Текст книги "Убитая в овечьей шерсти"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– В вашей работе… Я как раз хотел поговорить о ней.

– Я думаю, вам говорили в полиции.

– Мне сообщили в штабе армии. Это входит в мою задачу.

– Понимаю, – промолвил Фабиан. – Да, конечно.

– Надеюсь, вы понимаете, что у меня особое задание – обнаружить возможную утечку информации к противнику. Правда, это не имеет ничего общего с моей мирной профессией. Если бы не предположение, что смерть миссис Рубрик могла быть как-то с этим связана, я бы не приехал. Я здесь с ведома и одобрения своих коллег.

– Значит, клюнули на мою удочку, – произнес Фабиан. – Как вам понравились мои опусы?

– Мне показывали светокопии. Я, конечно, не могу судить. Я не артиллерист. Но я мог, по крайней мере, оценить значение вашей работы в целом и необходимость держать ее в тайне. Видимо, в связи с ней и появились подозрения в шпионаже?

– Да. По-моему, это нелепые подозрения. Мы работаем в помещении, которое запирается, и все важные детали и чертежи всегда хранятся в сейфе.

– Мы?

– Со мной работает Дуглас Грейс. Он взял на себя практическую часть. Я выступаю как теоретик. Я был на родине, когда началась война, и принял бесславное участие в ныне безнадежно забытом норвежском походе. У меня был острый ревматизм, но, демонстрируя исключительное чувство патриотизма, я вернулся на военную службу как раз вовремя, чтобы получить трещину черепа при Дюнкерке. – Фабиан помедлил секунду. – Когда меня сочли здоровым, то направили на закрытое предприятие в Англии. Тогда-то и возникла эта идея. Здоровье мое снова окончательно сдало, и мне, наконец, дали пинка. Флосси, которая находилась на родине с визитом, насела на меня, убежденная, что ее бедный племянник должен приехать с ней в эту страну, чтобы поправить здоровье. Она говорила, что привыкла ухаживать за инвалидами, имея в виду эндокардит бедняги Артура. Я начал возиться со своим изобретением, вскоре после приезда.

– А ее родной племянник? Капитан Грейс?

– Он вообще-то обучался инженерной профессии в Гейдельберге в 1939 году, но оставил курс по совету своих немецких друзей и вернулся в Англию. Пользуясь случаем, хотелось бы убедить вас, что Дуглас не находился на содержании у Гитлера или кого-то из его сателлитов, как склонен думать младший инспектор Джексон. Он поступил на военную службу в Англии, был отправлен в новозеландское подразделение и угодил прямо в пекло: в Грецию, на Салоникский фронт. Флосси отловила его сразу после демобилизации. Он обычно трудился здесь в качестве младшего помощника, когда бывал на каникулах. У него всегда были золотые руки, он работал на токарном станке, были и другие кое-какие полезные инструменты. Я и привлек его к работе. Вот у Дугласа это просто пунктик. Он настаивает, что смерть тетушки Флосси самым фантастическим образом связана с нашей несчастной яйцедробилкой, которую мы для пышности именуем магнитным взрывателем.

– Почему он так считает?

Фабиан не ответил.

– Располагает ли он данными… – снова начал Аллейн.

– Послушайте, сэр, – резко сказал Фабиан, – есть веская причина для вашего визита. Она может вам не понравиться. Собственно, вы можете сбросить ее со счетов как явный вздор, но тем не менее. Вы вооружены официальной информацией об этом деле, не так ли. Вы знаете, что любой из нас мог в принципе уйти из сада и подойти к овчарне. Вы также, вероятно, сделали вывод, что ни у кого из нас не было серьезных оснований убивать Флосси. Мы были сравнительно счастливой компанией. Флосси, разумеется, командовала, но мы были независимы более или менее. – Он помедлил и добавил неожиданно: – Большинство из нас. Мне кажется, что, поскольку Флосси была убита, было в ней нечто, что знал только один из нас. Нечто чудовищное. Что-то, что совсем не вписывалось в персонаж, именуемый «Флосси Рубрик», и что повлекло убийство. Это может не быть заметным в образе Флосси, который каждый из нас рисовал для себя, но для человека со стороны, тем более эксперта в этой области, это должно стать явным при составлении собирательного портрета. Или я несу полный вздор?

