Текст книги "Убитая в овечьей шерсти"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Да, – сказал Дуглас, – я понял. Очень тонкая игра.

– Вы дадите мне будильник или разбудите меня?

– Я разбужу вас, – сказал Дуглас, снова обретя важный и относительно счастливый вид.

– Хорошо. А теперь пригласите сюда мисс Линн, пожалуйста.

– Терри? Не могли бы вы… У нее сегодня был сильный срыв. Не могли бы вы?..

– Нет, – произнес Аллейн очень твердо. – Речь идет об убийстве, к сожалению, не могу. Будьте умницей, отправьте ее ко мне и распространяйте «нелегальную» информацию. Не забудьте Маркинса.

Дуглас с несчастным видом направился к дверям. Вдруг лицо его просветлело.

– Я не задаю вопросов, – сказал он, – но держу пари, что это Маркинс.

Теренция немного задержалась. Аллейн подбросил дров в огонь и задумался. Его охватила волна ностальгии: по Трой, его жене, по Лондону, по инспектору Фоксу, с которым он привык работать, по своей стране и своему народу. Если бы это был обычный случай из практики Ярда, он и Фокс обсуждали бы его, задумчиво попыхивая трубками. Он живо представил себе старого Фокса: его большое малоподвижное лицо, его сосредоточенную серьезность, его огромные кулаки, в бездействии лежащие на коленях. А потом, рядом была бы Трой, сидящая на коврике у камина, и над ними витал бы дух спокойствия и безмятежности. «Она славная, – подумал Аллейн, – я люблю свою жену», и он почувствовал тревогу оттого, что находится так далеко от нее. Со вздохом он отогнал посетившие его воспоминания.

Дверь хлопнула, и кто-то прошел через холл. Это была Теренция Линн.

Она вошла, держась очень прямо и глядя перед собой. Он заметил, что она напудрила лицо и подкрасила губы. Очевидно, она побывала в своей комнате. Интересно, была ли книга все так же заткнута между простынями?

– Теперь все в порядке? – спросил он и придвинул кресло к огню.

– Да, благодарю вас.

– Присядьте, пожалуйста. Это ненадолго.

Она села, словно повинуясь приказу.

– Мисс Линн, – сказал Аллейн, – боюсь, что мне придется попросить вас дать мне почитать этот дневник.

Ее взгляд обдал его ненавистью.

– Значит, я не ошиблась, – произнесла она. – Я так и думала, что вы вернетесь в мою комнату. Значит, вот что вы из себя представляете, и вот как вы себя ведете.

– Да, я веду себя именно так. Я мог бы взять его с собой, знаете ли.

– Удивительно, почему вы этого не сделали.

– Минуточку, я сейчас за ним схожу.

– Я отказываюсь показать его вам.

– В таком случае я вынужден буду опечатать вашу комнату и утром заявить в полицию. Они явятся с ордером на обыск и все сделают сами.

Руки ее дрожали. Она с отвращением взглянула на них и сложила их в складках платья.

– Мне надо кое-что сказать вам, – заявила она.

– Конечно, – откликнулся он и отвернулся. Примерно минуту она собиралась с мыслями.

– То, что я скажу вам, истинная правда. Час назад я опасалась показывать вам его. Там есть нечто, что можно истолковать неправильно. Но теперь эта опасность миновала. Там нет ничего, что может быть вам полезным. Сама мысль, что вы будете читать его, неприятна мне, и поэтому я не хочу давать вам его. Клянусь, что это все. Торжественно клянусь.

– Вам должно быть известно, – произнес Аллейн, – что я не могу руководствоваться заявлениями такого рода. – Она наклонилась вперед и отбросила прядь волос со лба. – Если все обстоит так, как вы говорите, – продолжал Аллейн, – то представьте себе, что я абсолютно безличен. Через мои руки прошло много десятков документов, абсолютно интимного свойства. Я отложил их в сторону и забыл о них. Но я должен видеть дневник, или его прочтет полиция. Что вы предпочтете?

– Какая разница? – спросила она резко. – Читайте вы. Вы знаете, где он лежит. Идите и возьмите, но так, чтобы я не видела его у вас в руках.

– Но есть еще один вопрос. Почему, когда мы беседовали о поисках броши, вы сказали, что не встретили Артура Рубрика за теннисной площадкой?

