Текст книги "Убитая в овечьей шерсти"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Никакого, – сказал Фабиан.

– Никакого, – подхватила Флосси, – никакого, ты понимаешь? О Фабиан!

– Урсула отвечает на мою любовь взаимностью, – произнес Фабиан, получая некоторое удовольствие от этой старомодной формулировки.

Кирпично-красные пятна выступили над скулами Флосси. Она, наконец, отбросила свой мученический вид.

– Чушь! – выпалила она резко.

– Я знаю, что в это трудно поверить, но это ее слова.

– Она ребенок. Ты пользуешься ее юностью.

– Это смешно, тетя Флоренс, – откликнулся Фабиан.

– Она жалеет тебя, – жестоко уронила Флосси. – То, что она испытывает к тебе, – жалость. Ты играешь на сочувствии к твоей болезни. Вот что это такое. Жалость, – произнесла она с таким видом, словно изрекала нечто оригинальное, – бывает похожа на любовь, но это не любовь, и ты повел себя очень нещепетильно, взывая к ней.

– Я ни к чему не взывал. Я согласен, что не посмел бы жениться на Урсуле. Я так ей и сказал.

– Это очень разумно с твоей стороны, – ответила она.

– Я сказал, что о помолвке не может быть и речи, если мой доктор не объявит меня здоровым. Уверяю вас, тетя Флоренс, я вовсе не желал бы, чтобы Урси выходила замуж за развалину.

– Да если бы ты даже был здоров как бык, – заорала Флосси, – вы бы и тогда совершенно не подходили друг другу!

Она углубилась в эту тему, перечислив Фабиану недостатки его характера: тщеславие, цинизм, отсутствие идеалов. Она подчеркнула разницу в их положении. Фабиану наверняка известно, что Урсула имеет собственный доход, а после смерти дяди будет очень состоятельна. Фабиан сказал, что согласен со всеми доводами, но решать должна Урсула. Он добавил, что если установка Икс оправдает их ожидания, его финансовое положение улучшится и он сможет рассчитывать на постоянную работу, узкоспециализированную и экспериментальную. Флосси уставилась на него. «Казалось, – сказал Фабиан, – что она вот-вот выпадет в осадок».

– Я поговорю с Урсулой, – заявила она. Это обещание встревожило его. Он потерял самообладание и умолял ее не делать этого до его визита к врачу.

– Видите ли, – объяснил он Аллейну, – я слишком хорошо знал, что может произойти. Урси, конечно, станет это отрицать, но для нее Флосси была прямо-таки символической фигурой. Вы только что услышали, что Флоренс сделала для нее. Когда Урсула была тринадцатилетней, совершенно растерянной девочкой, Флосси явилась, словно богиня утешения, и вознесла ее на вершину розовых облаков. Она все еще видит в ней мать-благодетельницу. Флосси полностью завоевала Урсулу. Она настигла ее юную, обрекла ее на чувство благодарности и впрыснула ей в кровь почитание и благоговение. Флосси, как утверждают, стала для Урсулы всем. Она сочетала в себе роли обожаемой классной дамы, королевы-матери и возлюбленного.

– В жизни не слышала такой несусветной чепухи! – Урсула энергично запротестовала. – Весь этот вздор о королеве-матери! Сделай милость, заткнись, дорогой!

– Но это так, – упорствовал Фабиан. – Вместо того, чтобы посмеяться над каким-нибудь молодым человеком или повздыхать о кинозвезде, или внезапно перейти в католичество, что вполне нормально для молодой девушки, ты попрала все эти здоровые импульсы и сублимировала их в слепую привязанность к Флосси.

– Ну, заткнись же, в самом деле! Уже сто раз об этом говорили!

– Ничего страшного, конечно, если бы это само прошло, но это превратилось в идею фикс.

– Она была так добра ко мне! Я всем обязана ей. Я была просто благодарна. И я любила ее. Надо было быть чудовищем, чтобы не любить ее. При чем тут твои «идеи фикс»!

– Поверите ли вы, – сердито обратился Фабиан к Аллейну, – что эта глупая девушка, хотя и утверждает, что любит меня, не вышла бы за меня замуж не потому, что я неудачная партия (я это признаю), нет, просто потому, что покойная Флосси вытянула из нее соответствующее обещание?

