Текст книги "Увертюра к смерти"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава 6
РЕПЕТИЦИЯ

Репетиции проходили отвратительно. Как Дина ни старалась, она не могла добиться от всей этой компании нормальной работы. Во-первых, за исключением Селии Росс и Генри, никто не учил своих ролей. Доктор Темплетт даже гордился этим. Он все время рассказывал о своём опыте участия в любительских спектаклях в студенческие годы.

– Я никогда не знал, что скажу дальше, – радостно говорил он. – Я мог сказать все что угодно. Но спектакли проходили отлично. Немного наглости никогда не помешает. Одной-двумя шутками можно обмануть целый зал. Самое главное – не нервничать.

Сам он абсолютно не нервничал. Он произносил те реплики своей роли французского посла, какие помнил, высоким, пронзительным голосом, постоянно гримасничал, размахивал руками и ни минуты не стоял на месте.

– Я выдаю все экспромтом, – говорил доктор Темплетт. – Просто удивительно, какая с тобой происходит перемена, когда ты в гриме и в этом забавном костюме. Я никогда не знаю, где я должен быть. На сцене сохранять хладнокровие невозможно.

– Но, доктор Темплетт, вы должны постараться, – жалобно упрашивала Дина. – Как же мы сможем правильно рассчитать время и позиции, если на одной репетиции вам подсказывают, а на другой вы сами смотрите в текст?

– Не волнуйся, Дина, – отвечал доктор Темплетт. – Все будет отлично. Эта будет.., как эта называться?.. Так, так, очаровательный.

Даже не на сцене он постоянно говорил на ломаном английском, и когда запас реплик иссякал, что происходило довольно часто, он принимался за своё “как эта называться?”.

– Если я забуду свои слова, – сказал он ректору, который суфлировал, – я просто подойду поближе к вам, спрошу: “Как эта называться?” – и вы сразу все поймёте.

У них с Селией была раздражающая манера опаздывать на репетиции. По-видимому, большой палец на ноге самого младшего из Каинов ещё требовал наблюдения доктора Темплетта, и он объяснял, что повстречал миссис Росс, возвращаясь из Клаудифолда на репетицию. Они входили с благодушными улыбками на лицах на полчаса позже, в то время как Дина читала их роли и исполняла свою. Иногда она просила своего отца читать их реплики, но ректор делал это так тщательно и медленно, что среди остальных участников спектакля возникала путаница.

Мисс Кампанула также доставляла очень много беспокойства. Она отказывалась расстаться со своим отпечатанным текстом, постоянно носила его с собой и во время предшествующего диалога вполголоса читала свои реплики. Из-за этого голоса остальных актёров звучали на фоне её довольно утомительного бормотания. Когда подходила её очередь, в очень редких случаях она начинала произносить свои слова без предварительного “О, теперь я”. Она отбарабанивала свои строчки безо всякой интонации, не обращая никакого внимания на смысл, и все время говорила Дине, что хочет услышать все критические замечания, но любые предложения воспринимала с видом надменного величия, и в её поведении на сцене не наблюдалось ни малейших изменений. Но хуже всего было то, что мисс Кампанула постоянно стремилась к созданию образа, производя различные неумелые, неуклюжие движения, значение которых и сама едва ли могла бы объяснить.

Она постоянно переминалась с ноги на ногу, что делало её очень похожей на пингвина, бродила по сцене и строила гримасы, приводившие всех остальных в замешательство. Вдобавок ко всему у неё начался страшный насморк, и все репетиции сопровождало её хлюпанье.

Джоуслин представлял собой тип актёра-любителя, который учит роль с помощью суфлёра. В отличие от мисс Кампанула, у него в руках вообще не было текста, так как текст был безвозвратно утерян им сразу же после первой репетиции. Эсквайр говорил, что это не страшно, что он уже выучил свою роль. Но это была не правда. Он едва ли составил себе о ней самое общее представление. Когда он произносил свои реплики, это напоминало Дине церковную службу, так как эсквайр был вынужден повторять каждую свою фразу после ректора, как отклик. Однако, несмотря на этот недостаток, у эсквайра было инстинктивное театральное чувство. Он не ёрзал и не жестикулировал, чем выигрывал на фоне доктора Темплетта, который носился по сцене, как оса.