– Я и сейчас готова это повторить.

– Нет, нет. Вы – умная женщина. Вы слышали, что говорили о розысках Лосс и Грейс. Совершенно очевидно, что вы должны были встретить его. И встретили, не так ли? И вас видели.

– Кто вам сказал? Дуглас? Урсула?

– Я жду ответа.

– Если вам это известно, – произнесла она, – и вы не ловите меня, то он – он обнял меня и поцеловал. Теперь нечего скрывать. Все, кажется, примитивно и просто.

– Напрасно вы это так воспринимаете. Я знаю, что этот эпизод слишком резок и болезнен для вас. Но пройдет время, и ваши воспоминания останутся с вами, – он помолчал мгновение, – что бы ни случилось.

Она сказала нетерпеливо:

– В течение последнего часа все изменилось. Я же сказала вам. Вы не понимаете.

– Я понял ваш намек, – сказал он. – В течение последнего часа произошла попытка второго убийства. Вы полагаете, что ход моих мыслей таков: «Эта попытка напоминает по характеру нападение на миссис Рубрик. Поэтому она предпринята убийцей миссис Рубрик».

Теренция посмотрела на него внимательно и словно бы издалека. Казалось, она встревожилась и быстро встала и подошла к нему:

– Вы хотите сказать…

– Вы считаете, – подхватил Аллейн, – что, поскольку Артур Рубрик умер, я не могу подозревать его в убийстве жены.

Глава 11
ФЛОРЕНС РУБРИК ОТ АРТУРА РУБРИКА

Больше ничего узнать от Теренции Линн не удалось. Аллейн поднялся с нею наверх и стоял у открытой двери, в то время как она доставала дневник из тайника. Она молча протянула его Аллейну, и последнее, что он видел, было ее враждебное лицо, бледное, обрамленное черными распущенными волосами. Она заперла дверь. Аллейн спустился вниз и вызвал в кабинет Клиффа Джонса и Маркинса. Было уже десять часов.

Клифф был зол, раздражен и настроен на конфликт:

– Я не понимаю, зачем вы дергаете меня снова, – начал он. – Я ничего не знаю, ничего не сделал и мне это осточертело. Если таковы методы Скотленд-Ярда, то меня ничуть не удивляет, что говорят современные психиатры о британском правосудии.

– Не болтай глупостей, – остановил его Маркинс и поспешно добавил:

– Я уверен, что он извинится, сэр.

– Это абсолютное средневековье, – пробормотал Клифф.

– Послушайте, – сказал Аллейн, – я искренне согласен, что мы беседовали немало. Но в ходе этих бесед вы отказались дать мне некую информацию. Теперь я получил ее из другого источника. И хотел бы получить от вас подтверждение или опровержение. Вы находитесь в трудном положении. Мой долг предупредить вас, что каждое ваше слово будет записано и может быть использовано как свидетельство против вас.

Клифф облизнул губы.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что вам рекомендуется говорить правду и только правду.

– Я ее не убивал. Я не трогал ее.

– Начнем с истории со спиртным. Правда ли, что вы поймали Элби Блека в момент кражи, а Маркинс застал вас, когда вы водворяли виски на место?

Маркинс за спиной Клиффа подошел к письменному столу, открыл записную книжку и достал из кармана огрызок карандаша.

– Он сказал вам?

– Я понял это из его поведения. Он не отрицал. Почему вы не хотели посвятить в это миссис Рубрик?

– Он не отдавал бутылки, пока я не пообещал. Его бы уволили, и он мог бы попасть в тюрьму. За год до этого один из парней стянул немного спиртного. Они обыскали его комнату и нашли бутылки. Она обратилась в полицию, и он неделю провел в тюрьме. Элби был тогда под мухой. Я сказал ему, что он рехнулся.

– Ясно.

– Я же сказал, что это не имеет никакого отношения к делу, – пробормотал Клифф.

– Но так ли это? Перейдем к следующему вечеру, когда миссис Рубрик была убита, а вы виртуозно исполнили сложнейшее произведение на совершенно расстроенном пианино.

– Меня все слышали, – выкрикнул Клифф, – я готов сыграть вам эту музыку!

– А куда делась программа радиовещания на ту неделю?

Клифф разволновался. Глаза его расширились, а губы задрожали, как у ребенка.

