Текст книги "Сиамская овчарка"
Автор книги: Наталья Крудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Рыжая комолая корова с большим шишаком вместо рогов пошла навстречу Симбе. И хоть эти коровы обычно злы (ведь недаром говорится: «Бодливой корове бог рог не дает»), остановилась, равнодушно поглядела на Симбу, пережёвывая траву. Так же равнодушно корова повернулась и повела за собой рогатых соседок к огородам. На удивление боявшейся за львёнка Маруси, коровы Симбу не тронули.
Из-за амбара выскочила Нюра с хворостинкой в руках, побежала к коровам:
– Бес рыжий, опять к огородам повела, давно прута не пробовала.
Коровы резво обошли Нюру и степенно, как-то даже изящно нагибаясь, стали выдирать нежную ботву из грядок.
Маруся бросилась помогать Нюре. А Симба, видимо решив, что Маруся будет главной в охоте, радостно побежала за ней.
На двадцать домов в деревне было шесть коров. И пасли их хозяйки по очереди, за отсутствием пастуха. Большое стадо с пастухом было в деревне Яблонево у магазина, да гонять туда было далеко.
Коровы опять паслись где им положено. Обе женщины сели отдохнуть. Симба уснула в межгрядье на спине, выставив толстые лапы над грядками.
– Мой Колька тоже в город подался, – сказала Нюра. – Вроде на просторе вырастила, а видно, городская давка больше нравится. Внуков жалко. Там машина, здесь трамвай. По комнате как связанные ходют, тесно, рукой не взмахнёшь. А у меня дом пустеет, ягод полно…
– Чтой-то, Нюра, коровы в линию строятся? Вроде к параду готовятся.
– А это они место, где твоя собачка прошла, нюхают. Сейчас обойдут. Я уж давно наблюдаю. И траву там не едят.
– А я вас за амбаром ищу! – крикнула издали Феня. Перевязав платок заново, сказала: – Председатель навестил, говорит, дождь к ночи обещали, так подсобить сено сграбить просил. Тут близко, за леском, – глядя на спящую Симбу, сказала Феня.
Маруся представила легкие послушные грабли в своих руках, плотные цветные кучки сложенной травы. И ей так захотелось пойти…
– Коров рано загонять, – поглядев на небо, сказала Нюра.
– Может ты, Маня, покараулишь? – спросила Феня. – Правда жалко загонять.
– Пусть с нами идет, – заметив расстройство сестры, вступилась Нюра. – А я за бабой Шурой схожу.
– Рехнулась ты, Нюр? – удивилась Феня. – Да они её, старую, вмиг обойдут, разве ей уследить? В огороде и сорняков не останется.
Нюра сказала:
– Ты, Мань, собачку свою поводи, пока я за бабой Шурой схожу. Поводи вдоль огорода. Да несколько раз, чтоб коровам тропа от твоей собачки пошире стала. Они и не пойдут.
– Не идут они, где Манин щеночек прошёл, – грустно объяснила Нюра Фене.
– А чего он спит всё время? – спросила Феня, когда Нюра ушла.
– А как всякое дитя, набегается и устаёт быстро. Ещё воздух после города пьянит. Я тоже спать хочу всё время.
– Красиво дрыхнет. А давай спрячемся от неё, – предложила, как в детстве подстрекая на озорство, Феня.
– Коровы ведь, Феня.
– Да мы ж неподалёку, – прошептала грузная морщинистая с весёлыми молодыми глазами Феня.
Феня и Маруся с трудом втиснули свои тела в межрядье. Симба проснулась скоро. Походила, сонно пошатываясь, не видя наблюдавших за нею сквозь ботву женщин.
Всё чаще и тревожней оглядываясь, окончательно проснулась. И вдруг бросилась к коровам, доверчиво, как к единственной связи с людьми.
Маруся не выдержала и вскочила, вернее, встала на колени (вставать в полный рост долго при её возрасте) и закричала:
– Симба, я здесь!
Симба прижалась к Марусе, обняла за шею.
– Ох ты милый, до чего ж ты ласковый, – сказала Феня, поглаживая Симбу.
Юный натуралист Колька
Запах сена с покоса проник в лес, перебил стойкий дух смолистых елей. Приятно мешался с нежным воздухом, идущим от берёз.
Между просветами деревьев Маруся увидела на поляне жеребёнка.
– От председательской лошади, – почтительно сказала Нюра.
Маруся прицепила Симбу на поводок. «От греха подальше. Зря я пошла».