Мисс Прентайс также не знала своей роли, но она была искусной обманщицей. В одной сцене спектакля ей приходилось довольно долго держать перед собой раскрытую газету. Дина обнаружила, что мисс Прентайс приколола несколько листочков со своими репликами на “Тайме”. Другие листочки мисс Прентайс разложила по всей сцене. Когда же, несмотря на все эти манёвры, мисс Прентайс останавливалась, не помня своих реплик, она устремляла чуть укоряющий взгляд на того, чья реплика была следующей, так что все думали, что виноват её партнёр.

Миссис Росс выучила свою роль. Она говорила чистым, сильным голосом, следовала всем советам Дины и всегда была в хорошем настроении и очень любезна. Если возникала какая-либо проблема, миссис Росс всегда первой придумывала, как её решить. Она принесла в ратушу свои диванные подушки, стаканы для коктейля и столик для бриджа. Дина становилась все более и более зависимой от миссис Росс с её “ручным реквизитом” и всякими другими мелочами. Но, несмотря на все это. Дина не любила миссис Росс, а её взрывы смеха в ответ на прискорбное фиглярство доктора Темплетта крайне раздражали Дину. Из-за слишком решительной неприязни, с которой обе престарелые мисс встречали любой поступок миссис Росс, Дине пришлось сделать ей несколько дружеских жестов, о которых она потом сожалела. Она увидела, с чувством, похожим на ужас, что её отец незаметно для себя стал жертвой очарования миссис Росс и её внезапного интереса к церкви. Это больше, чем какой-либо другой из её поступков, воспламенило Идрис Кампанула и Элеонору Прентайс. Дина чувствовала, что её репетиции были насквозь пропитаны все нараставшим антагонизмом. В довершение всех бед было очевидно, что отношение эсквайра к миссис Росс, выражавшееся в старомодном озорстве, до крайности раздражало Генри и обеих леди.

Генри выучил свою роль и играл хорошо. Из всего состава исполнителей только они с Диной вели себя как члены единой труппы. Остальные едва ли обращали внимание друг на друга и воспринимали свои роли как самые важные во всем спектакле.

* * *

Борьба за музыку продолжалась три недели. Мисс Прентайс и мисс Кампанула, вместе и по отдельности, притворялись альтруистками и обвиняли друг друга в эгоизме, дулись, отрицали малейшее желание играть на рояле, отказывались от своих ролей, затем смягчались и заново предлагали свои услуги. В конце концов Дина, при моральной поддержке своего отца, воспользовалась моментом, когда мисс Кампанула в очередной раз сказала, что у неё нет желания играть на инструменте с пятью сломанными клавишами в верхнем регистре и шестью – в басах.

– Хорошо, мисс Кампанула, – сказала Дина, – мы поступим так. Мисс Прентайс любезно предложила свои услуги, и я назначаю её пианисткой. Так как вы имеете дополнительные обязанности, связанные с оформлением фасада здания, это будет самым лучшим решением.

После этого мисс Кампанула едва ли была вежлива с кем-либо, кроме ректора и эсквайра.

За пять дней до представления у мисс Прентайс начал нарывать указательный палец на левой руке. Все это заметили. Мисс Кампанула не упускала возможности подчеркнуть, что в день спектакля состояние пальца может стать гораздо хуже.

– Лучше бы тебе позаботиться о твоём пальце, Элеонора, – говорила она. – Он нарывает и, по-моему, выглядит ужасно. У тебя, должно быть, с кровью не все в порядке.

Мисс Прентайс отрицала это с видом мученицы, но не было никакого сомнения в том, что пальцу становилось все хуже и хуже. За три дня до выступления на нем появилась явно профессионально наложенная повязка, и всем сразу стало ясно, что мисс Прентайс обращалась к доктору Темплетту. Прошёл слух, что мисс Кампанула каждое утро после завтрака исполняет на рояле прелюдию Рахманинова.

Дина имела личную беседу с доктором Темплеттом.