– Вы ее сожгли? – поинтересовался Аллейн.

Клифф безмолвствовал.

– Вы, конечно, знали, что за полонезом Шопена последует «Искусство фуги». Возможно, до начала программы вы сыграли несколько вступительных аккордов. Вы видели, что он играл, не так ли, Маркинс?

– Да, сэр, – ответил Маркинс, продолжая писать.

Клифф вздрогнул при звуке его голоса.

– Но в 20.05 вы перестали играть и включили радио, которое, возможно, было заранее настроено на нужную волну. С этого момента вплоть до прихода вашей матери, когда вы снова начали играть, радио не умолкало. Но в течение этих пятидесяти минут вы успели наведаться в овчарню. Было почти темно, когда вы входили. Элберт Блек видел вас. Он был пьян, но не забыл об этом, и три недели спустя, когда нашли тело миссис Рубрик и началось расследование, он использовал то, что знал, для шантажа. Он заключил с вами сделку. Итак, почему вы ходили в овчарню?

– Я не дотронулся до нее. Я ничего не планировал. Я не знал, что она туда пойдет. Так случилось.

– Вы сидели в проходной комнате с открытой дверью. Если, после того, как вы перестали играть, вы остались сидеть на стуле возле пианино, вы могли видеть дорогу. Следовательно, вы должны были видеть, как миссис Рубрик свернула к овчарне и пропала из виду. Я не утверждаю, что вы ожидали ее увидеть. Вероятно, нет. Но предполагаю, что вы видели ее. Дверь была открыта, иначе Баха не услышали бы на теннисной площадке. Почему вы оставили «Искусство фуги» и последовали за ней? – Наблюдая за Клиффом, Аллейн подумал: «Когда люди пугаются, лица их деревенеют, как у покойников». – Я не слышу ответа, – сказал он.

– Я невинен, – произнес Клифф, и эта изящная фраза довольно нелепо прозвучала в его устах.

– Если это правда, не мудрее ли изложить факты? Разве вы не хотите, чтобы нашли убийцу?

– Я не обладаю чутьем охотника, – парировал Клифф.

– По крайней мере, если вы невинны, вы должны оправдаться.

– Как я могу? Ведь некому подтвердить мои слова! Она мертва, не так ли? И даже если бы мертвые заговорили, она могла бы свидетельствовать против меня. Будь у нее минута на размышления, она могла бы подумать, что это сделал именно я. Это могла быть последняя мысль, мелькнувшая у нее в мозгу, – что я убиваю ее.

Охваченный беспокойством, он бесцельно двигался по комнате, близоруко натыкаясь на стулья.

– Значит, она была жива, когда вы вошли в овчарню? Вы говорили с ней?

Клифф повернулся к нему.

– Жива?! Вы, должно быть, сошли с ума! Если бы я успел поговорить с ней! – Его пальцы сжали спинку стула, он задержал дыхание. «Ну, – подумал Аллейн, – кажется, началось». – Все было бы совсем иначе, – выпалил Клифф, – если бы я сказал ей, что раскаиваюсь, и попробовал убедить ее, что я не вор. Я это и хотел сделать. Я не знал, что она пойдет в овчарню. Я просто хотел послушать Баха. Я сначала хотел играть вместе с радио, но у меня не получилось. Тогда я остановился и стал слушать. Потом я увидел, что она идет по дороге и сворачивает к овчарне. Мне вдруг очень захотелось сказать ей, как я жалею о случившемся. Я долго сидел возле радио и размышлял, что же мне сказать. Потом, почти неохотно, я вышел, забыв выключить радио. Я спускался с холма, в уме перебирая фразы. А потом – перед тем, как войти, – я обратился к ней. Я не мог понять, что она делала, стоя так тихо в темноте. Я позвал: «Миссис Рубрик, вы здесь?» И у меня внезапно сел голос. Он как бы треснул и прозвучал очень слабо. Я прошел дальше в овчарню.

Дрожащей рукой он потер лицо.

– Да? – подхватил Аллейн. – Вы прошли в овчарню.

– Над прессом была гора пустых тюков. Ее не было видно. Я не помню точно, но сейчас мне кажется, что у меня возникло какое-то предчувствие. Словно в кошмаре. Но точно не помню. И тут моя нога коснулась ее ноги.

– Под пустыми тюками?