Аллейн осторожно предположил:

– Женщин иногда убивают за то, что они встревают в чужие дела, за какой-нибудь глупый промах, который вовсе не вписывается в характер персонажа.

– Возможно. Но в таком случае она всегда помеха. Если заставить убийцу говорить о жертве, непременно всплывает этот аспект. Может ли достаточно проницательный слушатель этого не заметить?

– Я всего лишь полицейский в чужой стране, – проговорил Аллейн. – Вы не должны быть ко мне чересчур строги.

– Во всяком случае, – сказал Фабиан и облегченно вздохнул, – вы не смеетесь надо мной.

– Разумеется, нет, но я не вполне понимаю вас.

– Официальные сведения оказались бесполезными. К тому же они годичной давности. Это просто цепь подробностей, не связанных между собой. Что вам дали эти драгоценные протоколы! Они не воссоздают образа Флосси Рубрик, женщины, привлекшей внимание убийцы.

– Я бы сказал, – заметил Аллейн, – что очевидного мотива преступления обнаружить не удалось.

– Ладно, я был чересчур красноречив. Можно выразиться и так. Не может ли этот мотив возникнуть из нашего коллективного портрета Флосси?

– Если его возможно воссоздать.

– А разве невозможно? – Фабиан становился чрезмерно настойчивым. Аллейн начал беспокоиться, не слишком ли тяжело отразилось на нем все пережитое, и нет ли у него легкого помутнения рассудка. – Если собрать всех вместе и заставить говорить, неужели вы, специалист со стороны, не сумеете что-то из этого извлечь? Из всего сказанного и несказанного… Разве это недоступно человеку с вашей подготовкой?

– Разумеется, – ответил Аллейн, – это возможно, но люди с моей подготовкой относятся к признаниям с большой сдержанностью. Это не улики.

– Это не улики, но в совокупности с уликами?

– Их, естественно, не следует оставлять без внимания.

Фабиан сказал с раздражением:

– Я бы хотел, чтобы у вас получился собирательный образ Флосси. Я хочу, чтобы в нем участвовало не только мое представление о ней, но и воспоминания Урсулы о ней, как об удивительной женщине, имидж, сложившийся у Дугласа: «могущественная и богатая тетя», откровения Теренции – все это вкупе. Я не хочу влиять на вас. Я хочу, чтобы вы составили непредвзятое мнение.

– Вы говорите, что ни единым словом не обмолвились о ней за последние полгода. Как же я нарушу печать молчания?

– А разве на вас не лежат обязанности штопора? – нетерпеливо спросил Фабиан.

– Да поможет мне Бог, – добродушно согласился Аллейн, – похоже, что так.

– Очень хорошо! – обрадовался Фабиан. – Здесь у вас широкое поле деятельности. Я подозреваю, что заставить их заговорить не так уж трудно. Ведь они находятся в таком же состоянии, как я. Я не могу выразить, как меня пугала мысль о начале нашей беседы, но вот я начал – и ничто меня не удерживает.

– Вы предупредили их о моем визите?

– Я говорил в общих чертах о «специалисте особого рода». Сказал, что по уровню компетентности вам нет равных в этой стране. Они знают, что вы приехали как официальное лицо и что полиция и секретная служба приложили к этому руку. Вряд ли их это сильно тревожит. Сначала, я думаю, каждый испугался, что лично он рискует попасть под подозрение. Но, надо заметить, никто из нашей четверки не подозревал другого. В этом мы вполне единодушны. Те недели, которые ушли на официальное исследование, утомили нас до изнеможения. Когда расследование прекратилось, а смерть Флосси немного померкла со временем, все это застряло в памяти, мы вспоминаем об этом, как о кошмарной игре, навязанной кем-то неведомым. Как ни странно, они почувствовали облегчение, когда я сказал, что обратился к вам. Они, конечно, знают, что ваш визит связан с установкой, над которой мы работаем.

– Значит, они в курсе вашей работы?

– В самых общих чертах, не считая Дугласа.