– Что у мисс Прентайс с пальцем? Сможет ли она играть на рояле?

– Я сказал ей, что лучше отказаться от этой идеи, – ответил он. – У неё большой нарыв, и при этом очень болезненный. Если она попробует воспользоваться этим пальцем, что вовсе нежелательно, боль будет просто адская.

– Что она на это ответила? Доктор Темплетт усмехнулся.

– Она сказала, что её слушатели не будут разочарованы и что она может перестроить последовательность использования пальцев в пьесе. Это ведь, как обычно, будет “Венецианская сюита”?

– Да, – мрачно сказала Дина. – “Рассвет” и “На канале” для увертюры и “Ноктюрн” для антракта. Она никогда не уступит.

– Селия говорит, что готова поспорить: старая Идрис положила яд в перчатку своей подруги, как Лукреция Борджиа, – произнёс доктор Темплетт и добавил:

– О, Господи, мне не следовало говорить так! Это опять сыграет против меня.

– Я никому не передам ваших слов, – сказала Дина. Она поговорила с мисс Прентайс, предложив ей отказаться от игры на рояле.

– Дина, дорогая, ты очень внимательна, – ответила мисс Прентайс с улыбкой святоши. – Но я сделаю все от меня зависящее. Ты можешь рассчитывать на меня.

– Но ваш палец, мисс Прентайс!

– Мне гораздо лучше, – сказала мисс Прентайс с интонацией, по которой можно было почувствовать, что упоминать её палец было не совсем прилично.

– Мы должны печатать программки. Ваше имя…

– Пожалуйста, дорогая, не беспокойся. Моё имя появится в целости и сохранности. Не стоит ли нам считать этот вопрос решённым и больше к нему не возвращаться?

– Ну хорошо, – смущённо сказала Дина. – Вы совершаете героический поступок.

– Ах, глупости! – игриво ответила Элеонора.

* * *

В четверг, двадцать пятого ноября, за два дня до представления, Дина стояла в ратуше, у керосиновой печки, в проходах между рядами и со страхом в сердце готовилась к просмотру начальных сцен, в которых она сама не участвовала. Генеральная репетиция должна была проходить без музыки.

– Как раз чтобы дать моему противному пальцу время прийти в норму, – сказала мисс Прентайс.

Но Генри рассказал Дине, что они с отцом видели, как Элеонора, нечаянно ударив пальцем по стулу, так сильно побледнела, что они даже испугались, как бы она не потеряла сознание.

– Её невозможно остановить, – сказал Генри. – Даже если ей придётся играть басы ногой.

Дина мрачно согласилась.

Она загримировала всех для генеральной репетиции и пыталась создать профессиональную театральную атмосферу в здании, насквозь пропитанном духом церковного прихода. Даже сейчас из-за зеленого занавеса раздавался голос её отца, голос, который мог принадлежать только священнику. Ректор прилежно исполнял свои обязанности.

– Прошу на сцену тех, кто начинает спектакль, – говорил он.

Перед Диной сидели в рядок и хихикали шесть особо привилегированных девушек из Молодёжного общества, которые должны были продавать программки и работать билетёрами во время спектакля. Они с нетерпением ожидали начала генеральной репетиции. В основном их интересовали доктор Темплетт и Генри. Доктор Темплетт понимал это и постоянно выглядывал из-за занавеса. Он настоял на том, чтобы гримироваться самостоятельно, и теперь выглядел так, как будто только что вылез из каминной трубы. Как раз когда Дина собиралась дать сигнал к поднятию занавеса, сбоку опять выглянула его коротко стриженная голова.

– Почему вы, как эта называться, так много смеяться? – спросил он помощниц. Раздался новый взрыв хохота.

– Доктор Темплетт! – крикнула Дина. – Освободите сцену, пожалуйста.

– Десять тысяч извинений, мадемуазель, – сказал доктор Темплетт. – Я исчезаю.

Он состроил смешную гримасу и удалился.

– Все готовы, папа? – крикнула Дина.

– Думаю, да, – неуверенно произнёс голос ректора.

– Все по местам. Свет, пожалуйста.

