Текст книги "Сиамская овчарка"
Автор книги: Наталья Крудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Крудова Наталья Юрьевна
«Сиамская овчарка» – это, конечно, что-то вроде мартышки из Воркуты.
Это, наверное, что-то смешное и увлекательное.
И уж непременно эта книга о том, как добрые люди дружат с веселым и хитрым зверьем.
Все так и есть. А еще петербургская писательница Наталья Крудова рассказывает, как преданно любят друг друга бобры, и как не прощают предательства волки, и как непросто медведю стать цирковым артистом.
«Сиамская овчарка» – книга для веселых и добрых.
СИАМСКАЯ ОВЧАРКА
(рассказы и повесть)
Первый день
Дорожки зоопарка пустые. Политый песок быстро просыхает на солнце. Жарко с утра. Людей не видно, и я тайком, боясь показаться смешной, разглядела свой первый штамп в паспорте. Квадратик и небрежно поставленная дата приёма. Спрятала его в школьный портфель. Новый паспорт в пустом стареньком портфеле выглядел ещё новее и казался там чужим.
Вдали, чуть видные, двигались тёмные силуэты оленей. Плавно скакали за сетками жирафы. От их призрачно-плывучего движения мне стало грустно. Я посмотрела на себя со стороны: большие туфли на тонких ногах и маленькая кофта, из которой вылезали красные руки.
Вдруг завизжала выпущенная в пустой вольер обезьяна. Вцепилась зубами в дверцу, колотит маленькими кулачками. Обезьяна зло посмотрела на меня, решив, что я во всём виновата, и ещё сильней завизжала. Я пошла в обезьянник, чтобы узнать, кто её обидел. Помещение маленькое, цементный пол заставлен мисками с покорёженными краями. На них красным написаны имена.
Обезьяны пили компот, вылавливая пальчиками ягоды.
– У вас обезьяна плачет, – сказала я старенькой работнице, с лицом настолько добрым, что оно много лет потом всё всплывало в моей памяти.
– Это от неё все плачут, – ответила мне женщина. – Всех в клетке перецарапала. Сама не пьет и другим не даёт. Но она и доброй бывает…
Обезьянки испуганно замерли, вглядываясь в меня. Давили в пальчиках ягоды, забыв положить их в рот.
– Вас вместо меня поставят? – настороженно спросила старушка, вытирая тряпкой обезьянью ладошку.
– Нет, меня к птицам. У вас звери умные, глаза, как у людей, только вот запах… – ответила я, с трудом вдыхая не входивший в меня воздух.
– Обыкновенный запах обезьянника, – сказала старушка, отвернувшись.
Мне стало стыдно, я поспешила уйти. Прошла мимо клеток с медведями, ходившими взад-вперёд шаркающей походкой. Постояла у тигра. Погладила взглядом его большую голову, жёсткие стрелки усов. Хоть бы взглянул на меня. Как я просилась работать у хищников! Но до восемнадцати лет нельзя. Я ещё раз поглядела на вздрагивающий хвост, дёргающиеся губы и ушла. Мне – к птицам.
Здесь в маленькой комнате пахло пареным зерном и рублеными овощами. Женщина давила бутылкой семечки.
– Для кого вы это? – спросила я.
– А для маленьких певчих, им не разгрызть. Тебя к кому прислали, к водоплавающим или в попугайник?
– К водоплавающим, – тщательно выговорила я слово.
– А ты с кем живёшь? Комната есть? Как тебя звать? Переходи ко мне работать.
Ну и любопытная! Нос длинненький и глаза бойкие, как у птицы.
Но меня прикрепили к тёте Марусе, женщине спокойной и ловкой.
– Мести умеешь? – спросила она.
Мне даже отвечать не хотелось на такую ерунду. Она взяла вёдра с зерном и рублеными овощами, и мы пошли узенькой дорожкой сквозь кустарник, пригибаясь под ветками.
Тётя Маруся открыла дверцу вольера и, согнувшись, полезла в неё. За ней я. У порога лежали два мёртвых крысёнка. Привыкая к полумраку, я разглядела серую некрасивую кошку и весёлого котёнка, сползающего с вороха соломы. Котёнок был рыжий, с веснушками по всему телу. Тётя Маруся достала из кармана завёрнутый в бумагу фарш и выложила его на блюдце.
