее желание швырнуть морского волка вместе с телевизором на дно ванны, которая и не ванна вовсе, а, скорее, полубассейн —белый кафель и бирюза Майами-Бич, но сдерживает себя, потому что настоящему мужику не след сражаться с призраками, а телевизор и сам скоро сгорит. Телевизоры от повышенной влажности горели максимум через две недели. Он неизменно покупал новый —у приятеля, владельца магазина “Чунга-Чанга”, доверительно объясняя: “Пусть горит. Но мне, понимаешь, западло в ванной без телевизора”.
Океан осыпается каплями и пеной с рельефной груди морского волка, и на освободившемся месте повисает шикарная блондинка —она нюхает мужественные подмышки и мычит от восторга. королева передергивает —он весь одна большая судорога. В глазах вместо стали – недоумение и боль.
Еще бы —просыпаешься удачливым бизнесменом с офигенным годовым оборотом и телевизором в ванной, а жена ставит тебя перед фактом, что уходит к другому. Конечно, жена для настоящего мужчины что-то вроде мебели, но —к другому! Друзья непременно подъ...ут. К другому! Он даже не спросил, к кому.
В раздражении Королев бросает в ванну полотенце, мгновенно напитывающееся голубоватой влагой (бирюза Майами-бич!), идет через комнаты, играя литыми мышцами (агрегаты для качания от фирмы “Атлетик-Стил”), идет, как на таран, наваливается, точно грозовая туча, набухая гневом.
И вот —она, жена, блондинка, изящной выделки женщина. Сидит на широком белом диване, не шелохнувшись сидит, но в ее позе нет ни обычной грации, ни покоя. Так маются на занюханной скамье полуночного вокзала в чужом отвратительном городишке, упустив последний поезд.
А Королеву диван кажется куском айсберга – жена замерзла в нем, и ее неподвижное лицо обращено к сверкающему высокому окну. Что она таращится?! Белый насыщенный свет клубится по краям окна. Там, на улице неторопливый частый снег сыпется из серебристых небес – холодок и свежесть ранней зимы, румяные щеки, тайные девичьи мечты...
– Нет, ты скажи, какого... ты уходишь к этому козлу! К этому... как его?
– Олег Петрович Стеблицкий, – помолчав, ровным голосом ответила она.
Произнесенное вслух имя отдавало какой-то жутью – оно ничего не говорило ей самой. Совсем ничего. За спокойствием тона тщательно маскировалось отвращение, пугающая тошнота.
– Но зачем тебе это нужно?!
Королев стоял в дверях, привалившись к косяку дельтовидной мышцей, “эполетом” —у слабаков таких нет. Он не слабак. Он спокоен. Ему важно выяснить, важно понять.
– Не знаю, – не сводя глаз с высокого как башня окна, отрезала она. – Не знаю я ничего! Оставь меня в покое!
До холода в животе страшило, что она действительно не знает —зачем. Разумнее было бы даже заделаться вдруг шлюхой, алкоголичкой, бомжихой... Но в этом фарсовом имени, в этом внезапном порыве все было беспросветно, безнадежно, бесповоротно —и еще эти вопросы!
Мелодичной трелью напомнил о себе телефон. Королев бросился на него с быстротой и точностью каратиста.
– Алло! Что?! Нет!!! На хрен!.. Да плевал я на контракт!
Ее взгляд, кажется, навеки прилип к этому окну.
Королев на секунду теряет контроль —телефон летит в угол —вдребезги. Она смотрит в окно. Королев вытирает вспотевшие ладони —и снова спокоен. Он все может простить, но сначала должен понять.
–Ты объясни, растолкуй... Я, что —импотент? Я что —не оплачиваю твои капризыкруизы? Я что —шестерка, бобик? Что ты молчишь?.. Где он живет?!! —вдруг взорвался он.
Она бесстрастно назвала адрес —чужой и беспросветный уголок мира, далекий, как какаянибудь Кулунада.
–Учти, —мстительно сказал Королев. —Я не дам тебе ни копейки. И ключей от машины тоже не дам.
“Тот наверняка тоже ничего мне не даст, – подумала она. – Боже, что я делаю?”
Она поднялась. Единственное, что ей сейчас удавалось – это холодное лицо. Маска, защита. А что остается? Этот болван смотрит так, словно готов убить. Все готовы убить, никто не хочет помочь – даэе сейчас, когда и помочь-то нельзя.
Королев смотрел, как уходит жена, и тихо говорил себе —внутрь: “Спокуха, Толя, спокуха! Дров наломать всегда успеем. Спокуха!” Внутренний Толя бурлил и вздымался, царапал грудь, но, наконец, охолонул и притих. Королев решительно отпер бар и плеснул себе неразбавленного виски. торжественно и мрачно отхлебнул жгучего напитка, отсалютовал стаканом отражению в зеркале и сказал:
– Посмотрим!