Последнее приказание Дина была вынуждена исполнить сама, так как выключатель находился в зрительном зале. Она выключила свет, и шесть зрительниц в зале взвизгнули, как сумасшедшие.

– Тшш! Занавес!

– Одну минуту, – тихо произнёс ректор. Занавес поднялся неравномерными толчками, и все увидели эсквайра, который, вместо того чтобы стоять рядом с телефоном, отчаянно жестикулировал, повернувшись к кому-то за кулисами. Он сделал шаг вперёд, посмотрел в зал и, наконец, занял своё место.

– А почему не звонит телефон? – спросила Дина.

– Сейчас, дорогая, – мрачно отозвался ректор. Было слышно, как он возится в своей суфлёрской будке, и через некоторое время раздался велосипедный звонок, имитирующий телефонный. Но Джоуслин уже поднял трубку и, несмотря на то, что звонок, который должен был вызвать его на сцену, все ещё продолжал звонить, решительно начал свою первую реплику:

– Алло! Алло! Кто говорит?

Генеральная репетиция началась.

Актёры говорят, что хорошая генеральная репетиция является признаком плохого спектакля. Дина отчаянно надеялась, что обратное так же верно. Казалось, все идёт плохо. Она подозревала, какие страшные споры происходили в уборных для актёров, но так как ей самой не нужно было переодеваться, она оставалась в зале даже когда не принимала участия в очередной сцене. Перед появлением обеих леди во втором акте к ней подошёл Генри.

– Ужасно, да? – спросил он.

– Все кончено, – сказала Дина.

– Моя дорогая, сегодня определённо неудачный день. Может, перенесём репетицию на завтра?

– Я не знаю, как… Доктор Темплетт! – взревела Дина. – Что вы делаете? Вы должны сейчас находиться около камина. Вернитесь на своё место, пожалуйста.

Неожиданно мисс Прентайс прошла по сцене мимо Джоуслина, Селии Росс и доктора Темплетта и вышла в противоположную дверь.

– Мисс Прентайс!

Но она уже скрылась. Через мгновение все услышали её сердитый голос, обращённый к Джорджи Биггинсу, мальчику, приглашавшему актёров на сцену. К их голосам примешивался раздражённый бас мисс Кампанула.

– Ты очень непослушный маленький мальчик, – говорила мисс Прентайс, – и я попрошу ректора запретить тебе приходить на представление.

– Ты заслуживаешь хорошей порки, – говорила мисс Кампанула, – и была бы моя воля…

Эсквайр и доктор Темплетт резко прервали свой диалог и посмотрели за кулисы.

– В чем дело? – спросила Дина.

Джорджи Биггинс был выведен на сцену. Он выкрасил свой нос в ярко-красный цвет и нацепил шляпку мисс Прентайс, в которой она должна была красоваться во время третьего акта. В руках у него был водяной пистолет. Девушки в первом ряду восторженно вскрикнули.

– Джорджи, – сказала Дина почти со слезами в голосе, – сними эту шляпу и уходи домой.

– Я ни за что… – начал Джорджи.

– Делай что я тебе говорю.

– Ладно, мисс.

В двери промелькнула рука мисс Прентайс. Шляпа была снята с головы мальчика. Доктор Темплетт взял его за подтяжки брюк и спустил вниз со сцены.

– 0-го-го! – выкрикнул Джорджи и понёсся в глубь зала.

– Продолжаем. Прошу вас, – проговорила измученная Дина.

Так или иначе, они добрались до конца. Дина заставила их ещё раз прорепетировать явно неудачные сцены. Это всем показалось очень скучным и утомительным, но Дина была непреклонна.

– Во время спектакля все будет отлично, – радостно говорил доктор Темплетт.

– Спектакль уже в субботу, – ответила Дина, – и у меня, к сожалению, нет вашей уверенности.

Около полуночи она села на скамью в третьем ряду и сказала, что на этом, пожалуй, пора остановиться. Все собрались в одной из комнат воскресной школы и расположились около камина. Миссис Росс принялась угощать всех очень вкусным ужином. Она сама настояла на этом и приготовила пиво, виски, кофе и бутерброды. Обе мисс мечтали выступить в этой роли и теперь были в ярости от того, что миссис Росс их опередила.