– Я обещала ждать два года и намерена сдержать свое слово.

– Ну вот! – почти крикнул Фабиан. – Обещание по принуждению. Вообразите такую беседу. Вся эта эмоциональная фанаберия, которую она примеряла на мне, и наконец: «Дорогая Урсулочка, если бы у меня было свое дитя, я бы не могла любить его больше, чем тебя. Бедная старая Флузи лучше знает…» – Фаф! – фыркнул Фабиан. – Волей-неволей дурно становится.

– Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил «фаф» в реальной жизни, – заметила Урсула. – Разве что Гамлет.

– Он сказал «паф!» – мягко поправил Аллейн.

– Короче, все пошло своим чередом, – сказал Фабиан после паузы, – Урси уехала на другой день после моей сцены с Флосси. Ей позвонили из Красного Креста и спросили, сможет ли она отдежурить положенные шестьдесят часов в госпитале. Я всегда считал, что это Флосси подстроила. Урсула написала мне из госпиталя, и тогда я впервые узнал об этом взбесившем меня обещании. И, между прочим, Флосси не сказала мне ни слова об испытательном сроке в два года. Сначала она потребовала от Урси обещание, что та вообще откажется от меня. Если бы не вмешался дядя, я думаю, так бы и случилось.

– Вы доверились ему? – спросил Аллейн.

– Он понял все сам. Он был крайне восприимчив. Мне казалось, – сказал Фабиан, – что он напоминает некий инструмент, который тонким эхом отзывается на грубые звуки, источаемые окружающими. Возможно, тому способствовало его слабое здоровье. Он всегда был очень тихим. Человек мог вообще забыть о его присутствии, а потом обернуться, встретить его взгляд и понять, что он следил за происходящим все время: иногда критично, иногда сочувственно. Это неважно. Он был хорошим товарищем. Так и в этом деле. Очевидно, он чувствовал с самого начала, что я влюблен в Урси. Он как-то днем пригласил меня к себе и спросил напрямик: «Дошло ли до решающей точки все, что происходит между тобой и этой девочкой?» Ты знаешь, он любил тебя, Урси. Однажды он сказал, что Флосси затмевает его и потому он не надеется, что ты его когда-нибудь заметишь.

– Он мне очень нравился, – сказала Урсула, защищаясь. – Он просто был такой тихий, что его трудно было заметить.

– Я рассказал ему всю историю. В тот день он чувствовал себя плохо. Он дышал с трудом, и я боялся его утомить, но он заставил меня продолжать. Когда я закончил, он спросил меня, что мы собираемся делать, если доктор признает меня больным. Я сказал, что не знаю, но это уже не играет роли, потому что Флосси против, и я опасаюсь ее влияния на Урсулу. Он сказал, что нужно бороться. Мне показалось, что он хочет поговорить с Флосси. Я предполагаю, что именно благодаря его вмешательству смертный приговор был заменен двумя годами, хотя, возможно, сыграла роль ее ссора с Дугласом. Ведь после этого ты уже не был прежним любимцем, правда, Дуглас?

– Похоже, что так, – печально согласился Дуглас.

– Возможно и то, и другое, – продолжал Фабиан. – Но мне кажется, дядя Артур говорил с ней. Когда я уходил, он сказал со своим хриплым смешком: «Только сильный человек может быть слабым супругом. Я решительно потерпел фиаско в этой роли». Я полагаю, ты знаешь, что он имел в виду, правда, Терри?

– Я? – произнесла Теренция. – Почему ты обращаешься ко мне?

– Потому что, в отличие от Урси, ты не была ослеплена великолепием Флосси. Ты могла видеть ситуацию объективно.

– Не думаю, – сказала она, но так тихо, что, возможно, только Аллейн расслышал ее слова.

– И, должно быть, он привязался к тебе, потому что, когда заболел серьезно, он хотел видеть именно тебя.

Словно бы оправдывая Терри, Дуглас сказал:

– Я просто не знаю, что бы мы делали без Терри все это время. Она чудо из чудес.

– Я знаю, – промолвил Фабиан, все еще глядя на нее. – Видишь ли, Терри, я часто думал, что ты одна способна взглянуть на все с высоты птичьего полета.

– Я не родственница, – произнесла Теренция, – если ты это имеешь в виду. Я посторонняя, меня наняли за плату.

