Текст книги "Бойтесь данайцев"
Автор книги: Наум Мильштейн
Соавторы: Вильям Вальдман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
Тогда он быстро «оздоровил» пиджак Пахана, и, когда Юля вышла из кухни, неся абонентную книжку, он поднес руку к виску, откланиваясь, и насмешливо произнес полушепотом: «Адью, мадам. Желаю счастья».
Ознакомившись с содержимым бумажника, он понял: Пахан изменил репертуар. Первым побуждением было встретиться с Юлей, вручить ей бумажник и все, все рассказать ей. Он колебался: ведь тогда придется показать, кто он есть на самом деле. Однако страх за девушку, за ее будущее пересилил, и он, придя к ней в библиотеку, попытался разъяснить, в какую пропасть она падает, встречаясь с Паханом-Ермаковым... Юля даже не дослушала его исповедь, она с ужасом отшатнулась от Володи и с нескрываемым презрением потребовала, чтобы он ушел. Навсегда...
Мог ли он поведать обо всем следователю? Мыслимо ли вывернуть наизнанку свое нутро, да и во имя чего? Рассказать о Пахане? Но, во-первых, опять все упирается в Юлю, а, во-вторых, Пахан, конечно же, мразь, испортившая ему жизнь, и судьба здесь ни при чем, однако предать он не мог. Каланча предателем, тихушником никогда не был и не будет. Так что придется этим симпатичным ребятам обойтись без него, а он, как стоял, так и будет стоять на своем...
Николай не без основания считал, что ему повезло. В самом деле, Галимов, которого они искали лишь как обладателя поддельных прав и как лицо, которое чисто теоретически могло навести их на изготовителя, сам оказался этим изготовителем. Оставалась лишь одна неясность: роль Гринкевича в данной истории. После признания Игоря Барсукова поведение Анатолия Петровича стало еще загадочней. Вот почему, когда Туйчиев отправился в следственный изолятор, где находился доставленный туда Галимов, Соснин не поехал с ним, а решил еще раз побеседовать с Гринкевичем.
Анатолий Петрович с момента их предыдущей встречи сильно осунулся, постарел, смотрел на Соснина потухшими глазами.
– Я уже в тот раз все рассказал, – глухо ответил он на просьбу Николая еще раз повторить, как произошло падение.
– Вы сами знаете, что все было не так, – дружелюбно улыбнулся Соснин, но Гринкевич никак не прореагировал на дипломатические тонкости. – Хорошо, – прервал затянувшееся молчание Николай, подошел к столу, вынул из него часы и положил их на стол перед Гринкевичем.
По лицу Гринкевича пробежала тень, но он опять ничего не сказал.
– Поверьте, мы располагаем данными, «железными» данными, как и при каких обстоятельствах вы лишились часов. Вы можете, наконец, понять, что ваша игра в молчанку бросает на вас тень. – Соснин рассказал о показаниях Барсукова и добавил: – Вы хотите что-то скрыть. Но во имя чего или точнее – во имя кого? Скажите, Анатолий Петрович, – поддавшись внезапно мелькнувшей мысли, спросил Соснин, – ваше молчание каким-то образом связано с вашим сыном?
– Да, – еле слышно, одними губами произнес Гринкевич, подняв голову. По дряблым щекам его струились ручейки слез, но во взоре была решимость, и это крайне поразило Николая.
– Анатолий Петрович, во имя памяти вашего сына призываю, прошу вас, расскажите, наконец, правду, облегчите душу. – Николай понимал, что апеллировать к памяти погибшего сына жестоко, но в данный момент он каждой клеточкой своего тела почувствовал, что это – единственно верный, интуитивно нащупанный им путь к истине.
– Да, да, – прерывающимся голосом горячо заговорил вдруг Гринкевич, – я все расскажу... Вы абсолютно правы... Правда и только правда накажет зло... И меня...
– Пожалуйста, опишите все подробно, – с этими словами Соснин положил перед Гринкевичем чистый бланк протокола допроса и ручку.
Галимов держался свободно, раскованно, всем своим видом подчеркивая, что относится к допросу как к формальному акту. Ведь он и при задержании сразу признался в бессмысленности своего поступка. Он так и сказал Туйчиеву, что невозможно всю жизнь прожить зайцем, поэтому осуждает свое поведение, считает его глупым.