Дина изумилась, поняв из разговоров, что они очень довольны репетицией. Эсквайр был в восторге от самого себя. Доктор Темплетт так вошёл в роль, что и сейчас продолжал изображать из себя француза. А Селия Росс неустанно повторяла, что, по её мнению, они оба были великолепны. Две старые девы разговаривали только с господином Коуплендом, и каждая ждала момента, когда сможет поговорить с ректором наедине. Дина видела, что её отец был чем-то встревожен.

“О, Господи! – подумала она. – Что ещё затевается?"

Она хотела бы, чтобы у её отца был более сильный характер, чтобы он мог запугать этих двух злобных женщин и заставить их придержать свои языки. И неожиданно её пронзило холодом от мысли: “А что, если он потеряет голову и женится на одной из них?"

Генри принёс ей чашку чёрного кофе.

– Я добавил в него немного виски, – сказал он. – Ты бледна, как звезды утром, и у тебя очень испуганный вид. Что случилось?

– Ничего. Просто я устала.

Генри наклонился к ней и прошептал:

– Дина?

– Да.

– Я поговорю с отцом в субботу, когда он будет воодушевлён своим сомнительным триумфом. Ты получила моё письмо?

Дина молча прижала руку к груди.

– Моя дорогая, – прошептал Генри. – И я твоё – тоже. Мы не можем больше ждать. Значит, послезавтра?

– Послезавтра, – прошептала Дина.

Глава 7
ВИНЬЕТКИ

– Я согрешила, – говорила мисс Прентайс, – мыслью, словом и делом, по своей вине, по своей собственной вине, по своей самой большой вине. С особой силой я обвиняю себя в том, что с последней исповеди, которая была месяц назад, я согрешила против своего ближнего. Я затаила злые подозрения на тех, с кем я вынуждена общаться, в душе обвиняя их в прелюбодеянии, неверности и непослушании своим родителям. Я осуждала в душе мою сестру – женщину. Я слышала много раз дурные слухи о женщине, и так как я поистине не могла сказать, что я не верила им., .

– Не стремитесь оправдывать свои помыслы и дела вместо того, чтобы осудить себя, – проговорил ректор из-за занавески исповедальни, которой он пользовался с разрешения епископа. – Осуждайте только своё собственное заблуждающееся сердце. Вы содействовали и потворствовали скандалу. Продолжайте.

Установилась короткая тишина.

– Я обвиняю себя в том, что совершила грех упущения, не выполнив того, что я считала своим христианским долгом, не предупредив того, кто, по моему мнению, находится в опасности и может стать очень несчастным.

Ректор услышал, как мисс Прентайс перевернула страничку в блокноте, где она записывала свои исповеди. “Я знаю, к чему она ведёт”, – с отчаянием подумал он. Но так как он был искренним и смиренным человеком, он помолился: “Господи, дай мне силы выдержать это. Аминь”.

Мисс Прентайс тихонько откашлялась и продолжила:

– Я общалась с женщиной, которую считаю воплощением зла, зная, что, поступая таким образом, я потворствую греху.

– Господь общался с грешниками и с безгрешными. Не судите, да не судимы будете. Чужой грех должен вызывать лишь сочувствие в вашем сердце. Продолжайте.

– Я имела гневные и горькие мысли о двух молодых людях, которые обидели того, кто…

– Стоп! – сказал ректор. – Не обвиняйте других. Обвиняйте только себя. Спросите вашу совесть. Убедитесь, что вы пришли сюда с покаянием и смирением в сердце. Если в нем есть ещё немилосердные мысли, раскайтесь и признайтесь в них. Не пытайтесь оправдать свой гнев поиском его причин. Господь рассудит, как велико было ваше искушение.

Он замолчал. С другой стороны исповедальни не доносилось ни звука. Вся церковь, казалось, ждала вместе с ним, прислушиваясь к малейшему шороху.

– Я жду, дочь моя, – проговорил ректор. В ответ он услышал ужаснувшее его резкое, злое рыдание.