– Бабы, глянь! И кто-то к нам пожаловал? – задорно крикнула незнакомая Марусе молодая женщина. – Давно у нас таких важных городских не было.
– А тебе-то что? – озлясь, спросила Феня.
– Может, и мне в город податься? – не унималась молодая.
– Вернусь я! – обеспокоясь, прошептала Маруся.
– Они же без злобы, – спокойно ответила Нюра.
– А с курицами у вас ещё не прогуливаются? – опять спросила молодая.
Покрасневшая Маруся смотрела себе под ноги, видела крупную красную землянику и чувствовала, что вот-вот заплачет.
– А может, козу в город послать? – слушала Маруся. – Смотришь, кто новую моду откроет.
– С коровой на газоне видней будешь, – посоветовал мужской голос.
Маруся с надеждой посмотрела на говорившего.
– Помогать пришла? – спросил мужчина.
«Председатель», – догадалась Маруся и кивнула.
– Какой породы? – спросил председатель.
– А шут его знает, – ответила за Марусю Нюра. – Сын навязал.
Маруся заплакала.
– Ты чего? – удивился председатель. – Никак на баб обиделась, вроде сама деревенская. Не со зла они. А вы тоже, – обратился к женщинам председатель, – зачем человека до слёз довели?
И вдруг громко крикнул:
– Колька, сынок, поди сюда.
Пока Колька бежал, председатель доверительно, стараясь успокоить, сказал Марусе:
– Он у меня среди юннатов первое место по городу получил. Недавно по телевизору выступал. Не то что собак, всякую букашку знает.
– Что за порода? – заранее гордясь ответом, спросил у сына председатель.
Симбе мальчик понравился. Она сидела, неуклюже расставив толстые лапы, по-совиному крутила головой. Слушая, оглядывала мальчика.
– Тип – хордовые, класс – млекопитающие, – небрежно, как будто читая телевизионную программу, говорил мальчик, – отряд – хищные, семейство – кошачьи, род – кошка, вид – кафрский лев.
Маруся расплакалась навзрыд. Учительницу провела, а мальчика не посмела. Сквозь рыдания говорила:
– Прости, Нюра, меня…
Мальчик взял поводок из Марусиных рук и зарылся в ближайшей куче сена вместе со львёнком.
– Прости меня, Нюра, – ещё раз сказала Маруся. – Не могла я сказать тебе, что к родной сестре зверя привезла. А его бы бросила – умер. В последний день зоопарк подсунул. Уеду я завтра.
– И не думай, – простила сестру Нюра. – Я догадывалась про «собачку», да на сына грешила.
– Молодец, что со львом приехала, – сказала молодая женщина, та, что насмехалась сначала. – Зверинцы к нам не приезжают, а тут на свободе… Лев.
– Кормить его трудно, – уже успокаиваясь, сказала Маруся.
– Ну уж, львиного ребёнка на довольствие возьму. Не нищие, – обнадёжил председатель. И, подумав, сказал: – Он своё отработает.
– Как? – напугалась Маруся. – В клетке возить по деревням будете?
– Потруднее работа будет, – еле сдерживая смех, сказал председатель. – Стоговать надо, я как гончая по деревням бегаю, вас созываю, а на льва и дачники и ребятишки прибегут. Со львом живым веселее работать будет.
Маруся сидела на крылечке и дремала. Симба спала у её ног.
Снилась Марусе высокая трава. Она раздвигает её руками, и так много травы, цветов, что не справиться Марусе. Трава стала жёсткой, трещит. А сзади, сквозь уже раздвинутую траву, вдавливая землю под ногами, идёт носорог. Чоп-чоп – слышит Маруся знакомый голос. А… это Саша Немилов, узнала работника зоопарка Маруся. Страус Цыганок раскрыл от жары клюв, догнал с клёкотом. Где же воды взять, думает Маруся. И вдруг, треща в зарослях, к Марусе побежал лев. Громадный, с раскрытой пастью. Пить хочет, испугалась Маруся. И сквозь сон где-то рядом, уже не во сне захлопал крыльями петух. «Ку-ка-ре-ку!» – закричал он. Маруся открыла глаза. За калиткой бежала по луже босиком девочка. Маруся поглядела на щурившую глаза Симбу и сказала:
– Хорошо на родине как, Симба!
Неожиданное предложение
Тётя Маруся вытерла капустные брызги с мутного оконца в нашей рабочей комнате.