– Да, да. Между прессом и стеной. Как ни странно, я мгновенно понял, что это миссис Рубрик и что она мертва.

– Что вы сделали? – мягко спросил Аллейн.

– Я отскочил и наткнулся на пресс. И замер. Я все думал: «Надо посмотреть на нее». Но было темно. Я заметил что-то блестящее. Это был бриллиант. Второй был потерян. Я протянул руку и коснулся мягкой мертвой кожи. Я клянусь, что собирался пойти и сказать о том, что увидел. Клянусь, у меня другого и в мыслях не было. До тех пор, пока я не выбрался наружу и он не окликнул меня.

– Элби Блек?

– Он поднимался по дороге. Он был пьян и шатался. И он окликнул меня: «Эй, Клифф, где это ты был?» И тут мне показалось – ну словно у меня внутри вода. Мыслей никаких. Тело действовало само по себе. Я ничего не взвешивал, не обдумывал, словно это вообще был не я. Короче, моя оболочка бросилась вверх по холму и забежала за дом. Потом, как говорится, душа вернулась в тело уже в проходной комнате под звуки радио. Я выключил радио и стал играть и услышал, как хлопнула дверь нашего дома и залаяли собаки. И я ничего не сказал. Ни на следующий день, ни потом. И все три недели, удивляясь, куда же девалось тело, и было ли оно где-нибудь поблизости. Об этом я думал даже чаще, чем о том, кто это сделал. Элби почуял, откуда ветер дует. Он понимал: стоит мне сказать, кто взял виски, и все сразу же решат, что он имел на нее зуб. Она хотела, чтобы мистер Рубрик уволил его. Когда он напивался, то грозил, что рассчитается с ней. Когда ее нашли, он поступил именно так, как вы говорили. Он думал, что это сделал я. Он и сейчас так думает. Он боялся, что я постараюсь переложить вину на него и скажу, что он напал на нее в пьяном виде. Клифф зарыдал, раздраженно ударяя ладонью по подлокотнику. – Все кончено, – пробормотал он, заикаясь. – Я даже слушать не могу. Кончилась музыка!

Маркинс смотрел на него с сомнением. Аллейн, после минутного колебания, подошел к нему и коснулся его плеча.

– Ну, ну, – сказал он. – Все не так безнадежно. Музыка вернется к вам.

– Против этого парня вполне можно возбудить дело, – проговорил Маркинс. – Не так ли, сэр? Он сам показал, что входил в овчарню, а во всем остальном приходится верить ему на слово. Наверно, суд примет во внимание его молодость и отправит его в исправительное заведение для малолетних.

Аллейн не успел ответить, так как вошел Томми Джонс, бледный и трясущийся от злобы.

– Я отец этого мальчика, – сказал он, опуская голову, словно рассерженная обезьяна, – и я не потерплю этой возни. Вы позвали его сюда, обработали и заставили сказать все, что вам нужно. Может, так принято там, откуда вы приехали, но не здесь, и мы этого не потерпим. Я устрою показательное дело. Он вышел отсюда весь сломленный и совсем не в себе. В таком состоянии он не отвечает за свои слова. Я ему говорил, чтобы он не открывал рта, глупый щенок, и как только меня рядом нет, вот, что вы с ним делаете. Было ли что-то записано против него? Подписал ли он это? Ей-Богу, если подписал, я буду с вами судиться.

– Клифф дал показания, – сказал Аллейн, – и подписал их. На мой взгляд, это правдивые показания.

– Вы не имели права вынуждать его. Кто вы такой вообще? У вас никаких прав нет.

– Напротив, я имею полномочия от вашей полиции. Я повторяю, что верю в истинность слов вашего сына. Возможно, он сам захочет поговорить с вами. А пока я бы посоветовал вам предоставить его самому себе.

– Вы хотите меня обмануть.

– Нисколько.

– Вы считаете, что это сделал он. Вы ищете оснований для дела.

– Нечего особенно искать, оснований больше чем достаточно. Но в настоящий момент я не считаю, что он совершил оба этих нападения. Однако раз уж вы здесь, мистер Джонс…

– Вы лжете! – воскликнул Джонс в ярости.

– …я считаю своим долгом предупредить вас, что ваше собственное алиби крайне неубедительно.

Томми Джонс сразу притих.

