Текст книги "Люди на корточках"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Барский пожал плечами.
–Тогда... —равнодушно сказал он. —Верните женщину мужу, мне верните пиджак... Я хоть не буду по морозу бегать. А вы все забудьте. Будут спрашивать —отрицайте! Как это вы сказали – я не я, и лошадь не моя...
Стеблицкий замялся и тихо объяснил:
–Гм... видите ли... хотелось бы, однако... Ну, вы понимаете? Разумное сочетание личного, так сказать... но и высшие интересы...
Барского странно передернуло, он икнул и сказал брезгливо:
– Не знаю, что вы все крутите вокруг да около... Сразу ясно было, что пиджак этот отнюдь не для добрых дел... —он снова икнул. —Вообще, бросьте ныть, пойдемте ко мне... предадимся, как говорится, разврату... Мне здесь надоело! Ну?
Выкатив глаза, он вдруг закашлялся чуть ли не в лицо Стеблицкому, обдав его запахом перегара и нечищеннх зубов. Олег Петрович с омерзением отстранился.
“Боже, как может ошибаться человек! —с острой жалостью к себе подумал он. —Что я мог найти в этом спившемся фигляре? Как я мог довериться? Жалкий, опустившийся шут!”
Фигляр прокашлялся, сплюнул, высморкался и как-то особенно насмешливо взглянул на Стеблицкого. Этот взгляд взбесил Олега Петровича окончательно.
–Вы что же, полагаете —я могу и далее поддерживать с вами отношения? —стараясь говорить с большим достоинством и гневом, произнес Стеблицкий. —Что я сочту возможным хотя бы на время вернуть вам пиджак? Напрасно надеетесь! Я... гм... ошибался, правда... Но верно говорят – ошибок не следует бояться, их следует исправлять! Что же, я готов ответить! За себя! Но расхлебывать ваши художества —слуга покорный! Тем более не могу допустить, чтобы такой, как вы, творил бесчинства и впредь!
Барский саркастически хохотнул, взглянул на Олега Петровича с большим интересом и, вынудив из пачки последнюю мятую сигарету, с воодушевлением закурил.
– Вот это речь! – воскликнул он, окончательно развеселившись. – В вас сразу чувствуется наставник. Но чем же я вам так особенно не угодил, почтенный вы мой?.. Хотя... стойте! Попробую сам угадать – плохой артист, плохой муж, плохой гражданин... Так, что ли?
–Так! Так! —завопил Стеблицкий, которому уже стало невыносимо чувствовать на себе этот насмешливый взгляд. —Прибавьте еще —фашист, уголовник, и не ошибетесь! Бездарность! Именно! Бездарность ищет прибежище в разврате и грязи! Растлитель вы, гомик!
–Вот здрасьте! —удивился Барский. —Я —гомик?! Да я за свою жизнь перетрахал баб больше, чем вы мух на кухне!
Но Олег Петрович уже не мог остановиться. Вся боль последних страшных дней, а , может быть, заодно и всей жизни выплескивалась сейчас из него жарким, сумбурным потоком слов, похожих, то ли на горький плач, то ли на камланее шамана. Он кричал на Барского, он жег его цитатами, он упоминал что-то о “своей стезе”, “...если доверить таким, как вы...” —негодовал он и опять хлестал цитатой, а под конец обозвал Барского сатанистом и экзорцистом сразу. (“Эка! —сказал бы сторонний наблюдатель. —Слышал звон!” Но был бы не прав, потому что издавна уже “экзорцист” в культурно-массовом секторе определенно числится словом даже более ругательным, чем “сатана”, так что Олег Петрович употребил его не совсем уж неправильно).
На все это бурное, долгое и горячее Барский неожиданно сказал одну лишь презрительную фразу:
– Хм, а вы – еврей!
Стеблицкий опешил и умолк, не найдя, что ответить. Более того, он, просвещенный и тонко чувствующий, был, похоже, сражен. Тут какая-то загадка. Будь ты “хоть негром преклонных годов”, как сказал поэт. Гомиком! Совсем недавно не было ничего страшнее, чем обозваться гомиком, но, поди ж ты, сейчас и эти меньшинства гордо поднимают парчовый флаг и затягивают свои меньшевистские гимны. Все цветет, наполняется соками и властно вторгается в жизнь.