– И чего им в кабинетах не сидится? – сказала тётя Маруся, шмякнув мокрой тряпкой об стол, и гневно поглядела на появившуюся и тут же спрятавшуюся в приотворенной двери белокурую макушку заведующей.
«Опять дрессировщик пришёл, – подумала я. И ещё подумала: – Знаменитый, наверное, если начальство с утра за порядком следит».
Тётя Маруся с яростью секла в корыте капусту.
А я ждала, что скажет Тамара. Иногда она говорила самые неожиданные вещи и часто бывала права.
Тётя Маруся уже спокойно раскладывала для больших и для маленьких уток рыбу, когда Тамара, поглядев на трясущуюся от рёва бегемота дверь, сказала:
– Дрессировщик влюбился, наверное, вот и повадился к нам: птички для лирики в самый раз.
– Нам до него дела нет, – ответила тётя Маруся, – а что начальство шлёндает без толку, когда у змей лампочки не горят, в шланге воды нет, это меня бесит. Да и в кого у нас влюбляться? Не в меня ли, старуху? Ты лохудрой ходишь. А он – мужчина видный. Уж не в Ритку ли нашу, малолетку? У-у, хи-хи, – захихикала тётя Маруся, прикрывая рот ладошкой.
Я молчала, не могла же я сказать правду. Сомнений у меня почти не оставалось. Константин Иванович ходил в зоопарк из-за меня.
– Рита, чего уши развесила? Запарь просо для страусов.
Тётя Маруся собрала в торбу корм для лебедей, которых брал у нас для украшения пруда Летний сад.
– Завезёшь, когда домой поедешь.
Я и отказаться не успела, как тётя Маруся уже не сварливо, а своим обычным миролюбивым голосом стала приказывать:
– Сейчас хлеба порежь, да чтобы кубиками и помельче, а то передавятся они у нас хлебом-то. А ты, Тамара, семечки крепче дави для певчих, у них клювики во какие махононькие.
И мы, как всегда, изо дня в день, начали: резать, давить, рубить, шпарить корма для страусов, уток, попугаев, цапель и колибри.
Я резала хлеб и булку кубиками, поглядывала в оконце. Константин Иванович стоял у вольера с кондорами.
– Пойду травы нарежу, – сказала я.
– А хлеб кто покубит, – крикнула тётя Маруся.
– Я дорежу, – сказала Тамара, – пусть и для попугаев травы наберёт.
Тамара подала мне три старых ведра.
– Дай мне то, одно, новенькое, с полки, – попросила я.
Тамара грохнула вёдрами об пол, а тётя Маруся сказала:
– Режь хлеб.
Константин Иванович приходил в зоопарк вторую неделю. Раньше он приезжал дня на три. Забирал подходящего ему для киносъёмок тигра или льва, через год привозил обратно. На клетке с артистом вешали новую табличку:
ЛЕВ ВАСЬКА – КИНОАРТИСТ
СНИМАЛСЯ В К/Ф «ДОН КИХОТ», «ОНА ВАС ЛЮБИТ», «ПОЛОСАТЫЙ РЕЙС».
Раньше Константин Иванович не ходил мимо клеток с верблюдами, а на птичник и вовсе не заглядывал.
Зато теперь он подолгу смотрел, как я подметаю в клетках, кормлю птиц. Смотрел мне вслед, когда я уходила. Мне не нужно было оборачиваться, я просто чувствовала его взгляд. Сомнений не было. Я ему нравлюсь.
Я ссыпала хлеб в ведро, сняла с полки красивое лукошко для сбора фазаньих яиц в инкубатор, выгоревший халат скинула, а надела белый, что у нас выдают на случай приезда министра или другого крупного гостя. Константин Иванович всё стоял на том же месте, возле кондоров.
– Рехнулась девка, – сказала Тамара.
А тётя Маруся спокойно проговорила:
– Яйца уже собраны, а если работать не хочешь, иди домой, я покормлю, только корма лебедям не забудь отвезти.
Несколько раз Константин Иванович пытался заговорить со мной. А я-то в старом халате или метла в руках. На днях у страусов кормушки мыла, вышла помои слить, а Константин Иванович стоит на дорожке, что для обслуживающего персонала к страусным домикам ведёт. Улыбается, хотел сказать что-то, а я в землю смотрю, будто и не вижу его, ведро с помоями за спину прячу.
А вчера Константин Иванович сказал:
– Мне поговорить с вами надо.
Ответила:
– Попозже, сейчас некогда.