– Может быть, и поэтому. Я хотел сказать, что ты свободна от эмоциональных осложнений. – Он сделал паузу, затем спросил: – Или я не прав?

– Почему? Я не понимаю, чего ты добиваешься.

– Это не по нашей части, правда, Терри? – вмешался Дуглас, спеша заключить союз. – Когда дело касается посмертных подробностей, и всей этой путаницы, и догадок, кто был о ком какого мнения, мы как-то выпадаем из общей картины, не так ли?

– Хорошо, – откликнулся Фабиан – предоставим решать знатокам. Что вы скажете на это, мистер Аллейн? Может быть, мы просто теряем время? Добавляют ли наши воспоминания что-то к полицейским протоколам? Помогают ли они вам, хоть в слабой степени, искать дорогу к правильному решению?

– Безусловно, – ответил Аллейн. – Ведь этого нет ни в одном из имеющихся протоколов.

– А как вы ответите на мой третий вопрос? – настойчиво спросил Фабиан.

– Никак, – резко сказал Аллейн. – Но я очень надеюсь, что вы продолжите обсуждение.

– Итак, Терри, – проговорил Фабиан, – теперь слово за тобой.

– Слово о чем?

– Продолжай начатую тему. Скажи, в чем мы правы и в чем ошибаемся. Нарисуй нам, без предвзятостей, свой портрет Флосси Рубрик.

Фабиан снова посмотрел на портрет.

– Ты сказала, что это слепое изображение похоже на нее. Почему?

Не глядя на портрет, мисс Линн ответила:

– Здесь у нее глупое лицо. По-моему, это именно то, чем она являлась в действительности. Глупой женщиной.

Глава 5
ФЛОРЕНС РУБРИК ОТ ТЕРЕНЦИИ ЛИНН

Аллейна поражало в Теренции ее самообладание. Он был совершенно уверен, что, более чем все остальные, она не одобряла эти бесконечные дискуссии и внутренне сопротивлялась им. Но она отвечала на все его вопросы очень собранно. В отличие от окружающих она не склонна была к бесконечным исповедям, и чувство облегчения, которое они испытывали, выговорившись, было, судя по всему, абсолютно чуждо мисс Линн. Аллейн не желал сводить все к банальному полицейскому допросу. Он стремился сохранить позицию свободного наблюдателя. Теренция Линн ожидала четких вопросов, но, тем не менее, ее личный вклад оказался неожиданно весомым.

– Налицо, – констатировал Аллейн, – два диаметрально противоположных мнения. Лосс, если не ошибаюсь, сказал, что миссис Рубрик была хитрее стаи мартышек. Вы не согласны с ним, мисс Линн?

– Она знала несколько фокусов, – ответила Теренция, – и умела говорить.

– Со своими избирателями?

– Да. Она знала приемы. Ее речи звучали убедительно. Но со слуха. Не с листа.

– Я всегда думал, что ты писала их для нее, Терри, – с усмешкой сказал Фабиан.

– Если бы это делала я, они бы хорошо читались и плохо звучали. Я не знала приемов.

– Но тогда откуда они брались? – подал голос Дуглас.

– Она слушала радио и присваивала чужие фразы.

– Ей-Богу, так она и делала! – восторженно закричал Фабиан. – Вспомни, Урси, что говорил священник в речи о реабилитации? «Мы поможем им осесть на земле, вернуться на поля и в мастерские. Мы никогда не покинем их». Клянусь Богом, наглости у нее хватало.

– Это была скорее врожденная самоуверенность! – провозгласила Урсула.

– Вряд ли! – тихо откликнулась Теренция Линн.

– Ты несправедлива, Терри.

– Не думаю. Она хорошо воспринимала чужие мысли, но сама мыслила не блестяще и почти не разбиралась в финансовых вопросах. Она не имела ни малейшего представления, как будет финансирована ее система реабилитации.

– Здесь на помощь приходил дядя Артур, – сказал Фабиан.

– Разумеется.

– Он играл активную роль в ее общественной жизни? – поинтересовался Аллейн.

– Я уже говорила, – ответила Терри, – думаю, что это его и добило. Люди говорили о потрясении, вызванном ее смертью, но он был совершенно изношен при ее жизни. Я пыталась воспрепятствовать этому, но бесполезно. Ночь за ночью мы просиживали, работая над записками, которые она передавала. Причем она это совершенно не ценила.