– Однако, – усмехнулся Арслан, – все, что вы проделали, например, смена номеров машины, заявление об угоне, использование факта ухода в отпуск, дабы создать себе алиби, никак глупым не назовешь.
– Инстинкт самосохранения здесь сказался, гражданин следователь, а не ум.
– Вы хотите сказать, что в вас он развит слишком сильно? – опять усмехнулся Туйчиев.
– Наверное, не больше, чем у других, но в минуты опасности он проявляется очень концентрированно.
– Возможно, возможно, – словно раздумывая, стоит ли соглашаться с его доводами, проговорил Туйчиев, – и все же давайте уточним некоторые детали.
– Я готов, – охотно ответил Галимов, – ведь помощь следствию суд, надеюсь, расценит как смягчающее вину обстоятельство. Я готов рассказать вам даже то, что на суде фигурировать не будет.
– Интересно, – несколько удивленно проговорил Арслан. – Я готов вас выслушать.
– Мой побег был продиктован страхом наказания. Из разговоров, которые вели между собой врачи в приемном отделении, мне стало ясно, что состояние потерпевшей очень тяжелое, а я, так сказать, был немножко «под шафе». Кстати, как состояние здоровья потерпевшей?
– Ей лучше, но повреждения она получила тяжкие.
– Жаль, очень жаль, – печально произнес Галимов, – поверьте, я искренне сожалею о случившемся, но... – он развел руками, взывая к сочувствию.
– Продолжайте, я вас слушаю, – голос Туйчиева был строг.
– Да, да. Так вот, учитывая свое состояние, я подумал: сейчас приедет дежурный наряд, его уже вызвали, меня сразу на экспертизу и тогда – конец. Ведь известно, если водитель в нетрезвом состоянии, значит, уже виноват, тут ничего не докажешь, а добавить на это срок вполне могут. В этот момент у меня созрел план, как отвести от себя подозрение.
– А права, которые остались в приемном отделении?.. – поинтересовался Туйчиев, хотя заранее предполагал, какой будет ответ.
– Это просто, – бесхитростно ответил Галимов. – Они были в машине, и угонщик ими воспользовался.
– А фотография на правах? Ведь вас работники приемного отделения могли опознать.
– На правах же фотография, где я – с усами и бородой. На всякий случай, – довольно ухмыльнулся Галимов. – Вообще-то, погубила меня жадность: жалко было свою машину бросать, а то бы... – он не закончил мысль, лишь огорченно развел руками.
– Что ж, ясно. – Эти ответы для Туйчиева не были неожиданностью, именно их он ожидал.
– Вы, конечно, понимаете, гражданин следователь, что на суде я об этом говорить не буду, а был ли я выпивши в тот момент, сейчас уже никто не установит. Вам же я рассказал, чтобы убедить в моем искреннем и глубоком раскаянии в совершенном.
– Ясно, – еще раз повторил Туйчиев. – Все же попробуем, учитывая вашу искренность, подробнее осветить некоторые моменты. Итак, почему вы, зная, что с первого числа уходите в отпуск, договорились с Ермаковым Виктором о звонке второго числа ровно в двенадцать? – Задавая вопрос, Арслан очень внимательно следил за выражением лица Галимова и с удовольствием отметил, как тот напрягся, словно готовясь к прыжку, в глазах промелькнул испуг, а щеки покрылись красными пятнами, поэтому он решил нарастить темп и тут же задал еще два вопроса: – Далее, считаете ли вы необходимым проведение очных ставок с упомянутым Ермаковым и Шералиевым или обойдемся без этого? Наконец, внесите ясность по поводу ваших поддельных прав: вы сами их изготовили, как и другие? Кстати, – продолжал Арслан, поскольку Галимов молчал, – список лиц, с которыми следует провести очные ставки, как вы знаете, может быть продолжен. Надеюсь, мои вопросы не поколебали вашего желания быть до конца искренним?
Галимов продолжал молчать, а мысль его в это время лихорадочно билась в поисках решения. Ему сразу с первого же вопроса стало ясно, что пока он был в бегах, следствие методично накапливало в своих арсеналах доказательства не только по наезду. И главное – их не так уж мало. Отрицать все – лишь отсрочить время развязки, и ему уже не сойти тогда за искренне раскаявшегося. Нет, лишать себя возможности выступать в этой роли он не собирался, он просто не видел для себя других путей добиваться снисхождения и смягчения участи. Надо только себя выставить в свете маленького посредника, пешки, тем более, что для этого имеются объективные возможности. И он решился.