У меня волосы растрёпанные были, и знакомый лосёнок рукав на халате обсосал. Константин Иванович ждёт, а я через служебный ход за задворками ушла домой.
Сейчас и вид у меня вполне приличный, а тётя Маруся с Тамарой норовят: одна вёдра грязные сунуть, другая торбу, провонявшую рыбой, чтобы в Летний сад лебедям везти.
– Сейчас вернусь, – сказала я и вышла.
На верхушке скалы кондоры прижались друг к другу и, свесив головы, увенчанные куриными гребешками, от страха закрывали глаза. Внизу клетки, согнувшись над кормушками, Райка вертела над головой халатом.
– Ты как вертолёт, – сказала я, – не взлети. Они же смирные!
Краем глаза я увидела, что Константин Иванович посмотрел на меня и улыбнулся. И тут подошла тётя Маруся, сунула мне в руки торбу с лебединым кормом.
– Вы любите свою работу? – спросил меня Константин Иванович.
Высоко надо мной его лицо. Крупные завитки волос из-под «шахтёрской» кепки… лицо усталое, грустное. В кожаной куртке, несмотря на тёплый день.
Я опустила голову и ответила шёпотом, глядя на его ноги с чуть заметной косолапинкой:
– Чего уж тут любить?
«При его росте ходить балетной походкой нелепо», – подумала я и посмотрела ему в лицо. Константин Иванович смотрел растерянно, больше не улыбался.
«Торба! Проклятая, гадкая, вонявшая рыбой торба», – поняла я и ушла, чтобы не расплакаться.
– Рита! Рита! – кричала тётя Маруся. – Вернись!
Я шла и думала, что Константин Иванович больше не подойдёт ко мне. Ну и пусть!
И ещё думала: «Скорей бы мне восемнадцать, с работы уходить вместе со всеми буду, небось перестанете меня к лебедям гонять».
– Я так и знала, что опять согласишься, вот и пришла, – Нинка презрительно смотрела на торбу с кормом. – Зачем тебе это надо?
– Давно ждёшь? – спросила я.
– Не очень.
Я всегда была рада моей подруге, а сейчас мне хотелось есть, спрятаться и побыть одной.
Толпа у входа в зоопарк. Жара. Смех. Уже из трамвая я увидела Константина Ивановича, выходящего из парка. Другие люди рядом с ним казались мне невзрачной, однообразной копошащейся массой. Константин Иванович оглядывается… «Ищет!»
В вагоне раскричались сразу:
– Товарищи! Откуда невозможный запах?
– Мне капает на туфли…
– Безобразие! Я в гости еду.
Я кивком головы указала Нинке на вход в зоопарк.
– Смотри. Ты знаешь… – начала я. – Это дрессировщик…
– На Маяковского похож, – сказала Нинка. – Мне удалось набросать его портрет. Покажу.
– А по-моему, красивее намного, лицо значительней, что ли.
– Ритка!.. Влюбилась!
Нинка выпучила глаза, приложила ладонь козырьком ко лбу.
– Лучше сами выходите с своей рыбой, или высажу, – сказал мужчина. – Вы мне все брюки рыбьим жиром пропитали.
– Вожатый! Водитель! Откройте дверь, нужно хулиганок высадить. Безобразие.
Мы вышли.
– Вечно с тобой… в историю влипнешь.
Я молчала. Думала о другом. Ближайшей подруге и то не расскажешь. Смеётся.
Мы шли по Марсову полю. Цвела сирень. Издали был виден пруд Летнего сада, в котором плавали «мои неприятности» – лебеди.
– Риточка! Кляча ты моя водовозная. Вы еле тащитесь!
Я и правда зафыркала, как лошадь. Понимаю, что глупо, а не могу сдержаться, когда Нинка говорит со мной так.
– Барышня, спрячьте свои зубки, они напоминают мне клавиши от рояля.
Так, смеясь, мы вошли в Летний сад. Нинка, любезно улыбаясь, протянула мне руку: томную, небрежно утончённую, незаметно манерную.
– Это Летний сад, дорогая, любимое место прогулок наших предков. Страусовые перья на шляпах гуляющих весьма гармонировали с цветущим табаком, – громко декламировала Нинка и мне шёпотом на ухо: – Не забудь страуса намедни ощипать, воткнём в панамки.
У меня от смеха из глаз лились слёзы.
«А если бы он меня сейчас увидел», – подумала я и перестала смеяться.