В голосе ее звучали эмоции. «Ого, – подумал Аллейн, – кажется, она раскололась».

– Он так и не закончил свою работу, – продолжала она.

– Что ты имеешь в виду, Терри? – удивился Фабиан. – Какая работа?

– Его эссе. Он начал цикл из шести эссе о пасторальной тематике в поэзии времен королевы Елизаветы. До этого он написал поэму о плато в елизаветинском стиле. Это была его лучшая вещь, как он считал. Он писал очень ярко.

– Терри, – сказал Фабиан, – ты меня озадачиваешь этими откровениями. Я, конечно, знал, что его литературный вкус очень изыскан. Но – эссе? Интересно, почему он никогда не говорил об этом мне?

– Он был очень чувствителен в этом вопросе и избегал говорить о работе, пока не завершил ее. А эссе в самом деле были очень хороши.

– Мне бы хотелось знать об этом, – заметил Фабиан. – Жаль, что он не поделился со мной.

– Я думаю, он должен был иметь хобби, – вступил в разговор Дуглас. – Конечно, он не мог заниматься спортом, так что оставалось только писать.

– Они так и не были закончены, – с глубоким сожалением в голосе продолжала Теренция. – Я пыталась помочь, записывала под его диктовку, потом печатала, но он быстро уставал, и всегда находились более срочные дела.

– Терри, – внезапно проговорил Фабиан, – я, кажется, был к тебе чертовски несправедлив?

Аллейн увидел, как овал лица Теренции изменился.

Это было лицо стэффордской пастушки цвета холодных сливок. Брови и глаза выделены темным, рот – словно твердый алый завиток…

Загадочное лицо, маска, обрамленная аккуратной шапочкой черных волос.

Она сказала:

– Я очень старалась не осложнять положения.

– О люди! – промолвил Фабиан, бросая взгляд, полный нежности и боли, на Урсулу. – Вы всегда создаете трудности.

– Мы? – переспросила она. – Я и Терри?

– Кажется, обе, – согласился он.

Дуглас внезапно подал голос:

– Я не пойму, о чем речь.

– Это неважно, – сказала Теренция, – все равно уже ничего нельзя изменить.

– Бедная Терри, – сказал Фабиан, но, казалось, мисс Линн не очень-то отреагировала на сочувствие. Она вновь взялась за работу, и ее спицы зазвенели.

– Бедная Терри, – подхватил Дуглас игриво, но неловко и снова сел рядом с ней, положив большую мускулистую руку на ее колено.

– Где эссе? – спросил Фабиан.

– Они у меня.

– Я бы хотел их прочесть, Терри. Можно?

– Нет, – холодно ответила она.

– Терри, не будь занудой!

– Мне очень жаль, но он доверил их мне.

– Я всегда думал, – вдруг разоткровенничался Дуглас, – что они с Флоренс были идеальной парой. Они очень любили друг друга. Дядя Артур считал ее такой разумной. Всегда говорил всем, какая она замечательная. – Он хлопнул Теренцию по колену. – Разве не так?

– Да.

– Да, – сказала Урсула, – говорил. Он ею очень восхищался. Ты не можешь отрицать этого, Фабиан.

– Я и не отрицаю. Невероятно, но факт. Он был о ней очень высокого мнения.

– Он ценил в ней качества, которых сам был лишен, – уточнила Теренция. – Жизненную силу. Инициативу. Энергию. Популярность. Наглость.

– Вы судите предвзято, – яростно сказала Урсула, – ты и Фабиан. Это несправедливо. Она была доброй. Доброй, теплой и благородной. Она никогда не бывала мелкой или злобной, и как можете вы оба, которые стольким обязаны ей…

– Лично я ей ничем не обязана, – парировала Теренция. – Я выполняла свою работу хорошо. Ей просто повезло, что она нашла меня. Я признаю, что она была доброй, как бывают тщеславные люди. Она прекрасно сознавала, насколько она добра.

– А благородна?

– Да. Вполне.

– И неподозрительна?

– Да, – произнесла Теренция после паузы, – думаю, что так.