– Но у меня не было причин, – сказал он. – С какой стати? Она была со мной справедлива по-своему. Никаких причин.

– Я думаю, – промолвил Аллейн, – что теперь уже слишком хорошо известно: работа, которую выполняли капитан Грейс и мистер Лосс, имела военное значение. Это были опыты, причем секретные. Вам также известно, что миссис Рубрик придавала большое значение борьбе со шпионажем.

– Ничего я об этом не знаю, – заявил Джонс, но Аллейн прервал его.

– Вы видите, что строится ветряная мельница и тратятся изрядные средства на снабжение электричеством всего одной комнаты, причем это тщательно охраняемая мастерская. Можете ли вы этого не заметить? Сама миссис Рубрик создавала обстановку секретности. Полицейское расследование шло по нескольким линиям. Было достаточно явно, что предпринимаются попытки связать убийство с возможным шпионажем. Говоря прямо, ваше имя входит в список лиц, которые могут быть платными агентами иностранной разведки и потому подозреваются в убийстве. Можно найти и более очевидный мотив: миссис Рубрик обвинила вашего сына в краже виски, и вы боялись дальнейших шагов, которые она могла предпринять.

Томми Джонс произнес нечто нечленораздельное.

– Я упоминаю об этом, – продолжал Аллейн, – только с целью напомнить, что «обработка» Клиффа, как вы это называете, происходит не с ним одним. Придет и ваш черед, но не сегодня. Я начал работу около пяти, и мне нужно поспать. Как разумный человек, вы будете молчать. Если вы и ваш сын не замешаны в этих нападениях, вам не о чем беспокоиться.

– Я не уверен, – произнес Томми Джонс, захлопав глазами.

– Убийство всех выбило из колеи, – сказал Аллейн, выпроваживая его.

Джонс помедлил, стоя перед Маркинсом.

– Что он здесь делает? – требовательно спросил Джонс.

– Со мной все в порядке, Томми, – откликнулся Маркинс. – Не придирайтесь.

– Я не забыл, что это вы поссорили ее с мальчиком, – проворчал Томми. – Клифф просил меня не причинять вам неприятностей, и я не стал. Но я не забыл. А здесь вы за свидетеля. Сколько он платит вам за это?

– Успокойтесь, – произнес Аллейн. – Через десять минут он проводит домой вас и вашего сына. А пока я прошу вас подождать в гостиной.

– Что значит «проводит»?

– На случай, если произойдут еще убийства, а вы снова окажетесь без алиби… – Он кивнул Маркинсу, открывшему дверь: – Можете пригласить мисс Харм.

– Я хотела поговорить с вами наедине, – сказала Урсула. – Мне, видите ли, ни разу не приходилось.

– Боюсь, что это вряд ли поможет, – сказал Аллейн.

– В общем, вы мне симпатичны, – проговорила она, – и Фабиану тоже. Я, разумеется, очень рада, что преступник не убил вас, но я бы предпочла, чтобы он вообще промахнулся, а не ударил моего бедного друга по его и без того довольно причудливой голове.

– Возможно, все обернется к лучшему, – промолвил Аллейн.

– Я только не вижу, каким образом. Фабиан скорее всего сочтет, что в качестве кандидата в мужья он ниже всякой критики, и вернет мне свободу.

– Вам следует настоять.

– Конечно, я сделаю все, что смогу, но перспектива не из радужных. Скажите, а как он себя вел в бессознательном состоянии? Ну, скажем, не лез ли он на стенку или что-то в этом роде?

Аллейн заколебался, прежде чем ответить на такой прямой вопрос.

– Ясно, – быстро сказала Урсула, – значит, действительно задета старая рана. А я надеялась, что нет. Видите ли, первая травма была за ухом, когда он садился в лодку в Дюнкерке, а эта – на затылке.

– Возможно, он просто бредил.

– Возможно, – согласилась она неуверенно. – Он говорил о том, что нужно прыгать в море, и звал за собой солдат?

– Совершенно верно.

– С ним бывает тяжело, – мрачно изрекла Урсула. – Сильный приступ был на судне. Он носился по всей кают-компании как молния, в поисках веревочной лестницы. Хорошо, ее не оказалось под рукой. Правда, надо отдать ему справедливость, он понимал, что перед ним леди, и оставался джентльменом.

– Он когда-нибудь называет вас «смешной старина»?