– Кушайте, милые, – подтолкнула она от себя кошку к блюдцу. И, указывая на крысят, сказала: – Это кошка сынка обучает крыс ловить. Каждое утро иду – штуки две-три лежат. Устрой, Риточка, Рыжика в хорошие руки, а? Ты будешь подметать или кормушки мыть? – спросила она.
– За кошкой?
Тётя Маруся удивлённо посмотрела на меня и шагнула к вороху соломы, который вдруг защёлкал и захрюкал с клёкотом, поднялся на длинных ногах и превратился в страусиху эму. А под ней, в гнезде, птенцы – маленькие, в полосочку, носики широкие, лопаточкой. Гнездо выстлано тонкими изящными перьями птицы.
– Можно взять пёрышек? – спросила я. – Я сзади пойду.
– К гнезду не пустит. И сзади, и спереди, и сбоку – ударит. Как лошадь лягнёт. – Тётя Маруся отодвинула доску у потолка, достала большой пучок перьев. Павлиньи – с глазком, золотые, тонкие, как шпага, перья фазанов, перо попугая ары, шелковисто-синее с одной стороны, красное с другой. Я даже спасибо забыла сказать. Выбрала страусовое, раздвоенное, красиво изогнутое, как ветка папоротника.
– А теперь подмети, девочка, – попросила тётя Маруся.
В вольере было чисто. Несколько упавших веток да просыпанные зёрна под кормушкой. Я стала мести, со всей силой налегая на метлу. Вскоре образовалась большая куча «мусора», потом еще одна, а клетка-то всего шесть шагов вдоль и поперек. Я старалась на совесть, пока весь песок не был сметён в несколько холмов и не оголилась земля. Потом я принялась его выносить. Набрала полный совок, еле оторвала его от земли и поняла, что выносить всё это придётся не один час. Тётю Марусю я видела сквозь решётки, она уже заканчивала убирать последнюю клетку. Я с силой толкнула метлой огромную кучу – кракнула сломавшаяся палка. Я испугалась. Взяла Рыжика на руки, стала его судорожно гладить, чтобы задобрить тётю Марусю, а тот, как назло, вырывается и пищит.
– Чтоб тебе, проклятый! – сказала я, подняла голову и вздрогнула: в дверях стояла тётя Маруся.
– Тут грязи полно, – сказала я небрежно и почувствовала, что краснею, – кошки гадят – вонища… – Знаю, что говорю совсем не то, но уже не остановиться…
– Помой кормушки, – сказала тётя Маруся. – Птицы голодные.
Я посмотрела на страусиху: до чего дурацкий вид – глаза вытаращила и степенно переставляет ноги.
– Пусти, Цыганок, – перегнала страусиху с места тётя Маруся.
– Курице больше женское имя подходит, – сказала я.
Тётя Маруся промолчала, мельком взглянула на меня. Кормушки я старалась мыть быстро и тщательно, скрывая брезгливость.
– Вот «Лушка» ей, например, больше подходит.
– У страусов самцы высиживают яйца и маленьких воспитывают, – сказала тётя Маруся. – Пойдём плоты вымоем, кормить пора.
Мы пошли через парк к реке. Посетителей всё ещё не было. Я чувствовала себя чужой, и было странно, что я, которую ещё вчера в это раннее время не пустили бы в парк, хожу здесь. Рыкнул, словно дразнясь, тигр. Мне так хотелось работать у хищников… Лебеди, завидя нас, затрубили. Вытягивая шеи, заглядывали в пустые вёдра. Но, видимо разочаровавшись, поплыли прочь. Сначала медленно, потом всё быстрей, пока не приподнялось из воды тело. Размахивая раскрытыми крыльями, они побежали, едва касаясь лапами воды. Казалось, сейчас они улетят.
Тётя Маруся зачерпывала ведром воду из речки и и силой выливала на плоты. А я жалась к деревянным бортам, скользя и поджимая ноги. Белые от перьев и помёта брызги прилипали к одежде.