15.
Олега Петровича трясло и поташнивало. Каждые пять минут он бегал в туалет мочиться. Каждые десять минут с помощью колдовства добавлял к торжественному столу какоенибудь новое блюдо, используя в качестве шпаргалки “Книгу о вкусной и здоровой пище”. С пищей пиджак справлялся на славу —ее хватило бы на целый гарем. Женщина не появлялась.
Пробегая мимо зеркала, Олег Петрович неизменно видел в нем бледное перепуганное лицо и впадал в отчаяние —женщины к таким не ходят. Никакое волшебство здесь не поможет. Потом он вдруг слышал шаги на лестнице и почти терял сознание —пришла! Сердце раздувалось до необычайных размеров и лезло из ушей, ноги заплетались, темнело в глазах – но шаги удалялись, Стеблицкий падал в кресло и приходил в себя.
С того момента, как прозвучало заветное заклинание, у Олега Петровича не было ни минуты покоя. Он ждал, он жаждал, он чумел от ужаса. Вдруг совершенно отчетливо представлялась ему свадьба —толпа гостей, неизвестно откуда взявшихся, большинство которых, бог знает почему, составляли солидные господа во фраках и с кайзеровскими усами, невеста в белом, несказанно прекрасная —настолько, что лицо ее он не мог в деталях вообразить и довольствовался неким ослепительным бликом, и он сам, собственной персоной, в зеленых огородных штанах и замызганном пиджаке, без коего в новой жизни не сделать и шага. То чудилось, что весь город судачит о нем и моет ему кости, причем кости виделись довольно отчетливо и буквально —как голый мокрый скелет, переходящий из корыта в корыто. Но страшнее всего было видение милицейского наряда, неотвратимо оцепляющего дом, и жестяной мегафонный голос, громыхающий во дворе: “Гражданин Стеблицкий, сдавайтесь!”
Робкая утонченная натура Олега Петровича протестовала, просилась обратно в тихую и благонамеренную жизнь. Но Олег Петрович не отпускал ее туда. Сторонний наблюдатель, пожалуй, усмотрел бы в данной ситуации аналогию с тем старинным способом ловли обезьян, которым пользуются на Востоке. Стеблицкий маялся и трусил, но разжать потный кулак, ухвативший лакомую долю, было уже выше его сил.
Она пришла, когда Стеблицкий уже отчаялся. С мертвым лицом, с сумочкой на тонком ремешке, с платиновыми прядями, рассыпавшимися по плечам, по черной коже дорогого пальто. Почти не разжимая губ, произнесла имя, с отвращением разглядывая субтильного человечка, испуганно таращившегося исподлобья и втягивающего шею в воротник грязного пиджачища.
Олег Петрович скорее угадал, чем услышал собственную фамилию, жалко улыбнулся, хотел ответить, но вместо этого просто кивнул и зарделся. “Клоун какой-то, —с отчаяньем подумала женщина. —Жулик”. Но непонятная, неодолимая сила влекла, всасывала ее в эту убогую дыру, пахнущую котлетами мужскими носками.
Не снимая пальто, она прошла в комнату, села в кресло. Воплощенная “Книга о вкусной и здоровой пище” вызвала у нее кривую усмешку. Олег Петрович переминался с ноги на ногу, не зная, с чего начать.
–Так что вам от меня нужно? —надменно спросила она, тут же забывая свой вопрос и жмурясь, точно от невыносимой боли. —Как вы это сделали? —теперь глаза ее в упор смотрели на Стеблицкого.
Олег Петрович развел руками – слава богу, хоть на что-то пригодились.
– Вы немой? – раздраженно спросила она. – Этого еще не хватало!
Нет, страшный незнакомец, похититель ее души вовсе не казался монстром -обыкновенный человетишко, который в обыкновенных обстоятельствах мог рассчитывать, самое большее, на сдержанный кивок где-нибудь в лифте. Однако таинственная сила попрежнему удерживала ее и не оставляла никакой надежды.
“Боже, как все это понять?! Он, что – гипнотизер, колдун?”
Она попыталась вообразить себя фавориткой колдуна. Это было похоже на сцену из мультфильма —седоволосая неопрятная старуха в кацавейке и с папиросой в зубах раскладывает засаленные карты в сумраке избушки, из углов которой таращатся крупные, в ладонь, пауки, а в котле кипит приворотное зелье.
– Вот что, колдун, налейте мне шампанского! – вдруг скомандовала она.
Олег Петрович немедленно бросился к столу. Он что-то разбил, щедро залил пеной скатерть и, наконец, дрожащей рукой протянул гостье бокал, почти теряя сознание от
витавшего в комнате легкого сквознячка, который имел аромат духов, октябрьских заморозков и вечных запретов.