Но это слово, “еврей”, по-прежнему —угрюмый утес в гармонической лазури мироздания, о которой по-прежнему разбиваются корабли интеллекта, это —твердыня, чьи грани лишь острее от ветра перемен, а подножье извека усыпано истлевшими обломками общественных мнений.
Вот и Стеблицкий, наскочив с разгону на коварное слово, получил словно бы сильный удар и почувствовал, как затряслось и накренилось родовое шляхетское дерево и даже стало похоже на ветку Палестины, которая еще неизвестно, где росла. И, задрожав губами от обиды, единственное пролепетал в свое оправдание, намекая на сомнительную же частицу в имени обидчика:
– В таком случае, сами вы – еврей!
–Та не! —с ерническим акцентом ответил Барский, легко признавая за собой ту самую частицу. – То ж – псевдоним! Я ж у паспарту – Сидоров!
Олег Петрович ощутил страшную усталость. Что-то закружилось и тоненько засвистело в голове. Непроизвольно шагнул он к стене дома и привалился к ней плечом. “Все-таки у меня сотрясение мозга! – вспомнил он. – А я совсем о себе не думаю”.
–Эка вы побледнели, батенька! —будто витая мысли, весело заметил Барский. —Совсем, совсем себя запустили! Так нельзя! Вам непременно нужно отдохнуть, и непременно —на Капри! Ни-ни-ни! И не спорьте! Немедленно – на Капри!
Стеблицкий уставился на него загнанными собачьими глазами. Барский стер с лица ухмылку и прикусил язык. С минуту они стояли молча и наблюдали, как сыплется снег.
– Ну, ладно, – сказал наконец Барский потухшим скучным голосом. – Вы кругом правы, а я —дерьмо. Актеришка из категории “этот, как его там...”, алкаш, распутник, нужное вписать... Но главный мой грех знаете какой? Гордыня. все мне кажется, что могу такое... чего никто не может! Я и на вас-то смотрю, признаться, свысока —учителишка, понимаешь, тля! Но вы не принимайте близко к сердцу. Это просто охранительный механизм. Чтобы уж слишком низко не пасть. На самом деле я давным-давно никуда не годен. Эта страна высосала из меня все. Молодость, кровь, веру. И ничего взамен. Я не знаю, может так надо, может она питается нашей кровью. Но надо же предупреждать! Мол, наслаждайтесь минутой и не барахтайтесь. А то по молодости я, например, барахтался и раскрывался, как дилетант на ринге. Все мне казалось —кто-то протягивает руку, кто-то зовет меня... Нет! Не зовет и не протягивает.
И ничего мне больше не надо —ни рук ваших, ни страны, ни заколдованного пиджака даже! Подозреваю, что все он может, а сладкоголосую птицу и ему не вернуть... Да если и вернет?! Каково будет терять ее во второй раз?! Нет, не хочу!
Так что валите отсюда, дорогой коллега, ваши планы мне более неинтересны... Куплю водочки, выпью... Всему на свете есть конец —вот и будем смиренно ждать конца... Знаете анекдот? “Баба в автобусе: “Мужчина, вы скоро умрете! —Это почему?! —А я чувствую ваш конец”.
И, расхохотавшись в лицо Олегу Петровичу, Барский повернулся и вышел со двора на улицу.
Олег Петрович по-прежнему стоял, привалившись плечом к стене. В голове у него почемуто крутилась глупая мелодия из древнего-древнего фильма “Бродяга”, и от этого было особенно нехорошо на душе, потому что Олег Петрович индийского кинематографа терпеть не мог.
–Товарищ Барский? —вдруг услышал он за спиной посторонний мужской голос, обернулся и похолодел.
Артист еще не ушел далеко. Он стоял возле угла дома, небрежно сунув руки в карманы, с любопытством разглядывая подходящего к нему милицейского офицера.
Стеблицкий вздрогнул, втянул голову в плечи и медленно-медленно пошел прочь. “Бродяга” в его голове взвизгнул пронзительным буратиньим голосом. Дойдя до мусорных ящиков, Олег Петрович не выдержал и оглянулся. Барский беседовал с офицером.