* * *

Несмотря на простуду, мисс Кампанула была счастлива. Она собиралась исповедоваться и ощущала гармонию со всем миром, чувствуя себя юной и восторженной. Состояние мрачного уныния, в котором она проснулась сегодня утром, полностью исчезло. Она даже ощутила прилив хорошего настроения, когда подумала о том, как Элеонора будет играть свою “Венецианскую сюиту” на завтрашнем спектакле. С этим ужасным нарывом на пальце Элеонора наверняка все испортит, и тогда все подумают: как жаль, что не предложили это сделать Идрис Кампанула. Эта мысль наполняла её счастьем. В последнее время она никогда не знала, какое настроение будет у неё через минуту. Оно менялось самым странным образом от состояния восторженности до страшной раздражительности, которая находила на неё так стремительно и по таким пустяковым поводам, что это пугало её. Словно – как у персонажей Нового Завета – внутри неё сидел дьявол, зверь, который мог навлечь на неё чёрные мысли и заставить дрожать от гнева. Она призналась в этих приступах ярости отцу Коупленду (они с Элеонорой так его называли между собой), и он был очень добр с ней и помолился за неё. Также, к её немалому удивлению, он посоветовал ей обратиться к врачу. Но она рассудила, что со здоровьем у неё все в порядке, не считая прострела и естественных процессов, связанных с тем, что она становилась, как, впрочем, все живущие на земле, немного старше. Мисс Кампанула быстро прогнала эту мысль, так как от неё был один шаг до депрессии и тогда дьявол возьмёт над ней верх.

Шофёр подвёз её к церкви. Они приехали на несколько минут раньше назначенного срока, и она решила заглянуть в ратушу, чтобы посмотреть, начал ли комитет общества подготовку к завтрашнему вечеру. Конечно, все декорации будут делаться завтра утром под её наблюдением. Но до этого надо подмести полы, вынести столы и сдвинуть скамейки. Может, там сейчас Элеонора, или даже сам отец Коупленд заглянул туда по пути в церковь. В который раз за это утро её вновь охватил восторг. Она знала, почему чувствует себя такой счастливой. Возможно, он будет в Пен Куко во время этого смешного “прогона ролей” в пять часов. Но самое главное – сегодня её очередь председательствовать на заседании вечернего кружка любителей книги в гостиной у ректора. Когда все закончится, она заглянет к нему в кабинет, где отец Коупленд будет совсем один, и они немного побеседуют.

Приказав шофёру подождать, она пошла по усыпанной гравием тропинке, ведущей к ратуше.

Дверь была заперта. Она почувствовала, как начинает раздражаться. Наверное, эта деревенская молодёжь решила, что сделано достаточно много для одного дня. Этого следовало ожидать. Они удрали, оставив половину работы на завтра. Она уже собиралась возвращаться, когда услышала доносившееся изнутри неясное бренчание. Кто-то очень плохо играл на рояле, нажав на правую педаль. Внезапно мисс Кампанула овладело непреодолимое желание выяснить, кто это делает. Она принялась стучать в дверь. Шум внутри сразу же прекратился.

– Кто там? – крикнула мисс Кампанула гнусавым от простуды голосом и опять забарабанила в дверь.

Ответа не последовало.

“Задняя дверь! – подумала она. – Может, она открыта”.

Она обошла вокруг здания. Задняя дверь также была закрыта, и, несмотря на то, что мисс Кампанула громко и долго стучала, испортив при этом чёрные лайковые перчатки, ей никто не открыл. С покрасневшим от напряжения и подступающей ярости лицом она ещё раз обошла вокруг здания. Белые от изморози окна были расположены выше уровня её глаз. Но на одном из них, последнем, рама была приподнята. Мисс Кампанула вернулась обратно и увидела, что её шофёр следовал за ней от церкви на машине.

– Гибсон! – крикнула она. – Гибсон, иди сюда! Шофёр вышел из машины и подошёл к ней. У него были грубые черты лица, но хорошее телосложение. Он прекрасно смотрелся в модной темно-коричневой ливрее и блестящих гамашах. Он прошёл вслед за своей хозяйкой мимо входной двери и обогнул здание.