Она медленно пила шампанское и беззастенчиво разглядывала Стеблицкого. Он спохватился, покраснел и неуклюже сорвал с себя пиджак. Выбежал в соседнюю комнату, бросил пиджак на кровать, постоял минутку, ломая пальцы, и вернулся на цыпочках.
Она протянула ему пустой бокал, отчаянным, почти вульгарным жестом потребовала повторить. Олег Петрович вскрыл новую бутылку с расторопностью участника конкурса на самый быстрый огнетушитель. Он мог выполнять сейчас любое задание —мыть полы, клеить обои, кастрировать собак —все, что угодно, лишь бы не стоять под пристальным взглядом ее серых глаз.
–Налейте же и себе, Стеблицкий! —сказала она, и Олег Петрович немедленно и с радостью налил, удивляясь, как такая очевидная вещь не пришла ему самому в голову.
Подождав, пока он проглотит вино, задыхаясь от колючих пузырьков, она спросила:
– Откуда вы меня знаете?
Шампанское уже подействовало на Стеблицкого – он мгновенно опьянел, воодушевился и обрел дар речи.
–Я все о вас знаю!—пылко вскричал он, воздев руки к невысокому потолку. —Вы -Королева! Без всяких “е”! Честное слово! Я полюбил вас сразу, как увидел на школьном дворе. Вы были такая... такая... Я никогда никого так не любил! Ну, разве что в восьмом классе, одну девочку... Но это было так невинно, так несерьезно... Детское влечение, понимаете?
– Вы, что же, не влюбляетесь помимо школьного двора? – удивилась она.
Стеблицкий на секунду задумался – эта мысль потрясла его.
–Да! Да! —с жаром подтвердил он. —вся жизнь прошла на школьном дворе. Именно! Я ведь по профессии учитель. Что, в сущности, может быть прекраснее? Вспомните -выпускной бал, школьный вальс, напутствие учителя, а завтра уже —большой мир перед вами...
Она сухо засмеялась, и Олег Петрович в недоумении замолчал.
– Терпеть не могла учителей, – пояснила она. – Тупые зануды... По-моему, у всех учителей комплексы, я не права? Учителя – это же просто неудачники, те, кто не добрал баллов до высшей лиги, разве нет?.. Смотреть, как кто-то уходит в большой мир, а самому оставаться на школьном дворе... Нос в мелу, грошовая зарплата, повторенье-мать ученья, хорошенькие десятиклассницы, которые хихикают у вас за спиной... Я не права?
Олег Петрович посмотрел в ее ясные спокойные глаза, лучившиеся неугасимой, но какойто извращенной правотой, и с ужасом понял, что в такой атмосфере чужую королеву ему не обольстить. Какое уж тут “ваше высокоблагородие”! Уличные подонки запросто втаптывают учителя в грязь, спивающиеся псевдоинтеллигенты втягивают в сомнительные махинации, бандиты тычут в нос автоматом, жены нуворишей смеются в лицо и называют неудачником, а общество —молчит! Благоговение, разум, светоч, факел —пустой звук. А ведь звание учителя было священно на Руси. Но не сейчас. Да сейчас вообще ничего нет святого! Выходит, прав пустозвон Барский – урвать, вот что главное! есть у тебя на плечах волшебный пиджак —все пляшут под твою дудку, нет —смеются, видишь ли, у тебя за спиной. Ну что ж, они хотят пиджак —они его получат! Придут, придут времена, когда человеку, как и положено, будет воздаваться по заслугам и достоинствам, но не нам, видно, суждено их дождаться. И не можем мы ждать милостей от природы, когда она осыпает ими одних мерзавцев.
Точно смерч пронесся через мозг Стеблицкого, и душа Олега Петровича как бы очутилась посреди настоящей пустыни —глухое карпухинское небо и плоский серый песок —разве что пара пробок от шампанского оживляла этот марсианский пейзаж, муторно белея среди холодного праха. и ровный женский голос:
–Вы приворожили меня. Не знаю, как это вам удалось, но запомните —избавьте меня от ваших слюнявых признаний в любви! Я для вас —дорогая женщина. В прямом смысле дорогая. И подумайте, что вы сумеете мне дать?
Олег Петрович растерялся. Тон ее становился все более назидательным, и все надменнее делалось выражение лица —едва ли не до той крайней степени, когда надменность плавно переходит в глупость. Гостья явно наслаждалась замешательством Стеблицкого и продолжала посвящать его в начатки женской психологии с той авторитетной снисходительностью, с какой обычно русский технический интеллигент посвящает покорных родственников из провинции в тайны мирового еврейского заговора.
Стороннему наблюдателю тут, пожалуй, пришло бы в голову, что все это чепуха, и женщина просто мстит имеющему над ней неограниченную власть Стеблицкому. Мстит как может, а именно —языком. Бедный же Олег Петрович, знаток языка русского, неискушенный в тонкостях языка женского, терялся все более.