“Все пропало! —в отчаяньи подумал Стеблицкий. —Я так и знал. Закономерный финал. Сейчас этого подонка арестуют, и он все расскажет. Но каков негодяй —он отлично знает, что я не способен уничтожить человека! Он это знает и потому спокоен. Но что же делать?!”
Сам того не осознавая, Олег Петрович присел на корточки и спрятался за мусорными баками.
“Что же делать?! Что?! Нет, я не способен убить! Но... но я могу, скажем, отправить его куда-нибудь... Куда Макар телят не гонял! —Олег Петрович нервно усмехнулся. -Именно! именно – телят не гонял! Это очень точное слово!”
Он сосредоточился и, быстро пробормотав заклинание, выглянул в щель между баками.
Барский исчез. Милиционер ошарашенно повертел головой, протер глаза, а потом еще раз —пристально и неторопливо —осмотрелся. Олег Петрович дернулся и с бьющимся сердцем скрылся за мусоркой. Привалившись спиной к железному баку, он сел на бетонный фундамент и, закрыв глаза, медленно сосчитал до ста, чтобы успокоиться.
–Мужчина! Вам плохо? —услышал он на цифре сто неприятный женский голос и едва не умер от ужаса. Но глаза все-таки открыл. Очень толстая дама в шубе подозрительно и строго смотрела на него. И две старухи у дверей соседнего дома, привлеченные громким голосом дамы, тоже смотрели на него. И мужчина в очках, ведший мимо на поводке шотландскую овчарку, тоже все оглядывался на него.
Казалось, уже весь двор смотрит на него, и Олег Петрович ощутил сильнейшее желание отправить весь этот двор туда, куда Макар телят не гонял, но сдержался. Вместо этого он поспешно встал и, пряча глаза, пошел со двора домой. Пошел пешком, чтобы хорошенько все по дороге обдумать.
Пока он шел, снег прекратился, посветлело, и на западе сквозь облака продернулось багровое мутное солнце. Ничего путного в голову не приходило. Как ни переворачивал он в воображении ситуацию, а все выходило нехорошо. Может быть, сказывалось сотрясение. Олег Петрович решил, что вначале хорошенько отдохнет, выспится, а уж на свежую голову, наверное, всем как следует распорядится. Он не знал, какое новое испытание ожидало его.
Вначале случилось что-то вроде знамения. Олег Петрович подходил к своему району. Вокруг было белым-бело. Закатное солнце съехало уже до земли и било прямо в глаза плотным багровым огнем. Мир на какие-то мгновения сделался волшебным и будто чужим. И внезапно Олег Петрович увидел, а правильнее сказать, узрел кошмар. Он даже замер на секунду и прекратил дышать носом. А на морозе он всегда старался дышать носом.
Впереди, объятые алым свечением, неспешно и равномерно, куцыми нечеловечьими шагами двигались карлики. Все было как всегда —автобусная остановка, водоразборная колонка на углу в наростах льда, заурядные панельные дома, разбросанные по пустырю прихотью заурядного архитектора, кусты, окаменевшие от мороза, люди в толстых шубах —и только адский свет и неведомо откуда взявшиеся карлики. Их было пятеро —ростом чуть более собаки, но с огромными и абсолютно круглыми головами. Плечи и коленные суставы их были неестественно раздуты —точь-в-точь металлические шарниры —и двигались с натугой, словно в сочленениях застывала смазка. Но двигались эти чудовища упорно и неуклонно – в сторону охваченного закатом микрорайона.
И Олег Петрович испугался, что не успел, что сбылось пророчество беспутного барского -и чьи-то посланцы явились в мир, чтобы судить и карать. Карлики провинциального Апокалипсиса. Горе тем, кто возомнил и посягнул – их призрачная власть кончилась – амба. По грехам каждому... как там?.. и аз воздам?
В глазах Стеблицкого стало красно, и пиджак на плечах вспыхнул и облепил тело невыносимой жгучей болью, опалил как напалм – Олег Петрович едва удержался от крика.
А потом солнце еще чуть-чуть опустилось, пригасло, пейзаж побледнел, исчез огненный ореол вокруг карликов, и Олег Петрович вдруг увидел, что это всего-навсего утомленные тренировкой пацаны плетутся домой, гордо влача на себе хоккейную амуницию, которая им велика, потому что, ясное дело, не напасешься ледовых доспехов на каждую соплю.