– Ну, чего ты жмёшься, бери ведро, мой другой плот.
Я перешла по скользкому трапу на соседний плот.
«Уйду, сегодня же уйду», – думала я, с трудом сохраняя равновесие над мутно-зелёной водой.
На берегу, за оградой, стояли уже первые посетители зоопарка. Я видела их нарядные ноги. Боялась посмотреть в лица. Поднимала ведро за ведром и с высоты плеч выплёскивала воду.
«Как я пройду мимо них?» – билось в голове. Грязное мокрое платье облепило ноги, цветастые трусики горели сквозь него яркими пятнами. Я отдирала платье от тела, но оно сразу же пришлёпывалось снова.
И вдруг почему-то захлестнула обида на всех: на людей, которые тащатся рано утром в зоопарк, и на начальство, которое в наше время заставляет таким способом мыть плоты, и на ловкую, в чистом халате, тётю Марусю.
– Не реви, корми птиц. Рыбу бросай лебедям, а уткам зерна насыпь. Следи, чтоб не дрались. Я халат тебе на складе возьму. Я бы свой дала, да под ним у меня одна рубашка, жарко. Подожди, я сейчас.
Прижавшись к перилам, я ждала тётю Марусю. Отвернув голову от решётки со зрителями, я время от времени скашивала в их сторону глаза, ловя момент, когда надо мной будут смеяться.
Вдруг меня кто-то тронул. Это был лебедь. Он ел рыбу прямо из ведра, касаясь шеей моих ног. Он был такой мягкий и тёплый. Крыло полувисит. Короткое. Вот почему они не взлетают!
Я высыпала зерно в кормушки, залила его водой. Утки, толкаясь и крякая, заполоскались клювами. Я выбрала самую крупную рыбу «моему» лебедю, а потом стала кормить и остальных. Лебеди, приподняв крылья, замерли поодаль, изредка в нетерпении пригибая голову к воде. Рыбу ловили на лету, вытягивая шеи.
Тётя Маруся помогла мне надеть новый халат. Мы вышли в калитку, и публика расступилась, уступая нам дорогу. Я оглянулась – «мой» лебедь смотрел мне вслед.
Мы вернулись к страусам. Насыпали им в кормушки рубленых овощей с зерном. Цыганок, недоверчиво косясь на меня, вывел покормить своих полосатых детей. Стоял над ними, зорко следя, чтобы они не разбрелись. Он недоглядел, как один страусёнок подобрался ко мне. Развязал шнурок на туфлях, потом задрал голову вверх и, часто-часто моргая, стал смотреть мне в лицо. И тут почему-то, глядя в глаза этому большому цыплёнку, я поняла, что приду сюда завтра и никуда я отсюда не смогу уйти.
Из любви к сколопендре
Для змей и крокодилов строили новое здание – террариум. А пока бедняги жили в помещении и без них тесного птичника. Специального человека для присмотра за ними тоже не было.
Тёте Марусе предложили: «Хоть по часику в день змеям уделите».
– Непривычная для меня скотина, – ответила она, – ни погладить, ни подлакомить.
Рита бы пошла, да к змеям только опытных работников пускают.
Попросили и Тамару у змей поработать.
– Что я, сумасшедшая? – ответила Тамара.
– Зарплату прибавим, – уговаривала начальница.
Тамара оживилась, а потом и говорит:
– Нет, боюсь!
Начальница ушла, Тамара у тёти Маруси спрашивает:
– А если змеям щипцами кормушки подавать, может, ничего, обойдется? – Помолчала и опять спрашивает: – Ты, Марья Ильинична, того, с крокодилами работала?
– Нет, – ответила тётя Маруся, – не приходилось.
Согласилась Тамара на трудовую нагрузку – змей поить и кормить.
Убрала Тамара у птиц, накормила, расселась, как барыня, на табуретке, Рите с тётей Марусей разговорами мешает.
– Марья Ильинична, – спрашивает Тамара, – вот ты что бы сперва купила – туфли или сумку?
Тётя Маруся не отвечает, мягчит кипятком овёс для лебедей. Её в клубах пара и не видно.
– Ритка! Да перестань ты капусту рубить – стучишь как бешеная. А кримпленовые платья в моде?