– Тогда я думаю, что стоит пожалеть Флоренс Рубрик, – отважно сказала Урсула. – Я правда так считаю, Терри.

– Я так не считаю, – ответила Теренция, и впервые Аллейн уловил в ее голосе гневную ноту. – Она была слишком глупа, чтобы понимать, какой счастливой она была… могла бы быть. Она была словно землевладелец, живущий вне своей земли.

– Но она ведь не просила тебя вмешиваться в эти дела.

– О чем вы спорите? – спросил практичный Дуглас. – Чему это поможет?

– Ничему, – откликнулся Фабиан. – Нет никакого спора. Давайте продолжать.

– Но ведь именно ты организовал этот стриптиз, Фабиан, – подчеркнула Урсула. – Всем нам пришлось пройти через это. Почему же Терри позволено уклониться?

Она взглянула на Теренцию и нахмурилась. «Красивая девушка», – подумал Аллейн об Урсуле. Ее волосы медными прядями обрамляли шею и затылок. Глаза были большие и выразительные, рот подвижный. Она напоминала медальон викторианской эпохи, причем сходство усиливали изящество и свежесть цвета лица и тонкая грация длинной шеи и точеных рук. В ней было что-то от капризной и гордой дамы той эпохи. Эти особенности не всегда сочетались с ее современной манерой речи. Казалось, подумал Аллейн, она знала, что будет неизбежно привлекать внимание и что ей многое простится. Она была упряма, но вряд ли только упрямство заставляло ее постоянно вставать на защиту миссис Рубрик. Он наблюдал за ней, и она, почувствовав на себе его взгляд и, видимо, угадав его мысли, быстро взглянула на него и импульсивно повернулась к Теренции.

– Терри, – сказала она, – я несправедлива? Я не хочу быть несправедливой, но здесь больше некому защищать ее. И ты не должен презирать меня, Фабиан, или демонстрировать свое умственное превосходство. Я не могу смотреть отстраненно и анализировать ее недостатки. Я любила ее. Она была моим другом. И если вы все против нее, то я должна ее защищать.

– Понимаю, – произнес Фабиан, взяв ее за руку. – Это нормально. Я понимаю.

– Но мне бы не хотелось конфликтовать с Терри. Терри, я не хочу враждовать с тобой, ты слышишь? Я хочу жить с тобой в дружбе.

– Ты не заставишь меня поверить, – сказал Дуглас, – будто Терри сделала что-то дурное, и я тебе прямо говорю, Фабиан, мне не нравится, как ты это подаешь. Если ты предполагаешь, что Терри совершила что-нибудь постыдное…

– Замолчи!

Теренция вскочила с кресла и в приступе бурного раздражения изрекла:

– Ты говоришь глупости, Дуглас. «Постыдное» или «непостыдное» – при чем здесь это? Я не ищу твоей дружбы, Урсула, и мне все равно, справедлива ты или нет или, как ты выражаешься, сможешь ли ты продолжать любить меня. Заставить меня зайти так далеко и потом великодушно отпустить! Все вы считаете, не так ли, что я любила его. Очень хорошо, так оно и есть! Если мистеру Аллейну необходимо выслушать всю эту историю, дайте мне, по крайней мере, рассказать ее. Я постараюсь быть краткой и неназойливой.

Не странно ли, подумал Аллейн, что Теренция Линн, которая сначала сопротивлялась этой дискуссии, словно предвидя последствия, внезапно поддалась, как и остальные, неутолимой жажде саморазоблачения. Пока звучал ее рассказ, детализированный и несколько беспощадный, он все больше сожалел о том, что не мог ясно представить себе мужа Флоренс Рубрик: как он выглядел, насколько они не подходили друг другу – он и эта девушка, которая, очевидно, была моложе его лет на двадцать.