Олег Петрович пошатнулся, схватился за грудь. Стук сердца слышался даже через пальто. Голова кружилась.
“Боже! Мистика, бред... Я схожу с ума! нет, этого положительно ничего не может быть. Ничего. Все это – галлюцинации. Я перетомился, и мне померещилось... театр, пиджак...”
Он заглянул в вырез пальто. Пиджак был там. Олег Петрович беззвучно заплакал.
18.
– Эй, корифан! – заорал Бутус, взбираясь на кучу кирпича. – Следи сюда! Будешь судья!
Его расхристанную фигуру овевал ледяной ветер. Бутус его не замечал. Размахивая для равновесия длинными руками, он гордо реял над ландшафтом, похожий на страшную, побитую паршой птицу.
Странник внимательно фиксировал происходящее, по-прежнему ничего не понимая. Часа три уже они шатались втроем по поселку, педантично обходя киоск за киоском, и в каждом брали литр. Продавцы уже знали странника в лицо и сочувственно подмигивали. Оба новых приятеля его набрались до зверства, оскорбляли прохожих, падали в грязь и произносили множество слов, не содержащих ровно никакой информации. Поскольку остальные люди в поселке вели себя иначе, у странника составилось твердое убеждение, что плевки, валяние по земле и загадочные речи прямо способствуют его поискам, и терпеливо ждал. Наконец они очутились на заброшенной стройке, уже за городской чертой, где Бутусу вдруг захотелось возобновить старый свой спор с Елдой о сравнительной анатомии. Ему отчего-то показалось, что такой авторитетный мужик, как странник, непременно вынесет решение в его пользу, и вечный конкурент будет посрамлен.
–Кого на...! —молодецки заорал сообразительный Елда и в два прыжка вознесся на пъедестал. Он тоже не сомневался.
Оба конкурента, оборотясь к страннику и держа из последних сил баланс, доверчиво распахнули свои брюки и решительно, даже яростно извлекли предмет соревнования. В их мутных глазах нарисовались восторг и надежда сирых, уповающих не на земной, а на иной, высший суд. Странник же безмолствовал, как бы вникая.
Облака раздвинулись, обнажив багровое солнце и тревожные лиловые небеса. Картина выходила сильная, а по обилию обнаженной натуры так и вовсе почти античная, и наверное художник Карпухин дорого бы дал за подобный сюжет. Но, увы, быть в нужно месте в нужный час —совершенно особый дар, и редко кому удается выдержать все параметры.
Время шло, странник по-прежнему молчал, анатомия стыла на ветру, и Бутус с Елдою, отчаявшиеся дождаться высочайшего суда, принялись, по обыкновению, перебрехиваться и подначивать друг друга.
Тут-то и увидел возвращавшийся домой Олег Петрович. Еще не успевший переварить карликов, Стеблицкий был сражен окончательно. Вид злейших врагов, грязных, синекожих, да еще и с обнаженными гениталиями повергал в шок. Олег Петрович застыл, задрав голову и раскрыв рот, и оставался в таком положении, пока его не заметили.
– Вот твой кент, Санек! – истошно завопил Бутус (он почему-то решил для себя, что странник носит имя Санек) и кубарем скатился с кирпичей.
Елда, несколько разочарованный тем, как ловко Бутус уклонился от неизбежного проигрыша, спрыгнул следом, утешая себя предвкушением потехи.
В следующую секунду все трое бежали вниз по склону холма. Олег Петрович закрыл рот, повернулся и тоже побежал. Ужас взорвался в его груди как граната. Ноги обмякли и отказывали, а спасительный дом никак не хотел приближаться. Краем глаза Стеблицкий видел на светлой полоске неба далекий призрачный самолет, тянущий за собой ровную
нитку инверсии, и поразился ему до боли: “Как может кто-то летать сейчас в самолетах -когда мне так плохо?!”
Его настигали. Ничто, кажется, не могло уже предотвратить расправы, только чудо. А Стеблицкий позабыл, что умеет творить чудеса. И все-таки чудо свершилось.
Первым почуял опасность философ Елда. Сквозь хмельной туман он таки углядел, что со стороны поселка наперерез им мчится довольно многочисленная толпа. Умерив бег, Елда призадумался. Толпа приближалась с угрожающей быстротой. По снежной целине за ней тянулся широкий грязный след, будто там прошлись бульдозером.