Аллейн взглянул на подчеркнуто ясный, словно решивший остаться вне подозрений, пейзаж.

– Итак, начинаем расследование, – произнес он и через минуту добавил: – Вы понимаете, что мы должны будем идти до конца?

– Я думал об этом.

– Считаю, что обязан вас предупредить. Вы пригласили меня, но как государственный служащий я теперь обязан завершить следствие, даже если вы передумаете.

– Ясно.

– Итак, – промолвил Аллейн, – я предупредил вас.

– Сейчас, по крайней мере, – сказал Фабиан, – я накормлю вас хорошим обедом.

– Значит, вы хозяин?

– Ну да. Разве вы не знали об этом? Артур оставил Маунт Мун мне, а Флосси завещала свои деньги Дугласу. Можно сказать, что хозяев двое, – ответил Фабиан.

Постройкам Маунт Мун было восемьдесят лет, а это немалый возраст для дома. Он был выстроен дедом Артура Рубрика из досок, привезенных на телегах с волами. Сначала дом имел всего четыре комнаты, но постепенно число их удвоилось благодаря неустрашимой миссис Рубрик, для которой расширение дома была равносильно прибавлению в семействе. Дом носил отпечаток сходства с Соммерсетширом, который дедушка Артура оставил своему брату, менее склонному к поиску приключений. Викторианские конюшни и неизбежные оранжереи в сочетании с небольшим количеством портретов и избытком мебели позволяли безошибочно проследить британское происхождение семьи. Сад был задуман в ностальгическом стиле, с презрением к большим расходам и в расчете на естественный климат плато. Из деревьев, посаженных старым Рубриком, лишь пирамидальные тополя, сосны и несколько местных видов благоденствовали. Теннисная площадка, словно нарисованная на склоне холма, становилась в жару желтой и пыльной. Воспоминания о Соммерсетской усадьбе были частично материализованы при помощи зимостойких ползучих растений, а там, где это не удавалось, – изгородей из низкорослых тополей. Окна столовой удивленно взирали на эту странную метаморфозу первоначально британского представления об ухоженном саде. Но над этим крошечным пасторальным клочком открывался такой несказанный простор! Плато уплывало в бескрайний багрянец, ограниченный лишь облаками. Над облаками, распростертые в розовой дымке, парили огромные горы.

В первый вечер Аллейн наблюдал наступление темноты на плато. Он видел, как рог Пронзающего Облака сверкал золотом и пурпуром и после того, как менее высокие вершины, словно на них пролили темное вино, утонули, в тени. Он почувствовал, как ночной горный воздух проникает в дом, и с удовольствием вдохнул запах дров, пылавших в открытых каминах. Он снова окинул взглядом обитателей дома.

При свете свечей, сидя у обеденного стола, они казались очень молодыми, за исключением домоправительницы. Теренция Линн, англичанка, бывшая личной секретаршей Флоренс Рубрик, казалась среди них старшей, хотя такое впечатление могло исходить от ее прически. Гладко зачесанные крылья черных волос, собранных в пучок на затылке, придавали ей вид умудренной особы, питавшей склонность к подчеркнутой, почти чрезмерной, опрятности в одежде. На ней было черное платье с накрахмаленным кружевным воротником и манжетами. Платье не было вечерним, но Аллейн сразу догадался, что, в противоположность обоим молодым людям, мисс Линн пунктуально переодевается к каждому обеду. У нее были длинные белые руки, и невольно поражало, что после смерти своей работодательницы она вернулась в Маунт Мун, чтобы ухаживать за садом. Ее прежнее занятие чем-то напоминало о себе в ее облике. Она казалась чрезмерно ответственной и, как отметил Аллейн, несколько настороженной.

Урсула Харм – очаровательная девушка со стройной фигурой и медно-рыжими волосами оказалась чрезвычайно общительной. Сразу после приезда Аллейн увидел ее на теннисной площадке в коротком белом платье и солнечных очках. Она сразу же заговорила об Англии, вспоминая развлечения, модные до войны, и расспрашивая, какие из ночных клубов уцелели. Она находилась в Англии со своей опекуншей, сказала Урсула, когда началась война. Ее дядя, в настоящий момент принимающий участие в военных действиях на Востоке, настоял на ее отъезде в Новую Зеландию вместе с миссис Рубрик.