– Шла бы ты змей кормить, – откликнулась наконец тётя Маруся. – На платье ещё заработать надо.
Ушла Тамара, нет её и нет.
Тётя Маруся и говорит Рите:
– Я уже своих птиц обиходила, тебе подсоблю. Иди, Рита, Томку проведай, может, надо что.
Видит Рита, возле Тамары люди собрались. Сразу поняла – укусили! Подошла ближе, а Томка улыбается, как экскурсовод Ида Дмитриевна, только вместо указки пальцем в стекло террариума тычет.
– Это удав, и покормить его, граждане, гиблое дело. Поросёнка сожрать ему нипочём. Оленя – тоже.
– А рога? – спросил мужчина, записывающий Томкину речь в блокнот.
– Откусывает! – авторитетно заявила Тамара и поглядела, успел ли записать спрашивающий.
– Вы к нему входите?
– Мой подопечный, – скромно опустив глаза, призналась Тамара.
Рита подошла к ней и тихонько спросила:
– Том, ты чего?
– Погоди! Дай людям объясню, – отвела её рукой Тамара.
Рита опять подошла и шепчет:
– У нас питон, а ты… удав! Рога откусывает! Он кролика небольшого и то с трудом глотает.
– Интереснее же так, дура. Нет у тебя к людям жалости, – зашептала в ответ Тамара, – они же деньги за интерес платят.
На полную любви и сострадания к людям Тамару Рита не обиделась и всё же спросила:
– Покормила хоть?
– Не мешай, – громко сказала Тамара, – с мыслей сбиваешь.
Тут и публика на Риту зашикала.
– Вот гадюка… – опять вдохновилась Тамара, указывая на веретеницу.
«Гадюки в другом террариуме», – мысленно подсказала Рита, уже не смея сказать вслух.
– Вредная тварь, – ораторствовала Тамара. – Я, как в деревню приезжаю, по землянику не хожу. Бабы говорят: под каждым кустом по такой гадине лежит.
– И никто за земляникой не ходит? – не выдержала Рита.
– Трёхлитровый бидон у нас мало считается… Мамоньки! – тихо сказала Тамара. – Они ж меня дурачили. Знают, как я змей боюсь.
Все засмеялись, а один старичок подошёл, слёзы от смеха вытирает и спрашивает:
– Товарищ экскурсовод, скажите ваше имя и отчество. Хочу благодарность написать.
– Просто скажите: Тома, что у змей работает.
Только публика разошлась, Тамара, ласково глядя на Риту, просит:
– Не говори, что не кормлены. Ладно?
– Сдохнут! – испугалась Рита.
– Что ты, – убеждённо зашептала Тамара, – эту тварь на куски поруби, она сама сложится и выживет.
Тётя Маруся, недолго вглядываясь в Ритино лицо, спросила:
– Что, сетка порвалась и опять кондор вылетел?
– Нет, – избегая тёти Марусиного взгляда, ответила Рита.
– Может, страусёнок заболел? – И, не дождавшись ответа, тётя Маруся пошла осматривать птичьи жилища.
– Ты совсем врать не умеешь, – посочувствовала Рите Тамара.
Утром Рита, придя на работу, достала из сумочки лист бумаги.
– Хотите прочитаю? – спросила она, краснея.
– Ну, давай, – согласилась Тамара, надевая рабочий халат.
– Прочитай, детка, – сказала тётя Маруся, усаживаясь на табуретку.
– Ну, вот, – начала Рита, ёжась и переминаясь с ноги на ногу. – «Вы-ли вол-ки». Нет. Не так, – запнулась Рита и начала читать быстро-быстро: – «Тонко, неуверенно завыли шакалы. На последней чистой ноте присоединили к ним свой голос волки. Свободная как воля шла в светлеющее небо их песня».
– Ты с выражением читай, Риточка, – попросила тётя Маруся.
– Я другое прочитаю.
Голос у Риты задрожал, но лицо стало спокойным.
– «За стеклом террариума, разогретые лампочкой, играли кобры. Они то сходились, переплетаясь шеями, то расползались, глядя друг на друга немигающими глазами.