Некоторые лица, смуглые, подсиненные разбойничьей щетиной, показались Елде знакомыми. И точно —это были южане, владельцы коммерческих киосков. Впрочем, смахивало на то, что здесь собралась вся диаспора. Многие были вооружены ломиками. Бежали молча и споро, с беспощадной искрой в глазах.
У Елды заныло под ложечкой, и сама собою завертелась голова, высматривая убежище. Не говоря ни слова, он дернул обратно на стройку. Но опоздал.
Его догнали и дали в сердцах подзатыльник. Елда охотно упал, закрывая ладонями голову. Толпа абреков окружила всю компанию.
– Ну чо, мужики, ну чо? – кричал Бутус, шалея от обилия свирепых лиц, неизвестно откуда взявшихся.
Его отпихнули в сторону.
– С ним гаварыт будым! – сурово отрезал главный абрек, указывая ломиком на странника.
Бутус поспешно кивнул и шагнул, намереваясь выйти из окружения. Его подхватили, крепко сжали локти. “Тожэ стой!” строго сказали ему. Бутус покорился, щеря зубы как загнанный волк.
На странника происшествие не произвело впечатления. Стиснутый со всех сторон людьми, он остановился и внимательным взглядом проводил удаляющуюся фигурку Стеблицкого, намертво фиксируя в памяти маршрут и детали пейзажа. Суету вокруг он воспринял как должное —к странным человеческим ритуалам он уже вполне привык, понимая, что без них нельзя найти пиджака.
Каменное выражение его лица распаляло южан все более. Гортанные угрожающие крики неслись со всех сторон. Главный абрек выступил вперед и, подойдя к страннику вплотную, спросил взволнованно:
– Ты мнэ дэнги давал?! Ты мнэ пэсок давал!!!
Толпа загудела. Еще кто-то закричал: “И мнэ пэсок давал, э!” и даже показал на ладони горстку золотистого речного песка. Диаспора пораженно цокала языками.
– Да, деньги, – сказал странник без выражения. – Давал.
Вдруг он вытащил из кармана толстую пачку купюр, посмотрел на нее равнодушно и бросил в снег. Вытащил вторую и тоже бросил. За ней еще и еще. Он выбрасывал их беспребойно, точно очищал карманы от залежавшегося мусора. Деньги падали на истоптанный снег и прямо на глазах рассыпались золотистым прахом. Через минуту у ног странника наросла порядочная горка песка. Все невольно придвинулись ближе. Про Бутуса забыли, но он и не думал бежать. Тупо глядя на исчезающие миллионы, он упрямо и не без бахвальства бормотал: “Деньги ваши – будут наши”.
Главный джигит пришел в себя. Нахмурив лоб и сверкнув очами, он негодующе крикнул:
– Фальшивымонэтчик! – и вскинул лом.
Гладкий металл блеснул багровым отсветом, описал в воздухе дугу и врезался в череп странника. Раздался удар, тугой звон отпрыгнувшего лома, из-под острия брызгнул ручеек желтых искр, словно закоротили трансформатор – и все.
Горячий южанин ударил снова. Из головы странника пролился целый фонтан золотых искр, ломик выскочил из ошпаренных ладоней джигита и упал ему на ногу.
Странник неожиданно открыл рот и сказал с новой для него интонацией:
– Красиво!
Вслед за этим он мгновенно наклонился и поднял ломик. Толпа отпрянула. Странник, намеревавшийся немедленно опробовать красивый ритуал еще на ком-нибудь, недоуменно огляделся. Южане потихоньку отступали, выкрикивая в адрес странника неприятные слова.
Странник зафиксировал в себе новое и удивительное ощущение. Оно не имело отношения к его миссии, оно родилось только что, на истоптанном холодном пустыре, над которым горел безжалостный красный закат. Страннику стало как-то особенно весело и легко, и тоже захотелось учудить что-нибудь непонятное и внезапное, не хуже чем у людей. Он словно поймал кураж.
Зверски размахнувшись, он запустил в ближайшую группу ломиком. Ворча и сверкая как пропеллер, лом врезался в ряды абреков, сея смерть и разрушения. Вдруг из толпы бабахнул выстрел.