– Я сама из Новой Зеландии, – сказала мисс Харм, – но мои родственники – а у меня нет никого ближе дяди – живут в Англии. Тетя Флосси – в действительности она мне не тетя, но я ее так называла – была лучше, чем кровные родственники.

Урсула была стремительной в движениях, кожа ее казалась шелковистой, и она была, без сомнения, привлекательна. Аллейн отметил, что она, хоть и оживает во время беседы, но внутренне остается настороженной. Хотя во время обеда она охотно беседовала с Дугласом Грейсом, взгляд ее чаще останавливался на Фабиане Лоссе.

Двое молодых людей являли между собой резкий контраст. У Фабиана Лосса были впалые виски, нервные руки и мягко вьющиеся волосы. Капитан Грейс выглядел как роскошный мужчина с тонкими усиками, аккуратной прической и большими глазами. Он говорил с местным акцентом, держался подчеркнуто официально. Он называл Аллейна «сэр» каждый раз, когда обращался к нему и каждую реплику завершал коротким, ничего не значащим смешком. Аллейну он показался чрезвычайно стандартным молодым человеком.

Миссис Эйсуорси, кузина Артура Рубрика, прибывшая в Маунт Мун после смерти его жены, была крупной желтолицей женщиной с властным лицом и замашками лидера. Она очень осторожно держалась с Аллейном. Он подумал, что она не одобряет его визит, и хотел бы выяснить, что ей известно от Фабиана Лосса. Беседуя, она оживлялась и в высказываниях типа «моя семья» отдавала явное предпочтение двум новозеландцам: Дугласу Грейсу и Урсуле Харм.

Бескрайний пейзаж за окном скрывался во тьме, и свечи придавали призрачность очертаниям предметов. Когда обед закончился, все перешли в уютную, просторную комнату, увешанную поблекшими фотографиями давно покойных молодых военных и тепло озаренную светом керосиновой лампы. Миссис Эйсуорси, пробормотав что-то о необходимости присмотреть за хозяйством, оставила их после того, как подали кофе.

Над камином висело изображение женщины в официальном облачении. Это был парадный портрет. Обнаженные руки, прорисованные с копиистской точностью, плавно переходили в ладони. Платье было из блестящего шелка горчичного цвета, сильно декольтированное, неправдоподобно золотые волосы были красиво уложены. Художник довольно безжалостно подчеркнул излишнее пристрастие модели к ювелирным украшениям. Это был академический портрет опытного художника, но профессиональная привычка к лести потерпела поражение, когда он перешел к изображению лица миссис Рубрик. Ничто не смягчало большой рот, с трудом смыкавшийся над выступавшими зубами, и холодно-расчетливый взгляд бледных, навыкате, глаз, которые, вероятно, смотрели на художника, в результате чего создался эффект, как принято выражаться среди юристов, «преследования зрителя».

Других картин в комнате не было. Аллейн оглянулся в поисках изображения Артура Рубрика, но не нашел ничего подходящего.

Нить беседы, и без того не слишком непринужденной во время обеда, теперь прервалась. Паузы становились длиннее, и преодолеть их можно было лишь ценой некоторого усилия. Фабиан Лосс выжидательно и пристально смотрел на Аллейна. Дуглас что-то напевал вполголоса. Девушки заерзали, встретились взглядами и поспешно отвернулись.

Аллейн, сидевший в тени, на некотором отдалении от группы у камина, спросил:

– Это портрет миссис Рубрик, не правда ли?

Он словно натянул поводья упряжки лошадей, находившихся в нервном ожидании. По испуганно заметавшимся взглядам Аллейн понял, что привычный портрет стал невидимым для них, словно обычный предмет интерьера, который, невзирая на страшные ассоциации, они попросту не замечали. Теперь все напряженно смотрели на него с довольно глупым видом, слегка приоткрыв рты. Фабиан сказал:

– Да. Он был написан десять лет назад. Излишне упоминать, что художник был приверженцем академической живописи. Хотя, честно говоря, Джонс бы сделал из Флосси что-нибудь еще более устрашающее. Или, скажем, Агата Трой.