Мы сели на скамейку. Наверху в липах слышалось тяжёлое, как мёд, гудение пчёл, а рядом однотонно говорила Нинка:
– Я нарочно тебя смешила. Видела, что тебя ноги не тянут. Блажь всё это. Нужна ты ему. Лучше скажи, жалоб много было, как ты лебедей кормишь?
– Две.
– А лебедь тебя бьёт всегда?
– Конечно, он же меня издали видит и ждёт у кормушки.
– Ты в людях не разбираешься, – продолжала Нинка. – Вот ты сейчас, извини за выражение, не смеялась, а ржала. Правда? И не заметила самого главного, как мы перед людьми выглядели.
А ведь правда, смешила меня Нинка, да с такой спокойной физиономией, а я выглядела дурочкой.
Наша скамейка стояла в тени. Свистала иволга.
– Надо уметь людям подать себя, тем более когда с животными работаешь, – тихо говорила Нинка.
– Может, ты лебедей покормишь? – попросила я.
– Тогда он меня будет слушаться, – ответила Нинка. – Тебе нужно самой. Вот одной рукой, будто гладишь, это для публики. – И Нинка изящно поводила рукой по воздуху. – А второй… хоть поддай ему, что ли, только незаметно, а то опять жалобу напишут.
– В дирекции знают, что он всех лупит. Мне ничего не будет, – сказала я.
– Ну и ходи тогда с разбитыми ногами.
Я посидела ещё, про себя заучивая Нинкин способ укрощения лебедя. Левая рука пусть будет для публики, нужно гладить, а от правой должна исходить властная сила. Распределив задание моим рукам, я встала.
– А торбу? – напомнила Нинка.
Я взяла торбу «властной» рукой, перешагнула через узкий газон и пошла к трапу для выхода лебедей к кормушкам.
Лебедей было двое. Они раскинули крылья и побежали по воде. «Увидел бы меня сейчас Константин Иванович», – подумала я.
Впереди бежал мой Гога. Но второй лебедь обогнал его, и Гога сник, отстал, издали кланяясь мне, словно извиняясь за свою робость. Второй лебедь с разбегу вбежал на трап, неуклюже переваливаясь, пошёл к моим ногам, по-змеиному шипя и извивая над травой шею. Завсегдатаи дневного кормления, бабушки, мамы и няни с детьми, зашумели:
– Когда её уберут отсюда? (Это меня!)
С лебедем мы сошлись у кормушки. Левой рукой я погладила его по шипящей изнутри шее, а правая моя рука держала торбу. Лебедь прищурил глаза, и на щеках за клювом собрались складки, отчего его физиономия сделалась нахальной. Чавкнув клювом, лебедь ухватил подол моего платья.
– Так её, птичка! – скользнул по воде чей-то крик с противоположного берега. Лебедь ударил меня крылом по ногам и стал щипать клювом. Корм из торбы рассыпался по траве. Я отступила, прикрывая руками общипанные до крови ноги.
С пруда тревожно кричал Гога, а сзади…
– Рита! – звала Нинка.
Лебедя накрыла кожаная куртка. Рядом со мной стоял Константин Иванович.
– В темноте побудет, вся спесь уйдёт, – сказал Константин Иванович. – Ишь, наглец!
Мой Гога наконец осмелился ступить на трап и украдкой подбирался ко мне. Драчун выбрался из-под куртки и бочком, обиженно шипя, пошёл к воде. Константин Иванович смотрел, как Гога ерошит перья на спине, должно быть, чтобы казаться мужественным, и вдруг сказал Нинке:
– Позвольте мне с Ритой пять минут поговорить.
Я видела, что Нинка растерялась не меньше меня. Я смотрела вслед на её очень прямую, независимую спину.
Константин Иванович взял меня под руку, повёл к скамейке, той самой, на которой мы до этого сидели с Нинкой. Только присели, он сразу сказал:
– Мне для съёмок дублёр нужен. Вы сзади на героиню похожи. Вы худее, правда, ну это костюмеров забота. Будете заменять её на съёмках в клетке с тиграми. Ну и помогать мне в работе заодно. Ну как? Годится? – Константин Иванович накрыл своей рукой мою руку.
Я молча кивнула, соглашаясь.
– Вот и хорошо. Так завтра в десять на студию. С зоопарковским начальством я договорюсь.
Константин Иванович ушёл.
А я пошла следом за Нинкой и думала, как же мне рассказать ей об этом радостном и неожиданном для меня предложении.
