Текст книги "Русские идут!"

Автор книги: Натаниэль Бенчли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 4

Когда Олин Леверидж проснулся, то обнаружил, что лежит одетый на раскладушке, а керосиновая лампа слабо мерцает в сером свете утренней зари. Пустая бутылка из-под виски валялась на полу, в стакане, из которого пил Гарни, мокли два окурка. Леверидж осмотрелся, у себя в ногах нашел свою чашку, вытащил из нее окурок и быстренько опрокинул в рот остатки виски. Напиток обжег гортань, но Олин сумел проглотить его. Он надеялся, что виски поможет ему прийти в себя – ему предстояло работать у Сая Уиддемера, а значит, придется шагать до городка больше четырех миль. Он сел, чувствуя, как тепло неторопливо растекается по телу, и через пять минут поднялся. Задув лампу, он, пошатываясь, направился к двери и вышел за порог. На воздухе, прохладном и ароматном, ему стало лучше и он повеселел. Леверидж вдохнул полной грудью и пустился через вересковые пустоши, совершенно забыв, что наступило воскресенье и на работу идти было не нужно.

Озера утреннего тумана лежали в низинах. Поднимавшееся солнце окрашивало все вокруг в прозрачный розовый цвет. На траве была обильная роса, и не успел Леверидж пройти и полмили, как его брюки промокли до колен. Но ему стало лучше после ночной попойки, и это его радовало. Щедрость и разнообразие красок осени на вересковых пустошах также улучшали настроение. Сверкали багрянцем невысокие кустики черники, желто-коричневые листья дикого винограда переплетались с буро-малиновым плющом, брусника пламенела возле янтарной осоки, а рядом возвышалась сине-зеленая лиственница, вокруг которой, словно затухающий в подлеске огонь, тянулись сизые водосборы. Желтые глянцевитые листья клена перемежались с дымчато-красным сумахом. Небольшие озерца окружала яркая сочная зелень, которая на расстоянии сливалась в линию цвета охры и совсем исчезала в другой растительности, окружавшей подлесок.

Любуясь красками, Леверидж отчаянно желал запечатлеть их на холсте. Он решил откладывать часть денег, которые получит от Уиддемера, и купить краски и холст. Кисти у него где-то были, но краски давным-давно превратились в цветные камешки, а холст защищал лачугу от непогоды.

Тропинку перебежал кролик и юркнул в дубовую поросль. Это вывело Левериджа из задумчивости. Сердце снова бешено заколотилось, и он понял, что радоваться рановато. Похмелье, которое, казалось, давно отступило, вновь незаметно подобралось и скрутило ликовавшего Олина в дугу. Леверидж пошел медленнее, стараясь дышать поглубже. Хотя небо было безоблачным, солнце светило как-то тускло. Леверидж ощущал дыхание зимы, еще одной долгой скверной зимы, которую ему предстоит пережить на острове. Он чувствовал – сейчас яснее, чем когда-либо, – пока он остается здесь, ему не суждено создать ничего стоящего. На секунду его обуял ужас: он осознал, что нужно достать денег любыми средствами и уехать отсюда. Он не может работать на острове, а может только влачить жалкое существование. Ему нужны условия, где его талант сможет вырасти и расцвести. Он будет откладывать по два доллара еженедельно, нет, сперва он заплатит по счету в «Пальмовой роще», а потом уже начнет экономить. Самое важное – поставить себе цель и идти к ней, и тогда, в недалеком будущем, он выберется с острова, найдет приличную работу и всерьез займется живописью.

Где-то впереди стая ворон подняла пронзительный гам. Не успел Олин пройти и десяти ярдов, как через пригорок прямо на него прыгнул олень. Закричав от страха, Леверидж бросился на землю, а олень, метнувшись в сторону, перемахнул через кусты, блеснув белым хвостиком на прощание. Леверидж дрожал на земле, тупо уставясь на желтую ягоду, которая мерно покачивалась у него под носом. Когда он почувствовал, что в состоянии идти дальше, то стал на четвереньки, а потом медленно поднялся.

На пригорок, из-за которого выпрыгнул олень, вышли трое, потом из леса к ним присоединились еще шестеро. Увидев Левериджа, один из них поднял автомат.

– Эй, брось! – заорал художник, поднимая руки. – Убери эту штуку. Не видишь, я сдаюсь!

Незнакомцы окружили Левериджа. По их виду он понял, что большую часть ночи они провели на болотах, – грязная мокрая одежда, расцарапанные лица, глаза усталые и немного испуганные. Двое были вооружены пистолетами. Тот, кто помоложе, шагнул к Левериджу:

– Давай лодку! И поживей!