Аллейн, который был женат на Агате Трой, произнес:

– Я видел миссис Рубрик всего несколько минут. Существует ли сходство между портретом и оригиналом?

Фабиан и Урсула Харм мгновенно откликнулись: «Нет!». Дуглас Грейс и Урсула Харм сказали: «Да».

– Вот как! – заметил Аллейн. – Мнения разделились!

– Трудно догадаться по этому портрету, насколько она была миниатюрная, – сказал Дуглас Грейс. – Но я бы сказал, что сходство несомненно.

– Всего лишь добросовестная копия, – произнес Фабиан.

– Карикатура! – воскликнула Урсула Харм. Она повернулась к Фабиану, нахмурив брови. Аллейн расценил ее вздох как свидетельство давних противоречий между ней и Фабианом. – И абсолютно безжизненная, Фабиан, – сказала она раздраженно. – Ты должен это признать. Я имею в виду, что в действительности она была гораздо более блестящей личностью. Такой живой и энергичной. – У нее перехватило дыхание на этой злополучной фразе. – И это чувствовалось во всем, – добавила она. – Портрет этого не отражает.

– Я не большой знаток живописи, – произнес Дуглас Грей, – но мне нравится.

– Да неужели? – пробормотал Фабиан. Вслух он промолвил: – Разве энергичность – такая большая заслуга, Урси? По временам она весьма утомительна.

– Если только она не направлена в нужное русло, – вставил Грейс.

– Но ее энергия как раз была направлена, – сказала Урсула. – Вспомните, сколько она делала!

– Она была просто создана для публичных выступлений, – согласился с ней Грейс. – Я всегда снимал перед ней шляпу. У нее была мужская хватка. – Он расправил плечи и достал из кармана портсигар. – Не то чтобы я восхищался властными женщинами, – продолжал он, усаживаясь возле мисс Линн, – но тетушка Флосси была чудом в своем роде. Ей невозможно было противостоять.

– Несмотря на ее парламентскую деятельность? – высказал предположение Аллейн.

– Разумеется, – произнесла Урсула, не сводя взгляда с Фабиана Лосса. – Я не совсем понимаю, почему мы заговорили о ней, разве что с целью проинформировать мистера Аллейна. – Тогда, наверное, стоит рассказать, какой блестящей личностью она была.

– Можно считать, что так, – отозвался Фабиан.

Фабиан отреагировал неожиданно. Он нежно коснулся щеки Урсулы.

– Продолжай, Урси, – промолвил он мягко. – Я искренне за.

– Но ведь ты не веришь! – воскликнула она.

– Неважно. Расскажи мистеру Аллейну.

– Я полагаю, – вмешался Дуглас Грейс, – что мистер Аллейн ведет расследование. Я не думаю, что наши мнения о тете Флосси могут быть ему полезными. Ему нужны факты.

– Но вы все будете говорить о ней, – сказала Урсула. – И будете несправедливы.

Аллейн заерзал на стуле.

– Я был бы очень рад, если бы вы рассказали о ней, мисс Харм, – сказал он. – Расскажите, пожалуйста.

– Да, Урси, – подтвердил Фабиан, – мы этого хотим. Пожалуйста.

Она быстро перевела взгляд с одного на другого.

– Странно, право же. Мы не говорили о ней долгие месяцы. Фабиан, ты действительно считаешь, что это важно?

– Да, я так считаю.

– Мистер Аллейн?

– Я тоже так думаю. Я хочу получить верное представление о вашей опекунше. Ведь миссис Рубрик была вашей опекуншей?

– Да.

– Тогда вы должны были знать ее очень хорошо.

– Я думаю, да. Хотя впервые увидела ее в тринадцатилетнем возрасте.

– Я хотел бы услышать, как это произошло.

Урсула склонилась вперед, положив обнаженные руки на колени и соединив ладони. Она придвинулась поближе к огню.

– Видите ли… – начала девушка.