Теренция находилась в Новой Зеландии пять лет. Вооруженная знанием стенографии и машинописи и снабженная шестью рекомендательными письмами, одно из которых, от верховного комиссара, было адресовано непосредственно Флосси, она искала счастья на этом острове. Флосси немедленно наняла ее, и она переселилась на постоянное жительство в Маунт Мун. Должно быть, подумал Аллейн, она чувствовала себя одинокой, хотя внешне была тихой и собранной, вдали от отечества и родственников; Фабиан и Урсула, вспомнил он, образовали союз сердец на корабле, Дуглас еще не приехал, и она, по-видимому, не испытывала ни уважения, ни симпатии к своей работодательнице. Наверняка она чувствовала себя одинокой. И тогда Флосси стала, посылать ее с поручениями к своему мужу. «Данные по переоценке, мисс Линн, нужны мне для цитирования. Не слишком сложные, но они должны попадать в яблочко». Артур Рубрик и Теренция Линн вместе трудились в кабинете. Она заметила, что может облегчить свою задачу, пользуясь книгами с полок и записывая данные под его диктовку. Аллейн представил, как эта подчеркнуто аккуратная девушка тихо движется по комнате или, сидя за письменным столом, записывает, в то время как фигура в кресле, немного задыхаясь, диктует словесные снаряды, которыми Флосси стреляла потом в своих политических противников. Когда они лучше узнали друг друга, она убедилась, что при помощи одной-двух подсказок Артура Рубрика она может выстроить всю статистическую часть, которая требовалась нанимательнице. Она питала уважение к четким формулировкам и правильно найденным словам, стоящим на своем месте, и, как выяснилось, он тоже. Они немного веселились вместе, составляя параграфы для Флосси, но она никогда не цитировала их дословно. «Она расклевывала записи, как сорока, – сказала Теренция, – а потом перекраивала их, бесконечно повторяясь». «В 1938 году, – вопила она, стуча костяшками пальцев, – в 1938-м, заметьте, в 1938 году государственный доход от этих владений достиг трех с половиной миллионов. Три с половиной миллиона, мистер спикер, именно такова реальная сумма!» И она была совершенно права. Это действовало гораздо лучше, чем какие-нибудь гладкие, причесанные формулировки, обдуманные в кабинетной тиши, но у нее хватило ума не пользоваться ими. Таковые появлялись лишь тогда, когда она готовила конспекты своих речей для печати. Она держала их на этот случай. Бумага все стерпит.

Именно шлифовка фраз сблизила мужа Флосси и ее секретаршу. Однажды у Флосси попросили статью о роли женщин в доме и на ферме для еженедельника. «Она была польщена, – сказала Теренция, – но почувствовала себя несколько неуверенно». Явившись в кабинет, она разглагольствовала о красоте и предназначении женской домашней работы.

Она утверждала, что жена фермера ведет исключительно красивую жизнь, ибо посвящает себя первоосновам (она крайне редко сооружала подобные фразы) человеческого существования. «Благородная жизнь», вещала Флосси, вызывая звонком Маркинса, «она посвящена…» Но изречение искажало картину будней любой фермерской жены, чей рабочий день длился четырнадцать часов и был соизмерим разве что с трудом каторжника. «Подберите что-нибудь подходящее, мисс Линн. Дорогой Артур, помоги ей. Я хочу подчеркнуть святость женского труда в этой стране. Одни, без помощи, можно сказать, матриархально…» бросила она им, в то время как Маркинс принес порцию консервированной пищи, которую она съедала в одиннадцать часов. Флосси поглотила ее и зашагала по комнате, бросая бессвязные слова: «Истинная сфера… великолепное наследие… подходящий компаньон…». Ее позвали к телефону, но она на минуту задержалась в дверях, чтобы произнести: «Начинайте работу, оба. Цитаты, пожалуйста, но не слишком заумные, милый Артур. Что-нибудь свежее, естественное и трогательное». Она помахала рукой и растаяла.

Статья, которую они написали, была откровенной ересью. Они стояли бок о бок у окна и смотрели на плато, бледно-голубое при полуденном солнце.

«Когда я смотрю на это плато, – сказал Артур Рубрик, – я всегда думаю о красоте и равнодушии природы. Мы всего лишь скользим по поверхности нескольких холмов. Ничего нового не происходит. А они – эти холмы – первичны и почти незапятнаны, они такие же бренные создания, как люди и овцы. Они такие же, как до появления человечества».

В ходе этих размышлений и родилась мысль написать о плато в прозе что-нибудь с привкусом великолепной елизаветинской эпохи. «Это звучит патетично, – сказала Теренция, – но для него это было вроде игры. Да это была всего лишь игра».

– Очаровательная игра, – произнес Аллейн. – Что же он написал?