– Вам и это известно, – тяжело вздохнув, произнес сокровенно Галимов и при этом безнадежно махнул правой рукой: дескать, семь бед – один ответ. – Я, действительно, буду предельно искренен и потому, думаю, ни очные ставки, ни опознания не понадобятся. – Он опять горько вздохнул. – Права у меня поддельные, это точно, но изготовил их, конечно, не я. Равно как и для других клиентов, фамилии которых вы называли. Прошу учесть, гражданин следователь, в этом деле моя роль минимальна. Я лишь находил клиентов, благо желающих было предостаточно, – усмехнулся Галимов. – Договорившись с клиентом, передавал заказ, а когда он был готов, сдавал клиенту и получал деньги. От каждой сделки я имел не более 50-70 рублей.
– Это, когда сделка, как вы выразились, шла, так сказать, по таксе, установленной вами, а если договаривались о цене сверх нее?
– О, вы очень тонко подметили, гражданин следователь, – угодливо улыбнулся Галимов. – Разумеется, все излишки мною оприходывались в свою пользу, хотя было это, поверьте, не так уж часто. Но, как я понимаю, вас интересует не только мои прибыли, вернее не столько, как тот, кому я сдавал заказ. Назову его без утайки: Алексей Гринкевич, мой товарищ. Именно он вовлек меня в это грязное дело. По всей видимости, в деле был еще кто-то, однако я поддерживал связь лишь с Алексеем...
Хитер бестия и изворотлив, по привычке мысленно подводил итоги прошедшего допроса, возвращаясь в управление, Туйчиев. Быстро сориентировался в разложенном мной пасьянсе. Но что дает нам его признание? Учитывая смерть Алексея Гринкевича, практически мы получили нуль. Ничего не скажешь, ловко он разыграл свое раскаяние помочь следствию. Помог! Зная, что Алексея нет в живых, очень легко все замкнуть на нем... Короче говоря, мы опять отброшены на первоначальные рубежи. Хотя не совсем так. Пока для нас Алексей был лишь одним из обладателей поддельных прав, а теперь... Теперь он уже выступает одним из соучастников. Что ж, если подойти объективно, некоторое продвижение имеется. Впрочем, какое это продвижение, когда выявленный соучастник мертв? Однако Галимов безусловно прав в одном: погибший Гринкевич вряд ли был одиночкой. Тогда кто же еще? Кто? Где клише, сырье? Может быть, прав Николай со своей версией? Пожалуй, сейчас ее так просто не отбросишь. Итак, что получается? Гринкевич-младший действовал в одной упряжке с Гринкевичем-старшим... Интересно, но это ведь надо доказать. Как?..
Из протокола допроса
Гринкевича А. П.
Наверно, мне давно надо было рассказать всю правду, снять тяжкий камень со своей совести. Однако я не находил в себе душевных сил и воли сделать это. Уверен, что каждый отец, потерявший единственного сына, поймет меня. Что осталось у меня в жизни? Абсолютно ничего. Пустота. Алексей был моей жизнью. То, что я узнал о нем, потрясло, выбило из колеи. Но стал ли он мне менее дорог? Нет и нет. И, возможно, то, что я сейчас опишу, могут расценить как предательство его интересов. Он ушел из жизни, ушел глупо и нелепо, сердце мое не перестает кровоточить. Но я не могу больше молчать, я просто обязан рассказать правду, хотя и вынужден поведать такое, что, несомненно, опорочит моего сына. Возможно, узнав о моем поступке, люди отвернутся от меня, сочтут безнравственным, будут осуждать, хотя можно ли осудить меня больше и строже, чем я сам? Ведь я виноват в гибели моего мальчика. Но есть еще один виновник гибели Алеши, который спокойно живет и даже преуспевает, наверняка используя в своих преступных целях способности и талант безвременно погибшего сына. Постараюсь изложить все по порядку.