– Никогда. Совсем на него не похоже. А что?

– Кого-то он назвал так, когда бредил.

– Возможно, вас?

– Скорее всего нет. Он просто ударил меня.

– Во всяком случае, он имел в виду мужчину.

– Вы интересуетесь стрижкой овец?

Урсула смотрела на него с удивлением.

– Я? – сказала она. – Что вы имеете в виду?

– Помогаете ли вы в овчарне?

– Боже милостивый, нет, конечно. Это не женская работа, хотя, если война еще продлится, придется, пожалуй. Почему вы спрашиваете?

– Значит, вы не можете дать мне сведения о сортировке?

– Конечно, нет. Спросите у Дугласа, или у Фэба, или у Томми Джонса, а еще лучше у Бена Вилсона. Это занятие требует сноровки.

– Ладно. Вы считаете, что Фабиан пытался залезть куда-то, когда у него случился приступ во время поисков броши?

– Я совершенно уверена, – твердо сказала Урсула.

– Уверены? Почему?

– Я просто была довольно внимательна. У него были испачканы ладони, словно он пытался зацепиться за ветки. Я отправила в стирку его белые брюки. На них были зеленые полосы.

– Вы очень хорошая, разумная девушка, – тепло сказал Аллейн. – И если вы хотите стать его женой, то вы станете ею.

– Не представляю, чем вы здесь можете помочь, тем не менее, очень мило с вашей стороны. Почему вас так интересует, залезал ли Фабиан на дерево?

– Потому что, если залезал, мог многое увидеть сверху.

– Он что-нибудь говорил?

– Да. Но вряд ли это можно счесть свидетельством. Чтобы выудить из него эти сведения, надо аккуратно стукнуть его по черепу в присутствии понятых, а я не совсем уверен, что вы мне это позволите. Он начисто забывает все, что пережил в этом состоянии, как только оно проходит. Но, когда случается новый приступ, в памяти оживают предыдущие.

– Правда, странно? – сказала Урсула.

– Очень. Я думаю, вы можете пойти спать. Вот ключ от комнаты Лосса. Вы можете открыть дверь и взглянуть на него, если хотите.

– А разве нельзя с ним посидеть?

– Сейчас половина девятого, я думаю, что лучше лечь пораньше.

– Мне бы очень хотелось. Я тихо, как мышка.

– Хорошо. Ключ в вашем распоряжении. Что вы решили насчет врача?

– Мы вызовем его, как только откроется бюро.

– Очень разумно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулась Урсула. Она взяла его за лацканы пальто. – Вы очень милы, потому что не думаете, будто это сделал кто-то из нас. Мне так жаль, что он вас ударил. – Она поцеловала Аллейна и спокойно вышла из комнаты.

«Вот так приобретение! – подумал Аллейн, поглаживая щеку. – Можно записать в актив». В комнату вошел Маркинс.

– Все в сборе, сэр, – сказал он. – Если только вы не хотите, чтобы я поднял с постели миссис Эйсуорси и миссис Дак.

– С этим можно подождать до утра. Отправьте остальных спать, Маркинс. Сопроводите Джонсов до дома и присоединяйтесь ко мне в овчарне.

– Значит, вы идете.

– Боюсь, что да. Мы не можем ждать. Я сказал Грейсу.

– А он нам. И неплохо покрасовался этот парень. «Официально, – говорит, – мистер Аллейн отправляется спать. Но, между нами, он знает, что под лежачий камень вода не потечет. Короче, он будет работать в овчарне на месте преступления». Как вам это понравится? Взял и проговорился.

– Ему было приказано так поступить.

Маркинс в раздумье посмотрел на старшего по чину.

– Приглашаете явиться и снова напасть на вас? Очень рискованно.

– Вы делайте свое дело, и так, чтобы вас никто не видел. Я ненадолго.

– Очень хорошо, сэр. – Маркинс вышел, но снова заглянул в комнату. – Извините меня, мистер Аллейн, но так здорово работать с кем-нибудь в паре, особенно с вами.

– Я очень рад, что вы есть, Маркинс, – ответил Аллейн и, когда тот ушел, подумал: «Это не старина Фокс, но все же он славный парень».

Он услышал, как Дуглас важно произнес: «Спокойной ночи, Томми. Спокойной ночи, Клифф. Сообщите мне обо всем утром, не забудьте. И вы тоже, Маркинс».