Глава 2
ФЛОРЕНС РУБРИК ОТ УРСУЛЫ

Урсула начала свою речь не очень решительно, хотя и с видом победительницы. Сначала Фабиан помогал ей. Дуглас Грейс, сидя рядом с Теренцией Линн, иногда переговаривался с ней вполголоса. Она занялась вязанием, и позвякивание ее спиц придавало оттенок домашнего уюта всей сцене, хотя и не вполне соответствовало ее подчеркнуто официальной внешности. Она не отвечала Грейсу, но Аллейн видел, что однажды на ее лице мелькнула улыбка. У нее были мелкие острые зубы.

Постепенно Урсула разговорилась и все менее нуждалась в поддержке Фабиана. Она нарисовала исчерпывающий портрет Флоренс Рубрик.

Картина обретала ясность очертаний. Школьница, чувствовавшая себя одинокой после смерти матери, сидела в холодной приемной директора.

– Я знала об этом с утра. Они собирались отправить меня домой вечерним поездом. Они были внимательны, но слишком сдержанны. Мне нужны были не такт и деликатность, а человеческое тепло. Я буквально дрожала. Мне кажется, я до сих пор слышу автомобильный сигнал. Он звенел, точно колокольчик. Она привезла его из Англии. Я видела, как автомобиль проехал мимо окна, затем услышала ее голос в холле. Она спрашивала обо мне. С тех пор прошли годы, но я вижу ее ясно, словно вчера. На ней была меховая шапочка, когда она обнимала меня, я ощутила приятный запах. Она громко и бодро говорила, что она моя опекунша и приехала за мной и что она была близкой подругой моей матери и находилась возле нее, когда все это случилось. Конечно, я знала о ней. Ведь она была моей крестной матерью. Но она оставалась в Англии после замужества, поэтому я не была знакома с нею. Итак, я поехала с ней. Второй мой опекун – дядя из Англии. Но он военный и всюду следует за полком, поэтому он был очень рад, когда тетя Флоренс (как я называла ее) взялась меня опекать. Я оставалась с ней, пока не пришло время возвращаться в школу. Она приезжала ко мне во время учебного года, и это было замечательно.

Здесь, на ноте детского обожания, она сделала паузу. Потом был год, когда тетя Флоренс вернулась на родину, но время от времени писала и заказывала роскошные подарки в лондонских магазинах. Она появилась снова, когда Урсуле минуло шестнадцать и она готовилась к окончанию школы.

– Это было божественно. Она взяла меня к себе домой. У нее был дом в Лондоне, и она вывозила меня в свет, и дарила мне подарки, и все такое. Она была моей доброй феей. Она устроила бал в мою честь.

Урсула поколебалась.

– Я встретила Фабиана на этом балу, правда, Фабиан?

– Это был великолепный вечер, – отозвался Фабиан. Он устроился на полу возле ее стула и закурил трубку.

– А потом наступил сентябрь 1939 года, и дядя Артур стал поговаривать, что лучше нам вернуться в Новую Зеландию. Тетушка Флоренс хотела бы остаться и помогать фронту, но он продолжал вызывать ее телеграммами.

Сдержанный голос Теренции Линн прервал повествование.

– В конце концов, – произнесла она, – он был ее мужем.

– Ну, ну! – примирительно сказал Дуглас Грейс и погладил ее по колену.

– Да, но она бы блестяще справилась с такой работой! – парировала Урсула. – Мне всегда не нравилась его настойчивость в этом вопросе. Я считаю, это был эгоизм. Он мог обойтись без нее и этим внес бы личный вклад в дело победы.

– Но он прожил три месяца в доме для инвалидов, – произнесла Теренция холодно.

– Я знаю, Терри, и тем не менее. В общем, после Дюнкерка он телеграфировал снова, и мы выехали. Я бы могла куда-нибудь поступить, но мысль о разлуке подавляла ее. Она сказала, что я слишком молода, чтобы оставаться одной, да и ей будет одиноко без меня, и я поехала. Конечно, я тоже этого хотела.

– Естественно, – пробормотал Фабиан.

– И к тому же во время путешествия надо было заботиться о тебе.