Я люблю змей. Они теплеют от солнца. И хотя от них уходит всё живое, я знаю, сколько в них гордости и благородства.
Зажатая в тупик кобра, вместо того чтобы броситься на врага, укусить, проползти мимо его ног и уйти, поднимается, раскрывает капюшон, громко шипит:
– Уйди, я страшна! Уйди, я смерть! Мой сан не позволяет уползать от тебя…»
Рита взглянула на Тамару и осеклась.
Тётя Маруся вытирала слёзы кончиками пальцев и, всхлипывая, ушла.
– А ты – подлая! – сказала Тамара. – С виду только добренькая. Если неграмотная я, так будто и намёков ваших не понимаю?
Тамара начала говорить тихо, а потом всё громче и громче.
– Нет, чтоб прямо сказать: накорми змей, и всё. А то: «во-ют вол-ки»! Уйди, я гордая!
Тамара уже кричала:
– Думаешь, правда боюсь? Да нисколечки! – И, схватив Риту за руку, повела за собой.
Подойдя к змеятнику, они услышали:
– Не шипи ты, глупая, сейчас водички налью, а после покушаешь, не сердись.
Тамара отпустила Ритину руку, и они вдвоём, стоя на месте, где обычно стоит публика, смотрели, как из носика чайника в поилку гюрзы льётся вода.
– А чего это она в мою работу лезет? – спросила Тамара и пошла к тёте Марусе. А Рита подошла к большой банке с надписью: «Сколопендра гигантская. Смертельно ядовита!» и стала смотреть на эту рыжую, длинную, членистую тварь с множеством ног.
Перебарывая отвращение, Рита разглядывала её огромные челюсти и пыталась найти те слова, которые заставили бы полюбить эту тварь тоже.
Аист Журка
Два года назад, в августе, обессиленный аист приземлился на площади маленького города Остров. Он был похож на старую, изорванную тряпку. В какую беду попала птица, никто не знал.
Вот таким его взяли ребята клуба юных натуралистов. Почти два месяца не вставал аист на ноги. Да как ему встать: лежит, крылья мятые, ноги распухли, клюв раскрыт, а глаза пеленой затянуты. Каждое утро дети подходили к нему, затаив дыхание: «Журка, жив ли ты?»
И опять примочки, компрессы, бинты, капли, еда насильно в горло – сам ведь не ел. Почти все ребята городка приходили к маленькому домику зоокружка. «Вот, рыбка, только что поймал, свежая», – говорит посетитель, на цыпочках входя в дверь. Приходили и взрослые, они, конечно, понимали, что птица не выживет, но помогали ребятам, жалея их.
Всё-таки чудо свершилось: через два месяца аист встал. Правда, он прошёл всего четыре шага и тут же опять упал.
Ребята очень хотели, чтоб аист выжил. И он выжил.
К весне их друг окреп, стал ходить и… скучать. Встанет возле окна, на улицу смотрит. А над городом птицы пролетают: лебеди, гуси, аисты – спешат, перекликаются между собой. Журка слышит, клювом в окно тычется, словно хочет сказать: тесно мне здесь, ребята, там травка уже выросла, и небо моё совсем чистое.
Совещались не долго, в кружке правило – никого насильно не держать.
В прошлом году ребята выходили раненую лебедиху. Весной перед ней открыли двери. Она уплывала спокойно, не торопясь, оглянулась и протрубила, да так звонко и чисто, что этот крик разнёсся по всему городку, и была в том крике благодарность ребятам за приют.
Ходит каждый день по городу лиса Леснянка. Зимой катается по снегу, чистит шубу. Осенью бегает на рынок, выпрашивает виноград. Угощают всегда. Да и как не угостить, когда на тебя так умильно смотрят. Известное дело, лиса…
Собаку увидит, сразу к чьей-нибудь ноге прижмётся, кокетливо снизу посмотрит на человека: мол, сделайте вид, что я ваша, будто при хозяине. Конечно, тут любой заступится. Нагуляется, наестся вкусненького и – домой, в кружок. Хоть бы раз в лес заглянула, а он ведь рядом, совсем близко.