Пулька
Ползая на коленях по полу клетки, всхлипывая и поскуливая, я собирала разбросанные по клетке соломины. Разделила собранное на две кучки, села на трухлявую, а целыми соломинами, от которых надеялась получить тепло, прикрыла себе ноги. На Пульку я не глядела. Как-то стало не до него. Я сама чувствовала себя узником…
А я ожидала, что сегодняшний день будет самым интересным в моей жизни.
Ко мне пришла Нинка, вынула из пакета юбку и, почтительно, как дорогой мех, встряхивая её, сказала:
– Мне она длинновата, а тебе как раз до коленок будет.
Но, взглянув на меня, обиделась:
– Нечего рожу кривить. – И, уже переводя на шутку, прибавила: – Может вас обрядить, сударыня укротительница?
– Не хочу, – заупрямилась я. – Мне стыдно в короткой. Вдруг бегать придётся или через забор лезть. Я в брюках поеду.
– Рехнулась ты? Какой забор? На киностудии знаешь как одеты?..
Константин Иванович ждал меня у входа и был рассержен.
– Могла бы и пораньше явиться, – сказал он вместо приветствия.
Он велел мне прийти к десяти, и я ждала за углом на скамейке.
«Хорошее начало!» – обидевшись, подумала я.
– Подождём, режиссёр выйдет, – сказал Константин Иванович. – Она уже была здесь, да тебя не было.
В стёклах входных дверей отражались проходившие на студию люди. Я загляделась на известную актрису и не сразу заметила рядом с Константином Ивановичем маленькую пожилую женщину.
– Она? – спросила женщина небрежно.
– Иди сюда, Рита, – позвал Константин Иванович.
Я сделала шаг в их сторону и остановилась. Режиссёр оглядывала меня, как судья на выставке собаку.
– У нашей героини бёдрышки, – сказала режиссёр, – и вся фигура много пышнее. И дублёр мне нужен ПОХОЖИЙ, – безоговорочно сказала режиссёр.
– Надежда Михайловна! Я тоже не первый день в кино. Парик ей сделаем. Под костюм ваты напихаем. Такую толстушку выкроим…
«Отойду лучше», – решила я. Вслед мне донёсся шёпот:
– И движется, как цапля, то присядет, то выпрямится.
«А ты на крота похожа», – разозлившись, подумала я.
Константин Иванович подошёл ко мне скоро.
– Меня не берут? – стараясь говорить безразлично, спросила я. А про себя подумала: «Что ж я Нинке скажу?»
– У нас свои дела. Ей дублёр нужен, мне – помощник необходим.
Мы долго ехали в трамвае. «К зверям, в филиал киностудии за город», – как объяснил Константин Иванович.
Я несколько иначе представляла нашу поездку: уж если не в «Волге» с надписью «Киностудия», то «газик» могли бы дать. А по дороге хорошо бы встретить Нинку, и я, скромно улыбаясь, машу ей рукой из автомобиля…
Чепуха какая-то в голову лезет, ведь через каких-нибудь полчаса я войду в клетку с тиграми.
– А сколько их? – спросила я шёпотом. Но Константин Иванович спал, уткнувшись подбородком в кожу куртки.
За окном трамвая оставались спокойные пустыри, он медленно тащился к стройке, так же равнодушно шёл мимо пыльных деревьев, кранов и людей в ярких касках. Над маленьким, покрытым нежной зеленью болотцем беспокойно летал кулик. «Не знает, что скоро болотце зароют и польют горячим асфальтом, наверное, он просто испугался трамвая», – думала я. Представила наш двор в центре города, двор-колодец, три липы, высокие, с тонкими рахитичными стволами и редкой листвой, и скучная клумба с бархотками: «Отойдите от цветника, вот ноги вам пообрывать некому. Опять мяч в клумбу забросили», – обычно кричала детям бабка из окна шестой квартиры.
Хорошо бы вместо клумбы во двор такое болотце и никто бы не бросал в кулика мячом. Интересно, когда мне удастся побывать дома, если, конечно, меня не разорвут сегодня… Константин Иванович скажет Нинке: «Вы знаете, это удивительный человек, она не издала ни звука, только побледнела, бедняжка».
– Рита, проснись, нам выходить.