– Лодку? Откуда лодка на болоте, – переспросил художник ошарашенно. – Вы спятили?

Парень говорил с акцентом, который Леверидж не мог опознать. «Наверное, еврей», – подумал он. Внезапно ему пришло в голову, что это гангстеры из Нью-Йорка. Колени Олина задрожали.

– Здесь лодку вы не найдете, – произнес Леверидж торопливо. – На болоте лодку никто держать не будет.

– Где лодка? – потребовал молодой. – Веди нас к лодке. Быстро.

– Ребята, до лодок долго топать, – ответил художник. – Чтобы достать ее, нужно идти в город, шесть или семь миль туда. – Он махнул рукой в сторону, откуда шел. – Я покажу вам путь, но меня ждут на работе, и я опоздаю, если пойду с вами. По-моему, лучше всего взять такси. Идите в деревню и позвоните Хербу Фаулеру, таксисту, он отвезет вас, куда пожелаете. Телефон я вам дам, а сам, пожалуй, двинусь, иначе точно опоздаю. Пока. – Леверидж сделал шаг, но ему преградили дорогу. Двое с пистолетами пошептались, и молодой посмотрел на Левериджа.

– В деревне есть машина?

– Да, я уже сказал. – Акцент все-таки был явно незнакомый. Нет, они не гангстеры, те вряд ли носят пистолеты в армейской кобуре на поясе. Тогда кто? Но кем бы они ни были, им не позавидуешь, ночь они провели на болоте и явно хотят побыстрей убраться.

– Ладно, – решился Леверидж. – Вот что мы сделаем: я пойду с вами в деревню и покажу, где живет Херб, а там решайте сами. Договорились?

Все помолчали, потом молодой кивнул:

– Иди. Мы пойдем с тобой.

Мюриэль Эверетт, деревенская почтмейстерша, поставила чайник на плиту. Потом крепче запахнула синий фланелевый халат, включила телевизор и уселась смотреть утренние новости. Во время летнего сезона воскресенье проходило неплохо: первая почта прибывала утром, другая после обеда, и всегда находилось, с кем поболтать. Но воскресенье в межсезонье – мертвый день: ничто не нарушает однообразие за исключением телевизора, а по нему вечно крутят какую-то ерунду. Впрочем, мисс Эверетт редко смотрела телевизор, живой интерес у нее вызывали только новости и чемпионаты по классической борьбе. Что же касается рекламных обозрений, вестернов и викторин, то она не выключала их только для того, чтобы не остаться в полной тишине. Когда она сидела на почте, дверь всегда была нараспашку – ловушка для возможных собеседников. Но в большинстве люди не заходили внутрь, хлопали дверцами своих ящиков у входа и отправлялись восвояси. Иногда подходили по двое, тогда до мисс Эверетт доносилось невнятное бормотание, но к ней оно отношения не имело. Люди всегда толковали о вещах, давно ей известных, поэтому почтмейстерша даже не прислушивалась.

Небесной музыкой для нее звучало полученное от клиента слово «милочка» – это был верный знак, что прибывают курортники. Все кругом приходило в движение, а мисс Эверетт предвкушала новые сплетни и слухи. Особенно удачным мисс Эверетт считала 1948 год, когда по небрежно написанной открытке она догадалась, что на острове инкогнито отдыхает некий политический туз, удалившийся в «глубинку» зализать раны, полученные в предвыборных баталиях. Усилиями мисс Эверетт слух разнесся по острову мгновенно и скоро получил веское подтверждение: политик тут же уехал в сопровождении своей подружки, столь неосторожно написавшей пресловутую открытку. Все это создало мисс Эверетт репутацию первой поставщицы сплетен на острове и с лихвой искупило ее былые промашки по этой части. С прибытием курортников она прекращала резьбу по дереву – она вырезала чаек из сосны для сувенирных лавчонок – и полностью переключалась на слежку за корреспонденцией: кто и откуда получает почту, кому и куда отправляют. Больше всего на свете мисс Эверетт боялась пропустить что-нибудь интересное и очень старалась, чтобы вокруг нее осталось как можно меньше неразгаданных загадок.

Чайник на плите засвистел. Мисс Эверетт встала, налила кипяток в китайский чайничек с заваркой и потянулась к хлебнице, как вдруг услышала шум на улице. Выглянув в окно, она увидела людей, сгрудившихся вокруг ее автомобиля. Все были одеты одинаково, все незнакомые, кроме Олина Левериджа. Он явно спорил с одним из незнакомцев, который показывал на ее машину, в то время как Олин тыкал пальцем в сторону улицы.