Открыли дверь на волю и перед Журкой. Вышел он на улицу как конь холёный, весь гладкий, идёт – пританцовывает. Улыбаются юннаты, гордятся воспитанником. Рядом река Великая течёт. Журка по берегу похаживает, крыльями машет, видимо, силы свои оценивает.
А когда полетел через реку, у многих на глаза навернулись слёзы – хоть бы оглянулся.
Летит Журка через реку Великую, долетел до середины и вдруг упал с высоты в воду. Видно, не до конца окреп.
Кто-то ахнул, громко заплакала маленькая девочка. Но и здесь люди не оставили его в беде. От берега отошёл катер и помчался выручать птицу.
А через неделю опять решились. Невозможно не отпустить его. Дверь откроешь, он воздух чувствует, волнуется, то к ребятам подходит, то к двери, показывает: выпусти меня, пожалуйста. Не верят юннаты, что у животных нет разума. Они, как люди: есть умные, а есть и глупые. Были у них аисты, птицы как птицы, обыкновенные. А этот… умный!
Выпустили Журку второй раз. Сделал он круг над городом, на купол старинной церкви передохнуть сел. Отдышался, огляделся, до висячего моста долетел. С городом знакомился, наверное. Вкус у него хороший оказался. На какой-нибудь невзрачный домишко не сел. Красивую старину выбрал.
Ждали его ребята допоздна, а когда поняли, что не вернётся, разошлись по домам молча, не глядя друг на друга.
Заведующая кружком – Эльвира Алексеевна ушла позже всех. Дольше обычного запирала двери. Вглядывалась в тёмные силуэты ворон на сером ветреном небе.
Ужинать не хотелось. Лезли в голову грустные мысли.
…Долго жила в кружке ручная выдра Динка. Все рыбаки знали и любили её. Издали чувствовала, в какой лодке улов есть. В воду прыгнет, торопится, свистит, – к вам плыву, не спешите! Из лодок кричат, зазывают: «К нам, хозяюшка, добыли кое-что!» Обязательно высунется рука из лодки, поможет внутрь забраться. Тут уж Динка не теряется. Одну рыбку схватит, смотрит, вторая вроде лучше. Ту возьмёт, а третья ещё лучше…. Никто рыбы для неё не жалеет. Улыбаются рыбаки.
Но нашёлся человек – прельстился шкуркой…
Эльвира Алексеевна не выдержала, встала и пошла к домику юннатов. На улице было уже темно. А возле запертых дверей белел одинокий Журка. Он дремал, стоя на одной ноге. Такой милый, длинноногий и родной. Узнав, радостно простучал клювом, вытянул шею, прося ласки.
С тех пор Журка летает каждый день. Утром плотно позавтракает, выкупается в тазу, на солнышко выйдет, пёрышки распушит – сохнет. Потом разбежится, крылья раскинет и в небо. Высоко взлетит, точкой станет еле видной, потом, как планёр, долго кругами спускается. Шею и ноги вытянет, парит часами. И столько красоты в его полёте, что смотришь, не отрываясь, пока глаза не защиплет. Опустится на главной площади, как регулировщик встанет в центре. Головой вертит, словно за ходом машин следит.
Но вот дорогу переходит детский сад. Журка со всех ног к ним. Пристраивается к колонне, и так вместе идут в парк на детскую площадку. Детишки уже заранее запасаются подарками, кто ему палочку сунет, кто шишку. Журка всё клювом перепробует, никого не обидит. Но особенно рад, когда ему дарят цветы. Любит большие – георгины, астры. Положит такой цветок перед собой, долго смотрит, любуется. Потом каждый лепесток разгладит, от избытка чувств даже глаза прикроет. И вдруг как подбросит вверх, ещё и ещё раз, и ну его трепать, клювом протыкает, приплясывает. А ребята подпевают: «тра-та-та, тра-та-та». Услышав напев, Журка цветок бросает. Замрёт, вслушиваясь в ритм, встряхнётся, расправит крылья (чтобы красивее выглядеть), сделает реверанс. Одно сложное «па» сменяет другое, Журка кружится, подпрыгивает, плавно носится по кругу в такт напеву, взмахивает крыльями. Закончился танец. От души аплодируют ребята, и взрослые не отстают; Журка и здесь не промах – закинул голову и такую трель прощёлкал клювом, что от аплодисментов большого зала не отличишь.