– Я хочу, чтобы ты заглянул в это окно, – сказала мисс Кампанула. – Там внутри кто-то есть и при этом ведёт себя очень подозрительно.

– Хорошо, мисс, – ответил Гибсон.

Он схватился за подоконник. Мускулы под тонкой тканью напряглись, когда он пытался подтянуться, чтобы глаза оказались на уровне окна.

Мисс Кампанула громко чихнула, высморкалась в огромный носовой платок, пропитанный эвкалиптом, и прогнусавила:

– Ты видишь что-нибудь?

– Нет, мисс, там никого нет.

– Но там должен кто-то быть, – настаивала она.

– Я никого не вижу, мисс. Все кругом убрано, как для завтрашнего мероприятия.

– Где рояль?

– На полу, мисс, перед сценой. Гибсон спустился вниз.

– Должно быть, они ушли в одну из задних комнат, – пробормотала мисс Кампанула.

– Мог ли этот человек выйти через переднюю дверь, пока мы с вами огибали здание?

– Ты видел кого-нибудь?

– Не могу сказать, мисс. Я разворачивал машину. Но те, кто был внутри, могли свернуть с тропинки в сторону прежде, чем я их заметил.

– Мне кажется это все более странным и подозрительным.

– Да, мисс. Смотрите, мисс Прентайс выходит из церкви.

– Да?

Мисс Кампанула принялась близоруко вглядываться в дорогу, ведущую от церкви. Она разглядела южные ворота церкви и фигуру в дверном проёме.

“Я не должна была опаздывать, – подумала она. – Элеонора, как всегда, опередила меня”.

Она приказала Гибсону ждать её около церкви, пересекла дорогу и широким шагом направилась к калитке. Элеонора все ещё стояла на крыльце. Мисс Кампанула кивнула своей подруге и с удивлением заметила, что та выглядела ужасно.

“С ней что-то случилось”, – подумала мисс Кампанула, и где-то в глубине её души, на границе сознательного и бессознательного, зародилась горячая надежда, что ректор был недоволен Элеонорой на исповеди.

С радостью в сердце мисс Кампанула вошла в церковь.

* * *

В тот самый момент, когда мисс Прентайс и мисс Кампанула встретились у южных ворот церкви, Генри, который находился в это время в Пен Куко, осознал, что не может больше оставаться дома. Он был полон беспокойства и нетерпения. Они с Диной выполнили договор и после того утра на холме больше не встречались наедине. Генри сразу же объявил об их намерении отцу – за завтраком, в присутствии Элеоноры.

– Это идея Дины, – сказал он. – Она называет это перемирием. Так как наши с ней отношения развиваются на глазах у всех и так как её отец очень расстроен разговором, который был у тебя с ним, кузина Элеонора, вчера вечером, Дина считает, что будет хорошо, если мы пообещаем ему, что отложим то, что ты назвала подпольными встречами, на три недели.

Он посмотрел Элеоноре прямо в глаза и добавил:

– Я был бы тебе очень благодарен, если бы в этот период ты не разговаривала с ним на эту тему. В конце концов, это в первую очередь касается только нас с Диной.

– Я буду делать то, что посчитаю своим долгом. Генри, – сказала мисс Прентайс.

– Боюсь, что да, – ответил тот и вышел из комнаты.

Они с Диной писали друг другу. Генри увидел, как однажды за завтраком мисс Прентайс внимательно вглядывалась в первое письмо Дины, лежавшее рядом с его тарелкой. Он переложил письмо в нагрудный карман своего пиджака, но при этом был шокирован выражением лица кузины. После этого случая он стал спускаться на завтрак пораньше.

В течение этой трехнедельной передышки Джоуслин ни разу не заводил с ним разговор о Дине, но Генри очень хорошо знал, что мисс Прентайс продолжала изводить эсквайра при любом удобном случае. Несколько раз, входя в кабинет отца, Генри заставал их вдвоём с Элеонорой. Молчание, которым неизменно сопровождалось его появление, неловкие попытки отца скрыть это и неловкая улыбка сразу же куда-то ускользавшей мисс Прентайс не оставляли у Генри никаких сомнений о предмете их беседы.