Филиал студии оказался большим со множеством стёкол зданием, оно сверкало на солнце как огромный огненный куб. Рядом парк с такими старыми деревьями, что приплюснутые от тяжести листвы верхушки не стремились вверх, как обычно у молодых растущих деревьев, а всей тяжестью крон опирались на нижестоящих соседей. Новое здание казалось лишним возле старого парка. Константин Иванович долго стучал в дверь, пока с другой стороны за стеклом не подошёл сторож в форме охранника. Он шёл бодрой походкой, но видно было, что он только проснулся.
Мы шли по длинному, пустому, гулкому коридору. Константин Иванович успел рассказать мне, что на этой территории построят фабрику кино, а мы пока будем жить в столовой. Там пусто, только плиты стоят, а под зверей гараж отдали.
– Вот нам прямо, через дворик.
Во дворе было тихо. Я ожидала, пока мы пересекали дворик, услышать тигриный рык, но тигры, наверное, спали.
«Ну не может же он, – подбадривала я себя, – вот так просто взять и пустить человека к тигру? А вдруг проверить захочет?»
– Вот и наш зверинец, – сказал Константин Иванович, останавливаясь у гаража.
Рядом под навесом стояли кареты с золотыми ободками и кожаным верхом и строгая карета, украшенная гербом, с тонкими спицами в колёсах.
– Этот гараж, когда под зверей освобождали, сюда под навес выставили, – объяснил Константин Иванович, заметив мой повышенный интерес к древнему транспорту. Но тут же, не поддерживая моего увлечения, стал открывать амбарный замок тигрятника.
Посреди огромного помещения стояла круглая, как на цирковой арене, клетка. За ней другие, поменьше. Зверей в них не было. Видимо, на лице у меня была такая растерянность, что Константин Иванович захохотал так, что эхо забилось в далёких углах потолка.
– А это, по-твоему, не зверь?
И тут я увидела прижавшегося к прутьям маленького гепарда. Он скалил зубы, еле видные на розовых дёснах.
– Его зовут Пуля. Знаешь почему?
– За скорость – ответила я и подумала: «Какая тут скорость».
Малыш весь сжался и дрожал. Он громко плевался без слюней, а так похоже было, словно плюётся, – пугал.
– Ему четыре месяца.
– Можно войти? – спросила я.
– Входи, а у меня дела здесь. Голодная?
– Нет, – ответила я и тут же спросила: – А он?
– Не ест. Ночью чуть-чуть погложет мясо, то ли зубы слабые, то ли дикий с воли – артачится. Ну, я пошёл…
Дверь в клетку открылась с лязгом, опять гулко заметалось в дальних углах эхо. Я взяла ведро с водой и смочила петли. Пулька забегал, бросаясь на решётку. Его большие выпученные глаза, казалось, лопнут от страха.
В клетке я пошла в противоположную от него сторону.
Пулька сел, не отрываясь смотрел на меня испуганно.
Заметив, что от моего взгляда он начинает дрожать, я перестала глядеть на него в упор, а так иногда, будто нечаянно, вскользь, замечала его. Тогда Пулька тихо плевался, наверное, выдохся. Я села на пол. Нас разделяло расстояние большой цирковой клетки. Я достала из сумки карманное зеркальце и, отвернувшись от Пульки, стала разглядывать его в зеркале. Малыш громко с облегчением вздохнул, глядя мне в спину. Кажется, поверил, что я на него не брошусь.
Я сравнивала его со взрослым гепардом. Только характерный рисунок на морде, полоски от уголков глаз к носу были такие же, как у взрослого. У взрослого гепарда короткая, гладкая шерсть с яркими пятнами по всему телу. Пулька был ростом не выше пятимесячного щенка овчарки. Шерсть длинная, сантиметра в два по всему туловищу, а на загривке пушок сантиметров одиннадцать – тринадцать в длину и пятна серые, расплывчатые.
«Неужели он будет сильным, высоким зверем, обгоняющим антилопу?»
Я смотрела в зеркало, как Пулька сидя дремал, изредка взглядывая на меня наивными глазами. Я представила зарезанную Пулькой газель, как он перегрызает ей горло, рычит окровавленной пастью, и мне не поверилось, что это возможно.
Пулька лёг. Я спрятала зеркало и совершенно неподдельно зевнула. Пулька тоже зевнул. Тогда я зевнула нарочно. Пулька опять зевнул. Это была первая капелька взаимопонимания. Я нарочно резко подняла голову и настороженно поглядела на дверь. Он тоже. Я делала вид, что не замечаю его.
О чём он думал?
Может, он решил, что у меня слух лучше, чем у него? Значит, на меня можно положиться, как на сторожа, если я чувствую опасность издали. Пулька долго смотрел на дверь, сторожко навострив уши. Потом, не глядя на меня, начал дремать.