На автобусной остановке возле парка скопилось много народу. Журка туда. Ходит между людьми, разглядывает. У одного одежду клювом потрогает, качество материи проверит. Другой жмётся от страха, такого Журка обязательно клюнет. Не любит трусов.
Пора лететь на рынок. Там он не унижается, не просит – сами дают. Кусочек свежего мяса можно съесть, а вот это мясо, извините, ешьте сами. Сегодня на рынке что-то новенькое: приехал восточный человек. Целый ящик мочалок привёз. Часть разложил на прилавке, красиво разложил, мочалки жёлтенькие, на цветы похожи. Пока восточный человек покупателей медовым голосом зазывал, Журка сзади к ящику подкрался. Быстренько одну мочалку за другой из него повыкидывал. Тоже разложил. Ветер мочало треплет, плавно колышет. Журка не выдержал – красота-то какая, запрыгнул на мочальный ковёр и ну выплясывать. Всё запутал. Хозяин кричит: «Что за город, птицы ходят, безобразничают!» А вокруг все со смеху помирают. «Чего смеётесь! – кричит. – Сдать его надо куда следует, весь товар разбросал!» Журка не любит, когда кричат, вмиг на обидчика налетел, клювом, как пикой, колет, крылом бьёт. Не выдержал продавец мочалок, под прилавок залез.
Очень любит Журка спорт. Стадион. Беговые дорожки. Соревнования между школами. Массовый забег. А вот и Журка стоит в стороне, скромненький такой, его и не видно. Но подождите, скоро увидите.
Старт. Выстрел. Бег с препятствиями. Журка рядом с дорожкой бежит (она пока вся народом забита). Прыгают ребята через барьеры, и Журка одновременно через воображаемые препятствия перескакивает. Ему-то хорошо, крыльями помогает, а перед самым финишем дорожка свободнее стала, Журка решил: хватит в стороне быть. На дорожку вылетел, бежит первый, пыхтит от волненья, как бы не обогнали. Мешает ведь, и зло берёт, да что с ним сделаешь…
Кошку или собаку на территорию Дома пионеров не пустит – мало ли что эти проходимцы натворить могут. Перья распушит, чтоб грозней казаться, коршуном налетает. А однажды много собак в гости нагрянуло. Журка голову вверх поднял, гордо, чтобы не показаться трусишкой, бочком, бочком, как бы между прочим, подошёл к людям, презрительно посмотрел на них. «Я вас же оберегаю, а вы смеётесь». Собачьих гостей выпроводили, а обиженный Журка с достоинством, ни на кого не глядя, удалился домой.
Только один раз не ночевал Журка дома. Подарили юннатам аистиху. Красотка – хоть куда. Ребята за друга рады, – вот, думают, Журке счастье привалило, хорошая невеста. Журка вернулся под вечер. Увидел этакую красавицу в своей клетке и голову опустил. Повернулся, взлетел на колокольню – там и спал. Только на другой вечер домой вернулся. Аистиху выпустили ещё утром. Но Журка дня два на ребят не глядел – это надо же, верного, испытанного товарища променять, на кого? На франтиху.
Журка дома. Тут всего две маленькие, тесные комнатки. Вплотную друг к другу стоят клетки с открытыми дверцами. Но никто никого не обижает. Вернулись с прогулки весёлые белки. Уютно сопит на сене енот. А у Журки и тут забота: надо следить за маленьким косулёнком Яшей, ему скоро будет пять месяцев и он совсем глупый. Вот и сейчас стоит и гадает – съесть кактус или лучше в аквариум забраться. И невоспитанный совсем, в кормушку с ногами забирается, пачкает где попало. Следит Журка-нянька, а у самого глаза слипаются – устал за день.
Зимой Журку выпускают только в оттепель. Вот и сейчас выпустили и уже волнуются. Скользко, а он может опуститься на дорогу перед машиной. Волнуются шофёры, тревога в глазах детей и взрослых. Это, наверное, очень хорошо, когда люди волнуются за чью-то судьбу, пусть даже за птичью.