– Пять эссе, которые переписывались неоднократно, но так и не были завершены. Очень часто он плохо себя чувствовал и не мог писать, а когда ему бывало лучше, его энергия расходовалась на поручения Флосси. Нередко он корпел над ее речами и докладами или тащился на встречи и вечера, в то время как ему нужен был покой. Он очень неохотно признавался жене, что ему нездоровится. «Я не хочу огорчать ее, – обычно говорил он, – она такая добрая и заботливая».

– Она и была доброй, – подчеркнула Урсула. – Она бесконечно заботилась о нем.

– Эта забота, – возразил Фабиан, – была какая-то вымученная и покровительственная.

– Я так не думаю. И он не думал.

– Он так не думал, Терри? – спросил Фабиан.

– Он был крайне лоялен. Он говорил только: «С ее стороны это так мило, так заботливо». Но, безусловно, быть объектом такой заботы не слишком приятно. И потом… – Теренция запнулась.

– А что потом, Терри? – поинтересовался Фабиан.

– Ничего. Это все.

– Но это не совсем все, не так ли? Что-то ведь произошло? Что его тревожило в последние две недели до ее смерти? Он был чем-то обеспокоен. Чем именно?

– Он плохо себя чувствовал. Миссис Рубрик была заметно расстроена. Теперь я понимаю, что неприятности с Клиффом и Маркинсом вывели ее из себя. Она ему не рассказала, в этом я уверена, но обронила несколько туманных намеков на неблагодарность и разочарования. Она всегда так делала. Она говорила, что одинока, что другой женщине в ее положении есть к кому обратиться, а у нее никого нет. Он сидел у окна, заслонив глаза ладонью, молча внимая тому, что она говорила. Я готова была ее убить.

Последняя реплика вызвала возмущенное шиканье.

– Банальное преувеличение, – прокомментировал Фабиан. – Я часто сам так говорил о Флосси: «Я готов ее убить». Очевидно, она довольно метко щелкала по носу дядю Артура? Как щелкают орехи, не так ли?

– Да, – откликнулась Теренция, – именно так.

– Забавно, – неожиданно сказал Фабиан. – Мне казалось, что она как бы кокетничала с дядей Артуром на протяжении последней недели. Вела себя как-то игриво, что, на мой вкус, не слишком вдохновляло. И вообще, было не в ее духе. Вы, наверное, все это заметили. Чего она добивалась?

– Честное слово, дорогой Фабиан, – произнесла Урсула, – тебе нелегко угодить. Ты упрекаешь тетю Флосси за недостаток внимания к дяде Артуру и тут же утверждаешь, что она была с ним слишком любезна. Что же она должна была делать, бедняжка, чтобы ублажить тебя и Терри?

– Сколько ей было лет? – выпалил Дуглас. – Сорок семь, кажется? И она, по-моему, очень хорошо выглядела для своего возраста. Я хочу сказать, что… я думаю…

– Проехали, Дуглас, – добродушно сказал Фабиан. – Мы поняли, что ты имеешь в виду. Но не похоже, чтобы эмоциональный подъем у Флосси был вызван какими-то видимыми или даже невидимыми причинами; просто посягнули на ее собственность. И она вела себя словно самка, да простится мне такое выражение, защищающая брачное ложе.

– Это уже чересчур, – промолвила Урсула. – Ты ужасен, Фабиан.

– Хорошо, дорогая, не буду. Но ты не можешь отрицать, что она изменилась в последнюю неделю. Кислая, как лимон, со всеми нами и такая любезная с дядей Артуром. К тому же она следила за ним. Честное слово, она смотрела на него как на добычу, к которой уже прицелилась, и вдруг появился кто-то еще и увидел, что этот объект – ну, ценен и по-своему достоин. Что-то в этом роде, да, Терри?

– Не знаю. Я думаю, что она вела себя жестоко, попрекая его нездоровьем. К этому все сводилось, на мой взгляд, и этого я не могла не заметить.

– Но разве ты не согласна, – упорствовал Фабиан, – что в ней появилось определенное, как бы это сказать, ну черт побери, она давала авансы. Она стала, как кошка. Она стала домашней и ручной. Не так ли?

– Я не заметила, – холодно ответила Теренция.