Может, он доверяет мне? Мог ли он на меня положиться? Кто я? Коварное создание, залезшее к нему в логово? А может, я не знаю законов территории? Тогда я пария, не нужная никакому зверю и презираемая всеми.
Я читала много книг про животных, и какие-то теоретические познания у меня были. Работая в зоопарке, я научилась обращаться с птицами, змеями, пони.
– Главное, не навязывайся им, – сказала бригадир птичника тётя Маруся в первый день моей работы.
– Делай, как им приятно, – учил меня позднее конюх-татарин, дядя Миша.
Я угощала пегого пони круто посоленным хлебом, и пока он, тепло дыша в мою ладонь, аккуратно, боясь даже дыханием потревожить меня, выбирал крошки, я гладила его шею.
– Ты, девка, щекотки любишь? – спросил у меня дядя Миша, хмурясь.
– Что? – не поняла я.
– Когда тебе щекотки делают – нравится?
– Нет, дядя Миша, я боюсь!
– Так ты погляди на конька, девка! За твой кусок сколько он пыток терпит.
Пегий пони стоял на месте, выбирая меж моих пальцев последние солёные крошки. Шкура на его теле зябко передёргивалась. Дядя Миша больно прижал мою ладонь к шее конька.
– Больно! – завыдёргивала я руку.
– А ему – приятно!
Дядя Миша убрал руку, и я поняла, стала гладить с силой, проводя по росту волос. Почувствовала, влезла в его шкуру. «А ну-ка, мне бы взлохматили волосы и щекотали бы». Скоро пони стал узнавать меня и радостно ржал, увидев у круга для катания детей.
А Пулька дремал, тыкаясь мордой в лапы, иногда глядел на меня осоловелыми глазами и, убедившись, что я не двигаюсь, опять позволял себе вздремнуть секунду, другую.
Хищные животные много спят. Сном они восстанавливают затраченную в напряжении силу мышц. Пулька, видимо, устал в ожидании – нападу ли я? И куда от меня бежать. Теперь он отдыхал, расслабив тело, – подрёмывал. Но об этом я подумала не скоро, уже вечером, засыпая под тёплым одеялом. Сейчас я глядела на солому под Пулькой. Её было немного, но она была тёплая.
Большое помещение не прогревалось солнцем, а модная юбка не закрывала колен, и я замерзла. Я вспомнила незнакомого мальчика, евшего бутерброд с котлетой. Дрожавшую возле него от надежды – вдруг даст – тощую собачонку, такую некрасивую, что было понятно – она без хозяина. Мальчик откусывал понемножку от бутерброда и оставил такую маленькую крошечку, что собачонка так и не нашла её на земле.
Чтобы не видеть соломы, я выглянула во двор. Константина Ивановича не было часа два.
Новая работа мне не нравилась, и я пожалела, что сейчас не в зоопарке.
Я опять села на пол, уткнулась лицом в колени и задремала. Проснулась от того, что мне в затылок дышат. Хотелось вскочить, закричать. Я затаила дыхание. Он тоже. Вдруг как плюнет под ухом. Гепард, видимо, решил, что я безобидна, и наглел на глазах: проходил близко от меня, шипел, замахивался лапой.
Я вскочила от страха, и Пулька в ужасе бросился на решётку.
Пулькина наглость исчезла. Он сидел в отдалении и опять насторожённо разглядывал меня.
Я не знала, что делать. Уйти? А как я дверь закрою? Ключа у меня нет. Зверь дорогой, его просто так не оставишь. От безысходности моего положения, от грусти, холода я стала ныть и поскуливать, как собачонка. «Хоть бы тряпку какую найти – закутать посиневшие ноги».
…Я поползла, собирая разбросанные по клетке соломины. Мне казалось, что мы с Пулькой давно живём здесь и лучше никогда не будет.
Постелив себе возле решётки, чтобы Пулька не подошёл сзади, я легла. Проснулась от пыхтенья, лёгких толчков и однотонно скребущего звука. Пулька стоял рядом и выскребал лапой из-под меня солому. Я подвинулась, и ему удалось выскрести несколько травинок. Однако Пулька не жадничал, тяжело вздохнув, лег на добытую «лежанку», даже мурлыкнул, засыпая. Я протянула руку, коснулась длинной шерсти на загривке. Пулька вскочил, подпрыгнул, заметался по клетке.