– Хорошо, сэр, – отрывисто сказал Маркинс, – я запираю, сэр.

Аллейн вошел в холл. Оба Джонса и Маркинс находились в лестничном пролете. Дуглас и Теренция зажигали свечи.

– Капитан Грейс, – сказал Аллейн не слишком громко, – есть ли где-нибудь в доме такая вещь, как парафиновый радиатор? Извините за беспокойство, но мне бы он очень пригодился – для моей комнаты.

– Да, да, конечно, – откликнулся Дуглас, – я вас вполне понимаю, сэр. Где-то есть один, не так ли, Маркинс?

– Я достану его для мистера Аллейна, сэр, и принесу наверх.

– Нет, просто оставьте его здесь, в холле.

Аллейн взглянул на Дугласа, который явно подмигнул ему. Теренция Линн стояла у подножия ступенек, заслоняя пламя свечи ладонью. Она выглядела впечатляюще в своем рубиново-красном одеянии. Пламя мерцало сквозь ее тонкие пальцы, придавая им кроваво-красный оттенок. Ее лицо, освещенное снизу, приняло странное, почти трагическое выражение благодаря отбрасываемым вверх теням. Глаза, обведенные темными кругами над мерцающими скулами, казалось, остановили свой взгляд на Аллейне. Она круто повернулась и стала подниматься по лестнице. Темная фигура и мерцание свечи растаяли на площадке.

Аллейн зажег свечу.

– Не ждите меня, – обратился он к Дугласу. – Я запру свою дверь. Не забудьте постучать ко мне в половине пятого, пожалуйста.

– Не забуду, сэр. – Дуглас самодовольно кивнул. – Кажется, им очень нравится, что вы проводите ночь в овчарне. Маркинсу, и Томми, и компании. Довольно забавно.

– Очень, – сухо сказал Аллейн, – не забывайте, что мисс Линн и мисс Харм тоже должны в это поверить. Это важно.

– О-э-да. Все в порядке.

– Большое спасибо, Грейс. Увидимся, увы, не ранее половины пятого.

Дуглас понизил голос:

– Приятных снов, сэр. – Он хихикнул.

– Благодарю вас. Мне придется вначале кое-что записать.

– Спокойной ночи, мистер Аллейн.

– Спокойной ночи.

Аллейн направился в свою комнату, достал из шкафа два свитера и кардиган, натянул их на себя и надел твидовый пиджак. От свечи, которой он пользовался прошлой ночью, остался огарок всего в четверть дюйма. «Недурно для двадцати минут», – подумал он и зажег его. Он слышал, как Дуглас прошел в ванную, вновь появился в коридоре и постучал в дверь Теренции Линн. «Черт бы побрал его замашки светского волокиты!» – подумал Аллейн. Дуглас произнес: «Все в порядке, Терри? Уверена? Обещаешь? Тогда еще раз спокойной ночи». Его шаги проскрипели по коридору. Здесь он, видимо, столкнулся с Урсулой Харм, выходившей из комнаты Фабиана. Урсула что-то зашептала и кивнула, Дуглас тоже шепнул что-то и улыбнулся. Он погладил ее по голове. Она легонько опустила свою руку на его и на цыпочках прошла в свою комнату. Дуглас зашел в свою, и через минуту все стихло. Аллейн положил фонарь в один карман, дневник Артура Рубрика – в другой. Затем он тихо отправился вниз. Парафиновый радиатор был выставлен в холле. Он с сожалением миновал его и вышел на мороз. Было пять минут одиннадцатого.

Аллейн высветил фонарем Маркинса. Сидящий на груде пустых тюков, держа один из них на плечах, он имел неописуемый вид. Аллейн опустился рядом и выключил фонарь.

– Как было бы хорошо беседовать нормально, без сценического шепота, – пробормотал он.

– Я так понял, сэр, что вы хотите устроить ловушку для этого шутника. Я должен спрятаться, вмешаться в последний момент и взять его тепленьким.

– Минутку, – сказал Аллейн. Он стянул ботинки и тяжело уселся на пресс.

– Нам придется спрятаться.

– Обоим?