Пуля, ударив странника в плечо, вспыхнула красным огоньком и свечой ушла в небо.
– Тэрминатор! – будто прозрев, заголосил кто-то.
Нападавшие были окончательно деморализованы. Подбирая окровавленных товарищей, они торопливо отходили к поселку.
Бутус, несколько протрезвевший после выстрела, сутулясь и загребая руками, подбежал к страннику.
– Когти! – кричал он. – Когти! Когти рвем, говорю! Щас тут менты будут!
Странник не стал спорить —его новые друзья до сих пор не ошибались. Цель была близка. Он покорно пошел за Бутусом.
Олег Петрович ворвался в подъезд на последнем дыхании. в полуобмороке он привалился к выбеленной стене и, схватившись за сердце, несколько минут приходил в себя. В подъезде было тихо и сумрачно.
“Опять!.. —простонал Олег Петрович, когда к нему вернулась способность мыслить. -Опять сглупил! Ах, идиот, кретин безмозглый! Ты же был в пиджаке!.. Ты же мог!..” Он даже кулаком по стене ударил с досады. Кулак вымазался в побелке. Олег Петрович обтер его о пальто и глубоко задумался.
“Нет, как-то не получается у меня... —с печальной гордостью заключил он. —Есть люди органически не способные на мерзость —на убийство, на глумление, например... Увы, я из их числа! Но я должен защитить себя! Пусть не убийство, но... —он плотоядно усмехнулся. – Уж всем сестрам по серьгам я раздам! Именно, всем сестрам по серьгам!”
Он вспомнил все эти злобные, бессмысленные, бездуховные лица, не лица даже, а, скорее, морды животных, вспомнил, как они запугивали его, как издевались, и волна гадливости пополам с ненавистью поднялась в его душе.
–Итак, —пробормотал он, закрывая глаза, —хочу, чтобы эта женщина, Королева... —он остановился, засомневавшись, но пересилил себя. —Нет, точно хочу! Хочу, чтобы она немедленно оказалась, и-и... Ну, да! На Таити! С сумочкой, набитой стодолларовыми бумажками!
Олег Петрович замолчал и долго вслушивался в тишину, будто ждал какого-то знака. Потом удовлетворенно кивнул и тихо сказал:
– Так... А теперь эту обезьянку... С расстегнутыми штанами... Хочу, чтобы...
19.
Дома инспектор Пыжиков совершенно перестал быть похожим на инспектора. Дома он делался похожим просто на мужика средних лет в майке, шароварах и шлепанцах. Он падал в истертое кресло и часами смотрел телевизор.
Вот и сегодня, заняв привычную позицию, он, не отрываясь смотрел на экран, пока наконец жена, зайдя очередной раз в комнату, не заметила раздраженно, что, прежде, чем пялиться два часа в ящик, нормальный человек его хотя бы включает.
Пыжиков, смущенный правотой ее слов, заворочался в кресле, закашлял и неожиданно спросил:
–Вот слушай! Вот что бы ты сказала, если бы я тебе сказал, что в обыкновенной однокомнатной квартире обыкновенного панельного дома я сегодня обнаружил непроходимые джунгли?
–Я бы сказала, —немедленно откликнулась жена, —что тебя скоро вышибут из милиции, и ты будешь сидеть у меня на шее...
– Ну, это не страшно, – сказал Пыжиков. – Ты хорошо получаешь. Страшно другое...
Жена его действительно хорошо зарабатывала, потому что была адвокатом и защищала интересы тех, кого Пыжиков ловил. Пойманные с удовольствием отдавали ей те деньги, которые никак не хотели отдавать Пыжикову.
– Это тебе сейчас не страшно, – холодно сказала жена. – Когда ты будешь безработным, я с тобой разведусь, заберу ребенка, а тебя вышвырну из квартиры без гроша. Ты будешь жить под мостом, пить политуру и есть картофельные очистки. вот тогда тебе станет понастоящему страшно. А потом ты умрешь в канаве...
По адвокатской привычке жена Пыжикова выражалась всегда очень сильно.
– Мне самому все это странно, – виновато сказал Пыжиков. – Но я, что вижу, то и говорю. Что думаю, то делаю. Только так. Иначе жизнь превратится в хаос. Уже почти превратилась.