– Да, у меня в то время были приступы, – сказал Фабиан, – Урсула служила чем-то вроде буфера между мной и Флосси. Флосси вела себя, как вице-адмирал запаса, и благодаря Урсуле я сохранил рассудок, если не жизнь.

– Это несправедливо, – возразила Урсула, правда, несколько смягчившись. – Ты неблагодарный, Фэб.

– Неблагодарный по отношению к Флосси, которая регламентировала тебя во всем. Но продолжай, Урси.

– Я не имею представления, сколько времени мистер Аллейн может уделить нашим воспоминаниям, – учтиво начал Дуглас Грейс. – Но я весьма сочувствую ему.

– У меня сколько угодно времени, – заверил его Аллейн, – и мне чрезвычайно интересно. Итак, все вы прибыли в Новую Зеландию в 1940 году, не правда ли, мисс Харм?

– Да. Мы прибыли прямо сюда. После Лондона атмосфера здесь казалась очень сердечной, но провинциальной. Однако вскоре после нашего приезда скончался член парламента, представлявший этот район, и ее попросили занять его место. Все стало сразу таким драматичным… В этот момент появилась ты, Терри, не так ли?

– Да, – ответствовала мисс Линн, позвякивая спицами, – в этот момент я и появилась.

– Тетя Флосси изумительно относилась ко мне, – продолжала Урсула. – Видите ли, она не имела своих детей, поэтому я многое для нее значила. По крайней мере, так она говорила. Жаль, что вы не слышали ее на собраниях, мистер Аллейн. Она обожала, когда ее забрасывали вопросами. Она была стремительна, как молния, и совершенно неустрашима, правда, Дуглас?

– Она умела с ними обращаться, – согласился Грейс. – К моему приезду у нее хватало забот. Я вспоминаю заседание, когда какая-то женщина крикнула: «Вы думаете, это справедливо, что вы попиваете коктейли и шампанское, а я своим детям не могу яйца купить?!» Тетя Флосси откликнулась моментально: «Я буду давать вам по дюжине яиц за каждый выпитый мною алкогольный напиток!»

– Потому что, – пояснила Урсула, – она вообще никогда не пила, и многие знали об этом и зааплодировали, а тетя Флосси добавила: «Это просто несправедливо. Вам совершенно неизвестны мои бытовые привычки». Еще она сказала: «Если дела у вас настолько плохи, вам следует обратиться в Комитет помощи. Мы отправляем массу яиц с Маунт Мун именно туда».

Голос Урсулы зазвучал менее уверенно. Дуглас Грейс подхватил с громким смехом:

– Тогда эта женщина закричала: «Я уж лучше обойдусь вообще без яиц!» И тетя Флосси сказала: «Особенно в этот момент, когда я на трибуне».

– Словно в фехтовании, – пробормотал Фабиан, – честное слово!

– Но ведь как ловко! – возразил Дуглас.

– А дети как были, так и остались без яиц.

– Но ведь не по вине тети Флосси, – заметила Урсула.

– Хорошо, дорогая. Я все-таки продолжаю сочувствовать этой женщине, если ты не возражаешь. Я должен признать, – прибавил Фабиан, – что на свой лад получал удовольствие от предвыборной кампании Флосси.

– Надо понимать народ этой страны, – сказал Грейс. – Мы любим решительные действия, а Флосси была на это способна. Она прямо-таки всех приручила, правда, Терри?

– Она была очень популярна, – произнесла Теренция Линн.

– Принимал ли муж участие в ее общественной деятельности? – спросил Аллейн.

– Именно это его и доконало, – обронила мисс Линн, позвякивая спицами.

Воцарилось продолжительное молчание, в то время как она продолжала:

– Он отправлялся в долгие поездки, и сидел на вокзалах, и тащился с одного собрания на другое. В этом доме никогда не было тишины. Все эти Красные Кресты, и женские курсы, и политические партии, и прочее, и прочее, и прочее никогда не давали покоя этим стенам. Даже в комнату, которая считалась его, вторгались.

– Но ведь она всегда заботилась о нем, – запротестовала Урсула. – Это несправедливо, Терри. Она заботилась о нем.

– Все равно как если б о вас заботился ураган.