– Да. Может быть, скоро, а может быть, мы прождем чертовски долго. Вы залезайте в пресс. В ту половину, где дверца. И оставьте щелку для обзора. Я буду лежать вдоль него. Я вас попрошу накрыть меня этими грязными мешками. Не трогайте те, которые укладывал Лосс. Вот так.

Аллейн, помня рассказ Клиффа, расстелил три пустых мешка на полу за прессом. Он лег на них и открыл дневник Артура Рубрика, держа его у самого подбородка. Маркинс набросил на него сверху несколько тюков.

– Я включу фонарь, – прошептал Аллейн, – не будет ли заметен свет?

– Подождите, сэр. – И Маркинс набросил на плечи и голову Аллейна еще несколько тюков, – Теперь нормально, сэр.

Аллейн вытянулся, словно кошка, улегся на своем жестком ложе. Было ужасно душно, и от пыли хотелось чихнуть. Рядом с ним заскрипел пресс. Маркинс опустился в свое гнездо.

– Ну как? – прошептал Аллейн.

– Я хочу привязать кусок веревки, – ответил тот тихо, – тогда я смогу оставить его открытым.

После минутного молчания Аллейн позвал:

– Маркинс!

– Сэр!

– Сказать вам, на какую лошадь я поставил?

– Если хотите.

Аллейн сказал. Он услышал, как Маркинс присвистнул. «Подумать только!» – прошептал он.

Аллейн поднес фонарь к страницам открытого дневника Артура Рубрика. При ближайшем рассмотрении он оказался прекрасным альбомом в дорогом переплете с его инициалами на обложке. На титульном листе виднелась огромная надпись: «Артуру с преданной любовью от Флоренс, Рождество 1941».

Аллейн читал с трудом. Книга была в пяти дюймах от его носа, но Рубрик писал мелким и тонким почерком. Его своеобразный стиль проявился с первой строки.

Именно этим или еще более древним стилем, предположил Аллейн, он писал свои эссе.

«Декабрь 28, 1941. Я не могу не размышлять над тем странным обстоятельством, что я собираюсь посвятить этот дневник, дар моей жены, той цели, о которой я долго думал, но был чересчур медлителен или празден, чтобы добиться ее воплощения. Словно нерадивый ученик, я привлечен гладкостью бумаги и приветливостью бледно-голубых строк к выполнению задачи, которую обычный блокнот или тетрадь были бессильны заставить меня выполнить. Короче, я намереваюсь вести дневник. По моему суждению, в этом занятии есть, по крайней мере, одно преимущество: пишущий должен считать себя свободным, точнее, обязанным беспристрастно описать те чувства, надежды и тайную горечь, которые при других обстоятельствах остались бы нераскрытыми. Именно это я предполагаю сделать и верю, что люди, изучающие душевные болезни, приветствовали бы мое намерение как здоровое и мудрое».

Аллейн помедлил и прислушался. Он слышал лишь удары собственного пульса.

«То, что я ошибся в своем выборе, стало очевидным слишком скоро. Наш брак еще не продлился и года, когда я уже удивлялся, что заставило меня вступить в такой несчастливый союз, и мне казалось, что не я, а кто-то другой поступил столь опрометчиво. Следует быть справедливым. Качества, которые вызвали восхищение, столь поспешно принятое мною за любовь, были реальными. Все эти качества, которых мне самому недостает, имеются у нее в избытке: энергия, сообразительность, решительность и в особенности жизненная сила…»

За стропилами прошуршала крыса.

– Маркинс!

– Сэр!

– Запомните: не двигаться до условного сигнала.

– Совершенно верно, сэр.

Аллейн перевернул страницу.

«Не странно ли, что восхищение идет рука об руку с умирающей любовью? Те самые качества, за которые я ей аплодирую, собственно говоря, уничтожили мою любовь. Но я считал, что мое безразличие вызвано не ее или моими недостатками, а лишь является естественным, хотя и драматическим следствием моего физического упадка. Будь я более крепок, думал я, я бы легче воспринимал выплески ее энергии. С этим убеждением я бы, возможно, прожил остаток нашей совместной жизни, если бы не встретил в своем уединении Теренцию Линн».

Аллейн опустил ладонь на раскрытую страницу и стал мысленно вспоминать фотографию Артура Рубрика. «Бедняга, – подумал он, – не повезло ему». Он взглянул на часы. Было двадцать минут двенадцатого. Должно быть, свеча в его комнате догорела и погасла.