– Заметила, Терри. Не могла не заметить. Послушай, Терри, – сказал Фабиан очень серьезно, – не думай, что я твой враг. Мне жаль тебя, и я понимаю, что неправильно судил о тебе. Я думал, что твой флирт с дядей Артуром просто так, от скуки. Я думал, ты строила из себя роковую женщину, чтобы заиметь свою сферу влияния. Я знаю, это нестерпимо слушать, но он был несравненно старше тебя и совершенно не годился тебе. Конечно, он был явно неравнодушен к тебе, а ты вполне благоволила к нему. Я знаю, что тебе все равно, что думают о тебе, но я прошу прощения. Ладно. Когда я предложил пригласить сюда мистера Аллейна, мы все согласились, что, чем терзаться постоянно страхами и догадками, мы лучше рискнем, каждый из нас, стать объектом подозрения. Мы согласились, что ни один из нас не подозревает остальных троих, и, невзирая на жуткие воспоминания о местной детективной службе, мы считаем, что правда, вся правда, пусть самая неприятная, никому из нас не повредит. Правы ли мы в этом, мистер Аллейн?

Аллейн заерзал в кресле и сложил свои ладони.

– Рискуя быть банальным, должен напомнить, что даже в случае, когда известны все факты, весьма возможна ошибка правосудия. В действительности полиции крайне редко удается докопаться до истины в делах об убийствах. Иногда они узнают достаточно, чтобы закончить дело и произвести арест. Чаще всего они располагают обилием существенных и малосущественных фактов, а также безумным количеством домыслов. Если вы по-прежнему придерживаетесь вашего оригинального плана, я думаю, вы добьетесь замечательного, совершенно небывалого эффекта.

Такой пассаж польстил им и вдохновил их, так как они были достаточно молоды.

– Ну вот! – торжествующе сказал Фабиан.

– Но, – продолжал Аллейн, – я не совсем убежден в успехе. Сколько занимает у психоаналитика проведение курса лечения? Месяцы, не так ли? Его цель, насколько я понимаю, добраться до потаенного, сделать его явным, добыть, так сказать, клиническую правду. И вы, Лосс, пытаетесь идти этим путем. Если так, я уверен, что вам это не удастся, и как полицейский я бы не пожелал вам успеха. Как полицейскому, мне ни к чему вся клиническая правда. Если, обсуждая характер миссис Рубрик и ее мужа, мы сможем хоть в какой-то степени напасть на след неизвестного убийцы, ударившего ее сзади, удушившего ее, обернувшего ее тело в шерсть и скрывшего его с помощью пресса, тогда, с официальной точки зрения, наши усилия имеют ценность.

– Мы понимаем, – сказал Фабиан.

– Понимаете? Вы говорили вначале, что ни у кого из вас не было мотива для убийства. Вы по-прежнему так считаете? Давайте посмотрим. Капитан Грейс был наследником миссис Рубрик. Это обстоятельство, совершенно очевидно, не вызывает сомнений ни у вас, ни у полиции. Вы, Лосс, выдвинули теорию, согласно которой вы сами напали на миссис Рубрик в припадке беспамятства и убили ее. Более того, когда вы углубились в эту тему, появился и мотив: сопротивление миссис Рубрик вашей помолвке с мисс Харм. В процессе саморазоблачения мисс Линн тоже обнаруживается мотив. Самым мужественным образом она заявила нам, что испытывала глубокую привязанность к мужу убитой, и вы, Лосс, утверждаете, что, очевидно, не без взаимности. Второй довольно банальный мотив явствует из вашего и ее утверждения. Вы отважно сказали, что всем вам нечего бояться ваших откровений. Вы уверены, что вправе утверждать подобное? Вы превратили эту комнату в некое подобие исповедальни, но я облечен правами отнюдь не исповедника. Все, что вы говорите, я рассматриваю с практической точки зрения и могу впоследствии использовать в рапорте, который отправлю в полицию. Я бы пренебрег своим долгом, если бы не напомнил вам об этих обстоятельствах. – Аллейн сделал паузу. – Все это звучит помпезно, но это так. Мы с вами отвергли традиционную процедуру. Мне кажется, вряд ли еще когда-нибудь группа подозреваемых решалась на то, что мисс Харм удачно назвала словесным стриптизом перед офицером, ведущим расследование. – Он взглянул на Теренцию. – А теперь, мисс Линн, если вы не желаете продолжать…