Дуглас и Фабиан рассмеялись.

– Вы неблагодарны и жестоки, – вспыхнула Урсула. – Превратить ее в посмешище! И это вы, которые стольким обязаны ей!

Дуглас Грейс возразил, что упреки необоснованны, что никто не любил тетушку больше него, просто при жизни он иногда подтрунивал над ней, и ей это даже нравилось.

Он казался уязвленным и взволнованным, и остальные слушали его смущенно и молча.

– Если приходится говорить о ней, – горячо сказал Дуглас, – давайте, по крайней мере, будем честными. Мы все любили ее, не так ли?

Фабиан передернул плечами, но ничего не сказал.

– Ее убийство было для всех огромным ударом. Мы все согласились на приезд мистера Аллейна. Ладно. Если вам приходится изображать ее посмертно, что лично мне представляется пустой тратой времени, я думаю, нам следует быть искренними.

– Конечно, – сказал Фабиан. – Облегчили душу, спустили тормоза… Но в данный момент очередь Урси, не так ли?

– Ты перебил ее, Фабиан.

– В самом деле? Извини, Урси, – мягко произнес Фабиан. С этими словами он повернулся вокруг собственной оси, положил подбородок на подлокотник ее кресла и самым комичным образом посмотрел на нее снизу вверх.

– Мне стыдно за тебя, – проговорила она не очень уверенно.

– Ты подошла примерно к 1941 году, когда Флосси была в полном блеске своей парламентской карьеры, а мы все отражали этот блеск. Дуглас, оправившийся после ранения, но признанный непригодным для несения дальнейшей службы, живший теперь словно по циклам пастушеского календаря. Терри, повышающая престиж Флосси в качестве стенографистки и секретаря-референта. Урсула, – он умолк на мгновение, – Урсула привносила очарование, а я – комизм. Я падал с лошади и терял сознание на большой высоте, и проваливался в овечьи ямы. Возможно, именно эти оригинальные обстоятельства сильно сблизили меня с моим несчастным дядей, который старался превозмочь приступы эндокардита. Продолжай, Урсула.

– К чему продолжать? Что толку мне пытаться изобразить ее по-своему, когда вы все – все вы… – голос ее прервался. – Хорошо, – произнесла она более твердо, – мы все должны дать отчет о происшедшем, насколько я понимаю. Такой же, как я продиктовала тому монументальному зануде из детективной конторы. Ладно.

– Минуточку! – голос Аллейна прозвучал из затененной части комнаты. Четыре головы, озаренные светом камина, повернулись к нему.

– Существует разница, – продолжал он, – Если я правильно представлял себе методы полиции, вас постоянно прерывали вопросами. Я бы не хотел сводить все к допросу. Я хотел бы услышать об этой трагедии, словно о ней говорят впервые. Ведь моя важнейшая задача – не арест убийцы. Я был направлен сюда, чтобы выяснить, не связано ли это конкретное преступление с беззакониями во время войны.

– Так точно, – сказал Дуглас Грейс. – Так точно, сэр. И, по моему скромному мнению, – добавил он, поглаживая тыльную сторону ладони, – оно, безусловно, связано. Еще бы!

– Всему свое время, – сказал Аллейн. – Итак, мисс Харм, вы нарисовали ясную картину довольно изолированного маленького сообщества до, будем так считать, прошлого года. В конце 1941 года миссис Рубрик много занимается своими общественными обязанностями с помощью своего секретаря, мисс Линн. Капитан Грейс позже всех появляется на ферме. Здоровье мистера Лосса налаживается, и он начинает с помощью капитана Грейса заниматься весьма специфической работой. Мистер Рубрик – полный инвалид. Всех вас кормит миссис Дак, кухарка, и обслуживает Маркинс, слуга по дому. А чем занимаетесь вы?

– Я? – Урсула нетерпеливо тряхнула головой. – Ничем особенным. Всем, чем придется, и в промежутках – собой. Пребываю в ожидании новых событий. Я это обожаю! – воскликнула Урсула. – Миссис Рубрик была мастак по части сюрпризов. Они у нее всегда были наготове. Это было божественное ощущение!