–Так поступают только природные идиоты и диссиденты, —отрезала жена. —Впрочем, это одно и то же. Короче, я тебя предупредила...
– Но дома-то я могу рассказать, что я видел?! – взмолился Пыжиков.
–Ни в коем случае. Я с удовольствием выслушала бы тебя, если бы ты этим ограничился. Но ведь я тебя знаю —воодушевленный, ты побежишь выкладывать все начальству, и в итоге тебя опять забудут повысить по службе... Так что лучше молчи, думай и только в крайнем-крайнем случае открывай рот... Кстати, о диссидентах —ты бы сходил в школу. Учителя посходили с ума. Военрук Ступин заставляет нашего сына читать диссидентскую литературу...
– То есть? – удивился Пыжиков. – Разве сейчас такая бывает?
–А как же! Он велит им читать Гайдара —ну, этого, “Школа”, “Чук и Гек”... Он поет с ними “Интернационал”! Это не доведет до добра!
– Ты думаешь, что... того?.. – осторожно спросил Пыжиков.
– Запросто! Посмотри, какой век на дворе! Или включи наконец телевизор!
Пыжиков включил, но смотреть не стал, а задумался и ушел в другую комнату. Порывшись в книгах, он отыскал “Чука и Гека” и прочел, не отрываясь, запоем. Прочтя, долго сидел, уставясь восторженными затуманенными глазами в стену, будто видел сквозь нее то ли красные звезды над Спасской башней, то ли грозный бронепоезд, ждущий ворошиловского приказа, то ли всю огромную счастливую землю разом, которая зовется Советской страной, а потом сказал со вздохом отчаянной зависти:
– Ведь жили же вот как люди!
Спал он в ту ночь на редкость крепко и видел красивые, плавные сны. Пробудился рано, с бодростью необычайной и рано ушел на службу. А в девять часов, собрав последнюю информацию, решительно отправился с докладом к начальству.
Шувалов встретил его неожиданно добродушно —знакомые достали замечательное импортное лекарство, с помощью которого подполковник, как он выражался, утер наконец нос своему желудку, и тот уже два дня вел себя довольно прилично.
– Ну, что, Штирлиц, – юмористически прищурив глаз, спросил Шувалов. – Проник в рейхсканцелярию?
–Боюсь, не до смеха, товарищ подполковник, —с невыгодной откровенностью резанул Пыжиков. – Обстоятельства вырисовываются...
–Тогда ближе к телу! —сварливо сказал Шувалов. —Обстоятельства! Преступную группу накрыл?
–Да что группу! —отмахнулся Пыжиков. —Групп этих навалом! Вчера вот в центре города киоск разгромили... Тоже группа!
–Ты меня за нос не води! —строго сказал подполковник. —То группа... Одним словом, группа как группа. Социально-близкие, так сказать. Ты фашистов давай!
–Нету фашистов. Тут дело такое... потустороннее! —Пыжиков, уважавший жену, угрозы ее не считал совсем уж пустыми. Поэтому насчет тропического леса решил пока попридержать язык. Однако все остальное собирался выложить беспощадно. “В поддавки не играю!” – хмуро сказал он себе.
– Ты это в каком же смысле? – с затаенной угрозой в голосе спросил Шувалов.
–В прямом, —категорически сказал Пыжиков. —Нечеловеческое дело и опасное. Очень. Я это буквально чую. И меры требуются сверхординарные. Хорошо бы —группу захвата! – Он с вызовом взглянул подполковнику в глаза и значительно произнес. – Чую – надо!
– Чует он! – иронически сказал Шувалов. – Мне твои чувства по... Ты факты давай.