В конце концов Леверидж и тот, с кем он ругался, двинулись к ее дому. Мисс Эверетт метнулась в спальню за вставной челюстью. Раздался стук в дверь.

– Входите, – пригласила она и поправила халат.

Дверь распахнулась, вошел Леверидж, а следом – парень с пистолетом. Мисс Эверетт заметила, что художник явно напуган, а парень – он сразу ей не понравился – сильно нервничает.

– Извините за беспокойство, мисс Эверетт, – сказал Леверидж с заметной дрожью в голосе, – но эти джентльмены хотят позаимствовать вашу машину. Я говорил им, что у Херба Фаулера есть такси, но им приспичило взять именно вашу машину. Они послали меня за ключами.

– Ну так они их не получат, – отрезала хозяйка дома. Повернувшись к незнакомцу, она спросила: – Зачем вам моя машина?

– Нам нужно достать лодку. Дайте ключи.

– Не будет вам машины! Ишь, чего выдумали! – возмутилась мисс Эверетт. – Убирайтесь отсюда оба! А вы, Олин Леверидж, постыдились бы! Вваливаетесь ко мне домой с оравой бродяг, да еще чужаков к тому же. Между прочим, где вы их откопали? В сточной канаве?

– Они схватили меня на болотах, – отозвался Леверидж. – Я ничего не мог поделать.

– Ну и ведите их обратно в болото, да поживей.

Лысенко достал из кобуры пистолет и шагнул к мисс Эверетт.

– Дайте ключи!

– Молодой человек! Не балуйтесь с оружием, – властно сказала почтмейстерша. – Опустите пистолет, и немедленно. – Она увидела, что парень колеблется и продолжала: – Где вы воспитывались? Разве мать учила вас целиться в пожилых леди и красть их машины? Сомневаюсь, что сейчас она могла бы вами гордиться. – Она старалась отвлечь его внимание, а сама тихонько тянулась к горячему чайнику. Лысенко перехватил ее руку. Она неуклюже попыталась ударить его в живот, но сама свалилась на пол. С улицы донесся шум заводимого двигателя, и кто-то крикнул по-русски. Лысенко откликнулся и под дулом пистолета повел Левериджа из дома.

Обернувшись через плечо, Леверидж сказал:

– Извините, мисс Эверетт. Я предупреждал их, что вы будете возражать… – Дверь захлопнулась.

Женщина вскочила с пола и схватила телефонную трубку. Телефонистка отозвалась не сразу. Мисс Эверетт закричала:

– Соедините меня с полицией – на острове высадились русские!

Гудок, еще один, еще… Наконец Линкольн Маттокс отозвался сонным голосом.

– Линк, говорит Мюриэль! У нас русские!

После паузы Маттокс проговорил:

– Мюриэль, нельзя будить человека в такую рань. Сама небось еще не выспалась, а? – Наступила тишина. Мисс Эверетт яростно трясла трубку, но линия молчала. Она выглянула в окно и увидела мужчину, слезающего с телеграфного столба с ножницами, и провода, свисающие до земли. В ее машину, древний «форд-седан» с двумя дверцами, уже набились люди. Двое стояли на подножках, а тот, что с ножницами, прыгнул на капот, едва машина тронулась с места. Из-под колес вылетел гравий, и автомобиль исчез в конце улицы.

Мисс Эверетт сразу подумала об Агнес Грилк, жившей с мужем Лютером по соседству.

У них было две машины. Одна принадлежала Лютеру, но он ею совсем не пользовался, почти все время пропадая либо в море, либо на стройке, либо за выпивкой в «Пальмовой роще». Другая была в распоряжении Агнес, которая занималась чем угодно, лишь бы выгадать хоть один доллар. Во время «сухого закона» она промышляла контрабандой спиртным, но с тех пор переменила множество занятий – была официанткой, механиком, барменшей, водителем грузовика, носильщиком, гидом, помощником электрика. А еще она играла в покер лучше любого мужчины. Агнес любила зиму, ибо в это время года зарабатывала покером больше, чем за все летние подработки. Мисс Эверетт набросила на халат тяжелое пальто из твида и выскочила на улицу.

Агнес завтракала треской, запивая ее пивом. Она была высокой и сложена, как чемпион по гребле. Сейчас, склонившись над едой, Агнес походила на журавля. Скользнув по гостье взглядом, она заметила домашние шлепанцы и халат под пальто и сообразила, что случилось что-то из ряда вон выходящее, но выказать любопытство значило потерять лицо, поэтому она, набив рот треской, предложила:

– Садись, выпей пива.