Чуть больше года назад я встретил однокашника, которого не видел много лет. Собственно, мы никогда не были с ним дружны, а если честно, то я его боялся, его в школе все боялись, даже старшеклассники. Была у него кличка «Бешеный». Мы учились в седьмом, когда один десятиклассник неосторожно бросил ему: «Салага». Он кинулся на него, схватил за горло и стал душить. Он бы его точно задушил, не подоспей учитель физкультуры. С большим трудом тот оторвал его от жертвы. «Да ты, брат, бешеный», – сказал учитель. С тех пор и присохла к нему кличка. В десятом классе Бешеный внезапно исчез. Как потом оказалось, его арестовали за разбой.
И вот через столько лет встреча. Разговорились, вспомнили школу, обменялись адресами. Я обратил внимание, что его заинтересовала моя профессия. О себе он сказал, что работает в почтовом ящике. Я не очень обрадовался, откровенно говоря, встрече. Но он обладал чудодейственной способностью навязывать свою волю и желание другим. Я же, печально и стыдно признаться, человек слабовольный, что мешает мне в жизни. Но это от бога, ничего не поделаешь. Так и стали мы «дружить». То была дружба удава с кроликом. К Леше он относился хорошо, и сына, если честно, тянуло к нему. Бешеный принимал активное участие в судьбе Алексея, подключил свои связи, и сына по распределению оставили в городе. Естественно, что, когда я, наконец, сумел приобрести для Леши машину и возникла проблема получения прав, я обратился к нему. Странное дело! Я всегда считал: главное – машина. Оказалось не менее сложным устроиться на курсы для получения прав. Алексею не терпелось сесть за руль, кое-какие навыки он приобрел у друзей, но я никогда не позволил бы ему без специальной подготовки и официального документа управлять машиной. Мои попытки устроить сына на курсы оказались безрезультатными. И тогда я обратился к своему школьному приятелю. «Никаких проблем», – ответил он, и через месяц Алеша радостно показывал мне новенькие водительские права. Но после смерти сына, который погиб из-за своего неумения водить машину, я узнал, что права – поддельные. Значит, он их получил неправедным путем. Как же тогда расценивать услугу Бешеного? Выходит, он все знал. Я пошел к нему, хотел рассеять свои сомнения. Он встретил меня неприязненно, на вопрос, как у Алеши оказались поддельные права, зло рассмеялся: «Ты ищешь первопричину, думаешь, она во мне, – сказал он, – так знай: твой сын сам себя убил». С этими словами он вышел в другую комнату и вынес оттуда клише. «Вот, смотри, что смастерил твой талантливый сын. Здесь и автограф его есть. А идея – твоя. Удивляешься? Напрасно. Помнишь, ты пришел ко мне с просьбой помочь с правами. Мы с Лешей решили помочь не только себе, но и другим. Надеюсь, тебе известно, что у Леши обнаружили 500 рублей. Это плата за работу. Ты не можешь быть в претензии ко мне. Я любил Алексея и подарил ему самое главное: веру в себя, возможность безбедного существования, независимость».
«Все твои подарки, – ответил я, – сделали моего сына преступником и привели его к гибели. Это – дары данайцев». Он рассмеялся: «Пусть так, если тебе угодно. А теперь, иди и расскажи обо мне, не забудь заодно и о сыне, чем он занимался... Иди же, быстрей, а то опоздаешь в тюрягу. Ведь мастером штемпельной мастерской работаешь ты, а не я». Он еще что-то долго кричал мне, но я уже ничего не слышал. Мой мальчик – преступник.
Было от чего потерять рассудок. И во всем виноват Бешеный. Но я взял себя в руки и сказал ему, уже стоя в дверях: «Ты напрасно думаешь, что я боюсь тебя и страх за доброе имя сына заставит меня молчать. Меня уже не напугаешь». После моих слов его глаза налились кровью, как тогда, когда он душил на школьном дворе старшеклассника. «Помни, – прорычал он, – ты даже не успеешь пожалеть об этом».
Я вышел на улицу и направился домой. Было темно, вскоре я услышал шаги за спиной и понял: Бешеный слов на ветер не бросает и решил привести свою угрозу в исполнение, не откладывая в долгий ящик. У меня созрело решение первому нанести удар. Что было дальше вам известно.
Пусть мои правдивые показания помогут правосудию. Сообщаю адрес Бешеного: ул. Садовая, 12. Зовут его Виктор Степанович Ермаков. Показания написаны собственноручно. Гринкевич.