– Можно факты, – согласился Пыжиков и заговорил без пауз, дабы пресечь возражения в корне. – Что мы имеем? Чудо с театром имело место? Имело. Можно делать вид, что не имело, конечно. Но тогда это будет страусиная позиция и больше ничего. А мы не страусы, верно? Мы, какие-никакие, а люди, и будем использовать разум, которым нас наградила природа. А разум нам подсказывает, что случай с театром -дело самое что ни на есть потустороннее, а с него-то все и началось. И фашисты тут ни при чем, потому что фашист, он сжечь может запросто, а вот наоборот... Словом, за театром тут потянулась такая странная цепочка... Судите сами: “гаишники”-карлики, труп в фонтане... между прочим, показушный труп, один, целлофан чего стоит! Кстати, был и еще труп —закопанный у всех под носом, а кто копал —так никто и не видел. Да там и не труп главное. Там штабель кирпичей закопали среди бела дня —а зачем? Вот загадка! Ну, ладно... Вот еще... —Пыжиков замялся, виновато посмотрел на начальника и сказал. -Милиция покупает у художника Карпухина картины. Вопрос – зачем?
Шувалов неожиданно густо покраснел, издал горлом странный звук и судорожным движением руки опрокинул на пол пепельницу.
– Ну, это не твоего ума дело – зачем! – твердо заявил он. – Зачем – это без тебя знают!
Пыжиков упрямо мотнул головой.
–В том-то и дело, товарищ подполковник, что не знаете! —торжествующе сказал он. -Только вины вашей тут нет, потому что тут дело опять потустороннее...
–Ну, спасибо, утешил! —с сарказмом откликнулся оправившийся подполковник. -Спасибо, что потустороннее, а то я уж подумал, что ты мне уголовное шьешь... ну, ладно, продолжай!
Пыжиков с энтузиазмом продолжил.
–Главное здесь было зацепку найти, и, вроде, нашлась зацепка. Во всех делах, так или иначе, одна компания замешана. Персонально: Моськин, безработный, Барский, артист, Пташкин из газеты, Карпухин тот самый, и Стеблицкий, учитель. Все —интеллигенты, между прочим... Но, думаю, суть даже не в этом. Сами они ничего такого, конечно, не могут. В белом пиджаке суть!
– Может в шляпе? – сыронизировал Шувалов. Однако он был явно заинтригован.
–Никак нет. В белом пиджаке. Докладываю по порядку. Я поспрашивал в том районе, где кирпичи закопали (хотя это еще до театра было), не видали ли чего необычного. И, вроде, многие видели в тот день человека в белом костюме. В нашей-то грязи!
Дальше. Когда театр горел, артист Барский из костюмерной белый пиджак украл. Режиссер даже заявление о краже давал, но ему не пиджак нужен, а чтобы Барского взгрели. Я так понял – он его на дух не переносит.
– Так может, клевета? – деловито спросил подполковник.
–Нет, не клевета. Пташкин об этом случае наутро в газете написал. Только он по-другому интерпретирует —не украл, мол, а спас от огня. Так или иначе, а пиджак Барский взял -это и Карпухин подтверждает —он что-то такое бормотал, будто Барский в белом пиджаке фокусы показывал у него на квартире. А как раз у него на квартире в ту ночь вся компания и собралась. Но фокусы у них и утром продолжались. Бабин и Хрущ превратились в лилипутов после встречи с человеком в белом пиджаке! Я им фотку Барского показывал -опознали в один голос! Между прочим, забавное совпадение —этот Хрущ с женой репортера Пташкина спит...
– А, может, это и не совпадение? – заметил Шувалов.
–Чистое совпадение, —отмахнулся Пыжиков. —Я уж их всех отсеял —и Моськина, и Карпухина, и Пташкина. Судите сами —Моськин с первого дня спит и ни к чему, кроме театра не причастен. Карпухин, как картины нам вдул, ни в чем, кроме запоя, не замечен. Но он хоть дома пьет, безвылазно. А Пташкин, тот в кардиологии лежит с перепоя. На спущенный презерватив похож...
–Что это за спущенный презерватив? —строго спросил Шувалов. —Ты, наверное, воздушный шарик имеешь в виду?
– Не-а, – подумав, не согласился Шувалов. – Все-таки больше на презерватив смахивает... итак, остается один. Вообще-то двое оставалось, но Барский вчера исчез. Прямо на глазах. Хотите верьте, хотите нет. Кстати, у него и жена исчезла. Никто ничего не знает. Но я их выношу за скобки, поскольку их все равно нет, а нам поторапливаться надо.
Итак, Стеблицкий... он в Новом районе живет, ранее ни в чем не замечен, не привлекался и прочее. но с того дня, когда был пожар, он все время рядом. А с момента, как Барский исчез, эпицентр к нему сместился.