– Русские на острове! – выдохнула мисс Эверетт, захлопывая за собой дверь. – Где Лютер? Торопись – они уже едут!

– Что за чепуха? – отозвалась Агнес, призывая всю свою выдержку игрока в покер, чтобы не наброситься на гостью с расспросами. – Кто и куда едет?

– Они забрали мою машину и Олина Левериджа, а теперь ищут лодку! Где Лютер?

– Думаю, валяется под столом в «Пальмовой роще». Да что это за русские?

– Не знаю, они говорили по-русски. У них оружие, и они захватили в плен Олина на болоте, а теперь ищут лодку! Один из них наставил на меня пистолет, сбил с ног, потом они обрезали телефонные провода и уехали! Нужно поднять тревогу!

– Черт возьми, – воскликнула Агнес, вытирая рот тыльной стороной ладони, – а ты не врешь?

– Конечно, нет. Стала бы я иначе бегать в таком виде!

– Да, наверно, не стала бы. – Агнес допила пиво и поднялась. – А что, по-твоему, мы должны делать?

– Поднять тревогу! Подними-ка трубку и проверь, работает ли телефон.

Агнес так и сделала, затем повесила трубку:

– Без толку. Немой как рыба.

– Они, я думаю, перерезали провода по всей линии. Но как-то нужно сообщить…

– Как? Орать во все горло? На Поля Ревира [1]1
  Герой войны за независимость (1775–1783 гг.), поднявший тревогу при попытке англичан захватить Бостон.


[Закрыть]мы не похожи. Да и кто нам поверит?

– Надо действовать, все равно как!

– Ладно, детка, успокойся. – Агнес надела кожаную куртку и оглядела мисс Эверетт. – А ты не замерзнешь?

– Ну конечно, нет. Вперед!

– Знаешь, что я придумала? – остановилась Агнес на пороге. – Давай подадим тревогу каким-нибудь знаком. У тебя есть из чего его сделать?

– А каким знаком?

– Ну каким-нибудь, чтобы было ясно, что русские на острове. – Агнес открыла дверцу своей машины. Это был «додж» 1947 года с разорванной обивкой, поэтому возникало впечатление, что находишься не в машине, а на хлопкоочистительной фабрике после взрыва.

– Ты их видела, ну и придумай что-нибудь.

Мисс Эверетт устроилась на сиденье.

– Главное – начать действовать, – решительно сказала она.

– Если найдем что-нибудь подходящее для знака, то сделаем. Нет, будем просто громко кричать.

Агнес завела мотор, и машина рванулась вперед, оставляя в воздухе клочки ваты.

– Ладно, поехали, – сказала она, – но пусть меня черти утащат, если я стану орать на улицах. Сама понимаешь, мне моя репутация дорога.

Только когда Лысенко втолкнул его в машину, Леверидж стал соображать, что произошло и чем все это может кончиться. Он рассматривал русских, ощущал едкий запах, исходящий от их одежды, и заметил, что они напуганы чуть ли не больше, чем он сам. Он гадал, был ли этот отряд авангардом армии вторжения или же это шпионы, выброшенные на парашютах. То, что происходило, было нелепо, но факт оставался фактом – вокруг него были русские и он был их пленником. Потом Левериджу пришло в голову, что впервые с ним случилось нечто из рада вон выходящее. Его жизнь, сколько он ее помнил, всегда текла неторопливо, без перемен и резких поворотов. Даже опускался он постепенно, почти незаметно. Он плыл по течению реки своей жизни, и все вокруг менялось так незаметно, что нельзя было расставить указательные буйки даже на пройденном пути, не говоря уже о будущем. А сейчас внезапно его вырвали из привычного русла и кинули в совершенно незнакомые воды. И он ничего не мог сделать, даже в мыслях, разве что трепыхаться, как форель в сети, и ждать, что будет дальше.

– Где мы найдем лодку? – спросил Лысенко.

– Эта дорога ведет прямо в город, – ответил Леверидж. – Все лодки стоят у причалов с другой стороны города.

– Что он говорит? – поинтересовался Розанов. Лысенко перевел. – Спросите его, можно ли захватить лодку незаметно.

Лысенко повторил вопрос по-английски.

– Он говорит, что это невозможно, – переводил Лысенко, – люди приходят к причалам очень рано.

Розанов размышлял.

– Та старуха уже наверняка подняла тревогу, – наконец произнес он. – По-моему, мы перерезали провода слишком поздно.

– Надо было мне ее прикончить, – вздохнул Лысенко, – и тогда мы были бы в безопасности.

Розанов покачал головой:

– Слишком много шума. Выстрел переполошил бы всю округу.

– Я мог бы ее задушить, – стоял на своем Лысенко. – И я хочу, чтобы вы отметили в своем рапорте мою инициативу, причем четко и ясно, чтобы начальство…

– Хорошо, я отмечу, – перебил его Розанов. – Теперь подумаем, что делать дальше. – Он оглянулся назад, на матроса с ножницами, который хватался за капот всякий раз, когда машина подпрыгивала на ухабах. – У этого Бродского вес и сноровка, как у хорошей коровы. Золтин, возьмите у него ножницы. Когда въедем в город, быстро перережьте все телефонные провода. И прежде всего те, что обеспечивают связь с материком. Крегиткин, пойдете с ним и не вздумайте никого убивать, разве что вас вынудят защищаться. Но и в этом случае не поднимайте шума.

– Есть, командир, – отозвался Крегиткин.

– Крегиткин, я подам на вас рапорт, – вылез Василов, расположившийся на заднем сиденье. – Когда вернемся на судно, вы напишете пять тысяч раз «товарищ командир».

Крегиткин и Золтин переглянулись.

– Угу, – промычал Крегиткин.

– Так не отвечают! – взвился Василов. – Проявляйте уважение, когда разговариваете со мной.

– Заткнись, Василов, – вмешался Розанов. – О другом сейчас волноваться надо.

– И на вас подам рапорт! – продолжал бушевать замполит. – Никто не смеет говорить со мной таким тоном.

Розанов пропустил его слова мимо ушей и повернулся к Лысенко.

– Спросите американца, где в городе телефонная станция.

Тот перевел вопрос и выслушал ответ Левериджа.

– Он говорит, что не может точно сказать. У него давным-давно нет телефона, так что ему это ни к чему знать.

– Он лжет, – сказал Розанов. – Переведите, что, если он будет запираться, мы напустим на него Хрущевского.

– Он говорит, что телефонная станция в начале Главной улицы, – сообщил Лысенко через минуту. – В любом случае нам ее не миновать.

– Это уже похоже на правду, – произнес Розанов. – Выясните у него, есть ли другая дорога в город? Мне не нравится это шоссе – слишком открытое место, нас могут заметить.

Выслушав ответ пленника, Лысенко сказал:

– Он говорит, что есть дорога через болота, но, по-моему, он заманивает нас в ловушку.

– Переведите: если мы заблудимся, то убьем его.

– Он клянется, что не заблудимся. Но лично я ему не доверяю.

– Нам остается только доверять – как его проверишь? Конечно, он мог все наврать от начала до конца. Предупредите его, что, если он солгал, мы разрежем его на мелкие кусочки и бросим на съедение воронам.

– Он уверяет, что сказал чистую правду: эта дорога через болота выведет нас на окраину города и нас никто не заметит.

– Ладно, езжайте, куда он покажет.

– Товарищ капитан-лейтенант, я настоятельно прошу, чтобы вы отметили в своем рапорте мой категорический протест.

– Хорошо, учту. А теперь скажите ему, чтобы показывал дорогу.

– Я вынужден подчиниться. – Лысенко переговорил с Левериджем и буркнул: – Надо сворачивать вправо, примерно через двести ярдов. Хочу еще раз предупредить, что, если нас постигнет неудача, именно я…

– Если нас постигнет неудача, вы вряд ли останетесь в живых, – оборвал его Розанов и приказал Громольскому, который правил «доджем»: – Поверните направо.

Увидев две грязные колеи, уходящие в подлесок, Громольский притормозил и свернул с шоссе. Машина с грохотом затряслась на ухабах и выбоинах. Ветки деревьев хлестали по машине и по людям, которые примостились на подножках. Моряки в кабине ворчали и переругивались. Однако Леверидж сохранял на лице спокойное, безмятежное выражение, словно возвращался домой после долгого путешествия. Василов, притиснутый к нему, повернулся и сказал на почти безупречном английском:

– Как вы считаете, повел бы капиталист по такой дороге свой «кадиллак»?

– Я, например, водил, – отозвался Леверидж. По его губам пробежала мимолетная улыбка. Он вспомнил молодые годы. – Всякое бывало на нашей дороге, сейчас и поверить трудно.

Василов изучал лицо Левериджа. Потом пожал плечами и выглянул в окно.

– Не верю, – сказал он, – этого не может быть.