Сегодня утром Джоуслин был на охоте. Мисс Прентайс должна вернуться из церкви часам к трём, и перспектива оказаться за чаем один на один с кузиной казалась ему просто невозможной. Она отказалась взять машину и вернётся уставшая и измученная. Хотя сам Джоуслин учил её водить, она оставалась верна своей привычке обходиться без машины, – привычке, приводившей в ярость обоих мужчин из Пен Куко. Она ходила вечерами в церковь пешком, даже под проливным дождём, и после этого простужалась и страдала от сводивших с ума мигреней. Однако сегодня погода была хорошая, время от времени даже выглядывало солнце. Генри взял трость и вышел из дому.

Он пошёл по обсаженной деревьями дороге, пролегавшей мимо церкви. Может, понадобится какая-нибудь помощь в ратуше. Если Дина там, то она окружена помощниками, поэтому все будет нормально.

Но примерно на полпути к клубу, на изгибе дороги, он неожиданно прямо перед собой увидел Дину.

В первый момент они застыли на месте, с удивлением глядя друг на друга. Затем Генри произнёс:

– Я подумал, что смогу чем-нибудь помочь в ратуше.

– Сегодня мы все закончили в два часа.

– Куда ты идёшь?

– Просто прогуляться. Я не знала, что ты… Я думала, что ты…

– Я тоже не знал. Это непременно должно было случиться рано или поздно.

– Да, наверное.

– Ты бледная, – сказал Генри дрогнувшим голосом. – У тебя все в порядке?

– Да. Это просто усталость. Ты тоже бледнее обычного.

– Дина!

– Нет, нет. Не раньше чем завтра. Мы договорились.

И как под воздействием какой-то неведомой силы, они автоматически оказались в объятиях друг друга.

Когда мисс Прентайс, с высохшими слезами, но с неутихающей бурей внутри, вышла из-за поворота, она наткнулась на счастливую целующуюся пару.

* * *

– Я не понимаю, – говорила Селия Росс, – какое значение имеет то, что говорит пара скандальных, мерзких, старых церковных мышей.

– Очень большое, – отвечал доктор Темплетт, подбрасывая полено в камин. – Моя работа является одной из немногих, в которой личная жизнь влияет на профессиональную репутацию. Почему это так – одному Богу известно. А я не могу позволить себе потерять здесь практику, Селия. Мой брат сохранил большую часть того, что осталось после смерти отца. Я не хочу продавать Чиппингвуд, но я трачу все свои деньги, чтобы содержать его в порядке. Отвратительная ситуация, я знаю. При прочих равных условиях я не могу просить Фриду о разводе. Ведь она уже целый год лежит без движения. Паралич – штука неприятная, и.., она все ещё привязана ко мне.

– Мой дорогой, – нежно произнесла миссис Росс. Темплетт сидел к ней спиной. Она задумчиво смотрела на него. Возможно, она решала, подойти к нему или нет. Если так, то она приняла решение этого не делать и осталась сидеть в своём кресле с высокой спинкой.

– Только что, – пробормотал Темплетт, – старый господин Каин сказал что-то о моей машине, которую он видел возле твоего дома. Я взял это на заметку. Обо мне пошли разговоры, будь они прокляты! А с появлением этого нового парня в Пенмуре я не могу позволить себе идти на риск. И все из-за этих двух женщин. Никто ничего бы не подумал, если бы они не вцепились в меня своими когтями. В тот день, когда я перевязывал палец старой Прентайс, она спросила меня про Фриду и почти без передышки принялась говорить о тебе. О, Господи, хоть бы она подхватила гангрену! А теперь ещё это!

– Мне не надо было говорить тебе.

– Нет, ты правильно сделала, что сказала. Дай мне посмотреть.

Миссис Росс подошла к письменному столу и открыла один из ящиков. Она достала из него листок бумаги и протянула доктору. Он внимательно изучил несколько строк, написанных чёрными заглавными буквами: