Текст книги "Сиамская овчарка"
Автор книги: Наталья Крудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
И тут приехал Серёжа. Я выскочила во двор, он выпустил из машины Варьку, она бросилась ко мне, скулила, била хвостом по асфальту, лизала и ласково хватала меня зубами за шею. Серёжа смотрел на нас, потом подошёл.
– Она ничего не ела, понимаешь… Сразу же начала выть. Приходили соседи, а жена уехала…
– Вернётся.
– Вот возьми для Варьки мясо, тут килограммов пять…
Мы ещё постояли немного. Потом он сказал:
– Ну мне пора. Надо ещё за женой заехать, она здесь у матери.
Я решила доставить Варьке удовольствие и ушла с ней гулять на всю ночь. Юту мы оставили дома спать. Мы гуляли с ней больше пяти часов.
Но утром она опять сидела у двери и просилась на улицу. Если бы я могла выпустить её в лес! Но она не умеет охотиться и погибнет. Надо как можно скорее перебраться за город, выбрать местечко поглуше, куда-нибудь за Мгу, леса там густые. Варька была бы на свободе, а кормилась у меня.
На следующую ночь мы возвращались с прогулки. Я вела на поводках Юту и Варьку. Теперь они прекрасно ладили, даже миски их стояли рядом. И вообще с Варькой стало легче. Только с прогулки приходилось таскать её волоком.
Я уже открыла ключом входную дверь и начала затаскивать Варьку в коридор, когда звено в цепи лопнуло. Наверное, оно было бракованным. Я сунула в комнату собаку и побежала за волчицей. Варька прыгала во дворе. Я сразу же побежала к воротам, чтобы закрыть их, но ворота были прикованы к стене цепями. Варька выскочила за ворота и побежала по Литейному. Я бежала за ней. Полуметровый обрывок цепи позвякивал, ударяясь об асфальт. Перебегая улицу Некрасова, Варька наткнулась на трамвай. Заскрежетали тормоза, я отвернулась. Но трамвай прошёл, а Варька уже была на другой стороне улицы.
Мы бежали по набережной. У меня кололо в боку и тошнило. Иногда я не могла бежать и повисала на парапете. Тогда Варька садилась в отдалении и ждала меня. Один раз она подпустила меня почти вплотную, но схватить за обрывок цепи не дала.
Мы пробежали по пустому Невскому, через Дворцовый мост к Ростральным колоннам. Оттуда к зоопарку. Я уже не могла бежать, и Варька перешла на шаг. И она всё время ждала меня. Но не давалась. Она долго вертелась у зоопарка, нюхала крепкий от сырости запах зверей и птиц и опять повернула к Литейному. Она нашла наш двор, подошла к парадному и, развернувшись, опять выскочила ка улицу. Было пять часов утра. Кое-как я добралась до отделения милиции, объяснила дежурному, что сбежал волк, и просила не убивать. Оставила свой адрес и пошла домой. Я уснула не раздеваясь, но в семь часов проснулась, как от будильника, и снова пошла в милицию. Дежурный сказал, что почти все постовые видели её, но поймать не удалось. Дежурный был очень молодой парень. Он взял из моих рук обрывок цепи, который я забыла выбросить.
В десять часов дежурный нашёл меня и сказал, что волк во дворе Музея Арктики.
Я поехала туда. Шёл дождь со снегом. Варька лежала у крыльца, привязанная верёвкой к водосточной трубе. Какой-то человек заботливо передвигал её доской из лужи на сухое место. Я запомнила его доброе, замирающее от страха лицо. Варька поползла навстречу мне. У неё были перебиты лапы. Я взяла её на руки и понесла. Ни в какой транспорт нас, наверное, не пустили бы, ия пешком отнесла её в ветеринарный институт.
Когда врачи осматривали Варьку, я держала её. Она не скулила, только вздыхала и следила за мной.
В это время пришёл хирург, все расступились перед ним, и он склонился над Варькой. Руки у него были жёлтые от йода, мягкие и, наверное, снимали боль. Варька щурилась под его руками, как кошка.
В станке стояла лошадь с забинтованной головой. Она издали принюхивалась к Варьке и не боялась.
Профессор прощупал Варькины лапы, живот и спину. Лошадь в станке мерно кивала белой головой, в приёмной щебетала какая-то птица, и я подумала, что всё обойдётся.
Профессор положил руку Варьке на голову.
– Операция не поможет. Надо усыпить, чтобы не мучилась… Хотите, провожу вас туда?
Я решила, что необходима напористость. Строго, по-деловому, я сказала, что это будущая кинозвезда. И ещё я говорила, что, как работник зоопарка, не позволю наносить урон государственному кинематографу.
Профессор и врачи, стоявшие группой поодаль, смотрели на меня удивлённо.
Варька тыкалась мне носом в ладони, дышала в пальцы.
Чтобы разжалобить, я сказала, что мои трое детей ждут дома и не переживут, если… Ну, что я им скажу?
– Я понимаю, – разгадал мои уловки профессор. – Знаете, – сказал он, – я всю жизнь мечтал иметь волка, да как-то не пришлось… Не надо зря мучить.
Он грустно взглянул на Варькину морду и сказал:
– Знатный шрам. Обычно звери нос берегут.
Я рассказала про случай с окном. Профессор слушал внимательно. Группа врачей приблизилась, старательно разглядывая Варькин нос.
«Наверное, студенты», – подумала я.
– Может, попробуем, Владислав Францевич? – спросил один из них – и тут же ответил: – Только вряд ли… Не выживет.
Варька дома. Лежит на матрасике, накрытом простынёй. Я сижу возле неё и жду Нинку.
– Молодец волчица! – сказали мне про неё врачи. – Ни одна бы собака не выдержала.
Стоит мне отвернуться, как Варька откусывает кусочек от гипса. Если я не замечаю, выплёвывает его или быстро проглатывает, чтобы скрыть вину. Если я встаю, она тут же ковыляет к двери.
Я отношу её на матрасик, заслоняю ладонями искромсанный по краям гипс.
Варька буравит носом мои руки, раздвигает, ищет щёлочку, чтобы сорвать хоть кусочек с ненавистных «тисков» на лапах.
Нинка пришла вечером усталая после дежурства.
– Как Юта? – спросила я.
– Отсыпается в кресле моего папы. Ты посмотри на себя в зеркало!
Зеркало у меня странное, вернее, старое, в трещинах, крапинках. Даже неказистое лицо, отражаясь в нём, становится одухотворённым, загадочным, как в сумерках, красивым.
– А ты посмотри в моё!
Нинка подала мне карманное зеркальце: веки красные, под глазами синяки.
– Ты серая, вернее, зелёная. Как ты завтра пойдёшь на работу? Тебя не только страус – колибри залягает.
Варька не спала. Мышцы на её плечах и боку двигались. Видимо, она куда-то бежала во сне.
– Помнишь Сашу Петрова? – спросила Нинка. – Ну, вместе с нами в зоопарке работал. Он в заповеднике теперь.
Я помнила и уже знала, что будет дальше.
– Помнишь, весёлый такой? Я с ним по телефону говорила. Он здесь к тёте приехал. Волчицу возьмёт. Даже обрадовался.
– Вылечу – отдам.
– Он сказал, что сам должен выходить…
Я сама знала, что тогда она привыкнет к нему лучше. Я понимала, что Нинка – мой самый большой друг и всё сделала правильно. Она тоже устала. Нинка говорила мне что-то спокойно, почти ласково убеждала, и я вышла в коридор. В темноте, на стуле между шкафами я слышала, как Варька простучала гипсом по полу, громко засопела в щёлочку двери. Я знала, что Варьке будет неприятно прикосновение чужих рук. Я представила, как Варька смотрит на меня и её раскосые глаза становятся ещё длиннее от любви. В старости вокруг её глаз, наверное, будут седые волоски. Она будет ещё красивее.
Я приоткрыла дверь и, не глядя на Варьку, сказала Нинке:
– Увозите!
Когда я пришла с работы, Варьки не было. Всё стояло на своих местах. Умытая и причёсанная Юта принесла мне тапочки.
Мой лебедь
Однажды к нам в зоопарк приехал лесник и привёз полумёртвого лебедя. Он рассказал, что возле его дома есть озеро. На нём останавливаются во время перелёта лебединые стаи. Одна такая стая отдыхала на озере. Лебеди плавали на чистой воде, защищённой камышами, и торопливо искали пищу, чтобы набраться сил и продолжать перелёт. Одна лебедиха совсем близко от поверхности воды увидела блеснувшую рыбу. Озеро было спокойно, и рыба стояла на месте, чуть шевелясь. Лебедиха опустила голову в воду и схватила рыбу. Это была блесна, отлично сделанная браконьером. Даже щука не отличила бы её от настоящей рыбы. Лебедиха билась на невидимой леске, взмахивая крыльями.
Лебеди собрались в круг, волновались, изгибали шеи. Только один лебедь плавал совсем близко от своей лебедихи. Он пытался успокоить её и говорил что-то, пригибая голову к воде. Он не мог понять, что держит лебедиху. Беда казалась таинственной и от этого ещё более страшной. Он только чуть отдалился, когда лесник, пробравшись сквозь камыши, подплыл на своей лодке к птице, попавшей в беду. Прямо в воде человек отсёк ножом леску и втащил лебедиху в лодку. Он накрыл её брезентовым плащом, и она перестала бить крыльями. А лебедь плыл за лодкой, плыл совсем близко, встревоженный, озабоченный, не зная, как выручить свою подругу. Он проводил лодку до самых камышей и остановился.
Лесник хотел вытащить блесну из лебединого горла. Держать лебедиху было трудно, и он завернул её крепко в свой плащ. Над грубым брезентом моталась лебединая шея.
А лебедь в это время кружился над озером, кричал, звал. Он искал её в камышах. Он летал над домом лесника, устало махая крыльями. Лесник вставил в клюв лебедихи распорку-палочку, мягко обмотанную тряпкой, и запустил в птичий разинутый рот пальцы. Блесна застряла глубоко в горле. Помочь птице не удалось. Ночью она погибла.
Прошло несколько дней. Улетела стая. Лишь один лебедь плавал посреди озера. Он был один на всём опустевшем озере. Он всё ещё ждал свою лебедиху.
На рассвете лесник вышел из дому. Выпал снег. Лебединые следы натоптали тропинку вокруг дома.
Лесник поймал руками ослабевшую птицу и привёз к нам.
Лебедь трудно пережил зиму. Он лежал на дощатом полу, вытянув длинную шею и распластав крылья. Он даже не мог отворачивать голову от насильно кормивших его людей.
Мне очень жаль было птицу. Я выбирала самую свежую рыбу, смачивала её рыбьим жиром и, положив её в клюв, гладила лебединую шею, чтобы рыба ушла в желудок.
К весне лебедь поправился. Его выпустили в речку к другим птицам. Я назвала лебедя Гогой.
Все зоопарковские лебеди жили парами. Только Гога плавал один, опустив к воде маленькую голову на гибкой шее.
Я полюбила грустную птицу.
Как-то я принесла ему молодой, свежей травы. Он не спеша съел её, потом спокойно, будто делал это всегда, подошёл ко мне, взял край платья в клюв и замер. Я погладила его шелковистую голову, и он прикрыл глаза. А когда я пошла, лебедь плыл вдоль берега, трубил и словно бы кланялся мне. С тех пор мы стали друзьями.
Гога всегда ждал меня у калитки, смотрел, как я кормлю других птиц, нетерпеливо дёргал клювом за платье. Мне нравилось кормить его отдельно. Гога всегда делился со мной. Возьмёт булку в клюв, на меня смотрит: «Ешь тоже!» Мне смешно, а он шипит, что-то мне на лебедином языке говорит, только тихо очень. Наверное: «Ешь тоже и не уходи».
Иногда мы гуляли по дорожкам парка. Гога собирал мелкие камушки и проглатывал их. Птицам они нужны вместо зубов: пищу в желудке перетирать. Если подходили близко к клеткам с хищниками, Гога волновался: ершил перья, вставал передо мной – не пускал. Как отойдём на безопасное, в его понимании, расстояние, он поворачивался к хищникам и ругался. Шею вытянет, шипит: мол, такие-сякие, вредные, кровожадные. Покричит, крыльями похлопает, а потом на меня строго посмотрит: «Не рискуй зря, глупая».
Относился он ко мне трогательно, как к птенцу. Нащиплет травы мелко, словно ножом нарежет. К ногам моим положит. Пока я эту траву не спрячу за спину, будто съела, он ни травинки не проглотит. А потом совсем пастись перестал. Я траву спрячу, а он всё равно не ест. Камней наберёт, передо мной разложит. Смотрит на меня внимательно, трубит, волнуется. И я догадалась. Это раньше он обучал меня, а теперь, по его расчетам, я сама должна пищу добывать.
Как-то мимо нас с Гогой пробежал лисёнок, удравший из клетки. Он шмыгнул в кусты и затаился. Я бросилась за ним в надежде поймать. Но куда там. Лисёнок только хвостом махнул, удирая в глубь парка. Я смотрела ему вслед, услышав странные звуки, оглянулась – ко мне неуклюже бежал Гога. Он раскинул крылья. Одним крылом закрыл мои ноги, а вторым ударил по кустам. Он бил долго и успокоился только, когда на кусте почти не осталось листьев и стало видно, что лисёнка там уже нет. Я присела перед Гогой на корточки. Он долго приходил в себя. Тяжело дышал и вздрагивал. Потом затих и стал перебирать мои волосы клювом.
Но скоро мне пришлось на год уехать из города. Я часто вспоминала Гогу, скучала. Вернувшись, сразу же поехала в зоопарк. Было воскресенье. Вместе с сотрудницей зоопарка – моей подругой – мы, разговаривая, шли вдоль изгороди лебединой речки. Невозможно было пробиться сквозь стену посетителей, чтобы увидеть Гогу. Дойдя до тупика, мы услышали лай и рычанье собаки. Она кого-то терзала. Закричала женщина – я разобрала слово «лебедь». Мы с трудом пробрались сквозь толпу. Собака, привязанная к забору, трепала лебедя. Мы с подругой оттащили её, и я перенесла тяжёлую птицу на безопасное место.
Лебедь, истерзанный, ощипанный до безобразия, почти не был ранен. Он скоро пришёл в себя. И вдруг стал радостно трубить и кланяться, рассказывая мне, как он здесь жил и скучал. Страшный, ободранный, он говорил, говорил свои лебединые слова.
– Это он к вам бежал вдоль решётки? – спросил кто-то в толпе.
Я не ответила. Я слушала, что рассказывал мне Гога.
